Темное безумие

Глава 27

ТЬМА

ЛОНДОН

Как только я прихожу в себя, меня мгновенно охватывает паника.

Я не открываю глаза. Я держу их сомкнутыми, моля вернуть это мирное забвение — это блаженное ничто. Но так же, как он украл мой мир, так же он возвращает меня в реальность, помахав нюхательной солью у меня под носом.

Я отворачиваюсь, все еще сонная.

— Почему я не могу пошевелиться?

У меня хриплый голос, горло болит, а шея ноет. По животу прокатывается волна тошноты. Я не могу двигать головой без боли в плечах.

— Ты душил меня. Почему ты просто не убил меня?

Я слышу царапающий звук, и, когда я осмеливаюсь открыть глаза, вижу сидящего рядом со мной Грейсона.

По мере того, как проясняется зрение, проясняются и остальные мои чувства. Мы на веранде, с гор доносится бодрящий вечерний воздух. Сияние задрапированных светильников заполняет пространство, отгоняя темноту. В нос ударяет запах еды, от голода у меня текут слюнки и сжимается живот. Затем я замечаю отсутствие чувствительности в конечностях, и немею от страха.

— Изначально я не задумывал использовать веревку, — говорит Грейсон, беря стакан с водой. — Но не мог устоять.

Я смотрю вниз. Я связана толстой черной веревкой. Она проходит через все тело и врезается в кожу. А еще на мне это чертово платье.

— Сдерживаемая своими собственными установками, — продолжает он. — Своими собственными ограничениями. Как ты избавишься от сковывающих тебя пут, которые ты сама на себя наложила?

Я моргаю, не впечатлённая.

Он пожимает плечами и подносит к губам бокал.

— Строгая аудитория. Я подумал, что метафора уместна. Ты постоянно так туго наматываешь эту маленькую веревочку на пальцы, что перекрываешь кровоток. Точно также ты отрезаешь себя от жизни. За тем ты отправишься в лабиринт, следуя крикам, где найдешь последнее испытание.

Лабиринт? И тут я слышу это — звук, который не замечала ранее, пока он его не упомянул.

Из темноты до моих ушей доносятся крики.

— Кто это? Что ты наделал, Грейсон?

Он заставляет меня попить воды, и я изо всех сил пытаюсь протолкнуть ее сквозь сжатое горло. Но кое-что все еще… не работает.

Я отворачиваюсь и замечаю, что волосы, спадающие на голые плечи, влажные.

— Ты накачал меня, — обвиняю я.

— Я не хотел, если это что-то значит.

— Не значит. Что ты использовал? — В голове туман. Я должна знать, не возникнут ли у меня побочные эффекты. Мне нужно подумать. Подготовиться.

— Хлороформ. — Он говорит об этом так небрежно, беспечно. — Тебе нужно было принять ванну, а, как бы заманчиво это ни звучало, борьба с тобой в душе заняла бы слишком много времени. — Затем он берет меня за руку. — Ты боишься.

— Я не боюсь тебя.

Он зажимает мою руку своими.

— Ты напугана, Лондон. Руки холодеют, когда из конечностей отливает кровь. Это стандартный психологический ответ. — Он меня отпускает. — Давай поедим.

Он придвигает тарелку ближе, затем отрезает кусок стейка. Я пытаюсь вытянуть голову в сторону криков, но это больно, а благодаря ночной тьме, за верандой ничего не разглядеть.

— Я никогда не спрашивал, но предположил, что ты не вегетарианка.

Измученная голодом, я наклоняюсь вперед и откусываю мясо с вилки.

Он отрезает еще один кусок.

— Насколько восстановилась твоя память? — Спрашивает он, предлагая мне стейк.

Я беру еду, медленно пережевывая. Я не хочу снова об этом вспоминать. Однажды я позволила своему разуму ускользнуть… Я не могу позволить себе снова потерять контроль.

— Достаточно.

— Ты помнишь, сколько тебе было лет, когда тебя забрали? — На этот раз Грейсон выбирает морковь, приготовленную на пару. — Я хорошо помню. Мне было семь лет. Слишком взрослый для проявлений избирательной памяти, когда разум подавляет плохие вещи, чтобы защитить себя. — Он кормит меня морковкой. — Должно быть, ты была младше.

— Не знаю, — признаю я. Я даже не знаю, было ли то, что я испытала в клетке, реальностью или вызванным наркотиками бредом. — Почему бы тебе самому не сказать? Кажется, ты уже все обо мне знаешь.

— Если бы я знал все, нас бы здесь не было. И если бы мы оба знали ответы на все вопросы, мы бы уже давно прошли эту хрень с ухаживаниями.

Я смеюсь. Я ничего не могу с собой поделать. Я совершенно свихнулась.

— Ухаживание. Полагаю, это можно считать свиданием с психопатом. Романтический ужин после небольшой прелюдии с удушением.

Крик стихает и теперь едва слышен. Он вытирает мне губы тканевой салфеткой.

— Итак, ты предпочитаешь что-то более приземленное, например, ужин и кино. Где бы я утомил тебя своими карьерными достижениями. А ты бы заставляла себя льстить мне, ласкать мое эго, в то время как я бы надеялся, что к концу вечера ты достаточно опьянеешь для быстрого, небрежного траха.

Я смотрю на него.

Его губы изгибаются в улыбке.

— Тебе ведь нравятся эти пытки, не так ли?

— Знаешь, что нравится мне еще больше? Когда люди держат свое слово. Ты сказал, что отпустишь меня, если я признаюсь в жестоком обращении с пациентами и неправомерном поведении. — Вздёргиваю подбородок. — Уверена, ты где-то прячешь запись моего признания… Так что, ущерб нанесен. Моя карьера наверняка будет разрушена. Файлы конфискованы. Других экспертов будут просить переоценить моих пациентов и методы лечения. Ты выиграл, Грейсон. Еще одно удачное наказание вынесено и исполнено.

Он отодвигает тарелку, и я мысленно оплакиваю потерю еды.

— У меня есть записанные признания, но они бесполезны. Ты была в полубреду, явно под давлением из-за того, что тебя похитил сумасшедший. — Он встает и смотрит на меня сверху вниз. — Но выдержать и пройти испытание ты должна не поэтому.

Он встает и отпинывает стол, чтобы ему хватило места встать на колени. Мою грудь сковывает тревога. Я замечаю пятно крови на его рубашке. В том месте, где я его ударила. Я смотрю на нож на столе.

Я пытаюсь встать, но мои ноги связаны так же крепко, как и руки. Голые пальцы ног царапает бетон.

Он кладет руки мне на бедра, и я мгновенно реагирую. Контраст прохладного атласа и тепла его тела воспламеняет кожу. Я одновременно хочу сбежать от него и стать к нему ближе.

— Ты знаешь, кем была эта девушка? — Спрашивает он. От ощущения его прикосновения воздух из легких улетучивается. Его руки медленно поднимаются, шелковистое платье скользит по коже. — Девушка в клетке с тобой. Кем она была?

Я с усилием делаю вдох.

— Я точно не уверена, — отвечаю я. Перед моими глазами непроизвольно всплывает грязное лицо. — Но я думаю… я думаю, что любила ее.

Честность — это все, что у нас осталось. Что бы Грейсон ни планировал, мой единственный выход — это правда. Он видит меня насквозь, может заглянуть за маску, которую я показываю всему миру. Но в отличие от него, Грейсон меня не осуждает. Во всяком случае, если я признаюсь в самых темных и тревожных сторонах моей психики, это может выиграть мне время.

И если быть полностью честной, я хочу рассказать ему. Его забрали — он понимает, что значит жить жизнью похищенного ребенка, воспитанного людьми, которые его украли… и это восхитительно. Но это также связано с тем, кем он является, и с ответами, которые открылись ему после осознания себя.

Он скользит ладонями по моим ногам. Я чувствую шероховатость кожи. Я хочу этого — и ненавижу себя за это.

— Любила, — повторяет он, как будто пробует слово на вкус так же, как я делаю это мысленно.

— Она показалась мне знакомой, — говорю я. — Как семья. Как…

— Сестра. — Он смотрит на меня.

Как только я слышу это слово, меня пронзает узнавание.

— Миа. — Мелкие детали, быстрые кадры нашей жизни наполняют мою голову. Ее грязные светлые волосы щекотали мне лицо. Ее улыбка. Ее слезы. Ее смех.

Затем…

Он забрал ее у меня. Поток воспоминаний усиливается. Ее вырвали из клетки, увели из подвала, забрали от меня. Мне не нужно восстанавливать все воспоминания, чтобы понять правду.

Она похоронена с другими.

— Лондон, дыши. — Голос Грейсона возвращает меня к свету, и я сглатываю обжигающий комок в горле.

— Я не хочу вспоминать, — признаюсь я. И я, правда, не хочу. Если он пытал ее на моих глазах, если он убил ее… мой разум защитил меня, укрыв от зла, с которым не мог справиться ни один ребенок. Даже сейчас боль, сжимающая мою грудь, настолько чужеродна, что я не могу ее выносить. Я не хочу ее чувствовать. — Она не может быть моей сестрой, — шепчу я.

— Есть только один способ узнать наверняка.

При этих словах мой взгляд останавливается на Грейсоне, привеченный его заявлением.

— Выкопай их, — говорю я. Только на этот раз, когда слова вырываются из моих уст, они имеют совершенно другой посыл. Если у меня была сестра, анализ ДНК это докажет. Это докажет так много…

— Ты никогда не сможешь получить ответы от него, — замечает Грейсон. — Но если ты пройдешь последнее испытание, они тебе больше не понадобятся.

Он кладет голову мне на колени, и меня поражает рефлексивное желание погладить ее. Между нами вспыхивает желание. Я собираю силу воли в кулак, пытаясь хоть немного сохранять здравомыслие.

«Думай». Единственный вопрос, который я бы задала своему отцу, это «почему».

Но вообще-то, я уже это знаю, не так ли? Я на протяжении многих лет изучала и анализировала его расстройство. Девушка, моя сестра Миа, была намного старше меня. Она была ровесницей девочек, похороненных у нас на заднем дворе. Она была того возраста, что его привлекал. А я? Я просто оказалось на пути.

Возникает вопрос: почему он меня оставил?

— Он не любил меня, — рассуждаю я вслух. — Не так, как родители любят своего ребенка. Он ухаживал за мной. Я была проектом. А когда я его подвела, то превратилась в еще одну непослушную девушку-подростка, которую нужно было наказать.

Грейсон сжимает мои ноги, возвращая меня на землю. И я ему позволяю.

— Он собирался убить меня, — говорю я, теперь зная, что это абсолютная правда. Мой отец — единственный отец, которого я знала — ждал, когда я достигну совершеннолетия.

— Если бы ты не убила его первая. — Он находит мой взгляд, задирая платье выше колен. — Чувство, эмоция, которую мы называем любовью, — это всего лишь химическая реакция в мозгу. Реакция, которую мы никогда не переживали, но значит ли это, что мы изверги? — Он уткнулся носом в мои бедра, его губы подняли мое платье выше. Жар опаляет мою плоть. — Мы любим друг друга или просто сходим с ума друг от друга? Я знаю, что я безумец — я без ума от тебя. Одержимость — это гораздо более сильная эмоция, чем любовь.

Пыл его прикосновений усиливается, и меня опаляет жаром. Чувственное ощущение его ладоней на моих бедрах, кожа к коже, пробуждает во мне плотское желание, которое может быть сродни любви. Я хочу Грейсона, несмотря на — или, может быть, из-за — того, что он делает со мной, что никто другой не посмеет.

— Я не родилась такой. — Я отворачиваюсь, мои пальцы отчаянно ищут веревку.

— Мы не родились в тот день, когда впервые сделали вдох. Мы родились в тот момент, когда украли его.

Я закрываю глаза, чувствуя грубую и болезненную правду его слов.

— Мы чудовища. — Я беспомощно смотрю на него, не способная сделать вдох. — И наша любовь — чудовищная эмоция, которая нас уничтожит.

— Возможно. А может она избавит нас от неуверенности и боли, — говорит он. — Все правильно, Лондон. Мы родились без угрызений совести и вины, потому что созданы для того, чтобы забирать жизнь. Стыд, который ты чувствуешь, вина… все это нереально. Ты приучила себя чувствовать несуществующие эмоции. Твой разум отгородился от определенных областей реальности, чтобы укрыть тебя от того, кем ты являешься на самом деле.

— Убийцей, — шепчу я. Шея в основании черепа пульсирует, и я закрываю глаза. — Нет. Ты болен. И я тоже. Нам нужна помощь.

Его глубокий смех вибрацией отражается на моих бедрах.

— Я болен. Болен от любви. Но всякая любовь — это болезнь. Люди творят друг с другом разные вещи… пары используют обман, чтобы попытаться изменить друг друга. Сделать кого-то лучшей версией самих себя во имя любви. Мы просто более честны. Нам не нужно приукрашивать процесс.

Я качаю головой.

— До того, как появился ты, со мной все было в порядке.

Он целует меня в бедро, затем встает и нависает надо мной.

— Ты была не в порядке, Лондон. Ты тонула.

Я смотрю, как он идет к концу стола, и снова пытаюсь освободиться от толстой веревки. Я не могу потерять контроль над реальностью. Я должна оставаться морально сильной, но я больше ни в чем не уверена — даже в самой себе.

Грейсон возвращается с папкой. Он роняет ее на стол, и содержимое рассыпается на белой скатерти.

— Я не смог получить доступ к файлам пациентов. Не без того, чтобы выдать нас. Это слишком опасно. — Он выудил страницу из кучи. — Но я смог достать это через Интернет. Надеюсь, этого будет достаточно.

Он кладет страницу мне на колени, заголовок слишком смелый, чтобы ошибиться.

— Осужденный серийный убийца троих детей повесился в психиатрической больнице, — читает он вслух. Сверху ложится еще одна страница. — Поджигатель-убийца найден мертвым в камере. — Потом еще одна. — Осужденный насильник кончает жизнь самоубийством.

Страницы продолжают накапливаться, каждый заголовок все громче, в каждом фигурирует новое имя. Давление нарастает, пока боль в моей голове не взрывается, и я кричу:

— Хватит…

Встав передо мной на колени, Грейсон касается моих волос.

— Мне нравится, когда они распущены. — Он опускает пряди на голые плечи, и накидывает на меня вышитую бисером шаль, его прикосновения успокаивающие и нежные. Я сосредотачиваюсь на этом ощущении, преодолевая приступ тошноты.

— Я не убивала их, — говорю я так тихо, что едва могу различить собственный голос.

— Нет, — говорит он, убирая распечатанные страницы с колен. — Ты их не убивала. Ты просто дала им возможность убить себя.

Мир накренился.

— Как и твой последний пациент или жертва, Дейл Райли.

Я зажмуриваюсь, молясь, чтобы мир пришел в норму.

— Нет. Райли вышел из программы.

На его лице появляется кривая улыбка.

— Вот как ты это называешь? Вышел из программы. Мне нравится. Ты особенная, Лондон. Ты не просто работаешь, но еще и преуспеваешь. Все вокруг тебя, весь мир поверили в твою ложь. По правде говоря, Райли пустил пулю себе в голову. Украл оружие охранника и прямо сюда… — он подставляет два пальца под подбородок, — бам.

Я поворачиваю голову, больше не в силах смотреть в его ледяные глаза.

— Видишь ли, Лондон. Теперь, когда ты узнала правду, ты больше никогда не увидишь лжи. Ты свободна.

— Свободна, — повторяю я, пытаясь понять смысл. Слово звучит странно.

— Никто не понимает тебя лучше меня. Нет никого, кто знает тебя так близко, кто будет любить тебя так страстно. — Он гладит меня по лицу, затем кладет руку на мою, лаская скрытый под татуировкой шрам на ладони. — Мы даже отмечаем себя одинаково. Наши убийства высечены и начерчены на нашей плоти.

Я сглатываю.

— Я забрала только одну жизнь.

Он приподнимает брови.

— Ты забрала шесть жизней. Не своими руками, но ты сломала их разум, посадила темное семя и взращивала его, пока у твоих жертв не остался только один выход. — Он тянется к ножу. — Мы одинаковы.

Мои веки слишком тяжелые, чтобы держать их открытыми. Я прикрываю их, поскольку покачивающее движение убаюкивает меня. Если я позволю ему убить меня, просто покончу с собой, завтра мне не придется снова сталкиваться с этой правдой. Все может закончиться на этом моменте.

Внезапное движение отбрасывает меня назад. Я слышу как что-то рвется, и моя рука оказывается на свободе. Я открываю глаза, когда Грейсон использует нож, чтобы освободить второе запястье. Он вкладывает нож в мою руку.

— Ты отрицала то, кто ты есть, — говорит он. — А я был слаб. Как и тебе, мне нужно за многое ответить. Мои жертвы не заслужили той милости, которую я им оказал, предоставив возможность искупить вину. Мы здесь не просто так. Теперь, когда мы нашли друг друга, нам больше не нужно подчиняться их законам.

Я смотрю на него — красивого темного бога, возвышающегося над своими безумными творениями.

— Ты сошел с ума.

Его улыбка сногсшибательна.

— Не могу дождаться, когда ты присоединишься ко мне.

Я сжимаю нож, адреналин впрыскивается в кровь.

— Но я даю тебе выбор. После этого такой возможности больше не будет. Это наш финал.

Я смотрю в темноту, затем на него. Мою грудь покалывает от предвкушения.

— Какие у меня есть варианты?

— Год назад, до того, как меня арестовали, я преследовал мужчину. Он должен был стать моей следующей жертвой. Теперь он твой. Мой подарок тебе.

Крики прекратились, но я с шоком осознаю происходящее.

— Нет. Грейсон, пожалуйста. Ты не можешь так со мной поступить.

— Я всего лишь открыл тебе правду. Но я заставляю тебя, наконец, сделать выбор, прекратить лгать, Лондон. Не могу передать, как сильно я хочу, чтобы ты сделала именно это.

— Я не буду играть в эту игру. — Я бросаю нож, подчеркивая свою точку зрения.

— То есть ты собираешься вернуться в свой мир и… что? Признаться властям? Потерять лицензию и, возможно, даже попасть в тюрьму?

«Нет. Я отказываюсь страдать так, как эти подонки». Я подавляю эту мысль.

— Я так не думаю. — Он берет нож и снова кладет мне в руки. — Так что выбирай. После всего, что мы обнаружили, после всего, что ты узнала. Ты думаешь, что стоишь выше того, чтобы лишить человека жизни?

— Да.

— Давай это выясним.

Он поворачивается к темноте.

— У тебя есть время до утра, чтобы решить. Освободись от веревки, пройди лабиринт и сделай выбор. Ты можешь либо постараться излечить нашу жертву, либо покончить с ней.

О Боже.

— Начинай.