Темное безумие

1

ЗА ВУАЛЬЮ

ЛОНДОН

Однажды я сказала Грейсону, что наша чудовищная любовь поглотит нас.

Что такая всепоглощающая страсть, как наша, не может быть стабильной. Мы горим слишком яростно, любим слишком самозабвенно. Проливать кровь самоотверженно, но истекать кровью только ради друг друга.

Прошедшее время не смогло приглушить пламенную страсть. Мы стали еще более ненасытными, чем когда-либо… и нам нужно как можно скорее утолить эту жажду.

— Доктор Нобл, о чем вы задумались?

Этот вопрос вырывает меня из мыслей. Я поворачиваюсь к пациенту, сидящему в моем кабинете. Я выпрямляю ноги и снова закидываю одну на другую, отмечая, как его глаза следят за движениями. Дэвиду Лайману хочется, чтобы я поверила, что нравлюсь ему. Но я не его тип. Я слишком взрослая и слишком много знаю о его пристрастиях.

На самом деле он не хочет, чтобы я к нему присматривалась.

Я поправляю очки и кладу сцепленные руки на колени.

— Думаю, чтобы копнуть глубже и найти ответ, нам нужно продолжить сеансы психотерапии.

Он протяжно вздыхает и потирает затылок — красноречивое, преднамеренное действие, которое подразумевает разочарование. Втайне Дэвид наслаждается, когда внимание сосредоточено только на нем. И ему очень нравится, когда мы изучаем его темную тайну. Исследуем все мелкие неприятные детали.

Дэвиду сорок пять. Он достаточно привлекателен. Смуглая кожа собирается в морщинки в уголках его светло-зеленых глаз. В песочно-светлых волосах заметна седина. Его зубы выбелены до блеска, и когда он улыбается, девушки легко становятся жертвами его обаяния.

— Конечно. Вы тут эксперт, — говорит он, печально пожимая плечами. — Просто будьте нежны, копаясь в моих мыслях.

Я слабо улыбаюсь:

— Вы можете доверять мне, Дэвид.

— Конечно, — соглашается он.

— Прилягте.

Пока он поудобнее устраивается на диванчике, я подхожу к эркеру и задергиваю шторы, скрывая яркое солнце Сан-Франциско. Даже спустя несколько месяцев я до сих пор не приспособилась к этому великолепию, к тому, насколько это заставляет меня чувствовать себя незащищенной, выставленной напоказ.

В этом городе нет теней, в которых можно было бы укрыться.

Тем не менее, Грейсон создает свою собственную тьму. Он способен отыскать убогие места и мутные заведения, куда он притягивает слабые умы, как вампир заманивает добычу. Его желания больше не руководят им, но он находит способы подпитываться охотой, выслеживая потенциальных жертв в поисках идеальной.

Точно так же, как я нахожу способы обуздать свой аппетит через работу. Небольшие мысленные подталкивания тут, крошечные предложения для моих пациентов там. Грейсон и я, мы поддерживаем друг друга. Пока жажда лишить жизни не станет слишком сильной. Тогда и начнется настоящая охота.

Познакомьтесь с Дэвидом Лайманом.

Мой нынешний пациент обратился ко мне, потому что его дочери скоро исполнится тринадцать. Возраст расцвета. Дэвид хотел бы, чтобы я поверила, что его искушение в отношении несовершеннолетних девочек именно им и остается — искушением. Что он еще не поддался своим импульсам.

Дэвид посвятил меня в эту тревожную тайну во время нашей ознакомительной сессии.

«Я не хочу причинять им боль. Я не хочу причинять вред своей дочери… Пожалуйста, я болен, доктор Нобл. Мне нужна помощь. Я не хочу быть монстром.»

Однако монстр осознает свою природу, и он не может быть никем иным.

Некоторое время назад я потеряла веру в то, что таких пациентов, как Дэвид, можно реабилитировать. Правда в том, что вы либо принимаете монстра в себе, либо истощаете себя, пытаясь сражаться с этим дьяволом.

После первого сеанса Дэвидом занялся Грейсон. Он знал, где искать, чтобы узнать правду. Затем мы составили план, как обличить перед Дэвидом его дьявола.

Поворачиваясь, чтобы начать сеанс, я наклоняю маятник на своем столе. Серебряная стрелка покачивается взад и вперед, щелк-щелк, щелк-щелк… Щелчки наполняют темную комнату. Дэвид уже готов к трансу и быстро начинает впадать во внушаемое состояние.

Повернувшись к пациенту я мельком замечаю свое отражение в большом зеркале на стене. За двусторонним стеклом находится Грейсон. Я представляю его сидящим в кожаном кресле, вцепившимся в подлокотники. Точно также как в один из ранних сеансов в моем кабинете в штате Мэн. Где потребность Грейсона во мне — его желание заставить меня осознать правду о нас — заставила его встать со стула и броситься ко мне.

Я поднимаю подбородок, глядя в зеркало, гадая, вспоминает ли он сейчас тот же момент. Как он прижал меня к письменному столу и накинул цепь со скованных запястий мне на шею. Как он задрал юбку и прикоснулся ко мне, чтобы доказать, что я влажная, что меня возбудила его порочность. Как он заставил меня признаться в этом после того, как я посмотрела видео пыток его жертв.

И я призналась. Я впервые исповедовалась в своем грехе ему… и себе.

Затем он погрузил в меня пальцы.

— Теперь я внутри тебя. Под кожей. Я хочу сломать тебя, а потом снова собрать воедино.

Дрожь предвкушения пробегает по коже, когда я вспоминаю его слова, чувствую дыхание на своем ухе. Жар опаляет кровь, вены горят. Каждая эрогенная зона моего тела достигает пика в ожидании его прикосновения.

Грейсон был одержим головоломками. И я была его финальной загадкой.

Я тру шрам на руке, ощущая гладкую кожу и скошенные края татуированного ключа. Медленно и осознанно я поднимаю руку и хватаюсь за заколку, которая удерживает темные волосы в аккуратном пучке. Я распускаю волосы по плечам, как нравится Грейсону.

Я практически чувствую его желание по ту сторону зеркала, слабого барьера, который его не остановит. Ни один замок или тюремная камера не сможет удержать Грейсона надолго.

Я снимаю очки и кладу их на стол рядом с качающимся маятником.

— Начнем с того места, на котором мы остановились. Вы помните, когда мы были здесь в последний раз, Дэвид?

— Да, — просто и монотонно говорит он, голосом, лишенным эмоций.

— Хорошо, — После того, как с помощью психоанализа подготовили разум к погружению в гипноз, с каждым последующим сеансом вводить в него человека становится все легче. Последние пять месяцев я тренировала разум Дэвида, и, несмотря на его убежденность в том, что он ментально силен, он очень внушаем. Слабый ум — не такая уж большая преграда.

— Где ты сейчас находишься? — Спрашиваю я.

Смотря на гладкую поверхность потолка, он отвечает:

— В спальне.

Мое сердце стучит быстрее.

— В чьей спальне?

— Ее.

— Опиши, что ты видишь.

Он медленно моргает.

— Ее бледно-розовый шарф накинут на прикроватную лампу. На стенах развешаны постеры любимых звезд. Я не знаю их имен, но это молодые, красивые девушки. Провоцирующие. Вся комната пропитана их провокационной сущностью, соблазняющей меня войти внутрь.

Я подхожу к углу стола и облокачиваюсь на столешницу. Цепляюсь руками за край.

— Где она?

Его грудь поднимается, когда он делает глубокий вдох.

— В ванной. Я чувствую запах ее шампуня. Воздух наполняется ароматом клубники. Там влажно от ее запаха, и я не могу удержаться от того, чтобы не представить ее там, ее мягкую кожу, скользкую, влажную…

Он наклоняется поправить брюки, и мне приходится отвести взгляд, в животе все сжимается от отвращения.

— Ты позволяешь желанию управлять собой, — меняю я тему, чтобы взять ситуацию под контроль. — Это опасно. Помнишь, мы обсуждали, как сильно это навредит Бриар, если ты подчинишься импульсам?

Он не отвечает. Он затерялся в своих фантазиях.

— Дэвид, где ты сейчас?

Его дыхание участилось, он произносит:

— У двери в ванную. Я слышу звук воды. Она напевает песню. Дверь приоткрыта. Все, что нужно сделать, это толкнуть ее…

Я отталкиваюсь от стола.

— А что насчет боли, Дэвид?

Его глаза сомкнуты, брови нахмурены от недовольства. Он кладет руку на сердце.

— В груди колет.

— Именно. — Я лезу в карман юбки и достаю черную веревку, которую всегда держу наготове. Я накручиваю ее на указательный палец. — Мы никогда не сможем забыть о боли. Она начинается медленно, пробираясь сквозь внутренности, как осколки стекла, пока не достигает сердца. Туго. Твоя грудь сжимается в тисках. Чем больше ты думаешь о Бриар, чем ближе ты к ней подходишь, тем сильнее сжимаются мышцы.

Он царапает рубашку, кончики пальцев побелели.

— Я не могу дышать.

На этом этапе мы обычно останавливаемся. Разум — самая мощная сила. Ум делает боль реальной. Я готовила его несколько месяцев. По сути, я даю Дэвиду выбор: не причинять вреда дочери или пережить сердечный приступ.

Его дочь догадывается — хотя и подсознательно — об отклонениях отца. Она может испытывать беспокойство или тревогу, когда он обнимает ее, гладит по волосам или дарит неуместные подарки, но на каком-то уровне она догадывается. Разум пытается ее предупредить.

После того, как выяснилось, что человек, который меня вырастил, был Жнецом Холлоу, я поняла, что всегда каким-то образом осознавала, что он был демоном, который крал девочек и запирал их в подвале. Вот почему я знаю, что Бриар страдает. Вот почему я должна защитить ее.

И заодно покормить нашего монстра.

Я кладу нитку в карман и кладу ладони на спинку дивана, глядя на пациента.

— Боль не прекратится. Она будет только усиливаться. Смерть неминуема. Стоит ли твоя похоть риска? Если ты не можешь контролировать свое желание, чтобы пощадить ее, сможешь ли ты сделать это, чтобы спасти свою жизнь?

Черты его лица искажаются, когда он хватается за грудь. Битва между нашими желаниями, нашей эгоистичной природой, управляемой принципом удовольствия мозга, и желанием делать то, что в конечном итоге правильно, никогда не бывает легкой. И так как Дэвид с самого начала не показался мне человеком большого ума, у меня мало на него надежды.

— Мне нужно заполучить ее… хотя бы один раз, — говорит он. — Я больше не могу бороться с этим.

Я цыкаю.

— Это ужасно разочаровывает.

Но возбужденное трепетание в груди говорит об обратном. Адреналин горячит кровь, пульс учащается. Он идеальная жертва.

Пот выступает у него на лбу, когда он царапает грудь. Я позволила ему пострадать еще немного. Он должен дважды заплатить за свои грехи. В конце концов, он лгал. В ходе проверки Грейсон обнаружил, что Дэвид Лайман уже причинял боль девочкам.

Дэвид — злодей и лжец.

Никогда не следует лгать своему терапевту.

— Ты чувствуешь свою руку, Дэвид? — Я обхожу диван и приближаюсь к кабинетному бюро. — Онемение, покалывание в пальцах. Холодную боль, отдающую в сердце. Борись со своим выбором, если необходимо. Боль не знает границ.

Давление усиливается настолько, что он не в состоянии ответить. Я включаю проигрыватель и помещаю иглу на вращающийся диск. Соблазнительные ноты наполняют комнату, гипнотический ритм синхронизируется с ритмичным пульсом маятника. Дэвид не возражает против музыки, он уже слишком далеко.

И на этот раз я его не спасу.

В моей предыдущей карьере у меня было несколько жертв, которых я пытала подобным образом. Убийцы. Насильники. Девианты. Самые прискорбные и испорченные. Все они были моими пациентами и все заслуживали свою участь.

Еще в Мэне, специальный агент Нельсон звал меня «Доктором Смертью». В то время я думала, что это абсурдно и так банально. Впрочем, Нельсон и сам был довольно банален. Убийца-подражатель, который использовал методы Грейсона, а потом стал одержим им и убийствами. Это прозвище появилось после того, как он узнал о моих методах. Даже я сама не осознавала этого, пока Грейсон не открыл мне правду о том, как я ломала разум пациентов, которых считала безнадежными и неспособными к реабилитации, как убеждала их покончить с собой.

Я покачиваю бедрами в такт чувственному ритму, позволяя мелодии ввести меня в такой же транс, как и пациента. С таким же успехом я могла бы провести более тщательную работу с Дэвидом. Убедить его разум закончить жизнь чисто и без больших неприятностей. Избавив его дочь, жену и даже самого Дэвида от ужасной правды — но где же тут удовольствие?

Мы с Грейсоном разработали собственный метод. Мастерское сочетание навыков и командной работы. Смесь его творческого подхода с моими знаниями психологии.

Мы порочно прекрасный дуэт.

Я была нужна Грейсону, чтобы спасти его, а сама была проклята задолго до того, как он нашел меня. Темный зов моей души привлек его. Теперь мы связаны.

— Чтоб тебя, сучка. Заставь боль прекратиться.

Мольба Дэвида привлекает мое внимание. Я улыбаюсь зеркалу и поворачиваюсь к дивану.

— Ну, привет, Дэвид. Приятно, что ты присоединился к нам. — Я останавливаюсь рядом с ним, вне досягаемости, но достаточно близко, чтобы он точно знал, кто контролирует ситуацию. — Тебе пора уходить. Тебе нужно быть в каком-то важном месте.

Все еще борясь со своими импульсами, Дэвид перекатывается на бок, впившись пальцами в грудь.

— Я не могу уйти…

— Можешь. Бриар ты больше не нужен. На самом деле, без тебя у нее будет гораздо более счастливая и здоровая жизнь. Пришло время покинуть ее комнату и отправиться в то место, которое мы обсуждали.

Чтобы ослабить его сопротивление, я кладу руку ему на предплечье.

— Когда ты делаешь шаг назад от двери, боль в груди начинает стихать. Попробуй, Дэвид.

Он отчаянно кивает, откидываясь на подушку.

— А теперь вставай с дивана, — приказываю я ему.

Его ноги касаются пола. Я делаю шаг назад.

— Иди на звук музыки. Она зовёт тебя. Следуй за моим голосом.

Дэвид открыл глаза, он может видеть меня и комнату. Он слышит гипнотическое тиканье метронома и манящую мелодию музыки. Но его разум искажает окружающее. В ходе сеансов психотерапии я тщательно подготовила почву. Мы делали эти маленькие шаги вместе. Каждый раз на дюйм дальше.

Сегодня настало время ему добраться до места назначения.

Я продолжаю делать размеренные шаги, пока не дохожу до двери. Я поворачиваю ручку и вхожу в комнату.

Внутри находится пространство, которое мы с Грейсоном создали сами. Комната лишена окон и естественного света. Стены звукоизолированы. Интерьер можно описать как изысканный. Шикарная мебель в сочетании со множеством скрытых устройств для пыток.

Логово Грейсона.

Для Дэвида, в его голове, эта комната выглядит как кабинет. Место, где он чувствует себя наиболее комфортно. Его убежище. Здесь он хранит свои секреты. Второй ноутбук, на котором хранятся фотографии девушек. Одни уже стали его жертвами, другие — скоро станут.

Я включаю торшер, и комната освещается мягким оранжевым светом.

Когда Дэвид достигает нужного места, я поднимаю руку.

— Остановись. Вот здесь. А теперь встань на колени.

Сначала Дэвид сопротивляется.

— Мне нельзя здесь…

— Если не соблюдать правила, то боль вернется, — говорю я. — Ты уже чувствуешь, как она подкрадывается, нарастает. Давление. Стеснение в груди.

Черты его лица искажаются, когда он пытается встать на колени в центре комнаты. Прозрачный пластиковый брезент под ним сминается от неловких движений. Я неторопливо подхожу к шкафу и достаю стяжки, а затем возвращаюсь к нему, покачивая бедрами, и сковываю его запястья вместе.

— Все хорошо, Дэвид, — уверяю я пациента. — Ждать осталось недолго.

Я смотрю на настенное зеркало и поднимаю подбородок. Двустороннее зеркало в этой комнате не только для красоты, но еще и потому, что Грейсон любит смотреть. Так же, как ему нравилось наблюдать, как его жертвы выбирают свою участь в ловушках, которые он смастерил. Только сейчас мы научились не вести счет. Мы совершенствуемся.

Осознание того, что он находится за стеклом, хищно следя бледно-голубыми глазами за моими движениями, вызывает у меня мурашки. Я представляю одобрение на его лице: я единственная в мире, кто понимает его, знает, что ему нужно.

И ему тоже это нужно от меня.

Я напеваю под нос, с нетерпением ожидая следующей части, но одновременно желая продлить ее, чтобы накалить напряжение между нами.

Громкая музыка усиливает мое возбуждение, и я расстегиваю блузку, позволяя Грейсону увидеть кружевной черный бралетт под ней.

Затем я начинаю пытки.

Я обхожу пациента сбоку и приседаю.

— Ты думаешь о них сейчас? — шепчу я.

Он выдавливает дрожащее «Да».

— Ты постоянно думаешь о них, не так ли?

Он многозначительно кивает.

— Это зависимость, — признается он.

Я выпрямляюсь во весь рост. В своей профессии я часто слышу, что плохие вещи происходят просто потому, что тело и разум человека жаждут этих плохих вещей.

Но это не зависимость. Это слабость.

Мы с Грейсоном — живое тому доказательство. Любой из нас мог бы стать таким, как Дэвид. Но мы боролись со своей природой. Мы отточили разум, чтобы стать сильнее, чем наши телесные потребности, и использовали свои импульсы, чтобы наказать тех, кто больше всего этого заслуживает.

Мы не святые. Наша связь выкована в преисподней. Но, по крайней мере, мы не трусы.

В конце концов, трусость Дэвида сведет его в могилу. Я позаботилась об этом. Еще во время самой первой нашей сессии я посеяла в его сознании семя, которое поливала и лелеяла, чтобы оно росло и процветало. И оно уже дало плоды. Письмо, написанное его жене и спрятанное в их спальне, которое она позже обнаружит, с подробным описанием его измены. Как он бросил семью и сбежал с любовницей.

Он кое-что оставил для дочери — фонд со всеми его деньгами. Она может использовать их, чтобы построить счастливую жизнь. Людям в жизни Дэвида станет лучше после его эгоистичного ухода.

Я снова на него набрасываюсь.

— Ты понятия не имеешь, что чувствуют эти девушки. Ты не можешь почувствовать их страх, их отвращение и стыд, даже их вину. Сокрушительные страдания, которые они терпят из-за тебя. — Я хожу вокруг него кругами, моя ярость нарастает. — Нет, ты понятия не имеешь, что чувствуют твои жертвы, потому что ты самовлюбленный, жадный и эгоистичный мужчина. Заботящийся только о своих потребностях. Что ж… мы это изменим, Дэвид. Сегодня ты поймешь.

Сила, которая приходит с властью… она опьяняет. Я опьянена ее абсолютной чистотой, все мое тело горит очищающим пламенем, когда я смотрю в зеркало, отчаянно желая, чтобы Грейсон почувствовал этот огонь.

Я слышу его хриплый баритон:

— Прикоснись к себе.

И я подчиняюсь.

Я поднимаю юбку и просовываю руку между бедер. Зубами покусываю губу от возбуждения, тонкий материал трусиков уже влажный. Я слегка надавливаю на клитор, и оглушительная боль пронзает поясницу, мои глаза закрываются.

— Ты просил меня помочь твоей дочери. И я помогу, Дэвид. Но решение не в том, чтобы спасти тебя. Выход в том, чтобы спасти ее от тебя.

Когда я открываю глаза, то вижу дикий страх в его взгляде, и это чувствуется как веревка, стягивающая кожу, самая сладкая боль на свете.

— Прости, Дэвид, — говорю я хриплым, отрывистым голосом.

— Я соврала. Ты ничего не можешь сделать, чтобы избежать боли. Она становится все сильнее, всепоглощающей. Твоя грудь трещит от боли. Ты готов на все ради освобождения, но пощады не будет. Ты знаешь, что умрешь.

Словно по щелчку мой пациент выходит из транса. Его настигает волна острой и беспощадной боли, она сбивает его с ног, он растягивается на брезенте, воет и извивается — но только до тех пор, пока натиск не становится слишком сильным. Его мозг использует единственную возможную защиту и отключается, запуская психологическую защиту. Он замирает на полу. Конец.

Моя грудь поднимается и опускается от затрудненного дыхания. Тело дрожит на краю пропасти. Я гребаный провод под напряжением, который нужно заземлить, прежде чем я потеряю контроль.

Боль нарастает до крайней точки. Я смотрю в зеркало и сжимаю бедра, умоляя Грейсона прекратить мои мучения. Если бы он прикоснулся ко мне прямо сейчас… я бы шагнула за край. Он знает мое тело. Он знает, когда прикоснуться ко мне, а когда замучить ожиданием. Я хочу разлететься на осколки от его жестокого прикосновения и позволить ему с любовью снова сделать меня целостной.

Мой монстр тоскует по его монстру.

Он был прав. После того, как наши монстры оказались на воле, они могли свободно питаться и пировать. И мы вгрызались друг в друга с порочной потребностью уничтожать.

Мы ненасытны.

2

ТЁМНЫЙ БАЛЕТ ДЛЯ МОНСТРОВ

ГРЕЙСОН

Я слетаю с катушек, наблюдая за ее работой.

Лондон — темная богиня, которую нужно бояться. Святая для людей, ангел милосердия для моей проклятой души. И она представляет собой самое эротичное зрелище: она вызывающе двигает бедрами, дразняще поглаживая кожу в вырезе атласной рубашки.

Она смотрит в зеркало так, будто видит меня, видит, что делает со мной. Пухлые губы изгибаются в злой улыбке, и мой член дергается.

Это, черт возьми, моя самая любимая часть, за исключением, конечно, казни. Кульминационный момент переживания убийства. С Лондон мы достигли священных высот.

Она моя вторая половинка, моя пара.

Прошло слишком много времени с тех пор, как кто-либо из нас испытывал острые ощущения. Жажда сжигает нас. Мы слишком долго воздерживались, стараясь не привлекать ненужного внимания, теперь мы на грани. Такой самоконтроль можно поддерживать только другой формой близости.

И мы устраиваем пир плоти.

Раньше я никогда не верил, что способен испытывать такие эмоции. Явный психопат. Я думал, что любовь — это вымышленная сказка, которую проповедует слабое, тупое большинство, чтобы обрести спокойствие в жизни. Или что мир продавал идеал, чтобы правительство могло извлечь выгоду из невежества.

Я был тщеславен, но Лондон излечила меня от этого тщеславия, поставив на колени.

Она выше меня во всех отношениях, и я боготворю ее. Независимо от того, что я чувствую — любовь или нет — для меня это реально, и теперь я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить ее.

После нашего переезда СМИ нашли себе новую жертву, а Лондон благополучно избавилась от этого массового безумия, в которое превратилась ее жизнь. Теперь мы снова можем вести себя как темные существа, которыми были рождены, за одним исключением.

Грейсон Пирс Салливан мертв.

Каин Оуэн Хэнсли теперь несет на себе шрамы прошлого Грейсона, которые я прикрываю вместе с тату замков на руках. Я ношу контактные линзы, чтобы изменить цвет глаз с голубого на карий. И я позволяю Лондон командовать. Она моя муза и мое душевное равновесие.

После нашего переезда СМИ нашли себе новую жертву, а Лондон благополучно избавилась от этого массового безумия, в которое превратилась ее жизнь. Теперь мы снова можем вести себя как темные существа, которыми были рождены, за одним исключением.

Мысль о том, что в конце концов одного из нас поймают, не дает мне покоя. Я слишком умен, слишком хорошо знаю статистику, чтобы лгать себе об этом. Дело в том, что есть два вероятных исхода: убийцу либо посадят в тюрьму, либо убьют.

Никто не в силах прятаться вечно.

Меня ловили дважды. Я знаю свои способности и шансы сбежать. С каждым разом я становлюсь лучше, умнее. Но умнее становятся и власти, и с каждым разом сбежать становиться сложнее.

Конечно, на данный момент второй исход кажется все более вероятным.

Смерть придет за всеми. Мы рождаемся с осознанием того, что наша жизнь закончится. Это неизбежное следствие жизни. Никто не сможет обмануть Старуху с Косой. Но, несмотря на присущий мне эгоизм, я боюсь не за свою жизнь.

Страх перед смертью Лондон пронзает мою черную душу.

Когда придет время, когда мир обернется против нас и не будет другого выхода, я пожертвую собой ради нее. Умереть за Лондон — это конец, с которым я могу смириться. Даже если я знаю, что она сама может стать причиной моей смерти.

Сладкая, сладкая смерть, последний поцелуй возлюбленной.

Однако это будущее, которое еще не наступило. Наше время не бесконечно…

Но конец еще не наступил.

Сейчас, в данный момент, я наслаждаюсь ее разрушительной красотой. Я поклоняюсь ей как божеству. Блестящий ум и честный взгляд на этот мрачный мир соблазняют меня, как ничто другое. Прямо как сейчас, когда я наблюдаю, как Лондон танцует вокруг жертвы, шепча ему на ухо ужасающие подробности, во мне внезапно просыпается отчаянный и порочный голод, который только она в силах утолить.

Соблазнительный ритм музыки наполняет комнату, а вид покачивающихся бедер зажигает каждую клеточку моего тела. Мрачный балет, предназначенный только для меня и исполненный моей богиней.

Я нахожусь под ее чарами, совершенно очарованный, как и тот ублюдок в комнате. Затем, резко меняясь, она становится воплощением гнева, несущей возмездие. Она управляет пациентом с помощью слов, но со мной говорит каждым многозначительным взглядом. Она подводит его к грани смерти, а затем вырывает из ее объятий. Снова и снова она причиняет боль, словно ударом кнута.

По ее команде его накрывает физическая агония, и его разум ломается. Я наблюдаю, как он безрезультатно борется, пока его тело не сдается, в то время как Лондон упивается его страданиями.

Привлеченная к зеркалу, она смотрит сквозь отражающее стекло, словно может заглянуть прямо мне в глаза. Я вижу огонь, горящий внутри. Ее возбуждение осязаемо, вибрирующая атмосфера в комнате соответствует ее рваному дыханию.

Мои бедра дергаются вперед, а попытке потереться о джинсы, пока я мечтаю о том, чтобы погрузиться глубоко в нее.

Словно прочитав мои мысли, она тянет облегающую юбку вверх и скользит пальцами между бедер, прикасаясь к себе, заставляя меня поддаться вперед. Я встаю и упираюсь предплечьем в верхнюю часть зеркала, чтобы не потерять равновесие, член твердеет и упирается в молнию. Так больно и так чертовски приятно. Моя желание — опасная вещь.

Есть тонкая грань между любовью и одержимостью. И то, и другое доведет вас до крайности. И то, и другое легко заставит вас шагнуть за край. Для меня любовь и безумие это одно и то же. Лондон — мой собственный вид безумия. И я теряюсь в психозе Лондон, становясь ее добровольной жертвой.

Она садится в белое кресло и поворачивается лицом ко мне. Гладкие волосы ниспадают на плечи, золотые глаза смотрят прямо на меня, как нацеленное смертоносное оружие. Ее рубашка расстёгнута, обнажая кружевное белье под ней — она дразнит меня.

Я нетерпеливо касаюсь проволоки, обхватывающей запястье, порочная потребность пульсирует синхронно с манящим ритмом музыки. Пульс гипнотически стучит в венах, словно барабан, проволока становится тугой, сопротивляясь напору крови.

Лондон подзывает меня медленным движением пальца, маня забрать то, что принадлежит мне.

И я подчиняюсь. Беспрекословно.

Я отодвигаю панель в сторону, и ритм стаккато ударяет меня в грудь, вибрирующий рикошет гуляет по комнате. Это похоже на ту ночь, когда я впервые увидел ее после долгой разлуки. Она вошла в клуб в светлом парике и облегающей юбке, и я оказался в огне.

Она соблазнительница. Это всегда было ее величайшим грехом.

Когда я подхожу ближе, Лондон раздвигает колени, так медленно, что это причиняет физическую боль. Я проскальзываю между ее ног, возвышаясь над ней, и с силой хватаю за подбородок, заставляя посмотреть на меня снизу вверх.

Ох, как больно я могу ей сделать…

Она кажется хрупкой в моих руках. Готовой сломаться. Кожа такая мягкая, а кости тонкие. Меня охватывает непреодолимое желание схватить ее, и я уже начинаю сомневаться в своем самоконтроле. Хочется раздавить ее, чтобы удовлетворить эти импульсы… но все же я сдерживаюсь и вместо это целую ее.

Сирень.

На вкус она как сладкий цветок и одновременно порочный грех.

Бушующее во мне насилие затихает. Она — мой рай и ад на земле, и моя больная душа принадлежит ей. Хватает одного убийства, чтобы разбудить демонов. И одного поцелуя, чтобы их успокоить.

Подушечкой большого пальца я скольжу по ее складочкам, наслаждаясь этим интимным моментом между нами.

Хлопок предупреждает нас о том, что наша жертва оказалась на свободе. Очарованный Лондон как мотылек опасным пламенем, я почти забыл, что он здесь.

— Не могу решить, хочу ли я тебя сейчас или позже, — говорю я, скользя рукой по ее шее и сжимая воротник рубашки. Я осторожно стягиваю ее, прежде чем дернуть и снять полностью.

Ее дыхание сбивается, зрачки расширяются от похоти.

— Мы можем сделать это сейчас и позже.

Низкое рычание зарождается глубоко в груди, когда я жестко накрываю губами этот грешный рот. Наш поцелуй — грубые укусы и мягкое слияние губ. Мы берем, отдаем и опустошаем, никогда не в силах утолить эту жажду.

— О Боже… Какого черта? — Мужчина на брезенте прерывает нас, корчась на полу.

Лондон отстраняется.

— Позволь мне разобраться с ним.

Я сжимаю зубы от разочарования. Но после одного горячего взгляда от Лондон ярость утихает. Я никогда не смогу ей ни в чем отказать, особенно в прелюдии. Я меняюсь с ней местами и сажусь на кресло, пока она направляется к пациенту. Беру пульт со столика и выключаю музыку, желая слышать только Лондон.

Ее пациент корчится на полу со связанными за спиной запястьями и плюхается на живот, как умирающая рыба.

— Что, черт возьми, происходит?

Одетая только в юбку и бюстгальтер, Лондон сокращает расстояние между ней и добычей длинными, выразительными шагами, ее высокие внушающие ужас каблуки цокают по полу. Она опускается на колени.

— О тебе все узнали, Дэвид. Твой секрет больше не секрет.

Он переворачивается на бок и наклоняет голову, чтобы посмотреть на нее.

— Доктор Нобл? Господи, о чем вы, черт возьми, говорите? Это безумие.

Она снимает одну из туфель и засовывает ему в рот.

— В этой комнате нет места для лжи, Дэвид, — говорит она умиротворяющим и успокаивающим голосом. — Есть только правда и тиканье маятника. Ты слышишь?

Его глаза стекленеют, и он кивает.

Плавным движением Лондон поднимается на ноги, другим каблучком изящно переворачивает Дэвида на спину, а затем забирается на него сверху, садясь на грудь. Она знойно улыбается мне, прежде чем наклоняется, чтобы что-то прошептать ему на ухо.

Клянусь, мое черное сердце бьется только ради нее. От одного взгляда на нее, оседлавшей свою жертву, мое сердце ускоряется, кровь обжигает вены.

Глаза Дэвида наполняются страхом, и он начинает кричать. Лондон нажимает на туфельку, чтобы заглушить крик.

Я встаю и иду к шкафу, чтобы взять рулон малярного скотча. Несмотря на то, что меня чертовски заводит наблюдать как она играется, я начинаю терять терпение. Я уже не могу дождаться, когда этот кусок дерьма заткнется. Навсегда.

Я подхожу ближе и толкаю к ней рулон по полу. Она ловит его ладонью, поднимает голову, чтобы одарить меня еще одной понимающей улыбкой, прежде чем оторвать ее зубами. Она заклеивает рот пациента вместе с туфлей.

— Что ты ему сказала, детка? — Сейчас в моем голосе легко расслышать ирландский акцент. Он проявляется сильнее от предвкушения. Я засовываю руки в карманы, чтобы удержаться от соблазна сделать с ним что-то похуже.

Она пожимает плечами, как будто ее страшный талант ничего не значит. Но для меня он — все.

— Во время наших разговоров Дэвид признался, что боится уховерток¹⁷.

Я поднимаю голову.

Она отвечает на мой невысказанный вопрос.

— Ему кажется, что они заползают ему в уши, — говорит она, прокладывая ногтями дорожку вдоль его лица. Из его глаз текут слёзы. — Возможно, я помогла ему поверить, что ночью они залезают ему в мозг, чтобы полакомиться серым веществом. — Ее пальцы достигают мочки уха, и она щелкает по ней. От приглушенного крика по спине бегут мурашки наслаждения.

Поэтому под ее влиянием он верит всему ужасу, который она ему внушает. Когда Лондон снова манипулирует его нелепыми страхами, он снова отключается от страха.

Страх действует на меня как афродизиак.

Мой голод по ней огнем разливается по артериям. Я хватаю ее за волосы и запрокидываю голову. Я чувствую вкус страха на ее губах, и это создает эффект воспламенившегося жидкого кислорода. Я беру ее на руки и несу к столу.

— Что насчет него..?

— Позже, — говорю я, почти рыча. Я усаживаю ее на стол и задираю юбку до бедер. Я неторопливо рассматриваю ее, решая, с чего начать. — Ты же не хочешь испачкаться в крови.

Было бы глупо не бояться ее в той же степени.

Без предупреждения я завожу лезвие под тонкую ткань и разрезаю бюстгальтер. От тяжелого дыхания грудь вздымается, зрелище, вызывающее восхитительные воспоминания, от которых мой и так не прочный контроль ослабевает еще больше. Я медленно скольжу лезвием вверх по нежному изгибу груди, наслаждаясь дрожью Лондон.

Она смотрит мне в глаза.

— Ты сделаешь мне больно?

От этого вопроса порочный голод внутри меня разгорается сильнее. Но за ее игривым вопросом стоит серьезное намерение узнать правду.

Я провожу ножом выше, к впадине шеи, нажимаю на острие достаточно сильно, чтобы выступила капля крови. Она меня не останавливает. Все внутри сжимается от желания.

— Я не буду врать тебе, Лондон. Причинить тебе боль принесло бы мне столько удовольствия, сколько я никогда раньше не испытывал. Но… — я убираю лезвие и, наклоняюсь к ее груди, ловя языком красный след, — последующая боль утраты, которую я испытаю, если зайду слишком далеко… Я поднимаю глаза. — Ни одно удовольствие того не стоит.

У нее перехватывает дыхание. Она тяжело сглатывает и легким движением наклоняется вперед, забирает у меня нож, а затем обхватывает за шею. Она нежно и с любовью целует меня, гася адский огонь внутри.

Наконец она отрывается от меня, хрупкое дыхание согревает мои губы.

— Принять боль от твоих рук будет прекрасно. — Ее губы дрожат у моих, и демон внутри меня поднимает голову. — Сделай мне немножко больно, Грейсон. Я доверяю тебе, — говорит она.

Ей не следует. Я сам едва себе доверяю, порочный демон внутри меня так близок к тому, чтобы вырваться на свободу, он дрожит от желания ворваться в нее.

— Ты меня убиваешь.

На ее губах появляется насмешливая улыбка.

— Так покажи мне свою гибель.

Лондон боится меня, но она контролирует монстра. И она может управлять им одним словом.

У меня вырывается рык и, теряя контроль, я оказываюсь на ней. Подтащив ее задницу к краю стола, разрываю тонкие трусики. Она гладкая и мокрая, поэтому я с легкостью ввожу в нее пальцы. Я прижимаюсь ртом к ее шее, выразительный аромат сирени наполняет легкие.

Она ищет молнию на моих джинсах, а потом освобождает твердый и побаливающий от возбуждения член, тонкие пальцы скользят по нему, и у меня вырывается стон.

Изогнувшись в дугу, Лондон проверяет мою выдержку и обнажает шею. Лань во власти волка. Балансируя на опасной грани, я хватаю ее за шею и врезаюсь в нее.

Грубыми, несдержанными, жесткими толчками.

Она объезжает меня, хватая ртом воздух, с каждым погружением драгоценного воздуха в ее легких становится все меньше. Она царапает мне спину и руки, стремясь пролить кровь и причинить такую же боль.

Я ослабляю хватку ровно настолько, чтобы дать ей возможность сделать единственный вдох, прежде чем сжать сильнее, а из груди вырывается гортанный стон, в то время как безумие наслаждения охватывает меня.

Ярость и эйфория.

Эта любовь мучительна и прекрасна.

Мы взлетаем на небеса и ныряем на нижние круги ада. Мы движемся в тандеме. Дуэтом. Предвосхищая движения друг друга. Она знает, как сильно может подтолкнуть меня, прежде чем я шагну со скалы, и я знаю, что никогда не возьму от нее больше дозволенного. Собравшись с силами, я запираю зверя в клетке.

И все же этого недостаточно. Нам никогда не бывает достаточно. Я хочу видеть ее обнаженной и раскинувшейся передо мной так, чтобы я мог насладиться каждым восхитительным дюймом ее тела. Я вижу муку на ее лице и притягиваю к себе. Едва контролируя себя, я поднимаю ее со стола. Она обхватывает меня ногами, я впиваюсь в ее нежную плоть.

Я выхожу в центр комнаты, отпинывая бессознательную жертву с дороги, затем кладу Лондон на брезент, на который мы собираемся пролить кровь. Я стягиваю с нее юбку, чтобы увидеть ее полностью.

Мое мертвое сердце оживает и яростно бьется в груди. Она — неземное видение, раскинувшееся на брезенте, подарок, предназначенный только для меня, — и я заключаю ее в клетку своего тела, словно жадное, порочное животное, заманившее добычу в ловушку.

Она благоговейно проводит ладонями по моей груди, касаясь шрамов, лаская их — каждый болезненный порез, символизирующий отнятую жизнь. Наши взгляды встречаются, когда она скользит своими руками по моим, прослеживая татуировки, скрывающие боль моего прошлого.

Я ловлю ее руку и подношу ладонь к губам. Целую тату ключа, благоговейно прослеживая след от шрама, символизирующий одновременно ее побег и переход на темную сторону. Ее смерть и перерождение.

Лондон всадила копию этого самого ключа в яремную вену своего похитителя. Это ее трофей. Она не родилась убийцей. Эта болезнь не передалась ей по наследству.

Она была извращена, сломана, как и я. Мы оба корявые ветви одного и того же скрученного дерева.

Когда я поднимаюсь, чтобы снять ботинки и джинсы, она следует за мной, пользуясь тем, что мои руки заняты. Ее губы касаются моей груди, и она продвигается ниже, скользя языком в своем эротическом путешествии. Каждая мышца моего тела напрягается, когда она обхватывает горячим маленьким ртом мой член.

— Лондон… — Ее имя — мольба, произнесенная с благоговением. Я тянусь к ее волосам, зарываясь в густые пряди, чтобы управлять ее головой, одновременно глубоко толкаясь к задней части ее горла.

Я все еще ошеломлен из-за того, как сильно мое тело жаждет ее и из-за того, что она заставляет меня чувствовать. Я одинаково счастлив заниматься с ней любовью в безмятежном блаженстве или трахать ее, как дикое животное, или убивать вместе с ней, купаясь в крови жертвы.

Она — сирена, запутавшаяся в моей сети. Пойманная. Плененная.

Моя.

Мысли сводят меня с ума, заставляя отчаянно желать показать ей, каким испорченным она меня сделала.

Проволока на запястье обжигает плоть, взывая ко мне, я жажду увидеть, как она обвивается вокруг божественной шеи Лондон, и это почти ломает меня— зрелище слишком соблазнительное, чтобы сопротивляться. Но я отгораживаюсь от темных уголков своего разума. Я знаю, что, возможно, не смогу остановиться.

Взяв ее за руки, я с силой отталкиваю ее, что требует невероятного усилия воли. Не медля ни мгновения, я поднимаю ее за тонкую талию и притягиваю к себе.

Я вхожу в нее, не отрывая глаз от лица, чтобы иметь возможность наблюдать, как на нее накатывает экстаз. Это прекрасное и разрушительное зрелище проникает в меня с опьяняющей точностью.

Она впивается в меня ногтями и зубами, я ощущаю ее сладкие стоны своей кожей, и мои толчки становятся еще яростнее. Ее бедра крепче сжимают меня, а киска стискивает так сильно, словно я останусь внутри нее навсегда.

Я обхватываю ее грудь и сжимаю нежную плоть. Отмечая ее, ставя на ней клеймо гораздо более отчетливое, чем отпечаток пальцев. Моя кровь кипит и плавится, когда я полностью теряю разум и устремляюсь вперед, прижимая ее спиной к брезенту на полу.

Я хватаю ее за запястья и поднимаю руки над головой. Лондон извивается подо мной, потираясь клитором о мой член, и я чувствую себя так, словно спину опалило огнем.

— Раздвинь ноги, — командую я, мой акцент становится отчетливее из-за охватившей меня похоти. — Дай мне войти глубже.

Лондон открывается мне навстречу, и у меня вырываются невнятные ругательства, когда она принимает меня всего. Каждый дюйм оказывается похороненным глубоко внутри нее.

Сжимая запястья одной рукой, другую я запускаю в ее волосы, наклоняя голову так, чтобы обнажить горло. Затем подхватываю за поясницу и прижимаюсь, сливаясь с ее телом. Она выгибается, и я клянусь, что сломаю её хрупкие кости, когда буду врезаться в нее с неистовой силой.

— Грейсон… ещё.

Два эти слова производят у меня в голове эффект разорвавшейся гранаты.

Я бы отдал ей все… если бы только мог доверять себе и не дать тьме поглотить ее.

Но она моя богиня, и я обязан исполнить ее волю. Беру ее за горло. Пульс бешено бьется под моими пальцами в унисон с темными нотами моей души. Я чувствую ее жизнь, такую хрупкую, что хватит одного нажатия, чтобы ее оборвать.

Чем сильнее я сдавливаю, тем отчаяннее ее борьба — тело содрогается от потребности в воздухе, она брыкается подо мной, сводя с ума монстра внутри.

Ее боль — моя боль, а наши страдания — пик удовольствия.

Ее зрачки расширяются, золотистые радужки тускнеют, тело замирает — и я знаю, что она на грани. Еще несколько секунд без воздуха, и я отниму ее жизнь. Мой рот накрывает ее, в чувственном поцелуе воруя последние крохи дыхания.

Я ослабляю хватку, медленно отпуская ее горло один палец за другим, и стону, ощущая, как она делает первый так жизненно необходимый ей глоток воздуха. Она дышит прямо сквозь меня. Ощущение настолько переполняющее, что я замираю на грани толчка, меня охватывает чистая агония желания заполнить ее, пока я не чувствую, как ее стенки сжимаются вокруг меня, она выгибается и кончает.

— Черт возьми… — шепчу я ей в рот. Протяжными и сильными толчками я врываюсь в нее, преодолевая сопротивление мышц, сокращающихся в оргазме.

Она тянет меня за собой через край. Волны экстаза, исходящие от нее, накрывают меня, и я наконец подчиняюсь, рухнув в этот океана наслаждения. Это так чертовски приятно, что почти невозможно вынести. Я впиваюсь в плоть бедер, пока трахаю ее, пытаясь продлить последние секунды ее кульминации.

Я роняю голову в изгиб ее шеи, дыхание прерывается, легкие горят. Я чувствую, как она пытается сглотнуть, и это повергает меня в трепет. Я выпрямляюсь, смотрю на Лондон и благоговейно провожу пальцами по покрасневшему отпечатку на шее.

Нам не нужны слова. Мы не прячемся от своей боли — мы ею наслаждаемся.

Я в последний раз целую ее опухшие губы, а затем освобождаю ее. Когда я надеваю джинсы, пациент Лондон просыпается. Надо отдать должное этому ублюдку — у него безупречное чувство времени.

— Он проснулся, — объявляет Лондон. Я оглядываюсь и замечаю новую искру пламени в ее глазах.

И она заставляет.

У Лондон особое отношение к пациентам, причиняющим вред детям.

И как дети, украденные самыми дрянными людьми на свете, мы подготовили особое наказание.

Пока она терзает его разум, я снимаю проволоку с запястья. Я туго натягиваю ее, приближаясь к нашей жертве, и замечаю момент, когда в его испуганных глазах появляется осознание.

Восхитительно.

Мы уничтожаем. Мы любим и ненавидим, поклоняемся и убиваем. Мы говорим на языке проклятых и шепчем друг другу ужасные колыбельные, как другие влюбленные шепчут милые глупости.

Однажды Лондон сказала, что наша чудовищная любовь поглотит нас. Есть только один вариант того, как все это закончится. А до тех пор я буду ее темным ангелом. Я буду бороться со своей сущностью, чтобы защитить ее. Наше время не вечно, в конце концов мы окажемся в аду. Но не сейчас.

Это момент, ради которого мы были рождены.

Эпилог

Кроссовер: Жестокая болезнь

Лондон

Наш план состоит в том, чтобы после каждого убийства переезжать в новую страну. Продолжать двигаться. Всегда прятать или уничтожать тела.

Это стратегия, которую мы разработали, чтобы обеспечить себе безопасность.

От таких, как детектив Фостер, кто всегда наблюдает, словно неуклюжая тень. Он до сих пор держит со мной связь, поскольку в каком-то смысле мы остаемся друзьями. У Фостера все еще есть подозрения на мой счет, но я позабочусь, чтобы они так и остались всего лишь подозрениями.

Я убедилась, что меня никак не смогут связать с Дэвидом Лайманом. Не осталось никаких записей и карточки. Просто еще одна несчастная жертва собственного измученного разума, который бросил семью, чтобы начать новую жизнь с более молодой женщиной.

Как трагично. Еще одно клише.

Тем не менее, для его семьи это лучше, чем знать, каким мерзавцем он был на самом деле.

Поскольку в прошлой жизни Грейсон был подводным сварщиком, он использует свои навыки, чтобы избавляться от тел. Обитатели океана питаются тем, что мы дарим им. Возможно, Дэвида однажды выбросит на берег, но у нас есть план действий на случай, если это прискорбное событие все-таки произойдет.

Все вещи упакованы. С грузчиками уже договорились, чтобы они перевезли коробки и мебель на склад. Билеты у нас на руках. Два билета в один конец, забронированные в разное время, с вылетом в разные даты — в Германию, где у меня нашлась должность в научно-исследовательском центре психологии.

Собираясь закрыть ноутбук, я замечаю новое письмо от кого-то по имени Блейкли Вон.

С легким трепетом и преисполненная любопытства я открываю письмо и читаю. Затем проверяю время вылета на билетах, прежде чем отправить мисс Вон ответ. Согласие на просьбу о встрече.

В офис входит Грейсон. Он не скрывал шрамы и татуировки и был похож на прекрасного демона боли и пыток.

— Нам придется отложить поездку, — сообщаю я.

— Это отклонение от плана, — резко отвечает он. — Неразумно, Лондон.

Он, как всегда, прав. Мы и раньше рисковали. Очевидно, что в конечном итоге стратегия, непредвиденные обстоятельства и удача нас подведут. Мы не можем позволить себе никаких отклонений от тщательно разработанного плана.

Но появление нового игрока означает потенциальную новую угрозу.

И нет большего риска, чем небрежный серийный убийца.

— У одной из твоих жертв есть брат-близнец, — говорю я. — И, судя по всему, он был очень непослушным мальчиком.