Глава 4

ЗАГЛЯНУТЬ ПОГЛУБЖЕ

ЛОНДОН

Пустой экран смотрит на меня, дразня нажать «Play».

Я ловлю свое отражение в затемненном широкоформатном экране и поворачиваюсь в сторону, разглядывая свои ноги и то, как юбка до колен облегает бедра. В моей голове мелькает мысль — мимолетное любопытство по поводу того, как меня видит Грейсон — затем она благополучно улетучивается, когда я поворачиваюсь к телевизору и нажимаю кнопку, чтобы воспроизвести запись.

На экране появляется изображение ржавой металлической комнаты. Уши улавливают низкий гул. Я прибавляю громкость, а затем останавливаюсь, когда в поле зрения появляется мужчина. Высокий мужчина с пивным пузом, в неаккуратном сером костюме.

Галстук болтается на шее, словно он постоянно его ослаблял. Грязные светлые волосы растрепаны, словно с ними обращались так же жестоко, как и с его галстуком. Он взволновано оглядывает тускло освещенную комнату. Ощупывает потускневшие стены, без устали ища выход, в то время как изо рта вылетает нить беззвучных проклятий.

Затаив дыхание, я смотрю, как он исследует каждый дюйм комнаты, а когда он падает на колени, хватаясь за голову, я вижу это. Вижу, как сверху спускаются тросы. Толстые черные тросы. На конце каждого — наручники. В переплетении кандалов виднеется большая сбруя.

Я лезу в карман и вытаскиваю нитку, которую держу наготове. Затягиваю ее вокруг указательного пальца, наблюдая. В комнате раздается искаженный голос.

— Брэндон Харви. У вас есть шанс освободиться из тюрьмы, которую вы создали. Вы обвиняетесь в растлении детей. Хотя вы победили систему и в глазах закона вы свободный человек, пришло время расплачиваться за свои грехи. Правосудие всевидяще.

— Пошел ты! — кричит мужчина.

— Наденьте сбрую. Затем пристегните наручниками запястья и лодыжки.

Мужчина показывает в никуда средний палец и выкрикивает непристойные слова, и вдруг из акустической системы раздается громкий шум. Панели вдоль стен одна за другой переворачиваются. Словно домино всю комнату покрывают лица детей — маленьких детей.

О боже. Я отшатываюсь, неловко нащупывая кресло, ноги не в состоянии выдержать мой вес.

— Лица ваших жертв будут напоминанием, — говорит голос. — Это ваш единственный шанс искупить вину. Сделайте выбор. Искупление или смерть.

Я пытаюсь представить, что мужчина, которого всего несколько часов назад видела в своем офисе, скрывается за камерой. Мужчина, с которым я виделась на прошлой неделе, похоже, не питает садистских наклонностей, но доказательства передо мной были неоспоримы.

Грейсон — садист.

Более того, он эксперт в области обмана.

Пока меня не затянуло в эти мысли, я достаю блокнот и записываю наблюдения. Мое внимание привлекает громкий лязг, и я вынуждена снова взглянуть на экран — и уже не могу отвести от него взгляд.

Мужчина в костюме выполняет инструкции, он непрерывно ругается, но все-таки заключает себя в сбрую и сковывает наручниками. Когда он оказывается накрепко связанным, тросы натягиваются, отрывая его от земли. Я снова слышу глухой шум, и пол под ним сдвигается, обнажая открытую панель. Из-под пола в комнату поднимается стул.

Но не просто стул… Я прищуриваюсь, пытаясь разглядеть пирамиду вместо сиденья, и вскоре меня осеняет. В голове всплывают далекие воспоминания из уроков истории, на которых говорили об орудиях пыток.

— Колыбель Иуды, — выдыхаю я.

Средневековое устройство пыток, расположенное прямо под извивающимся мужчиной, заостренный наконечник на сиденье направлен прямо между его раздвинутыми ногами. Я знаю, что вот-вот должно произойти, но даже осознавая это, я не могу перестать смотреть.

Веревка, намотанная на палец, перекрывает кровообращение, кончик пульсирует синхронно с учащающимся пульсом. По мере того, как тросы опускаются, мужчина вытягивается и трепыхается, его конечности дергаются под разными углами. Но бороться бесполезно, и он медленно опускается на металлическую пирамиду. Крики возмущения превращаются в крики боли, когда заостренный кончик орудия пыток соприкасается с его прямой кишкой.

— Пройдите это испытание, — говорит искаженный голос, — и сможете уйти. Вы испытаете ту же мучительную боль, которую причиняли своим жертвам. Как и вы, они были связаны и не могли бороться. Все, что вам нужно сделать, это продержаться двенадцать часов — по часу за каждую жертву — чтобы заслужить искупление.

Мои глаза ненадолго закрываются. Двенадцать часов. Я беру коробку с компакт-диском и перечитываю этикетку, ища продолжительность записи. Шесть часов.

— Я не могу! — кричит мужчина. — Отпусти меня! Мне жаль. Я так виноват.

С потолка падает веревка, свисая перед лицом мужчины.

— Вы можете в любой момент прекратить пытки, — объявляет голос. — Но, чтобы положить конец страданиям, вы должны быть готовы покончить с собой.

Жужжание становится громче, заглушая крики. Тросы ослабевают, и под действием силы тяжести тело опускается на опору. Я потрясена. Интересно, Грейсон наблюдал за каждой секундой пытки?

Грейсон чрезвычайно умен. В его досье говорится о гениальности. Учитывая IQ в 152 балла, он видит мир иначе, чем среднестатистический человек. Он по-другому смотрит на людей. Он по-другому смотрит на МЕНЯ.

Я тянусь к пульту, чтобы перемотать запись к концу, но передумываю. Чтобы изучить субъект — проникнуть в его голову, понять его, узнать мотивы — я должна пережить то же, что и они.

В большинстве случаев у меня нет возможности так близко подобраться к пациенту. Но Грейсон, записывающий свои «сеансы» с жертвами, дает уникальный шанс слой за слоем изучать его и его импульсы. Так я говорю себе, просматривая многочасовое видео, не в силах оторвать глаз от замученного педофила.

Если отставить в сторону профессиональное любопытство, я — человек, и меня передергивает от отвратительности происходящего, но смотря на лица детей в комнате, я не чувствую особого сочувствия. Считаю ли я, что пожизненное заключение — подходящее наказание за такое преступление? Не знаю. По крайней мере, на личном уровне. Можно ли оправдать Грейсона за то, что он взялся за наказание тогда, когда правосудие не сработало? Этот вопрос меня не интересует. Это не имеет отношения к его диагнозу.

И все еще остается вопрос, откуда Грейсон узнал о виновности мужчины. Он следил за ним? Поймал с поличным? Или это выдуманная реальность? Состояние бреда, когда он считает виновным любого, просто так, независимо от фактов.

Я тру лоб и делаю заметку, чтобы изучить жертву. Тела так и не нашли. Что он с ними сделал? Зачем? Чтобы помешать полиции и защитить себя, или он уничтожает останки, чтобы еще больше оскорбить жертву? Мешает близким жертв устроить надлежащие похороны?

Сколько усилий потратил Грейсон на то, чтобы изучить свою жертву, обосновать необходимость искупления и придумать не менее подходящее наказание, а затем исполнить его…

Что ж, для этого нужно верить. Независимо от психического состояния до, во время и после преступления, самой большой проблемой будет система убеждений Грейсона.

Если копнуть еще глубже, откуда у него вообще взялось такое безжалостное желание наказывать? Что им движет? Откуда взялось это желание, и когда он впервые его почувствовал?

Я мгновенно вспоминаю шрамы у него на голове.

Пытка. Самоистязание или это дело чьих-то рук?

Чтобы узнать ответы, мне нужен доступ к информации, которая отсутствует в папках с общим доступом. Его родители, окружение, в котором он вырос — необходимо сложить все эти факторы, чтобы выстроить аккуратный и более или менее точный профиль Грейсона Пирса Салливана.

Достаточно просто составить его профиль как преступника, изучая с профессиональной точки зрения. Но что насчет него как человека?

Акцент, который мне иногда удается расслышать, намекает на ирландское происхождение.

А пронзительные ледяные голубые глаза, которые смотрят прямо в душу.

Мужской аромат, который я ощущаю на наших сеансах.

Его голос… От хриплых звуков мне приходится сжимать бедра, чтобы унять боль.

Моя подсознательная реакция на его сексуальную привлекательность сама по себе тревожит, и все же мне приходится учитывать ее в наблюдениях. Это часть его натуры: харизма и решимость помогают ему заманивать добычу. Он охотник. В этом он сам признался во время сеанса.

И если честно, я никогда не была так очарована пациентом. Очарована. Я чуть не рассмеялась. Мое влечение гораздо глубже, чем просто очарование… какая-то часть меня жаждет его жестокости. Он свободен в том смысле, о котором большинство людей только мечтают — мрачный и беспощадный сон, в котором не действуют правила.

Я качаю головой, понимая, что тру ладонь. Подсознательная привычка и причина, по которой я вообще начала использовать прием с ниткой. Я сняла макияж, и теперь на моей коже виднелся вытатуированный ключ. А под выцветшими черными чернилами остался глубокий шрам.

Все это следы моей юности — способы, которыми я пыталась скрыть свою боль на протяжении многих лет. И каждый шрам может рассказать столько же, сколько и место преступления.

Я подавляю эту мысль и беру пульт. На сегодня внутреннего монолога хватит. Я решаю сразу перемотать к шестичасовой отметке отснятого материала. Все последние четыре часа изнурительных пыток Грейсон хранил молчание. Мне не с чем работать. Где он? Что делает?

Человек на экране весь в поту. Штаны порваны, а кровь, текущая из прямой кишки, пропитывает серую ткань и стекает по Колыбели Иуды. Должно быть, он решил, что страдал достаточно, или, что он заслуживает смерти — или, может быть, он считает, что Грейсон блефует, — потому что тянется к веревке.

Я съеживаюсь.

Один сильный рывок за шнур освобождает провода. Из динамиков доносится крик мужчины, когда наконечник на стуле пронзает его. Еще несколько секунд мучительной агонии, и вдруг я слышу резкий щелчок.

Голова мужчины отсоединяется от тела.

Я нажимаю на перемотку и останавливаю изображение. Поддавшись ближе и прищурившись, я смотрю на экран. Провод соприкасается с его шеей, и, промотав на кадр вперед, я ясно вижу, как он сдвинулся, отделив его голову от тела.

— Господи.

Я извлекаю диск и кладу его в футляр, чтобы вернуть детективу. Бросаю взгляд на стопку папок на столе, это зарегистрированные случаи смерти жертв Грейсона, которые отдал мне детектив Лакс, надо сказать, не слишком охотно, чтобы помочь мне в исследованиях.

Прежде чем я успеваю отговорить себя от этого, я запихиваю папки в сумку. Некоторое время назад я решила не брать работу на дом. Чтобы попытаться вести жизнь помимо работы.

Наполовину начатые увлечения загромождают мою заброшенную квартиру.

Я насыпаю корм в аквариум и запираю офис. По дороге домой передо мной проносятся кадры из видео, я на автомате следую к квартире.

Если у обвинения в Нью-Касле есть это видео, то любые показания, которые я могу предоставить, не будут иметь значения. После просмотра такой мучительной и ужасной смерти — независимо от того, что совершила жертва — любое жюри присяжных признает Грейсона виновным. Его действия предумышленными.

Это безнадежный случай.

Загрузка...