Тенебрариум

ЧАСТЬ-19. ТАНЦУЮЩИЙ В ТУМАНЕ

Время шло. Несмотря на череду смертельных злоключений, я всё ещё был жив. И чем дольше мне удавалось выжить — тем сильнее я не понимал, зачем борюсь, зачем барахтаюсь? Все эти загадки, дилеммы, путанные сны, восприятия ложных альтернатив, дезориентировали измученный мозг, и разрушали закономерности абстрактной халтурой. А рациональные ответы всё ещё не были найдены. И найду ли я их когда-нибудь — неизвестно. Я как будто попал в замкнутый круг. Раньше мне хотелось как можно скорее из него выбраться, но сейчас это рвение постепенно сходило на нет, вызывая щемящую тревогу. Неужели я сдаюсь? Неужели начинаю воспринимать эту жизнь как нормальную?

Доселе меня выручал блокнот. Я перелистывал старые записи, вспоминая пережитое, и укрепляясь в своей надежде. Писал много, стараясь в подробностях зафиксировать каждую мелочь, каждое наблюдение. Сначала пытался делать рисунки, но быстро от них отказался, так как художник из меня никудышный, а сами художества занимают слишком много драгоценного места. Странички блокнота заканчивались с поразительной быстротой, даже не взирая на то, что я перешёл на очень убористое письмо. Конечно же, можно было отыскать другой блокнот, в городе осталось много бумаги, однако я опасался, что на Периметре меня с ней не выпустят. Да что уж там? Блокнот-то протащить практически не надеялся… В итоге, упирался как мог, лишь бы всё уместить на оставшихся листах. Я даже схему перестал чертить, и, спустя некоторое время, испишу её поверх, а потом ещё и залезу на корочки. И всё равно не смогу вместить всё, что хотел записать.

Ещё у меня закончилась ручка, и пришлось взять карандаш. Ручку найти тоже проблем не составляло, но, по закону подлости, в нашем доме не осталось ни одной ручки. Карандаш-то с трудом нашёл. А шастать по брошенным квартирам без Райли я до последнего опасался. Всё-таки на открытых пространствах я ориентировался и действовал не в пример лучше, нежели в закрытых, захламлённых и полутёмных помещениях, где было трудно предвидеть появление врага, или ловушку. Просить Райли сопроводить меня в поисках одной несчастной ручки, согласитесь, как-то неловко. Да она бы и не пошла.

Поход в «Призрачный район» оказался, действительно, самым удивительным приключением, которое я пережил за время своего изгнания… Забавно, я уже рассуждаю как изгнанник. Чувствую себя постапокалиптическим Маугли, пытающимся стать своим среди обитателей техногенных джунглей, и уже делающим успехи. Главное, не забывать, что моё место среди людей.

«Призрачный район» многому меня научил. В первую очередь — ответственности. Мне уже не раз приходилось принимать самостоятельные решения, но все эти уроки оказались полной ерундой по сравнению с той колоссальной ответственностью, что легла на мои плечи там. Даже в тяжёлые дни, когда я выхаживал Райли, мне всё равно трудно было оценить всю тяжесть этой ноши, потому что надежда на то, что всё само собой обойдётся, не покидала меня ни на секунду. Как ребёнка, возле постели больной мамы не покидает вера в то, что мама обязательно поправится. Ведь как же иначе? А тут всё было по-другому. Тут я прочувствовал всю беспомощность тех, кто доселе всегда меня поддерживали и опекали. Я впервые, до самого дна своей души, ощутил, что меня никто не прикрывает, и что мои опекуны теперь сами всецело зависят от меня. Мы поменялись местами. Я стал сильным, а они — слабыми. Но быть сильным оказалось недостаточно. Нужно было решать, как распорядиться этой силой, для того, чтобы достойно выполнить миссию. И я справился. Не безупречно, спотыкаясь и ошибаясь, но справился. Сам. И впервые у меня не было ни капли гордыни за этот поступок. Сожаление об ошибках, о том, что мог сделать лучше, но не сделал — да. Но не гордыня. Я наконец-то стал взрослым. Не возрастом, но душою.

И это ещё не всё. Из «Призрачного района» я вынес новое знание. Пока что я плохо его понимал, но уже чувствовал близость нового открытия. Материя и сознание теперь лежали в разных плоскостях, и на разных чашах весов. Если прежде, я был убеждён, что первое может существовать без второго, но никак не наоборот, то теперь стало понятно, что это не так. Сознание способно быть вполне самодостаточным и независимым.

Но не буду загружать вас своими философскими потугами, тем более, что познания мои по прежнему остаются ничтожно малыми, основывающимися исключительно на пережитых ощущениях, не закреплённых какой-либо авторитетной теорией. Как бы там ни было, Хо мне не солгало. Без похода в «Призрачный район» и без общения с шаманом-альмой, я бы ни за что не понял, как пользоваться экстериоризацией — отделением разума от тела. Не утвердился бы в выборе единственно верного пути. И, скорее всего, лишился бы рассудка. А значит, не смог бы выбраться из Иликтинска никогда.

С первого же дня, после нашего возвращения домой, холода начали усиливаться. Особенно резко падала температура после дождей, которые, к счастью, случались нечасто. Наступление первых заморозков я почувствовал в первую же ночь. Одеяло уже спасало плохо, и я проснулся с посиневшим носом. Пришлось срочно утепляться. Сперва отыскал второе одеяло и дополнительный матрас. Затем, принялся за одежду. В доме одежда была преимущественно женская, поэтому Райли, в очередную свою вылазку, заглянула в какой-то не разграбленный туристический магазин, откуда притащила мне целую сумку тёплой одежды. Не всё подошло по размеру, но мне сгодилось. Шерстяные носки, пара водолазок, толстенный свитер, отличные, хоть и немного длинноватые штаны и шерстяная шапочка, к великому нашему удивлению и смеху оказавшаяся балаклавой. Но больше всего я был ей благодарен за комплект термобелья и толстовку с капюшоном, которая не продувалась, и, при надобности, заменяла головной убор. Да, свою затасканную шляпу я с той поры больше не надевал. Вот такое своеобразное расставание с «детской придурью». А может быть я просто перестал относиться к этой шляпе, как к памяти о Ковбое, и других погибших ребятах. Я на самом деле стал их забывать, и воспоминания о них уже не вызывали у меня прилива душевной боли и тоски. Они остались где-то там — в далёком прошлом. Теперь же на смену им пришли другие люди: Райли, Тина, Флинт, Водзорд, Котя, Аверьян Васильевич… Люди? Я назвал их «людьми»? Значит я уже на полном серьёзе перестал различать, кто люди, а кто нет…

Холод ощутимо сказался не только на мне. Даже морозоустойчивая Райли перешла с лёгких летних костюмов на более утеплённую форму одежды. И хотя очень сильно она всё так же не укутывалась, но на улицу теперь выходила в джинсах и короткой кожаной курточке, которую редко когда застёгивала. По словам изгнанницы, обычно она так ходит до самых морозов. Не удивляюсь. Если бы у меня был такой же внутренний подогрев, я бы тоже не заморачивался с одеждой.

Рано утром, на следующий день после возвращения из «Призрачного района» хозяйка разбудила меня. Она выглядела невыспавшейся и сердитой, потому что голодный Котя вчера сожрал слишком много её энергии, из-за чего до рассвета она не успела полностью восстановиться.

— Так. Я ухожу на охоту, — сообщила она. — Нужно набить побольше дичи, чтобы прокормить нашего оглоеда Аверьяна. Экрофлониксы успели разогнать всю добычу в окрестностях, поэтому придётся прогуляться чуть дальше обычного. Вернусь нескоро, но постараюсь не задерживаться.

— Угу, — промычал я, спросонья протирая глаза. — Удачной охоты.

И после её ухода, практически сразу отключился опять. Не понимаю почему, но вплоть до отправления в Апологетику, мне больше не снилось Хо. Я видел обычные бессмысленные сны, не имеющие ничего общего ни с кошмарами, ни с безумными откровениями. Иногда мне снилась Райли, иногда Тинка, но чаще я видел свой дом. Такие сны вызывали утреннюю ностальгию, и я считал их полезными, потому что они выдёргивали меня из затягивающей фантасмагории окружающего декадентства, упрямо и настойчиво напоминая о своей конечной цели.

Наконец-то окончательно проснувшись и перекусив, я решил прогуляться по окрестностям, и оценить масштаб последствий нашествия экрофлониксов. Сначала убрал с улицы трупы мунгаштаров. Потом, решил проверить дальние рубежи.

Дойдя до дома альмы, громко и почтительно поздоровался. Ответа не услышал, и близко к дому подходить не стал. Первые дни шаман вёл себя крайне невоспитанно, требуя от нас почестей и вежливости, взамен отвечая презрительной надменностью. Но мы всё равно соблюдали обещанный этикет.

На перекрёстке было тихо. Я прошёл до спуска, отметил, что в районе электростанции тоже нет ни души, но, не рискнув спуститься, отправился назад — в сторону ДК. Экрофлониксы так труханули, что убежали далеко. К сожалению, ненадолго.

Подходя к дому терапогов, начал ощущать неприятную дрожь в коленях. Мне ещё со вчерашнего дня хотелось пойти, проверить их, но нехорошее предчувствие перебивало это желание. Задержавшись немного у входа в арку, я так и не решился войти во двор. Встречать меня никто не вышел, что лишь подтверждало мою тревогу. Так и пошёл дальше по улице, стараясь заглушить свои демаскирующие чувства.

Дойдя до территории Флинта, я обнаружил, что хитрый разбойник успел неслабо дать экрофлониксам прикурить. Ловушками и смертью разило за версту. То, что Флинта голыми руками не возьмёшь — я не сомневался, но всё равно сердце за него побаливало. Вдруг он не справился? Вдруг пропал? Всё-таки экрофлониксов было слишком много. А он один. Для того, чтобы пройти дальше — в сторону Гагарина, пришлось напрячь всю свою сенсорику, и спешно вспомнить теорию. Лысый чёрт бросил на оборону территории все свои силы. Всё-таки Райли в этом вопросе было до него далеко. На фонарных столбах, по обе стороны от дороги, висели, подвешенные на мясных крючьях, бездыханные туши экрофлониксов. В основном, мунгаштары. Шесть штук! Кроме них, на земле повсеместно валялись мелкие ошмётки плоти и костей. Было невозможно понять, сколько экрофлониксов здесь разлетелись в клочья. Скорее всего Флинт использовал очень сложную ловушку «Хлопушка». Только она могла так измельчить тело. Рассматривая результат работы этой мясорубки, я надеялся, что самого Флинта нет среди этих кусков мяса. Что ни говори, а он поработал отменно. Так и не дойдя до улицы Гагарина, я решил не испытывать судьбу, и повернуть, потому как стало уже совсем сложно разбирать, где установлены ловушки. Идёшь как по минному полю.

— Ну что ж, Флинт, надеюсь, что ты уцелел…

Развернувшись, я посмотрел на пройденный путь. До территории Райли метров тридцать — не более, а шёл, кажется, целый час.

— Уже уходишь?

— Твою же мать. Флинтяра! — обрадовался я. — Ты сразу не мог выйти? Заставил меня плутать по своей полосе препятствий.

— Прости. Было интересно посмотреть, как ты чертыхаешься.

Флинт сидел неподалёку, на крыше автобуса, свесив ноги. Мне тут же бросились в глаза его забинтованные руки, а так же лицо, располосованное в области щеки и лба. Крепко ему досталось, бедняге.

Спрыгнув вниз, изгнанник, ловко петляя и подпрыгивая, за несколько секунд оказался возле меня. И мы по-дружески обнялись.

— Как же я рад, что тебя не загрызли!

— А я-то как этому рад. Вон, смотри, — он указал на лоб. — Как разукрасили. Едва от них отмахался. Два дня бился, как проклятый. Лезли недуром. А потом вдруг ушли. Сегодня хотел на разведку сходить, узнать, куда это они подевались? Скучно без них стало, в общем. А тут гляжу, ты ошиваешься. Так что с экрофлониксами-то?

— Мы кое-что притащили из «Призрачного района».

— Откуда? Да вы больные. То-то я чувствую, с вашей территории дрянью какой-то потянуло. Аж в голове загудело.

— Всё в порядке. У нас теперь есть отличное пугало. Экрофлониксы и близко не сунутся.

— А мне-то соваться можно?

— Почему нет? Территориальная договорённость в силе.

— Ну и хорошо. А то у меня вода уже закончилась, — он вынул армейскую фляжку. — Вот, хотя бы фляжечку набрать.

— Пойдём вместе, — предложив, я начал разворачиваться. — Кажется, экрофлониксы ушли далеко и путь к роднику свободен.

— Пойдём… К-куда ты ногу?! — остановил он меня, схватив за плечо.

Я закачался, балансируя на одной ноге. Рядом была ловушка.

— Левее, левее. Вот сюда, ага. Опускай, — командовал Флинт. — Ёлки, чуть не влетел, раззява.

— Да у тебя тут на каждом метре ловушка. Ступить некуда.

— Чего возмущаешься? Не на тебя же ставил.

Пока мы шли до перекрёстка, Флинт вкратце мне рассказал, как боролся с экрофлониксами.

— На второй день пришлось перебраться в сберкассу. Из «Соковыжималки»-то меня выжали, хе-хе. Если честно, не думал, что всё обойдётся. Уже собирался всё бросить ко всем чертям, и уходить в сторону Центра — так сильно меня прессовали. И тут вдруг схлынули, как в сказке. Глазам не поверил.

— Далеко они забрались.

— Ага. Хитрые черти. Видал, сколько ловушек? Любая другая тварь хрен пролезет, а этим хоть бы хны. Из десяти напарывался, в лучшем случае, один. Ну ты их всех видел…

— Видел. Отличная работа. А у нас Тинка за одну ночь пятерых с арбалета укокошила, представляешь?

— Да ну? Молодец, шмакодявка.

— Зато в ловушки этих гадов совсем мало угодило. Два-три, не больше.

— Всё потому, что Райли ни хрена не умеет их правильно ставить. Помнишь её оборону от старины Гарри со товарищи? Просто смех.

— Вообще-то я не люблю, когда ты охаиваешь Райли, но в данном вопросе вынужден с тобой согласиться. Ты действительно мастер ловушек. Кстати, чем ты там экрофлониксов взрывал? Неужели «Хлопушками»?

— Ими, — довольно улыбался Флинт. — Понравилась «инсталляция»?

— О, ещё как! Но ты чокнутый, Флинт.

— Почему?

— Мне Райли рассказывала про эти «Хлопушки». Ужас тот ещё. Вроде как один изгнанник, 5-42, кажется, пытался установить эту штуку, после чего его расшвыряло по округе в виде полуфабрикатов, а голову забросило аж в окно пятого этажа.

— Ха-ха-ха! Да, было такое. Только не с 5-42, а с 6-42. Потому что он тупорылый придурок. На самом деле, эти «Хлопушки» не такие опасные, как принято считать. К ним просто нужен правильный подход. Знаешь, сколько я их выставил на границе? Семь! И, как видишь, целый и невредимый. А вот экрофлониксы, которые на них нарвались — нет. Я люблю «Хлопушки» именно за то, что их трудно вычислить. Другую ловушку можно обойти, опираясь на какой-либо характерный признак, а вот «Хлопушку» — хрена с два учуешь! Из семи сработало четыре. Прекрасный результат!

— Не спорю.

— А что касается твоей Райли, то скажу тебе как на духу. Пусть с мозгами у неё не всё в порядке, но всё-таки я её уважаю. Крепкая девка. Пробивная. Может быть в ловушках она и не спец, зато во всём остальном — дока. Тебе повезло, что она тебя приняла, и до сих пор не убила.

— Я знаю.

— Только ты ей не говори, ладно?

— Ладно.

— А то ещё возгордится.

— Не буду я ей говорить.

— Подумает, что я признаю её превосходство, и начнёт…

— Флинт, я тебя понял! Она ничего не узнает. Обещаю.

— Хорошо… Так… А вот мне что-то нехорошо, — он остановился.

— В чём дело?

— Башка затрещала. Что-то там впереди такое. В мозгах шуршит. Будто бы голос. Слушай, ты как хочешь, а я дальше не пойду. Срежу путь через этот двор, — Флинт повернул к дому терапогов, куда мне, как раз-таки, идти и не хотелось.

Но пришлось припустить за ним.

— Погоди, Флинт, постой. Давай найдём другой путь?

— Да какой другой путь? Вот, сейчас прямо через двор, и обойдём этот угол, — его голос звонко раскатился внутри арки. — Ф-фух, тут сразу легче стало… Что же за срань такую вы припёрли из 'Призрачного района'?

— Эм-м… Да так… Призрака.

— Кого?

— Ну, или 'сущность', называй как хочешь.

— Ни хрена себе. А я-то думал, вы на ретранслятор что-то мощное примотали, отчего он теперь так дико фонит. И как вам удалось раздобыть эту жуть?

— 4-17 нам его любезно уступил. Ты бы видел, как разбежались экрофлониксы!

— Да я сам минуту назад был готов разбежаться! Так в голову ударило… А ты разве ничего не чувствуешь?

— Не-а.

— Вот так дела…

— Постой-ка.

Мы остановились возле знакомого подъезда. Прислушавшись, я заглянул в темноту, зиявшую за распахнутыми настежь дверями.

— Что? Ты что-то заметил? — Флинт приготовил нож.

— Давай-ка проверим этот подъезд.

— Зачем?

— Надо. Ты со мной?

— Ну-у, с тобой конечно.

— Тогда пошли.

На первой площадке нас встретила уже знакомая вонь. Перешагивая через тряпки, протухшие кости и кучи засохших испражнений, я, одной рукой затыкая нос, осторожно поднимался вперёд, держа мачете наготове.

— Ну и сральник, — выругался Флинт. — Тут жили терапоги?

— Угу.

— Оно и видно. Всё загадили. Дышать нечем.

Приглядываясь к тёмным углам, я пытался разглядеть, не прячется ли там кто-то живой. Но повсюду виднелся лишь помойный мусор.

— Что ты тут ищешь? — не выдержал изгнанник. — Хочешь, чтобы я задохнулся?

— Хочу понять, что с ними стало?

— Ты о терапогах? С какой стати они тебе понадобились? Мерзкие, вонючие твари.

— И всё-таки мне интересно.

— Интерес к терапогам? Н-да. Это уже извращение, друг.

— Флинт, хорош бурчать! Среди них был мой информатор. Довольно неплохой.

— Ну тогда считай, что у тебя больше нет информатора, хе-хе. Забудь и выкинь. Всю эту смердящую шарагу позавчера спороли экрофлониксы. Даже от них иногда бывает польза.

— Почему ты так уверен? — я начал подниматься на второй этаж, обходя грязный матрас, скомканный вдоль перил. — Вдруг они успели уйти?

— Да куда они уйдут? Я бы их не пустил. Мне это дерьмо даром не нужно. А в сторону промзоны им путь заказан. Там, с той поры, как ушёл 6-59, гиенособак расплодилось море, и гомункулы появились — по ночам шебуршат в старых ангарах. Вот и оставалось твоим терапогам сидеть тут, дожидаясь своей участи. Судя по тому, что экрофлониксов здесь было до хрена и больше, шансов они им не оставили.

— Я должен это проверить.

— Фу, ну и запах же тут, — Флинт, скривившись, следовал за мной. — Как в сортире.

Мы поднялись до четвёртого этажа, немного постояли, и продолжили подъём. Чище не становилось, но мусорных куч на лестничных пролётах стало встречаться меньше. Да и зловоние, слегка развеявшись, шибало в нос уже не так резко. Зато в глаза начала бросаться недавно засохшая кровь.

— Вот здесь их и прижали, — мой спутник провёл пальцем по перилам, и посмотрел на кровяную подушечку. — Два дня назад, как я и говорил.

До последнего мне не хотелось в это верить. Странное чувство было. Раньше я терпеть не мог терапогов. Они меня раздражали и вызывали презрение. Но сейчас я почему-то грустил о них. Наверное, это прозвучит глупо, но возможно, где-то в глубине души, я действительно чувствовал себя их вожаком. Ответственным за группу.

Пройдясь по квартирам на верхних этажах, мы с Флинтом обнаружили несколько растерзанных трупов, от которых мало что осталось. Я опознал только двоих. Другие останки идентификации уже не поддавались. Стоит отметить, что часть терапогов пыталась укрыться от экрофлониксов в одной из квартир. Они даже сообразили найти убежище с металлической дверью, но вот запереться изнутри ума им уже не хватило. Исходя из того, что теперь она была распахнута настежь, экрофлониксы недолго с ней провозились. Внутри всё было перевёрнуто и заляпано кровищей. Огрызки костей и кишок валялись повсюду.

Что же касается моего приятеля Туя, то его я нашёл забившимся под ванну, в трёхкомнатной квартире на седьмом этаже. Он зацепился за трубу, и, скорее всего, застрял. Даже хищникам не удалось его вытащить, и они обгрызли лишь то, до чего смогли дотянуться — почти всю правую часть туловища. Вот уж кого мне действительно было жаль — так это его. И хотя я понимал, что ничего не мог для него сделать, чувство вины продолжало меня преследовать ещё очень долго. Ведь экрофлониксы пришли только лишь потому, что я напал на Хромого. А бедняга Туй пытался меня отговорить. Пытался как мог. Но я был слеп и глух.

На родник мы сходили успешно. Я даже пожалел, что не захватил канистру. Но этот поход всё равно был скорее разведывательным, нежели промысловым. И мороз ощутимо пробегал по коже, оттого, что повсюду мы встречали следы недавнего пребывания экрофлониксов. От огромной туши мясника они оставили лишь обглоданные кости. Ручей возле родника затоптали и размесили, превратив в болото. К счастью, источник был не загажен, и до него ещё можно было добраться, не утонув в грязи.

После нашей небольшой прогулки, расставшись с Флинтом, я захотел проведать альму, и узнать, чем же он недоволен. Но тот демонстративно молчал, не отвечая на вежливые призывы, поэтому я не рискнул заходить в его жильё без разрешения. Наверное, когда Райли притащит ему еды, настроение у него улучшится, а пока что к нему лучше не соваться.

Райли вернулась с охоты слегка запоздало, и первым делом отнесла мясо нашему сторожу. Я с ней не ходил, но, по её словам, тот принял подношение благосклонно. Он не мучил изгнанницу своими псионическими ударами, но та всё равно вернулась взбудораженной, словно пережила стресс. Она напомнила меня самого, когда я впервые вернулся с одиночной прогулки. Такое же перевозбуждённое состояние, пронизанное нервозностью. Райли не любила кормить альму, но заставляла себя это делать, чтобы перебороть свой внутренний страх перед ним. Правда, долго ей этим заниматься не пришлось, потому что вскоре это начну добровольно выполнять я, чем заметно обрадую подругу. Конечно, перспектива общения с белым шаманом вдохновляла меня не больше чем Райли, но это лишь на первых порах. Затем всё изменится.

На гибель терапогов, охотница отреагировала полнейшим безразличием.

— Сожрали? Всех? Ну и что? — устало развалившись в кресле, зевнула она.

— Ничего. Просто. Я к ним уже успел привыкнуть.

— Было бы к чему привыкать. Рано или поздно, их бы всё равно кто-нибудь сожрал. Так что, не велика потеря. А за информацию о роднике — спасибо. Завтра пойдём за водой.

Ей действительно было на них наплевать. Наверное и мне нужно было как-то обуздать свою мягкотелость, по крайней мере, пока я здесь нахожусь.

В целом, ситуация стабилизировалась. Жизнь опять входила в привычные берега, и Райли вновь стала такой, как раньше: спокойной и тихой. Я уже соскучился по её нормальному образу. Нервозность и резкость делали изгнанницу похожей на взбалмошную стерву. И это не нравилось ни мне, ни ей самой. Теперь же, когда всё немного уладилось, со мной опять была старая-добрая Райли, бесшумно скользящая по дому, и выполняющая свои обыденные хлопоты.

Я заметил, что после возвращения из нашего последнего похода, она стала меньше времени уделять своим секретным экспериментам, и, вместо этого, переключилась на мои тренировки. Всю неделю, до самого отправления в Апологетику, мы упорно тренировались, тратя на это большую часть свободного времени. В основном, я обучался владению ножами. Как бы там ни было, а я делал успехи, и вскоре начал понимать, что беготня с мачете — это не путь настоящего воина-изгнанника, главным орудием которого, всё-таки, должен быть лёгкий и удобный нож. Преимущество которого особенно чувствуется под действием ай-талуковых стимуляторов, когда мачете, по ощущениям, начинает весить килограмм десять. Им уже не помашешь на большой скорости. Другое дело — нож, не перегружающий руку, не увеличивающий инерцию, и оперативно меняющий направления удара, когда это особенно необходимо.

С такими ножами я и тренировался. Сначала на груше, набитой соломой, затем, на тушах гиппотрагусов, и наконец, на панцирных шипомордниках. В итоге сломал два лезвия сначала об кость, потом, об панцирь. Разумеется, будь я под ай-талуком, выверял бы удары идеально, но Райли учила меня драться в реальном времени. Это было не в пример сложнее. Мозолищи натёр до локтей. Суставы ломило так, что по ночам я выл волком от боли. Но перетерпеть всё это было необходимо. Зато показатели мои росли не по дням, а по часам. Сначала перестал ронять нож при быстром выхватывании из ножен. Затем, научился моментально перехватывать рукоять в боевое положение. И, наконец, научился мастерски колоть, и профессионально резать. В этом деле, как я понял, главнее всего унять дрожь. Твёрдая рука — залог успешного удара. Если руки трясутся — всё, ты проиграл. Наверное, тот же принцип заложен в работе хирургов. Невозможно сделать точный надрез, не имея в руках твёрдости.

Райли была очень довольна результатами тренировок. В спарринге, на пластиковых игрушечных ножиках, она меня всегда уделывала, что поначалу серьёзно меня угнетало, пока я не понял, что здесь главное не победа, а сам бой. Когда ты наблюдаешь за своими и чужими движениями. Анализируешь их. Запоминаешь выпады, блоки и контрудары. Ищешь бреши в защите, а если противник их закрывает — ищешь новые. На этом и строится бой. Вот тогда мне стало интересно, и каждое очередное падение, либо тычок тупым клинком в грудь, или в шею, вызывали у меня лишь приливы азарта. После чего, наружу машинально рвался рык — 'Давай ещё! По новой! Нападай!' Это было здорово.

Через четыре дня Райли возьмёт меня на самую настоящую охоту, и я добуду гиппотрагуса. Правда, подранка, но всё-таки! Здесь мне очень помогли тинкины уроки планирования засады. Быстро сориентировался на местности, выбрал подходящую лёжку, замаскировался, дождался, когда Райли погонит стадо на меня, выбрал самого слабого, и решительно бросился вперёд. Рывок, и гиппотрагус мой! Психологически нелегко было его убивать. Умирающий зверь кричал словно ребёнок, что глубоко врезалось в мою память. А Райли наблюдала за моими действиями, анализируя, как я обездвиживаю жертву, как наношу последний удар, и как при этом себя веду. Во время данного процесса, для меня тоже открылось немало новых умозаключений. Например, понял, что жалость — это злейший враг охотника. И что, желая как можно скорее избавить жертву от мук, я лишь продляю её агонию необдуманными и неудачными действиями. Истинный охотник — это не тот, кто наслаждается мукой жертвы, но и не тот, кто проникается к ней состраданием. Истинный охотник находится за пределами этих страстей. Его разум холоден, и свободен от каких-либо эмоций. Удар — и добыча затихла. Её конечности ещё подрагивают в конвульсиях, из горла исходит последний хрип, и сердце останавливается навсегда. И здесь уже воочию начинаешь понимать, что настоящая охота — это не развлечение, и не спорт. Это борьба за выживание. Я убил, значит сегодня буду сыт. И нет в душе ни гордости, ни жалости о содеянном. Просто обыденность. Жуя траву, в этом суровом мире долго не протянешь. Только мясо даёт энергию и силу.

Наверное, я бы мог стать настоящим охотником, если бы пожил в Иликтинской зоне подольше. Но времени осталось лишь на то, чтобы постигнуть азы. В принципе, для того, чтобы выбраться из города, мне этих навыков вполне хватило. А теперь, когда я снова живу в мире людей, мне уже не нужно охотиться. Да и не хочется ни капли. Убивать ради удовольствия и развлечения я так и не научился.

Возвращаясь к теме наших тренировок, стоит упомянуть, что помимо владения оружием, Райли натаскивала меня на взаимодействие с аномалиями. Это была экстремальная практика, в условиях, 'приближённых к боевым'. Учительница выводила меня в незнакомый район, и заставляла из него выбраться иным путём, нежели тот, по которому мы пришли. На занятиях она ходила у меня за спиной, и, если что, останавливала. Но всё равно было тяжеловато. Особенно, когда смертельная ловушка срабатывала в непосредственной близости. Здесь главное не трухануть, и не отпрыгнуть, повинуясь инстинкту, в другую сторону — где незаметно поджидает другая аномальная дрянь. И всё это мне нужно было постичь, набираясь выдержки и внимательности.

Экзаменом стал самостоятельный выход в аномальный район, уже без сопровождения Райли. Я выбрался живым, но одежду после этого можно было отжимать. Пропотел насквозь, несмотря на холодную погоду. За что и получил выговор, вместо одобрения. Нельзя нервничать, нельзя потеть. Теряешь драгоценную влагу, и становишься уязвимым для холода. А там, глядишь, и воспаление схватил, что равносильно концу всех надежд. Поэтому, преодолев свой страх и быстро переодевшись в сухое, я в этот же день повторил выход на аномальную территорию, хотя Райли рекомендовала мне повременить, и повторить вылазку на следующий день. Но я настоял на своём, убедив её, что готов уже сейчас. И это была правда. Плюнув в лицо смерти, я сосредоточил всё своё внимание, и не торопясь, постепенно, метр за метром, пересёк опасный пустырь по диагонали. Было ли мне страшно? Да не то слово! Как при таком раскладе не напрягаться и не потеть — я просто не представлял. После схлопнувшейся в трёх метрах от меня 'Канители', которая на моих глазах свернула ржавый кузов от самосвала в спираль, сделав его похожим на раковину огромной улитки, почувствовал, что покрываюсь испариной, но тут же взял себя в руки, и, не шевелясь, стал приводить дыхание в порядок. Нелепо об этом писать, но в тот самый миг я почему-то вспомнил Карлсона, с его знаменитым 'Спокойствие! Только спокойствие!' Вспомнил, и успокоился. Смертельная угроза, окружившая меня, тут же потеряла свою серьёзность. Я просто перестал воспринимать её как 'убивающую меня', и начал воспринимать как 'пока не убившую'. Наверное, вам это трудно понять, но поверьте на слово — это огромная разница. Я открыл глаза и увидел вокруг себя пустырь. Обычный пустырь, на окраине города. С одной стороны — заросший лесом овраг, с другой — заброшенные трёхэтажные здания. Мне нужно дойти до во-он того магазина, с вывеской 'Обувь для вас', где меня дожидается Райли. Делов то. Но сразу идти нельзя. Надо сначала постоять. Посмотреть. Понаблюдать. Что я вижу? Что мне кажется странным, нетипичным? Торопиться некуда, времени вагон. Тише едешь — дальше будешь. Или как говорила Райли — 'по незнакомой местности идут глаза, и лишь потом ноги'. Глаза — это бессмертные разведчики, которых запускаешь вперёд. С ними ничего не случится, и они не попадут в ловушку, но обнаружат её. Это оказалось верным на все сто процентов. Когда не торопишься, и по нескольку раз анализируешь один и тот же подозрительный участок, то рано или поздно обнаруживаешь признак той или иной ловушки. Муторное занятие, утомляющее, зато сохраняющее жизнь. Три десятка метров я прошёл, наверное, часа за три. По часу на каждый десяток. Но прошёл живым и невредимым. Сделал две лёгкие ошибки, едва не стоившие мне жизни, однако не позволил им меня деморализовать. Вместо этого, замедлив скорость своего продвижения, с удвоенной бдительностью начал просматривать окружающие кусты, ямы, металлолом. На самом деле, ловушек на пустыре оказалось не так уж и много. Не зря пожертвовав скоростью ради внимательности, я вычислил большинство из тех, что находились у меня на пути. Там — трава причудливо завёрнута, там — колышек слегка вибрирует, здесь — ветер дует, а листья на деревце не колышутся. Казалось бы, мелочи, которые с наскоку и не определишь, но стоит просто обратить на это внимание, как они открываются, разоблачая себя.

Тогда, после моего успешного реванша, Райли пощупала мой лоб, не мокрый ли, после чего, наконец-то, похвалила меня. Тот случай, когда я пренебрёг её рекомендацией, был исключением. Я всегда слушался учительницу беспрекословно. После занятий, я обычно отправлялся 'в свободное плаванье'. Так я называл свои осторожные прогулки по незнакомым местам внутри территории Райли, и даже за её пределами. Несколько раз сталкивался с представителями фауны, с большинством из которых удавалось разойтись мирно. К примеру, против стрекоз я разработал уникальную тактику. Заслышав над головой знакомый стрёкот, просто хватаешь палку, и швыряешь в воздух. Совершенно не обязательно метить в стрекозу, достаточно подбросить её как можно выше, вложив в этот бросок как можно больше злости. И стрекоза тут же улетает. Не знаю, что её так пугает, тем более что ни в одну из них я так ни разу и не попал. Видимо стрекозы опасаются не палки, а выброса негативной энергии, который я произвожу во время броска. Так это, или не так, какая разница? Действует, и замечательно.

Именно в те дни, прохаживаясь по окрестностям, я чуть не нарвался на уже упомянутую 'Вертушку Кориолиса', и то, что сумел её избежать, считаю большой удачей. Всё-таки риск подобных прогулок был довольно велик. Зато я встретил несколько новых видов живых существ. Например, удивительных кольцевиков. Я так и не понял, то ли это змеи с лапками, то ли очень длинные ящерицы. Их необычность заключается в манере передвижения. Почуяв опасность, кольцевик сворачивается в кольцо, закусив собственный хвост, и, отталкиваясь коротенькими лапами, катится колесом. При этом он может пружинить, подпрыгивая довольно высоко. Забавная и редкая зверушка.

Или же фотоморфы. Мелкие твари, похожие на сапфирно-синих лягушек. Эти гады пользуются необычайной системой защиты. Их кожа покрыта специальным химическим слоем, который, при возбуждении, вызывает ярчайшую вспышку, сравнимую, наверное, только с работой сварочного аппарата. Слепит неподготовленный глаз моментально. Конечно, после первой вспышки, ослепнуть как следует не успеваешь, но сволочные фотоморфы не останавливаются, и, прыгая из стороны в сторону, продолжают сверкать. При этом в глазах появляются всё новые слепые пятна, постепенно заполняющие обзор целиком, и рассеивающиеся довольно долго. Солнечные очки спасают, но лишь отчасти. Фотоморфы всегда успевают вспыхнуть неожиданно. Сами по себе они безвредны, но их опасность кроется в том, что, ослепнув от их сверкания, можно стать лёгкой добычей поджидающего в засаде хищника.

Но самой неприятной была встреча с так называемым 'прометеевым орлом'. Вот уж действительно ходячая пакость. Нашёл я его далеко от нашего дома, в тупике. И, по неосторожности, приблизился, чтобы рассмотреть. Это было большой ошибкой, потому что с того момента орёл привязался ко мне как банный лист. Выглядело это существо довольно отталкивающе, и не имело с птицами вообще ничего общего. Точнее сказать, это были два существа, и одно паразитировало на другом. Как я понял, в основе биологической конструкции находился бывший человек: то ли горожанин, то ли мародёр — это уже не известно. У него сохранилось тело и конечности, а на спине, словно фиолетовый пульсирующий рюкзак, висело существо-паразит. Оно заволакивало живым 'капюшоном' голову жертвы, а грудь и живот плотно оплетало какими-то трубками-щупальцами. Можно сказать, что два организма срослись воедино. Паразит управлял безвольным телом жертвы, заставляя её медленно ковылять туда, куда он прикажет, и атаковать то, что считает добычей. Кожа раба выглядела тоже весьма странно — нежно розовая и полупрозрачная. Казалось, что сквозь неё видно мышцы и сухожилия. А кости на руках и ногах были сильно искривлены.

Испуская протяжные постанывания, и даже что-то напоминающее слова мольбы, эта гадкая жизненная форма начала приближаться ко мне. Так как я не знал, что это, и как с этим бороться, то решил просто убежать. Труда мне это не составило, потому что прометеев орёл ковылял крайне медленно. От него можно было спокойно уйти быстрым шагом.

Вернувшись домой, я рассказал о своей находке Райли, спросив, не знает ли она, что за жуть мне попалась. Реакция охотницы была неожиданной. Она начала ругать меня за легкомысленность, после чего сообщила, что я только что подцепил жуткий 'геморрой', и что теперь эта тварь от меня не отстанет. Я не понял, почему она этим так обеспокоена, ведь монстр меня даже не догнал, и попросил её дать разъяснения, а когда получил — стало ясно, что проблема у меня действительно появилась.

Прометеев орёл — это зараза из зараз! Паразит не просто контролирует человеческое тело, но, по всей видимости, оставляет его в сознании, используя разум жертвы для управления моторикой, или каких-то иных необходимых ему манипуляций. Функционирует так же и нервная система, отчего раб, наверное, испытывает боль. Однако, человеком его уже невозможно назвать, поскольку большую часть человеческих тканей успели вытеснить ткани паразита.

Паразит обладает феноменальным чутьём, и, единожды уловив запах добычи, начинает её преследовать, на какое бы расстояние та не удалилась. Причём его перестают интересовать другие потенциальные жертвы. Если выбор сделан, то он будет идти за ним до конца. Рано или поздно добыча потеряет бдительность, или просто устанет. И тогда орёл с лёгкостью прикончит её. Не через сутки, так через месяц. Он может двигаться днями напролёт, не уставая. И ему не нужна дополнительная пища, потому что он поедает сам себя. Именно так, каждый день, в определённое время (обычно вечером), прометеев орёл останавливается, и начинает грызть внутренности своего раба, причиняя тому страшную боль, судя по леденящему кровь вою и стонам, которые я слышал каждый вечер. В результате, проходя через пищеварительный тракт хозяина, переработанная пища превращается в строительный материал. Вещество, из которого состоят выделения паразита, впрыскиваемые обратно в организм раба, воздействуя на его внутреннюю структуру, очевидно, на клеточном уровне, вызывает невероятно быструю регенерацию тканей, восстанавливая изъеденные внутренности всего за несколько часов. В пищу паразиту идёт, в основном, печень, благодаря чему этот урод и получил своё название.

Но это были ещё цветочки. Ягодки крылись в другом. Оказалось, что сволочной прометеев орёл — чемпион по живучести! Убить его, практически, невозможно. Хищники игнорируют это природное недоразумение, из-за выделяемого паразитом вещества, влияющего на вкусовые качества мяса раба. А изгнанники, пытавшиеся его убить, сталкивались с пренеприятнейшим фактом. Даже изрезанный и искромсанный прометеев орёл способен воскресать и полностью восстанавливаться менее чем за сутки! Паразит активирует регенеративную функцию на полную мощь, в результате чего, порабощённый организм буквально восстаёт из праха. Фрагменты, которые невозможно регенерировать, паразит заменяет собственной тканью. Именно поэтому, встреченный мной экземпляр и выглядел как полупрозрачная, кривоногая и криворукая кукла. Многократно переломанные и раздробленные кости, разорванные, посечённые и выдранные мышцы, восстанавливались как попало. Лишь бы вернуть рабу способность держаться на ногах, и хоть как-то передвигаться. Ну а питался он через хозяина, голова которого была похожа на пылесосный шланг, с щётками зубов внутри. Обычно она висела, прилипнув к солнечному сплетению раба, но когда монстр захватывал добычу, или просто приближался к ней на короткое расстояние — тут же вытягивалась в её сторону, как змея, и норовила впиться, чтобы впрыснуть дозу яда, от которого жертва быстро потеряет способность сопротивляться.

И вот, представьте себе, я стал объектом охоты этой нечисти. До последнего мне казалось, что Райли всё немного драматизирует, и я хорошо запутал следы. Но на следующий день прометеев орёл поджидал меня уже за воротами. Я чуть не обделался, когда открыл дверь, и увидел перед собой это качавшееся, протяжно замычавшее чучело. Тут же захлопнул дверь у него перед носом, и дал волю эмоциям. Услышав мою нецензурную брань, из дома примчалась Райли, которая, распахнув дверь, врезала мутанту ногой, отчего тот брякнулся на землю, затем прижала его к земле, перехватив рукой жало, и быстрыми движениями перерезала какие-то сосуды, из которых зафонтанила бурая кровяная жидкость. Паразит сдулся, как воздушный шар, и затих. Вместе мы оттащили его в овраг, и сбросили в трясину. И это конечно не помогло. Через несколько часов, он, весь покрытый болотной грязью, уже опять ошивался под нашими окнами.

Райли поставила мне условие, что пока я не избавлюсь от этого прилипалы, ни в какую Апологетику она меня не поведёт. На вопрос 'что мне делать?' — не могла посоветовать ничего конкретного. Сама она никогда на орлов не нарывалась, а другие изгнанники пытались извести их самыми различными способами: давили тяжестями, шинковали на крошечные кусочки, травили кислотой, закапывали — всё тщетно. Эти бессмертные мутанты всё равно возрождались, сращивались, откапывались, выбирались из пут и из-под завалов. Им всё было нипочём. Кое-кто из изгнанников, на свою голову, даже попытался хирургическим путём отделить паразита от раба, но сделал только хуже себе, потому что в результате паразит с остатками рабской ткани мутировал в совершенно жуткого ксеноморфа, и превратил незадачливого изгнанника в своего нового раба. Поэтому, из всего перечисленного я сделал вывод, что эффективнее всего просто замуровывать этих тварей в какой-нибудь наглухо закрытой камере, откуда им выбраться будет физически невозможно.

В принципе, этот урод особо меня не доставал. Стоны, кашель и топот выдавали его с головой, а медлительность позволяла мне справляться с ним без ай-талука. Поэтому, в первые дни, я воодушевлённо отрабатывал на нём приёмы ножевого боя, закрепляя только что пройденные упражнения с учительницей-Райли. Отличная была груша для битья. Распаляясь отвращением и раздражением, которое он у меня вызывал, я с яростью набрасывался на это жалкое отродье, погружая нож по самую рукоятку в трясущуюся, упругую плоть, рассекая её и проворачивая лезвие. Отсекал паразиту его отвратительные отростки и с хрустом ломал конечности. В общем, зверствовал по страшному. Пока мне это не надоело. А надоело очень быстро.

Как-то поутру эта сволочь, подкараулив меня за углом, едва не присосалась к плечу. Эх, я и отпрыгнул тогда! А потом, матерясь, изрубил тварюгу мачете, расчленил, и растащил останки в разные стороны, как можно дальше друг от друга. Пока возился, устал как проклятый, и перемазался в липкой гадости, заменяющей монстру кровь. Моё терпение было на пределе. Чтобы успокоиться, сходил навестить альму, а когда вернулся, увидел, как ползающий на одной культе прометеев орёл, за которым гирляндой волочились свежеотрастающие потроха, найдя собственную отрезанную ногу, с жадностью в неё вгрызается. Меня чуть не вырвало на месте от этого зрелища. И вот тут моему терпению пришёл конец.

Дождавшись, когда он восстановится, я повёл его прочь от нашего дома. Пришлось забраться так далеко, как я ещё ни разу не забирался без Райли и Тинки. Моей целью была заброшенная стройка. Точнее, заросший котлован, утыканный сваями. Я видел его издали, во время одной из своих прежних вылазок. Место было опасное, и на другой стороне котлована были замечены рыщущие неоконисы. Но они заботили меня гораздо меньше, чем надоевший до ужаса прометеев орёл. Пока тот ковылял за мной по пятам, я, добравшись до края котлована, успел хорошенько его изучить. И вскоре заприметил глубокий бетонный колодец, на дне которого поблескивала вода. То, что нужно. Остановившись на самом краю, подпустил к себе монстра поближе. Тот подошёл почти вплотную, потянувшись ко мне своими граблями и уже нацелив мерзкий рот-жало. В этот момент, я со всей силы пнул его в брюхо, отправив в непродолжительный полёт до самого дна.

— Да! Вот так тебе! — заорал я вдогонку, и, не зная, что ещё крикнуть, добавил. — Это Спарта, сволочь!

В общем, вопил всякую чушь. Настолько сильно во мне клокотала накопившаяся злоба, граничившая с психозом, и требующая выхода. Выпустив пар на краю колодца, я успокоился и начал собираться с мыслями. Слыша, как где-то внизу подвывает и плещется прометеев орёл, беспомощно скользящий руками по заплесневелым бетонным стенам, не в состоянии выбраться наружу, я понимал, что наконец-то от него избавился. Трудно поверить, что это убожество могло так сильно вывести меня из равновесия. Значит, так они и охотятся — изматывают, сводят с ума, превращают в психа, а затем, дождавшись, когда нервная система жертвы расшатывается, лишая её внимательности и реакции, делают своё черное дело. Ведь для пополнения запасов и насыщения пищевого цикла, паразиту требуется дополнительный биологический материал. Но в этот раз добыча оказалась ему не по зубам. Пусть теперь сидит на дне колодца, и воет, как чёртова ведьма. Шуршание неоконисов по кустам, за сваями, начало приближаться, становясь подозрительным, и я решил убраться из котлована, пока не стал их обедом. Дело было сделано. Больше прометеев орёл не появлялся.

Вся эта волокита с привязавшимся ко мне мутантом тоже стала для меня своеобразным испытанием, в процессе которого я начал замечать за собой не вполне нормальные порывы, а именно, внезапные вспышки бессмысленной агрессии, когда я набрасывался на врага и полосовал его ножом до полного изнеможения. Сначала это заметила Райли, затем — альма. После чего мне самому стало понятно, что это уже не обычные приступы злобы, а что-то из области психопатологии. И об этом стоит серьёзно задуматься. Ведь я никогда не впадал в подобное буйство. Да и вообще, по жизни, не был злым и агрессивным. Значит, какой-то психический сдвиг всё это время дремал где-то внутри меня, ничем себя не проявляя, как мина замедленного действия, и вот, под действием побуждающих обстоятельств, таймер включился, начав превращать меня в кого-то другого. В того, в кого я совсем не хотел превращаться. Хорошо, что я над этим задумался, и вовремя остановился, постаравшись максимально заглушить потоки рвущейся из меня ярости. А избавившись от прометеева орла, я окончательно избавился от этой напасти, восстановив свой психический баланс, и вновь обретя полный контроль над рассудком, что несказанно поможет мне в недалёком будущем. Вместе с этим, я начал лучше разбираться в самом себе, научился открывать внутренние резервы, и блокировать нежелательные порывы на самой начальной стадии. Труднее всего оказалось найти гармонию с самим собой. И в этом мне очень помог альма, общение с которым открыло мне глаза на многие вещи. Об альме, а точнее об Аверьяне Васильевиче Никанорове стоит поведать отдельно.

Как я уже упоминал ранее, белый шаман поначалу не был настроен на общение. Обосновавшись на новом месте, старик сразу замкнулся в себе, и, как мне показалось, избрал позицию нелюдимого буки, грубого и вечно всем недовольного. Натуральный Бабайка, как его называла Тина. Но его недружелюбная отстранённость была напускной. Немного освоившись и привыкнув к новому месту, призрачный сосед стал выходить со мной на контакт. Казалось, что добиться его внимания нечеловечески сложно, однако, это предубеждение оказалось ложным. Разговорить альму и втереться к нему в доверие не составило почти никакого труда. Но, обо всём по порядку.

Я вызвался относить альме угощение по двум причинам. Во-первых, мне захотелось «разгрузить» Райли, для которой это занятие было как острый нож к горлу. Во-вторых, мне самому было интересно, что замышляет непредсказуемый старик, и чего от него можно ждать.

В условленное время, взяв мясо, я отправился в гости к соседу. Райли предупредила, что подношение нужно оставлять в специальной коробке, которая стоит прямо у дверей квартиры. При этом, заходить в саму квартиру ни в коем случае нельзя.

Зайдя в коридор, я поздоровался.

— Здоровее видали, — послышалось из-за двери.

Впервые шаман подал голос.

— Я Вам угощение принёс.

— А почему ты, а не твоя страшила?

— Она… Э-э, заболела немного.

— Чем? Воспалением хитрости? Ладно, оставь в ящике у входа, и катись.

Осмотрев ящик, я понял что открыть его крышку полностью было нельзя, из-за намотанной на ней цепи, сомкнутой замком. Возможно было лишь приподнять её слегка, что я и сделал, бросив мясо внутрь. А после, вместо того чтобы уйти, постучался в дверь.

— Кто там?

— Это опять я — Писатель.

— Я же тебе сказал, топай отсюда.

— Да я слышал.

— И почему не топаешь?

— Хотел узнать, не нужно ли Вам ещё чего-нибудь?

— Не нужно, благодарствую…

После паузы, продлившейся несколько минут, я вновь постучал.

— Ты всё ещё здесь?

— Вы же сами это прекрасно знаете.

— Писатель, оставь меня в покое!

— Не хочу.

— А чего хочешь?

— Хочу в гости зайти. Можно?

— Я не жду гостей. Уходи, и не зли меня.

— Да я только на минутку. Мне интересно посмотреть, как Вы устроились.

— Вот привязался. Хорошо. Заходи. Ноги вытирай!

Дождавшись разрешения, я открыл дверь и шагнул за порог. В голову ударил прилив, и по телу пронеслось электрическое покалывание. Качнувшись, я ухватился за вешалку. Что ещё за фокусы? В глазах зарябило, а когда прояснилось, то я пошёл на свет, льющийся из комнаты, откуда доносилось бормотание радио.

Вместо промёрзшего и опустошённого помещения, я увидел обычную, жилую квартиру, с целой мебелью, новыми обоями и коврами. Раздвинув руками наборную, декоративную шторку, закрывающую межкомнатный проём, вошёл в зал, где увидел хозяина, восседавшего в кресле.

Старик выглядел хмурым и каким-то уставшим. Одет он был во фланелевую рубашку, трико и тапочки. Обычный одинокий дед.

— Ещё раз здравствуйте, — заулыбался я. — Ух, ты! Как у Вас тут уютно стало!

— Как было, так и есть, — пробурчал тот. — Это иллюзия. Не понял, или прикидываешься?

— Да понял-понял. Я про иллюзию и говорю. Её же тоже нужно суметь создать.

— Да чего там уметь? Было бы желание.

— У меня, например, тоже есть желание создавать иллюзии, но я не умею. Научите?

— Обойдёшься. Посмотрел, и буде! Топай до хаты. И своей страшиле передай, чтобы не отлынивала от обязанностей. Болящая, тоже мне.

— Почему Вы так хотите от меня избавиться, Аверьян Василич? Неужели Вам не скучно тут сидеть одному?

— А почему мне должно быть скучно?

— Людям свойственно общаться. Без общения наступает тоска. Вы столько времени прожили в одиночестве. Представляю, каково Вам было.

— Не представляешь. И не надо об этом.

— Хорошо. Не буду… Просто мы с Вами немного похожи. Я, как и Вы, застрял в чужом мире, где кроме меня людей нет вообще. Есть изгнанники. Но они… Немного другие, что ли. И, если честно, я скучаю по людям. Особенно я это почувствовал в Призрачном районе, где всё было очень похоже на мой родной мир. Впрочем, вижу, что Вам это не интересно. Простите. Мне действительно нужно уйти.

— Подожди, Писатель, — старик зыркнул на меня из-под бровей. — Ты правда считаешь, что я — человек, а не… Ну, там, призрак, или что-то вроде?

— Абсолютно. Вы потеряли тело, но не лишились разума. А человек живёт, пока живёт его разум, я так считаю.

— Ну, допустим. Присядь, посиди со мной, если хочешь.

— Спасибо, — я уселся на кресло напротив него.

— Чего ты так на меня смотришь? Как на обезьяну в зоопарке, честное слово.

— Вовсе нет. Вы меня, конечно, простите за дерзость, но вот я гляжу на Вас и думаю. Ну не похожи Вы на шамана ни капельки. Я, конечно же, никогда не видел живого шамана. Только по телевизору: В научных передачах и в художественных фильмах. Но всё равно, мне кажется, что Вы к ним не относитесь.

С тревогой в душе, я ждал, что альма разозлится, или обидится, но вместо этого, он простодушно рассмеялся.

— Не похож на шамана, говоришь? Хе-хе-хе. Ну, наверное, потому, что я на самом деле никакой не шаман. Дед был настоящим шаманом, это да. А я увлёкся этим делом относительно недавно. Ну а раньше был ярым материалистом, ага. Хотя, почему раньше? Я и сейчас, в общем-то, им остаюсь. Верю, что всё во Вселенной можно обосновать логически, с научной точки зрения.

— Шаман-материалист? Но как такое возможно?

— О-о-о. Ещё как возможно, Писатель, ещё как возможно. Думаешь я верю во всю эту астральную ерунду? В духов? В какие-то божества? Нет, конечно. Все эти камлания и антураж — всего лишь способ не сойти с ума. Видишь ли, какая хитрая штука получается. Человеческий разум крепок лишь до той поры, пока он в состоянии найти объяснение происходящему. Когда же начинают твориться вещи, выходящие за пределы понимания, то остаётся два пути: Либо рехнуться, в безуспешных попытках постичь непостижимое, либо свести все умозаключения к единому знаменателю, а именно, «всё, что выходит за рамки обыденности — есть божественное проявление, недоступное простому смертному». Замкнуть все неразгаданные загадки на Боге — лучший способ избавиться от головной боли, связанной с поиском ответов на сложные вопросы. «Почему всё так случилось? На всё воля Божья». Коротко и ясно.

— Что-то я не совсем понимаю, причём здесь шаманизм?

— При всём при том же. Шаманство, как и религия, по-сути своей, абстрагирование от науки и замыкание на божественных, или потусторонних проявлениях. Когда попадаешь в такую ситуацию, как я, очень трудно удержаться наплаву. Самое обидное, что на каком-то подсознательном уровне ты понимаешь суть происходящего, но рационально обосновать никак не можешь. Был бы я, к примеру, Ломоносовым, возможно и нашёл бы ответ. Был бы Эйнштейном — нашёл бы его наверняка. Но я не настолько умён. Хоть и дружил с физикой в своё время. Ну, когда ещё был обычным человеком, из плоти и крови. А после того, как это случилось… Я ведь был не один такой. Кому так же «повезло». Были и другие. Я видел, как они сходят с ума, друг за другом, от безысходности. Превращаются в безумных вампиров, пытающихся утолить свой энергетический голод за счёт несведущих. Я не хотел становиться таким, но чувствовал, что это неизбежно. И тогда я вдруг вспомнил про своего деда-шамана. Как он учил меня концентрироваться, входить в транс. Как рассказывал про «тонкий мир», где обитают добрые духи. Раньше я считал это мракобесием и бредом необразованных стариков, но когда самого прижало, и стало понятно, что выхода больше нет, всё, что мне оставалось — это спрятаться за дремучими дебрями дедовских наветов. Благодаря этому я спасся и сохранил свой рассудок.

— Теперь мне всё понятно, — кивнул я. — И, знаете, я нисколько не разочарован, что Вы не шаман, а обычный человек. Напротив. С обычным человеком и общаться проще. Пожалуйста, расскажите мне о себе.

— Тебе это правда интересно?

— Очень!

— Странно. За всю мою долгую жизнь, никого моё прошлое особо не интересовало. А ты вдруг интересуешься. Почему?

— Почему?! Передо мной сидит внук настоящего шамана! Единственный выживший иликтинец! Человек, умудряющийся существовать без тела! Мастер, способный создавать иллюзорные миры, и обращающий в бегство огромных экрофлониксов, как крошечных мышек! Вы — уникальный человек, Аверьян Васильевич! И я хочу узнать про Вас как можно больше.

Старик был явно поражён моим пламенным обращением. Какое-то время он даже не знал, что ответить, и я впервые заметил в его глазах неподдельное смущение.

— Я даже не знаю, с чего мне начать.

— Давайте с самого начала.

— С начала? С рождения, что ли? Да ну. Ничего особенно интересного в моей биографии не было. Ну, дед был шаманом, ну и что? Большую часть своей жизни я прожил во вполне современных, городских условиях. У деда с бабкой жил только в раннем детстве. Они были юкагирами. Это такой очень маленький северный народец, который когда-то был многочисленным, но постепенно вымирал, ассимилировался другими народами. Всё дело в менталитете юкагиров: добрых, честных и совершенно не воинственных людей. Испокон веков, юкагирские общины жили в гармонии с природой. Как и другие северные народности, это прекрасные охотники, рыболовы, следопыты и собиратели таёжных даров. Народ простой и неграмотный. Что и понятно. Когда вся твоя жизнь зависит от того, сколько дичи ты настреляешь, или сколько рыбы наловишь — тут уже становится не до интеллектуальных размышлений. Главная задача — пережить очередную суровую зиму, при этом не замёрзнув и не околев от голода. Когда пришли коммунисты, началось повальное насаждение грамотности. До сих пор помню плакат, который висел у нас дома — 'Ребёнку место в яслях, а не в тундре!' Ну, так вот, на волне этой пропаганды, детей из общин и стойбищ начали в добровольно-принудительном порядке свозить в райцентры, в интернаты. Среди таких детишек была моя матушка. Девочка не большого ума, зато чрезмерно любознательная. Учиться ей было трудно, но она очень старалась, тянулась к знаниям. Так закончила школу, поступила в Якутский медицинский техникум, и там, во время практики, познакомилась с моим отцом.

— Он был доктором?

— Да. Очень хорошим, кстати. В Якутск попал по распределению. В итоге так там и остался. Маму он очень сильно любил. Называл её 'моя якутяночка', хотя она и не якутка вовсе. Крепкая у них семья была. Отец был человеком необычайно умным. А матушка до самой смерти сохранила детскую любознательность. Муж для неё был кладезем знаний, ну а тому, в свою очередь, нравилось подолгу разъяснять ей те или иные прописные истины, как ученице. Поэтому, у них сохранялась полная идиллия.

— Вы говорили, что Ваш отец был русским.

— Да, русским. Более того, он был упёртый коммунист.

— И это не помешало ему найти общий язык с родственниками Вашей матушки? В особенности, с её отцом?

— Ничуть не помешало. Там же всё было по любви и по взаимному согласию. А национальных конфликтов в тех краях я вообще не припоминаю. Юкагиры всегда уважали русских, а русские — уважали юкагиров. Может быть, у родственников и соплеменников по материнской линии и возникало какое-то недовольство касаемо их брака, но в открытую его никто не проявлял. Отца приняли как своего, и он всегда был почётным гостем в юкагирском селении. Меня тоже считали своим. Хоть я и полукровка. Поэтому, нет, никаких проблем в национальном вопросе мы не испытывали.

— А как же Ваш отец мирился с тем, чем занимался тесть? Разве в те времена коммунисты не боролись с шаманством?

— Боролись. И отец был, конечно же, ярым противником этого дела. Постоянно спорил с дедом, пытался его переубедить, но так и не смог. Всё говорил деду, — 'Это же мракобесие! Каменный век! Ты меня позоришь! Из-за тебя, на меня все косо смотрят!' А дед ни в какую. 'Ничё ты не понимаешь', -и всё тут. Много раз они так сходились в споре, и всё безрезультатно. Каждый оставался при своём мнении.

— Значит, репрессии Вашего дела не затронули?

— А что его затрагивать? Он же безобидный был. В последнее время стало модно рассказывать о том, что всех подряд расстреливали, гнобили в лагерях. Может бы, где-то это, конечно, и было. За всю страну отвечать не берусь. Но в наших краях борьба с шаманизмом велась преимущественно цивилизованными методами. Ликвидировалась безграмотность, детей заставляли учиться, постоянно проводились лекции среди местных жителей. Даже мой отец несколько раз такие лекции читал якутам и юкагирам. Ну а шаманов, знахарей и прочих колдунов никто сразу в расход не пускал. Сначала с ними беседовали, и лишь потом, если они не унимались, применяли более жёсткие меры воздействия. Сажали, как правило, только тех, кто имел большую власть над односельчанами. Такие шаманы считались опасными, так как в любой момент могли настроить народ против советской власти. Так же репрессиям подвергались знахари и знахарки, которые, не имея медицинского образования, занимались врачеваниями. Один раз отец рассказывал, как в каком-то дальнем стойбище на реке Лене уморили молодую женщину, пытаясь вылечить её народными средствами, вместо того, чтобы отправить в райцентр, к врачу. Знахаря, который её лечил травами и заклинаниями, посадили. Было такое дело. Ну а дедушка мой никого не трогал, и угрозы для власти не представлял. Он даже был дважды награждён!

— За что? Неужели за шаманство?

— Нет, конечно. За помощь в сохранении культурного и языкового наследия малых народов. Хе-хе. Ты понимаешь, Писатель, альмы — юкагирские шаманы, отличаются от других шаманов, например, якутских, или эвенкийских. Они не столько жрецы, сколько хранители древних знаний своего народа. Из поколения в поколение альмы бережно передавали эти знания для потомков. В первую очередь, язык и фольклор. Дед хранил в своей голове столько разных историй, легенд и сказаний, что за всю жизнь не успел пересказать мне их полностью. А сколько песен он знал… Память у старика была — дай бог каждому. С ним всегда было интересно. За это его все очень уважали. Даже отец. Хоть и не мог смириться с его шаманским статусом. Но самого деда, как человека, он безусловно уважал. И дед к нему относился очень хорошо. Как сейчас помню, после очередного спора, отец, разгорячённый выбегает из хижины, а дед спокойно говорит, — 'Василий — умный начальник. Очень умный. Но слышит только свой голос. Слышал бы другие голоса — стал бы ещё умнее'. Он, кстати, его так и называл — 'начальник'. По-имени редко, и только за глаза. В селении отца все так называли. Не только дед. Сколько раз он деду говорил — 'Отец, ну какой я тебе начальник?' А тот всё равно его так называет. Наверное так юкагиры выказывали ему своё почтение. То ли слово 'начальник' для них означало что-то вроде 'господин', то ли у заключённых из окрестных лагерей это обращение переняли — не знаю, обманывать не буду. Важно, что отец с дедом, несмотря на разногласия, крепко дружили, и часто ходили вместе на охоту. Меня с собой не брали. Мал ещё был. Ну а потом война началась. Отец ушёл на фронт. Мы с мамой остались в Якутске. На время перебрались к деду. Жили у него пока война не закончилась. Переживали сильно за папу. А дед всё время говорил, — 'Не бойтесь за Василия. Ворон его бережёт'. Хочешь верь, а хочешь не верь, но отца действительно что-то защищало. Сначала он воевал с немцами, потом с японцами, и за всю войну получил лишь одно лёгкое ранение. Бедро осколком зацепило. Вернулся домой только в начале сорок шестого, живым и невредимым. Вот радости-то было! Как только вернулся, сразу увёз нас обратно в Якутск. Хотели и деда с собой перетащить. Как раз в ту зиму бабка померла. Дед было согласился, и переехал к нам, в город, но прожил только полгода. Не по нутру ему была городская жизнь. Уехал обратно в тайгу. Три года ещё прожил в одиночестве и преставился.

— А кто его награждал?

— Дак, приезжали там. Сначала какая-то бабёшка-филолог. Жила у нас около недели. Занималась изучением юкагирского языка. Дед её консультировал. Ещё приезжали собиратели народного фольклора. Ну как, помнишь, Шурик из 'Кавказской пленницы'? Хе-хе. Вот, то же самое. Записывали сказки легенды…

— Тосты? — усмехнулся я.

— Не-ет, тостов не было. Песни были, это да. Танцы были. Камлания были, с бубном. Культурная программа, в общем. Дед всех очень радушно встречал. От него гости всегда уезжали довольными. Ну а потом и награды, хе-хе, нашли героя. Да-а, дед у меня был большим знатоком в области устного народного творчества. А я, к стыду своему, подкачал. Память дырявая. Почти ничего из его рассказов не запомнил. Одно только в памяти осталось. Дед часто возвращался к 'Вороньему эпосу'.

— Что это?

— Ворон — священная птица. Не только у юкагиров. Но и у большинства северных народов. Он считается создателем мира, первоосновой. Поэтому, именно ему посвящено так много легенд и преданий.

— Вы упоминали, что белый ворон — это Ваш тотем. Значит он помог не только Вашему отцу, но и Вам?

— Можно и так сказать. Я до сих пор не понимаю, реальностью это было, или безумием? Когда я заблудился во мраке, когда отчаялся, появился он, и вывел меня на свет. Удивительное дело, Писатель. Слушая истории деда, про духов, обитающих в тонком мире, я считал их небылицами. А теперь, после пережитого, всё больше склоняюсь к мнению, что эти сказки имеют под собой вполне реальную основу.

Старик разговорился. А я надеялся, что он вот-вот доберётся до действительно интересующих меня тем: проекта 'Затемнение' и катастрофы в Иликтинске. Но дед увлёкся воспоминаниями из своей прошлой жизни. Останавливать и сбивать его с мысли было бы делом неправильным. Он только что нашёл 'свободные уши', чему был несказанно счастлив. Пока он видит во мне благодарного слушателя, а не коварного добытчика информации, у меня есть шанс узнать всё то, что знает он, в полной мере. Вот я и слушал его, не торопя и не перебивая.

Дальше он рассказал мне, как после школы пошёл служить в армию, а после армии поступил в Якутский Геологический Институт и выучился на геофизика. Работал всё в том же Якутске, женился. Затем, у него появились дети: сын и дочь. На этом наша беседа закончилась, потому что наступило время сумерек, и мне нужно было спешить домой. Хоть в тот день я и не узнал того, что меня интересовало, но я возвращался в приподнятом настроении. Главное, что теперь старик Аверьян мне доверяет.

На следующий день я слегка умаялся после тренировки. Да ещё к нам в гости забегала Тинка. Пока с ней поболтал. В общем, до старика добрался только под вечер, и на общение с ним у меня осталось не более полутора часов. Ожидая услышать продолжение длинной автобиографии, я уже на первых его словах начал клевать носом. Конечно же, заранее перед ним извинился, сказав, что сегодня у меня выдался непростой денёк. Аверьян Васильевич согласился, что я выгляжу усталым. Но, несмотря на его понимание, мне очень не хотелось захрапеть посреди его откровений. После такого он точно перестанет изливать свою душу. Поэтому я крепился как мог. Терпеть пришлось недолго, потому что рассказчик внезапно вырулил на ту самую колею, которую я ждал от него со вчерашнего дня. Мою дрёму живо как рукой сняло.

Началось всё с момента, когда они с семьёй перебрались из Якутска — в Иликтинск. Точнее, в Иркутск-18. Город к тому времени уже частично лишился своей секретности. После разработки нового месторождения, в нём стали заправлять нефтяники. Это был период бурного роста городской инфраструктуры. Строились новые микрорайоны, культурные учреждения и учебные заведения. Никаноров, к тому времени уже схоронивший обоих родителей, как раз работал в сфере геологии. От предложения перебраться на новое, перспективное место он не отказался. Ну а то, что это 'почтовый ящик' — его тогда не смутило, потому что тогда, по его словам, никто особо не верил, что оборонка когда-нибудь вернёт городу прежний, засекреченный статус. Холодная война завершилась. По стране шагали конверсия и разоружение. Военное градообразующее предприятие Иркутска-18, было заменено нефтяной компанией. Сам город торжественно готовили к переименованию. Перспективы маячили самые радужные. Молодой Иликтинск, растущий буквально на глазах, грозился догнать и перегнать соседний областной центр — Иркутск. К тому моменту, когда в город вернулись военные, Аверьян Васильевич уже несколько лет преподавал в Иликтинском Техническом колледже имени Антипова. К тому моменту, как он вышел на пенсию, его дети, вместе с внуками, не желая оставаться в закрытом городе, перебрались в Иркутск. За год до катастрофы, жена умерла от рака, и остался старик совершенно один.

Вчера он долго нахваливал своих детей, в красках расписывая, какие они толковые. А сегодня на него вдруг напала меланхолия, и он признался, что за целый год, после смерти его жены, дети и внучата забыли про него. Никаких вестей от них он не получал. Списывал это на их занятость, и на усложнившуюся почтовую процедуру. Но суть, конечно же, крылась в другом. О нём благополучно забыли. Наверное, именно это и озлобило бедного старика, всю жизнь посвятившего бесценным детям, которые на старости лет просто оставили его доживать свой век в одиночестве. 'Зачем им старый пенёк?' — неискренне пытался оправдать их Никаноров. — 'У них своих забот полон рот'.

Мне было жаль его. Но старческая исповедь вгоняла меня в сон.

— Я считаю, что так поступать нельзя, — подавив зевок, произнёс я, не столько чтобы поддержать собеседника, сколько чтобы самому встрепенуться и не отключиться. — Пожилые люди не заслуживают такого отношения.

— С нами тяжело, дорогой мой Писатель. К старости люди превращаются в жутких зануд и маразматиков. Ты же сам помнишь, как я с тобой поначалу, хе-хе.

— Да помню. Ну и что? 'Кто старое помянет — тому глаз вон'. Всех нас ждёт старость. И какой тогда смысл рожать детей, воспитывать их, ставить на ноги, если потом эти дети тебя бросают, и даже письмеца не напишут? Я Вам вот что скажу. Если я выберусь из города живым, то первым делом, вернувшись в Иркутск, я разыщу Ваших детей, и расскажу им про Вас.

— Спасибо, — по щекам растроганного старика покатились слёзы.

Нужно было срочно вытаскивать его из меланхолической трясины, и выводить разговор на конкретную тему. Я спросил первое, что мне пришло в голову, — А Вы знали Новожиловых?

— Кого? — вытер слезу Аверьян Васильевич.

— Новожиловы. Эта фамилия Вам знакома?

— Мишка Новожилов, работал со мной, ещё в геологии. Он моложе меня был, лет на десять. Хороший парень.

— А дочь у него была?

— У него вообще детей не было. Жена у него бесплодием страдала. Такая проблема у них была…

— Значит, это не они… А других иликтинцев с такой фамилией Вы встречали?

— Не припоминаю. Новослободские были. А Новожиловы… Городок-то, сам по себе, небольшой. Все друг друга знали. Обычно фамилии на слуху. Но сейчас так сразу и не вспомнишь… Погоди-ка, погоди-ка. Новожилов, Новожилов. Виктор Новожилов — комендантом у нас был. Как он у меня из головы вылетел? Точно, Виктор Дмитриевич Новожилов. Полковник. Мы как-то пересекались с его семейством, когда он ещё майором был, а я — в ИТК работал. Супругу его звали, кажется, Римма… Нет, Римма — это Колькина. А у Виктора была Регина. Точно. Сурьёзная дама. Типичная офицерская жена, вся из себя, нос до потолка. И дочка у них была — Ленка. Светленькая такая. А почему ты интересуешься? Знакомы они тебе?

— Возможно. А сколько лет было их дочери?

— Точно не знаю. Когда мы с ними встречались, она ещё маленькая была. В школе училась. Ну, сейчас ей, наверное, уже лет двадцать. Если, конечно, ей повезло, и она уехала до катастрофы. Хорошенькая была девочка, бойкая. Витя, правда, жаловался, говорил, что у неё шило в заднице. Ещё молоко на губах не обсохло, а уже такая деловая мадам, везде лезет, везде нос суёт. Одежду ей только самую модную подавай. Побрякушки да косметику, чтоб непременно из Франции, из Италии. В общем, натуральная цаца.

Я не выдержал и рассмеялся.

— Чего смеёшься? — улыбнулся старик.

— Да так.

— Так ты знаешь Ленку Новожилову, что ли? И где сейчас эта пигалица? В Иркутске поди? Или в Москве?

— Она не успела уехать…

— Вот как… Ох-х. Н-да-а. Дела-а. Жалко, конечно, девочку. Очень жалко. Да что уж тут говорить? Многих тогда потеряли. Сколько погибло-то. За один раз — хлоп! И привет. Всех одним махом смахнули. Без разбору. Испытания на нас ставили. Как на этих… На мышах. Да не подрасчитали чего-то.

— Что же это за испытания такие были? — мигом 'вкогтился' в него я. — Что столько людей уничтожили.

— Говорили всякое. Кому верить — теперь уже и не знаю. Как я понимаю, никто ответственности на себя так и не взял? Верно? Да, скорее всего, если про нас до сих пор никто не ведает. Засекретили и до свиданья, — собеседник вздохнул. — Не думал, что им удастся скрыть проблему такого масштаба. Ведь столько людей было завязано, столько интересов. Значит готовились? Готовились. Знали, что такое произойдёт.

— А Вы не догадывались об этом?

— Догадывался, не догадывался — какая теперь разница? Ну, может и догадывался. Дак, а толку? У нас ведь в жизни как? Постоянно мозги полощут всякой жутью. Если верить каждому слуху, живя в постоянном ожидании грядущих катаклизмов, то никаких нервов не хватит. Знали, конечно, что катастрофа может случиться, но до последнего надеялись, что слухи останутся слухами. Тем более, когда живёшь по соседству с каким-нибудь вредным производством, ощущение страха со временем притупляется. Ну, травят тебя потихоньку, и пускай травят. Главное, не до смерти. Жив и слава Богу. Остальное, вроде как, пустяки. И потом, верили все, что всё там у них всё надёжно. Чай не дураки строили. Всё-таки столько денег было потрачено. Неспроста же это. Средств действительно была вложена прорва. Я же, в студенческую бытность, подрабатывал в здешних местах, когда ещё предприятие не построили. Тут городом и не пахло. Лес да трясина. И пяток бараков на опушке. В мыслях не было, что когда-то здесь такой город отгрохают. В восьмидесятых уже, когда приехал, не узнал здешних мест. Лепота. Дома высокие. Автобусы ходят.

— И всё же, что могло произойти?

— А то и могло… Как ты, наверно, знаешь, тут раньше был одно крупное стратегическое учреждение. Потом оно зачахло. Уже планировали его вообще закрывать. Ну, в лихих девяностых, никто ничем особо не занимался. Только воровали, да растаскивали. А потом вдруг опомнились, принялись возрождать то, что не успело развалиться. В том числе и наш 'бесперспективный' НИИ. Но не целиком, а по частям. Разделили его на несколько сегментов, каждый из которых начал разрабатывать что-то своё. Официально, там вирусы исследовали, ещё удобрения какие-то новые придумывали. А неофициально, по слухам, изучали квантовую механику. Работы велись такие секретные, что никого лишнего туда и близко не допускали. Мне лишь известно, опять же, по моей бывшей работе, что там, на участке 'Росбиохимии' серьёзно углубляли подземные коммуникации. Во время проведения обязательных инженерно-геологических изысканий, естественно, были задействованы геологи, геодезисты… Ну и я косвенное участие принимал.

— Что-нибудь разузнали?

— Да что там разузнаешь? Но подземный комплекс явно планировался колоссальных размеров. Этажей… Пятнадцать, наверное, вглубь. Судя по расчётной глубине шахт. Там всё было обособленно, изолированно. Персонал, работавший на нижних этажах, селился в отдельном блоке, на набережной. Там такой городок в городке. Полностью огороженный жилой район. Так называемая 'Запретка'. По слухам, она соединялась с лабораторными комплексами напрямую, через подземный туннель. Да это уже, впрочем, не важно. Наверняка там всё затопили сразу после аварии. Как говорится, 'концы в воду'. Это озеро ведь не случайно выкопали…

— Но оно не смогло сдержать заразу, убившую город. Знать бы, что это за зараза?

— А почему ты так этим интересуешься? Ты случаем не шпион?

— Да Вы чего, Аверьян Василич?! Какой ещё шпион?!

— Шучу я, шучу, хе-хе. Не напрягайся. Даже если ты здесь не просто так, мне это уже давно по барабану.

— Нет, ну в самом деле. Неужели я похож похож?

— Да я тебе верю, верю. Я вообще стал как детектор лжи. Вижу тебя насквозь. Если бы ты врал, я бы это заметил, не сомневайся.

Я поёжился и кивнул.

— Вижу, что тебе интересно побольше узнать о случившемся. Но я знаю не намного больше тебя. Точнее, информации-то много, но в основном пустая брехня. И где там истина — сам чёрт не разберёт. В городе частенько происходили странные вещи. Особенно, в последние годы. То перламутровый налёт выпадал, то здания странно вибрировали, то какие-то огни в небе загорались и перемещались, как НЛО. Никто уже этому особо не удивлялся. Баек вокруг закрытого объекта на Раздольненском расплодилась не одна сотня. Кто только о чём не говорил. Была версия, что где-то в Уральских горах наша ПВО сбила инопланетный корабль, и, дескать, ихнего пилота приволокли к нам — для допроса и изучения. Другие говорили, что в самой глубине комплекса 'Надир' учёные открыли портал в иное измерение. Чуть ли не прямиком в ад. А самой популярной была версия, что там выводят новую породу людей. Вроде как Земля стоит на пороге глобальной катастрофы, после которой не выживет никто. Единственное спасение — создать новую человеческую расу, адаптированную для жизни в новых условиях. Проект этот назвали 'Затемнением'. Это название я хорошо запомнил. Потому что о нём регулярно шушукались в курилках.

— Вы считаете, что это была правда?

— Ничего я не считаю. Говорю же тебе — всё это были лишь разговоры. Кто-то что-то где-то услышал, 'по секрету всему свету', ну и так далее. Про тот же самый проект 'Затемнение' чесали языками совершенно разные вещи. Например, поговаривали, что под этим названием скрывается разработка какого-то сверхлёгкого защитного купола, способного закрыть целый населённый пункт от спутников-шпионов. Мол, потому он так и называется. Ну и кому верить? Я не удивлюсь, если вся эта искусственная дезинформация исходила от специально обученных людей, которые создавали массу противоречивых версий, уводя осведомлённость горожан подальше от реальных теорий. Что бы там ни говорили, итог ровно один. Что-то пошло не так. Что-то вырвалось из тех секретных подземелий и практически в одночасье решило нашу судьбу… Был ли это неудачный эксперимент, или диверсия, или халатность персонала — я лично не знаю. Причину того, что там на самом деле случилось, никто уже, наверное, тебе никогда не назовёт.

Я вздохнул.

— Да, пока не забыл, — старик неожиданно вспомнил о чём-то. — Не приносите мне больше еду. Не нужно. И своей стр… Я хотел сказать, 'Райли'. В общем, ей тоже скажи, чтобы не приносила.

— Это почему?

— Я же всё равно ничего не ем. Зачем добру пропадать?

— Как это, не едите? Вообще не едите?

— Ага.

— Но зачем тогда… — и я осёкся, мгновенно всё поняв.

Никаноров смущённо улыбался и пожимал плечами.

— Ладно. Как скажете, — кивнул я. — Но чем же Вы тогда питаетесь?

— А ничем. У меня же нет тела. Нечего питать. У меня вон, — он указал на идола. — Вроде как батарейка. От неё и заряжаюсь.

— Понятно, — я опять кивнул. — И всё же, как Вы стали, ну-у… Таким. Чтобы вот так. Без тела.

— Как я докатился до жизни такой? Мне тяжело об этом говорить. Может, в другой раз? Пока у меня тот вечер стоит перед глазами… Как будто это было вчера. Настоящий кошмар наяву. Когда ты смотришь на свои руки. На вот эти вот самые руки. А они осыпаются. Как песочек. От пальцев — к запястьям, всё дальше, до локтей, — старик протянул ко мне трясущиеся руки, всхлипнув на вдохе. — И ты ничего не можешь с этим поделать. Ты…

Скользнув взглядом по окну, он вдруг изменившись в лице и прокричал:

— Писатель! Сумерки!

— А?! — вздрогнул я.

— Вот я — старый дуралей! Заболтал тебя, и всё проморгал! — Аверьян Васильевич принялся выталкивать меня из комнаты. — Уходи скорее. Прости меня, дурня безмозглого. Беги домой!

Выскочив из подъезда, я тут же понял его озабоченность. На улице было почти темно. Остатки закатного зарева лишь слегка подкрашивали западную часть небосклона, а над головой уже вовсю мерцал звёздный атлас. Ещё немного, и мрак окутает город полностью. Ориентируясь по светлеющей впереди крыше нашего дома, я припустил туда со всех ног. Вокруг не было ни души, но какой-то неведомый ужас, источаясь из черноты пустых окон окрестных домов, догонял меня, впиваясь под рёбра, точно пришпоривая. Я не знал чего боюсь и от чего убегаю, но ощущал угрозу, близкую как никогда. Словно что-то просыпалось под землёй. И мои гулкие шаги, с каждым новым ударом, пробуждали его ещё сильнее. Быстрее! Быстрее! Поднажми! Вот, наши ворота. Подбегая, заранее потянулся к дверной ручке, но тут дверь сама открывается и я, не сбавляя скорости, влетаю во двор. Райли, открывшая дверь, со стуком запирает засов у меня за спиной, и спешит следом. Только оказавшись в прихожей я наконец-то смог отдышаться.

— Я уж думала, ты ночевать там останешься, — стараясь не выдавать пережитого волнения, произнесла хозяйка, поднимаясь на второй этаж.

— Из-звини, — я последовал за ней, постепенно унимая отдышку. — С-совсем забыл о времени.

— Проголодался?

— Немного.

— Идём ужинать.

В тот вечер, за ужином, мы немного побеседовали.

— То есть, как это, больше не носить еду? — с подозрением взглянула на меня Райли. — Он что, объявил голодовку?

— Нет. Оказывается, еда ему вообще не нужна, представляешь?

— Тогда какого хрена он заставлял нас её приносить? Какого хрена он семнадцатого заставлял это делать? Для чего?

— Сперва я тоже этого не понял. А потом вдруг догадался. Дело-то совсем не в еде. Дело в одиночестве. Понимаешь?

— Не понимаю.

— Потому что ты — изгнанница. И одиночество воспринимается тобой иначе.

— Как бы не воспринималось. Зачем продукты впустую переводить? Какой в этом смысл?

— Смысл? А смысл в том, что к тебе приходят. За тобой ухаживают. О тебе помнят. Хотя бы так. Хотя бы по принуждению. Но тебя не оставляют. Всё что нужно было этому старику — обычный, человеческий разговор. Простое понимание. Спустя столько лет, после всех тягот и пережитых страданий, его наконец-то кто-то выслушал. И он наконец-то смог обрести душевный покой. Отныне он будет охранять нас бесплатно.

— Это точно? — Райли проглотила кусок.

— Более чем. И ещё, знаешь, что мне удалось выяснить? Что старик Никаноров, оказывается, знал твою 'старую хозяйку'.

— Н-да? — наморщив лоб, подруга с полминуты вспоминала чужое прошлое. — Не. Не сохранилось в памяти. Наверное, стёрла вместе с ненужными воспоминаниями.

— Я хотел ему сказать, что ты и есть та самая Лена Новожилова, ну, то есть, ты теперь вместо неё… Но не стал.

— Правильно и сделал. Потому что я — это не она. У меня её тело. Но не разум, — повысив тон, Райли ткнула указательным пальцем себе в висок. — И давай больше не будем о ней, хорошо?!

— Хорошо, — виновато потупился я.

— Прости, что вспылила, — быстро остыла она. — Хочу, чтобы ты понял меня правильно. 'Старая хозяйка' умерла. А я живу в её мёртвом теле. Представь, каково мне, каждый раз это осознавать?

— Я понимаю тебя. И это ты меня прости. Закроем эту тему навсегда.

— Угу, — Райли вновь вернулась к еде.

Мне жутко хотелось поскорее вернуться к разговору со стариком Никаноровым, заинтриговавшим меня своими последними откровениями. Возможно, истинных причин случившегося на комбинате 'Надир' он действительно не знал. Но то, что произошло конкретно с ним, он должен был мне поведать. Изнывая от нетерпения, планировал нагрянуть к нему прямо с утра, но сразу после пробуждения начались обыденные хлопоты, с которыми опять пришлось прокружиться почти до вечера. Сначала сходили за водой, потом потренировали рукопашку, пообедали, и, в итоге, устроили вылазку на аномальный участок. Время пролетело незаметно.

Когда пришёл к старику, тот меня уже не ждал. Думал, что я больше не буду его навещать, после того, как отпала нужда в обязательных подношениях. С его стороны это была своего рода проверка на мою бескорыстность. И то, что я её благополучно прошёл, несказанно обрадовало деда. После этого он стал со мной более откровенен, и наконец-то поделился своими самыми сокровенными воспоминаниями.

— В погребе я был, — наморщив лоб, начал он своё тяжёлое повествование. — Продать его собирался. Ну и разбирал там всё. Хлам лишний выбрасывал. Банки-склянки. Старьё разное. Полки все прогнили. Где чё подколотить, где подладить. Ну чтобы не стыдно было новым хозяевам передать. А то подумают, что я неряха какой… Пока моя супруга была жива, мы этим погребом активно пользовались. Картошку хранили, соленья крутили, варенья варили. А как её не стало, так и я перестал туда ходить совсем. Мне там ничего не нужно было… И вот, ковыряюсь я, значится, в погребе. Тут что-то лампочки начали мигать. То погаснут, то включатся. Что за ерунда такая? Только я отыскал огрызок свечки, достал спички, как вдруг сверху что-то такое — дум-дум-дум! И пыль с потолка посыпалась. 'Кто же это', — думаю. — 'Долбит там наверху?' Прислушался. Постоял. Вроде тихо. В погребе же обычно тишина. Не поймёшь, что там на улице творится. Стою, размышляю, уши навострил. И почудилось мне, что по стенам что-то шуршит. Будто бы по ним тараканы бегут толпой. А никаких тараканов нет. Просто шорох. Вот так, из одного конца коридора — в другой прошуршало… Когда ко мне этот звук приблизился, лампочка опять мерцать начала. Я хотел её подкрутить. Кэ-эк меня током дёрнет! Аж в голове зашумело. А лампочка ярче загорелась. 'Тараканы' эти, мимо меня, дальше прошуршали — в самый конец коридора. И там затихли. Так я и не понял, что это шуршало. Опёрся на полку, голова шумит, руки трясутся. Ругаю себя за то, что как маленький полез включённую лампочку теребить. Думал, что это электричеством меня так замкнуло. Отдышался, дрожь немного унял, ну и немного успокоился. Продолжил потихонечку с полкой возиться. Слышу только, время от времени, наверху, тихо-тихо, вродь как голоса доносятся. Внимания не обратил. Копаюсь себе дальше. Начал пересохшую картошку из ямы выгребать. Коробки развалившиеся вытащил, со старыми игрушками. Не помню, сколько ещё проковырялся. Может час, может больше. И вдруг опять кто-то по потолку — дум-дум-дум-дум! И опять лампочка замерцала. Да что же за леший? Приготовил опять свечку, на всякий случай, чтобы под рукой была, если что. Вдруг свет вырубят, что я в темноте-то буду делать? Чай не крот. Спички в карман засунул. Подождал. Нет, опять свет горит как положено. Только решил, значит, мешок с гнилой картошкой в коридор вытащить, слышу — дверь грохнула. И кто-то бодренько так спускается по лестнице в погреб. Обычно, если человек за припасами идёт, он не торопится. А этот почему-то вприпрыжку скачет. Мне такое дело подозрительным показалось. Что думаю, там за лося ко мне принесло? Высунулся в коридор, посмотреть на этого бегуна. Глядь, а это электрик наш. Ага, — скумекал себе. — Значит пришёл смотреть, почему напряжение скачет. Но почему бегом-то? И вид какой-то бешеный, ненормальный. А ещё с него пыль сыплется, будто бы он только что в ней извалялся. Чую, что-то не так с ним. Поприветствовал издали. 'Здоров, Илюха', — говорю, — 'Чё там со светом у нас? Мигает чегой-то'. Он, как меня услышал, остановился на полпути, привалился к стенке плечом, и не своим голосом у меня спрашивает, — 'Василич, ты?!' — 'Я. Не узнал, что ли?'. — 'Помоги!' Тут мне страшно стало. 'Да что такое? Что с тобой?' А он давай кашлять. Кашляет, не может остановиться, а изо рта пыль вылетает. Я к нему подскочил, хватаю за плечо, а оно сминается под пальцами, с таким, хрустом, будто бы вместо него крахмала насыпали. И рука высыпается из рукава. На моих глазах человек начал рассыпаться. Он уже не кашлял, а как-то хыкал и дёргался. Сначала у него челюсть выпала, и на полу разлетелась в прах. А из дырки, которая на её месте осталась, пыль посыпалась густо-густо. Потом нога у него подломилась, и то, что осталось от Ильи, начало падать. Прямо вот так, по стене. В этот самый момент свет в погребе погас окончательно.

— Представляю, в каком Вы были шоке, — воспользовавшись небольшой паузой, попытался посочувствовать я.

— Не представляешь, Писатель. Не представляешь… Ну, с начала-то я просто в это всё не поверил. Стою, хлопаю в темноте глазами, как дурак. Думаю, 'что это было?' Вроде бы не пил. Да я вообще не пью. Тогда что со мной? С ума сошёл на старости лет? Такое же ни в одном горячечном бреду не привидится. Вот тут-то меня и осеняет. Мама дорогая! Да ведь это то самое, чего мы боялись. Началось. Вспомнил, как по городу пожарные машины ехали, когда я в погреб шёл. И ведь не придал особого значения. Весь в своих мыслях был. А тут сразу стало понятно, что те машины не на простой пожар мчались. Как понял это — у меня совсем сердце перехватило. Вроде годков-то уже немало, а пожить-то ещё хочется. Кинулся обратно, в свой закуток. Не видно ни хрена. Про спички-то сразу позабыл. Ощупью, ощупью, отыскал свою дверь. Руку расцарапал сильно. Но не почувствовал этого даже. Налетел спиной на полку. Банки посыпались, зазвенели. Я дверь пытаюсь закрыть впотьмах, а она не закрывается. Что-то мешает. Я ногой пощупал — там мешок. Пинал его пинал. В конце концов выпихнул в коридор и дверь закрыл. А засова-то нет. Она же снаружи запирается. И ручки изнутри никакой, естественно, тоже не имеется. Не за что ухватиться. Кое-как, значит, пальцами вцепился в деревяшку, на себя её тяну, словно кто-то снаружи попытается ко мне вломиться. Не знаю, сколько так простоял. Потом горячка схлынула, голова начала работать. Думаю, 'за каким шутом я дверь-то держу? Уж если какая дрянь в воздухе есть, то она сквозь щели спокойно просочится, что держи дверь, что не держи'. Решил свет зажечь. Руки трясутся. Три спички сломал, пока чиркал. Зажёг свечку. Почувствовал себя лучше, когда темнота перестала давить. Стою, соображаю, что делать? Нигде не болит, не колет. Самочувствие, вроде бы, нормальное. Значит, думаю, не надышался. Но это полбеды. Дальше-то что? Сколько ещё в погребе сидеть? Что там на улице? Был бы хотя бы противогаз у меня. То есть, он у меня, конечно же, был, только дома, на антресоли, а не в погребе. 'Ну что ж', -думаю. — 'Задержу дыхание, и рвану домой. Авось не успею сильно надышаться'. А что ещё остаётся-то? Но бежать решил не сразу, конечно. Понимаю же, что если наверху что-то бомбануло, то надо подождать, когда уляжется. Хотя и не знал, что там могло бомбануть. Сижу в уголке. Жарко. Не пойму, то ли это меня от волнения в жар кинуло, то ли уже заразился чем-то. Что только не пережил, пока сидел. А сидел долго, потому как свечка больше чем наполовину сгорела. И вот тут-то у меня засаднила рука. Я её цоп — а там кровь. Ведь сколько сидел, и не чувствовал боли. Рукав весь набух. Закатал его до локтя. Смотрю, хорошо рассадил. Царапина неглубокая, но длинная. Пощупал — не больно. Неприятно немного, ну как мозоль зацепляешь, но боли, как таковой, нет. Когда попытался обтереть кровь, почуял, что рука немеет. Что за странности? Вижу-то плохо. Свечку взял, поднёс поближе. Нечаянно капнул воском на руку, а он на ней запекается и не жжётся. Я ничего не чувствую…

Рассказчик умолк. Я тоже молчал, с нетерпением ожидая продолжения этой захватывающей и страшной истории.

— Темнеет на дворе…

— А? — сначала мне показалось, что он продолжил свою исповедь, но последняя фраза к ней не относилась.

— Бе. Опять домой вприскочку побежишь? — старик поднялся с кресла, и указал мне на окно.

— Вот, чёрт. На самом интересном месте! Ну почему время так быстро летит?

— Да ты не переживай. Я же никуда не денусь. Завтра буду тут же.

— Вы мне расскажете, что произошло с Вами потом?

— Расскажу-расскажу. Ты давай, дружок, пошевеливайся. Пойми, я тебя выгонять не хочу. Но на ночь тебе здесь оставаться нельзя. Не спрашивай, почему. Я не смогу объяснить.

— Да я знаю. Точнее, догадываюсь. Местная темнота кого угодно с ума сведёт, — соглашался я, двигаясь на выход.

— Это в лучшем случае, — провожал меня старик. — Ведь мы имеем дело не с обычной темнотой.

— А с чем? — обернулся я.

Провожатый пожал плечами, — Кто бы знал. Иликтинская темнота живая. Она нестабильна. Постоянно пульсирует. Затягивает внутрь себя, как чёрная дыра. Я-то заякорился. А вот тебя ничто не удерживает в этой реальности. Будь осторожен с темнотой.

— Благодарю за предупреждение.

— Да, кстати, мыши вчера ночью пытались наведаться. Я их шуганул. Вроде убежали, но кто их знает? Наглые они здесь. Очень наглые.

— Спасибо, Аверьян Васильевич. Спасибо Вам за всё.

— На здоровье. Иди-иди, сердешный, не буди лихо пока оно тихо, — Никаноров не грубо вытолкнул меня за порог.

Сумерки успели окутать город мрачной вуалью, но в этот вечер бежать сломя голову мне не пришлось, и я вернулся домой как раз перед наступлением темноты.

— Райли? — уже отходя ко сну, окликнул я свою подругу, высунув нос из одеяльного 'кокона'.

Светящиеся стены уже почти потухли, но в фосфорном отблеске их умирающего свечения мне удалось различить, как сидящая в своём кресле изгнанница приоткрыла один глаз.

— Чего?

— А почему темнота опасна? Почему вы её боитесь? Почему не ходите ночью?

— Писатель, спи. Завтра с утра у нас дел полно, валяться до обеда я тебе не дам.

— Райли, ну тебе что, трудно ответить, что ли? Расскажи, что там, в этой темноте?

— Не знаю я.

— Обманщица.

— Правда, не знаю. Ночью нормальный изгнанник должен прятаться. До наступления сумерек все ищут себе укромное местечко, в котором сидят до рассвета.

— А если не найдут?

— Тогда утром найдут их. Точнее, то, что от них осталось.

— И что, прямо без вариантов?

— Какие тут могут быть варианты? Не убьют звери, так убьёт тьма.

— Ты говоришь о тьме, как о живом существе.

— Может быть, она и есть живое существо. Никто этого не знает.

— А почему тогда звери её не боятся? Экрофлониксы, например. Они любят шастать по ночам.

— Потому что они с ней — единое целое. Это мы с тобой здесь чужие. Мы пришли из других миров. А они были здесь всегда. Они — порождения тьмы, в прямом смысле этого слова.

— Вчера, когда я припозднился, я почувствовал её. Темноту. Она была совсем не похожа на ту темноту, которую я видел раньше. Даже когда убегал из Смородинки, темнота была совершенно другой. Возможно, дело не в самой темноте, а в том, что за ней скрывается, маскируется под неё? Как считаешь?

— Наверное, — Райли поджала ноги. — Не знаю.

— Ведь у нас в доме тоже темно, но эта темнота не опасна. Опасна лишь та, что на улице, верно? Почему же она не может проникнуть в наш дом?

— По той же причине, что и звери. Не может и всё. Успокойся, Писатель, здесь тебе никакая тьма не страшна. Спи.

Я полежал ещё немного, но сон не шёл.

— Райли.

— Ну чего-о?

— А почему Тинка темноты не боится?

— С чего ты взял?

— Просто она в темноте ориентируется лучше, чем на свету.

— Твоя Тинка привыкла к подземной темноте, но ночью на улицу она носа не высунет, будь уверен.

— Тогда почему она всю ночь просидела у открытого окна, когда стреляла по экрофлониксам?

— Ну, просидела, и что?

— Ты же всегда закрываешь окна на ночь. Я и подумал, может быть специально, от темноты, чтобы оттуда вдруг не залетело чего. А Тинка…

— Писа-атель! У нас есть псионический ретранслятор, у нас есть элгер, у нас ай-талука завались. Нам с тобой всё нипочём. К тому же не стоит недооценивать феноменальное Тинкино чутьё, в котором ей нет равных. Ну, по крайней мере, из тех изгнанников, что мне доводилось встречать, она — самая чуткая. А ещё Тинка не любит попусту рисковать и не склонна к безрассудным поступкам, в отличие от меня. Поэтому я позволила ей поохотиться на экрофлониксов ночью. Она не стала бы этого делать, если бы не была уверена в своей полной безопасности. Расслабься и усни уже наконец!

— И всё-таки интересно, что там, в темноте? — я зевнул.

— Ты ведь не собираешься пойти на улицу, чтобы выяснить это?

— Не собираюсь.

— Значит свой разум ты ещё не потерял… — Райли вздохнула, и отвернула лицо к окну. — Я была там всего один раз.

— Где? В темноте?

— Угу. Во время экспансии. В первую ночь своей новой жизни. Это было похоже на… Трудно подобрать ассоциацию. Хм-м… Среди воспоминаний 'старой хозяйки' я находила отрывки документальных фильмов о природе вашего мира. Там мне запомнились маленькие черепахи, которые сразу же после рождения на берегу, должны быстро доползти до воды. Вот это было очень похоже на нас. Не успев как следует научиться управлять своим новым телом, ты уже должен ползти куда-то изо всех сил, ища убежище. Хотя бы какую-то щель, куда можно заползти, свернуться в комок и замереть… Я успела, а кто-то не успел. Не хочу больше там оказаться.

— И не окажешься. Скоро ты станешь акиланткой. Апологет Райли. По-моему, звучит. Ну если, конечно, ты себе имя не поменяешь.

— Вот ещё. Ничего я не буду менять. Я привыкла к этому имени.

— Я тоже.

Мы ещё немного помолчали в потёмках.

— А чем страшен туман? — уже почти провалившись в сон, спросил я.

— Тот, кто в него попадает — обратно не возвращается. Путь через туман — это путь в один конец. По крайней мере, для изгнанников. Звери его не боятся.

— А что если мне попробовать? Попробовать пройти через него. Мне кажется, что я уже к этому готов. Что я смогу.

— Не глупи, Писатель. Нельзя же лезть в этот омут с головой, полагаясь на какие-то сны и видения. 'Дыхание эндлкрона' может тебя убить.

— Но ведь не убило же. Пройдя через этот туман, я попал сюда. Возможно, вход там же где и выход. Нужно попробовать. Нужно по…

Не договорив, я отключился.

— Вы себя хорошо чувствуете? — спросил я у старика Аверьяна.

Тот действительно выглядел не ахти. Я ещё вчера начал замечать, что с момента нашего возвращения из больничного городка, Никаноров стал ощутимо сдавать. Осунулся, сгорбился, начал часто кашлять, а под глазами у него образовались большие тёмные мешки.

— А что, так хреново выгляжу? — криво улыбнулся он. — Это всё расстояние. Чем дальше от моего района — тем мне тяжелее. Я знал, что так будет.

— Так может быть стоит вернуть Вас обратно? Не подумайте, что я хочу от Вас избавиться. Просто беспокоюсь о Вашем состоянии.

— Писатель… Так хорошо, как здесь, мне ещё никогда не было. Даже до проклятой катастрофы. Расстояние потихоньку убивает меня, но я счастлив. Ведь теперь у меня появились друзья. А по мне, так лучше сдохнуть рядом с друзьями, нежели жить дальше в вечном одиночестве.

— Не пугайте меня. Что это Вы умирать собрались? А как же мы? Ведь экрофлониксы вернутся. Без Вас нам с ними не справиться.

— Хе-хе, да ты не переживай. Я же не собираюсь завтра на тот свет отправляться. Поживу ещё немного, покашляю. Пойми, ты — продляешь мне жизнь. Каждая наша беседа дарит мне дополнительный день жизни. Со мной давно никто так не беседовал, как ты. Для меня это радость. И пока я жив — я вас в обиду не дам, ни мышам, ни каким-то другим тварям. Кстати, шарился тут сегодня утром один. Хотел его шугануть, но не стал. А может быть стоило?

— Кто? — насторожился я.

— А я почём знаю? Шёл от ДК, в сторону спуска. Меня почуял и шмыгнул через дворы.

— Тинка поди.

— Не-е… Тинка — это малышка, которая? Эту я знаю. Не трогаю её. И она меня перестала бояться. Нет, не она приходила. Кто-то крупный. Крупнее Райли. Я бы его прогнал, но вспомнил, что как-то раз видел вас вместе. Ну, думаю, значит, друг.

— А-а, так это Флинт! — догадался я. — Сосед наш, с Планетария. У нас с ним договор. Разрешаем ему за водой к роднику ходить. Но только по Пушкинской. Если заметите, что он сунулся дальше — смело шугайте.

— Лады. Буду знать… Эх, угостил бы тебя чаем. Жаль, не могу.

— А в чём проблема? Вы же мастер иллюзий.

— Да ну эти иллюзии к шутам. Всё это ненастоящее, фальшивое. Зачем обманывать тебя и себя самого? Не хочу я этого.

— И не надо, — я вынул из кармана небольшой кусок энергомяса. — Сегодня я пришёл с закуской. Так что с голоду не пропаду.

— Запасливый. Молодец, — старик шутливо погрозил мне пальцем. — Как твоя рука?

— Нормалёк. Вчера вечером разбинтовали. Опухоли, видите, почти не осталось. Но палец гнётся ещё плоховато. Я стараюсь больше тренироваться с ножом, чтобы его поскорее разработать.

— Чересчур шибко стараешься.

— С чего Вы взяли?

— Да нервный ты какой-то стал. Энергия из тебя так и прёт в разные стороны.

— Заметили? — отвернув лицо, я кивнул. — Да, есть немного. Но это не из-за тренировок.

— Из-за чего же?

— Из-за монстра одного. Прилип он ко мне, и всюду преследует. Задолбал.

— Странно. Я никого не чувствую. Что за монстр-невидимка?

— Симбионт. Получеловек. Но не как Райли, Тинка, или Флинт. Этот паразит замещает своими тканями ткани хозяина, копирует их. При этом, видимо, не имеет собственного разума. Только рефлексы и инстинкты. Потому Вы его и не чувствуете.

— Постой-ка, кажется, я начинаю понимать, о чём ты. Ещё вчера я начал замечать импульсы, откуда-то со стороны вашего дома. Резкие, короткие такие. Очень похожие на болевые. Я принял их за агонию вашей добычи.

— Всё правильно. Человек, носящий паразита, пребывает в состоянии перманентной агонии. Возможно, его разум тоже давно уже мёртв. Остались только ощущения. Мерзко всё это, — меня передёрнуло. — И ведь никак не избавиться от этой напасти. Куда не сунешься — везде меня караулит. Сегодня я не выдержал и сорвался. Видели бы Вы, как я его искромсал. А то, что осталось — разобрал 'на запчасти'. Любой мясник позавидует. Раскидал куски по округе. Так что, кажется, с ним теперь покончено. Не может же он собраться воедино?

— Наверное было неприятно? — задумчиво поморгал Никаноров.

— Не то слово.

— Ну ведь ты же справился. Всё позади. Успокойся, и забудь об этом происшествии.

— Я бы рад забыть. Но меня это сильно гложет. Сегодня днём я перестал себя узнавать. Я был другим. Был убийцей, садистом. Когда кровавая пелена спала с глаз, я остановился перед вопросом — 'Как же так получилось?' Такого со мной никогда ещё не было. Я рубил и резал живую плоть с наслаждением и злобой. Ненависть захлестнула меня без остатка. Даже сейчас мне кажется, что я весь покрыт кровью. Ну, или тем, что её заменяет. Меня тошнит. А главное, я начал бояться сам себя.

— Напрасно. Ты вышел за рамки, на время потерял контроль над собой. Но не лишился разума. Если, оглядываясь назад, тебе неприятно думать о том, что ты сделал, значит человек, живущий в тебе, преобладает над зверем. И полученный урок должен пойти тебе на пользу. Ведь сейчас ты точно знаешь, где она — твоя грань, верно?

Я кивнул.

— Не бери в голову. Ты очень хороший человек. А то, что сорвался — с кем не бывает? Зато этот монстр больше не будет тебя преследовать.

— Надеюсь. Если верить Райли, он способен возрождаться буквально из ничего.

— Сомневаюсь, что теперь у него это получится. Насладись победой и живи дальше.

— Да какое уж тут наслаждение? Одно отвращение. И к нему и к себе. Если сегодня, выходя от Вас, я снова увижу эту тварь целой и невредимой, то наверное умом двинусь.

— Не думай про неё. Не думай. Чего о ней думать-то? Как будто у тебя других забот нет?

— В этом Вы правы. Забот как раз хватает. И главная забота — выбраться из этого города. Попасть сюда было проще. Гораздо проще. Теперь я как рыба в садке. Заплыл легко, а назад уже не пускают. Чёртовы сумеречники. Понавтыкали свои автоматические пушки по всему периметру — носа не высунешь.

— Неужто ни одной лазейки не найти?

Я пожал плечами.

— А договориться с охраной никак нельзя?

— Беда в том, что сумеречники сначала стреляют, а потом разговаривают. Они вообще ребята со странностями. Чтобы к ним подобраться, мне остаётся только один путь — в центр Иликтинска. Говорят, что там есть пункт связи с Периметром. Если я его найду, то сумею заявить о себе и попросить сумеречников выпустить меня.

— Почему ты называешь их 'сумеречниками'?

— Здесь их все так называют. 'Сумеречниками', или 'опричниками'. Это какое-то секретное подразделение, охраняющее город. С мозгами у них полная беда. Не пойму, то ли они психопаты, то ли инопланетяне. Но выбора особого нет. Чтобы вернуться домой, мне придётся искать с ними общий язык.

— Вряд ли им нужно тебя убивать, — попытался успокоить меня старик. — Скорее всего, они просто не знают, что ты выжил, и думают, что людей в городе не осталось. Лишь чудовища и мутанты.

— Я тоже на это надеюсь. Спасибо за понимание.

— Ну а чего же ты ждёшь? Почему не идёшь в центр? Не ищешь передатчик?

— Это очень опасно. Мы делали пару вылазок в сторону центра, и при этом едва уцелели. А в центре, по слухам, ещё опаснее. Неподготовленному там делать нечего.

— Поэтому ты тренируешься? Чтобы подготовиться к серьёзному походу?

— Да. Вот только мне кажется, что этого мало. Нужно кое-что ещё.

— Что?

— Пройти через туман.

— Через туман? Пройти? Но зачем?

— Откуда же мне знать? Меня преследуют видения. Я вижу странные, невероятно чёткие сны. И в каждом из них есть нечто, убеждающее меня это сделать.

— Так может тебе стоит попробовать? Чем чёрт не шутит?

— Может и стоит. Но мне страшно до коликов, как представлю, что меня там может ждать.

— А что там может ждать? Туман, он и в Африке туман…

— В Африке-то, может быть, так оно и есть, но не в Иликтинске. Здесь туман особый. Изгнанники боятся его ничуть не меньше темноты. Райли строго-настрого запрещает мне в него лезть. И как тут быть? С одной стороны я понимаю, что это действительно смертельно опасно, но с другой, что-то мне подсказывает, что без этого испытания мне до центра будет не добраться. Как поступить, Аверьян Васильевич? Посоветуйте.

Никаноров глубоко воздохнул.

— Что тут можно посоветовать? Есть вещи, которые необходимо решать самостоятельно. Нельзя давать советы, если сам не знаешь, что ты советуешь. Я бы рад помочь твоей проблеме, но, к сожалению, ничем тут помочь не могу. Прислушайся к своему разуму и сердцу. Взвесь всё здраво и без суеты. Подумай как следует. Я не хочу, чтобы ты пропал в этом тумане. Вижу, что Райли этого тоже не хочет, если не пускает тебя туда. Но это всё потому, что ты нам дорог. Однако, несмотря на наши волнения, своё решение должен принять ты сам.

— Не знаю, смогу ли я понять, что говорят мне разум и сердце. Я уже столько раз ошибался, столько раз подставлял Райли и подставлялся сам, что перестал верить своему здравому смыслу. Я — заносчивый трус.

— Ох, Писатель, — старик по-отечески посмотрел на меня, выдержав паузу. — А кто не трус, скажи мне? Думаешь, я такой отважный смельчак?

— А разве нет?

— До той катастрофы я действительно считал, что ничего не боюсь. Ведь во мне течёт кровь охотников-юкагиров. Да и отец мой тоже никогда ничего не боялся. На медведя ходил несколько раз. Кабан-секач его однажды сильно порвал, а ему хоть бы что. Заштопался, отлежался, и опять за своё. Потому и я уродился бесстрашным. Не боялся ни зверя, ни человека. Всем мог отпор дать. Ни словом — так силой. У меня не забалуешь. Видел бы ты, как меня студенты слушались. Как шёлковые у меня ходили. Знали, что я суров, но справедлив… Вот… А что касается тумана. Я тебя понимаю, Писатель. Побывал я в подобном тумане, густом, как простокваша. Когда из погреба вылез. Как раз на улице такой туман стоял. Вязкий, липучий. Дышишь, словно пьёшь. Как рыба, через жабры. И не видно ничего, на расстоянии вытянутой руки. Казалось, что в чистилище попал. Страшно. И тоска безумная внутри.

— Вчера Вы так и не дорассказали, как вышли из убежища.

— А на чём я остановился? Ах, да… На том, что чувствовать перестал. Воск капает, а мне всё равно. Потрогал рану — не болит. И, вроде как, засыпана чем-то. Руку переворачиваю — а с неё посыпалось. Представляешь? Из раны, вместо крови, какой-то песок. Я электрика-то вспомнил сразу, и думаю, — 'всё, приехал'. Ну что ж. Хорошо хоть без мучений. Ничего не болит. Просто рассыпаюсь. Пальцы перестали двигаться. Хотел подняться (я на корточках сидел) — куда там? Коленки всё. Гипсовые. Как у скульптуры. На руки смотрю, они трескаются. Пальцы посыпались. Я машинально — цоп-цоп! А у меня рука от локтя переломилась, и в рукав высыпалась. Следом, тут же вторая, как у манекена, выскочила из рукава, и вдребезги. Подскочил я от страха, ноги подо мной хрустнули, и опрокинулся. Только помню, как пыльца в воздух взвилась, и на пламени свечки затрещала, захлопала, почти как бенгальский огонь. Всё. Отключился. Думал, смерть. Не знаю сколько лежал. Слышу вдруг — зовёт меня кто-то. Открываю глаза — темно. Свеча успела погаснуть. И непонятно, то ли я уже на том свете, то ли ещё на этом. 'Васили-ич!' — точно, меня зовут. Голос вроде как Илюхи. Электрика нашего. Я в полной растерянности. Что делать? Тела не чувствую, но оно вроде бы есть. Принюхался. Пахнет знакомой гнильцой и сыростью. Значит я всё ещё в погребе. А тут опять 'Василич!' Ну, думаю, надо откликнуться. 'Здесь я, Илья Петрович!' — отвечаю. — 'Что случилось то?!' — 'Ничего не пойму! Василич, что со мной?!' Можно подумать, я знаю, что с ним. Я с собой-то не могу разобраться, что произошло. Ну раз живой, значит надо вставать. Руку поднял, и она так р-раз! Свободно пошла. Словно воздухом надутая. Ощущения странные. Руки, вроде как, нет, но она движется. Такое покалывание чувствуется, и там, где рука соприкасается с чем-то, оно усиливается. В общем, я встал, начал дверь ощупывать. Попытался её толкнуть, а она не поддаётся. Давлю её изнутри со всей силы. Чем сильнее давлю, тем сильнее руки колет. Как при онемении почти. А дверь ни в какую. Илья мне с противоположной стороны бубнит — 'Василич, ты здесь, что ли?' 'Да здесь, ёлки-палки, здесь. Дверь, заразу, заклинило'. Возились мы с ним возились. Он с той стороны пытается открыть, я с этой. А она стоит словно каменная стена. Наверное, мы бы так ещё долго провозились, если бы я не попробовал пальцы в щель просунуть. Сначала мне показалось, что моя рука раздвинула промежуток между дверью и косяком, но когда на створку навалился, она как стояла, так и стоит. Тогда понял, что это я в щель просачиваюсь. Как этот… Как его? Осьминог. Руку по плечо просунул. Не застрял. Начал ногу просовывать. Так весь целиком в коридор и вылез. Там тоже темно, хоть глаз выколи. Только свечение желтоватое маячит. Сначала блеклое было, потом стало ярче. Когда оно со мной заговорило, я понял, что это Илья. Так мы стали призраками.

— Ничего себе. И как вы это пережили?

— Как я пережил, ты сам видишь. А Илья Петрович, бедняга, спустя три месяца не выдержал. Видал синих? Он теперь один из них.

— Синие, зелёные и жёлтые. Вы — жёлтый. Сергей, с которым я познакомился в Призрачном районе, был зелёным, но тоже стал жёлтым. А синие нападали на Райли и Тинку.

— Эти цвета как-то связаны с частотами, на которых мы работаем. В зависимости от психического состояния, частота меняется, а вместе с нею и цвет. Те, кто не попали под прямой удар излучения, или что там было на улице во время катастрофы, стали жёлтыми — то есть 'сведущими'. По какой-то причине, их разум продолжил функционировать в прежнем режиме, хотя энергетическое ядро лишилось материальной оболочки. Они застряли между измерениями, и теперь видят происходящее изнутри — с изнаночной стороны. Таких 'желтков', как я, было немного. Тех, кто отсиделись в закрытых помещениях, в погребах, гаражах и так далее. Зелёных было больше всего. Мы их сначала не видели. Потом они проявились. Примерно через пару недель. Но все попытки с ними связаться были тщетными. Они просто нас не видели и не слышали. Изо дня в день, они циркулировали по одним и тем же маршрутам. Утром отправлялись по своим однообразным делам, а вечером возвращались домой. Зелёные как будто бы не знали, что с ними случилось, и продолжали жить своей обычной жизнью.

— Так оно и есть. Я был в их мире, похожем на вечный 'день сурка', и, по-моему, их это вполне устраивает.

— Мы тоже это поняли со временем. Многие им завидовали. Кто-то пытался докричаться до них. Рано или поздно сходили с ума. Превращались в синих. Нет ничего хуже этого. Пока у тебя есть разум, ты ещё чувствуешь себя человеком. А с потерей разума лишаешься вообще всего. Остаётся только набрасываться на всё, что движется, в слепой жажде урвать хотя бы каплю свежей энергии.

— Настоящий вампиризм.

— Так и есть. Синие — это рецессивная форма душ. Пока разум работает, энергия аккумулируется вокруг него, циркулирует, поддерживая жизнь. Душа, лишившаяся разума, постепенно исчезает. Растворяется в пространстве. Все эти синие обречены на медленное угасание. Самое печальное, что изначально все они были жёлтыми, то есть обычными, разумными людьми. Такими, как я. Мы держались все вместе, поддерживали друг друга. Верили, что нас спасут. С каждым днём эта вера становилась всё слабее, и люди начали впадать в отчаянье, завершающееся полным безумием. Тяжко пришлось… Когда мы с электриком Илюхой выбрались на поверхность, то подумали, что кроме нас вообще никого не осталось. Илья рассказал, что был в трансформаторной будке, когда всё началось. Он увидел, как люди во дворе рассыпаются в пыль, испугался, и побежал в первое попавшееся убежище. В погреб, где я возился. Мы не знали, что тогда случилось. Да я и сейчас не знаю. Как привидения, мы просто бродили среди тумана. Звали уцелевших. Никто не откликался. Туман начал рассеиваться, и мы увидели в небе огни. Казалось, что звёзды падают на землю. Вокруг нас. Очень близко. Пришлось опять спрятаться в погребе на какое-то время.

— Экспансия, — догадался я.

— Не знаю, что это было. Но такой звездопад повторялся несколько раз. А вслед за ним начали появляться странные живые существа. Полупрозрачные, маленькие и пугливые. Они убегали от нас, завидев издали. Никто не решался заходить в наш район.

— А вы пытались выйти из него?

— А то! Конечно, и не раз. Но тут нас ждала непредвиденная проблема. При приближении к границе района самочувствие заметно ухудшалось. После пересечения невидимого рубежа, дискомфорт превращался в боль. Силы быстро вытекали из нас, как из прохудившихся мешков. Было ясно и дураку, что дальше будет только смерть. В первый раз я ходил вместе с отрядом добровольцев. В него входили почти все из выживших-жёлтых. Двадцать три человека. Конечно, мы были не самые первые. До нас некоторые товарищи пытались покинуть район в одиночку. И они рассказали, из-за чего им пришлось вернуться. Не то чтобы мы им не поверили, но просто, ты же понимаешь принцип 'стада', когда нас много, и кажется, что уж вместе-то мы определённо сможем преодолеть любую преграду. Обсудили план, маршрут, собрались и выдвинулись в сторону больничного городка. Ну и что ты думаешь? Половина из нас повернула назад даже не дойдя до забора. Остальные начали поворачивать уже на территории больницы. Самые стойкие смогли дойти до противоположных ворот — на большее нас не хватило. Это был провал. Зато мы поняли, что вне нашего района не уцелел никто. Все люди в больничном городке тоже превратились в прах, но их души, в отличие от наших, погибли вместе с их телами. Неизвестно, кому повезло больше… Наш район сохранил нам жизнь, но, вместе с этим, стал для нас вечной тюрьмой. После нашего неудачного похода, небольшая группа отчаянных ребят, не желавших мириться с таким положением дел, ещё два раза пыталась вырваться на свободу. Они полагали, что для этого нужно лишь преодолеть какое-то расстояние. Во время второй вылазки они дошли до телецентра. Их было трое. Двое вернулись. Их лидер — Олег, бывший завхоз на промскладе, так и не вернулся. Те мужики, которые с ним ходили, сказали, что он ушёл дальше, в сторону ИТК. А сами они еле живые обратно приползли. Полтора дня восстанавливались. Такие дела.

— Как вы жили?

— Как жили, как жили. Хреново. Как Робинзоны Крузо. В полнейшей изоляции. Ничего не чувствуешь, словно искусственный. Ходишь, будто летаешь. Единственное ощущение, которое испытываешь — то самое электрическое покалывание. Предметов касаешься — слегка колет. Жёлтых касаешься — шибко лупит током. А зелёные насквозь пролетают, им хоть бы что. Такая вот жизнь. Как у привидения. Ничего не съешь, не выпьешь, не возьмёшь. С другой стороны, ни есть, ни пить уже и не требуется. Одежда тоже не нужна. Чего стыдиться, если ты выглядишь как прозрачный, светящийся силуэт? Живи себе да радуйся. Навроде растения. Но, ты сам понимаешь, что эта жизнь — она не для людей. К чему вообще жить, если видит око, да зуб неймёт? Это ж натуральная ангедония. Вот народ и начал с ума сходить. Был у нас оптимист один — Вовка Мозоль. Мозоль — это его фамилия. Вечно всех успокаивал. Говорил, что от нашей болезни есть лекарство. Вроде бы американцы уже вовсю такие опыты проводили на крысах, и отделяли у них душу от тела, взвешивали её, ну и всё такое. Дескать, японцы уже давно придумали биороботов, которые идентичны людям. И лишь одного у них нет — ума. И вот как раз-таки нас в этих роботов и вживят. Мы опять будем чувствовать, жить нормальной жизнью. Бред сивой кобылы, в общем, нёс. А мы ему верили. Просто хотели в это верить и всё, понимаешь? Цеплялись за это. Не знаю, верил ли он в это сам, но нас этим сильно поддерживал… А посинел Вовка одним из первых. Вот такая злая ирония.

— Я видел жёлтых в Призрачном районе. Совсем немного. Не больше двух. Это люди из вашей группы?

— Вряд ли. Из сведущих только я не стал синим. Те жёлтые, что ты видел, скорее всего, бывшие несведущие-зелёные, которые заподозрили что-то неладное в своём однообразном существовании.

— Понятно теперь, почему Сергей пожелтел, когда узнал правду.

— Мне жаль его. Теперь у него один путь — в синие.

— И это моя вина.

— Не вини себя. Когда-нибудь они все об этом узнают.

— А как же Вам удалось не превратиться в синего призрака?

— Странная история… К концу первого года нас осталось совсем мало. Я, да семейство Козиных. Молодцы они были, Козины эти. Держались друг за друга. Не знаю уж, что им больше помогло: сплочённость, или вера в Бога. А может быть и то и другое. Они искренне верили. Без фанатизма, но от души. Молились каждый день. Я поначалу их не понимал. Не привык потому что ждать божьей помощи. А потом взглянул на это под другим углом. Дело-то вовсе не в том, есть Бог, или его нет, а в том, как вера помогает человеку укрепиться в своём терпении. Тут-то я и припомнил дедовскую науку… Через несколько долгих месяцев, некоторые из нас уже превратились в синих. Другие — стояли на грани сумасшествия. Они метались, скандалили попусту, орали какую-то чушь. Их всё раздражало. Было понятно, что со дня на день, они тоже лишатся рассудка. И мы старались держаться от них подальше. Так, постепенно, от нашей маленькой общины откалывались куски, пока не остались только Козины и я. Казалось, что эта семья будет стоять до конца. Но и они не выдержали. Сначала безумию подвергся их старший сын, а потом, менее чем за неделю, всё семейство потеряло разум. Вот так-то, Писатель. Даже самый крепкий дом быстро рухнет, если потеряет часть своего фундамента. Я, в принципе, был готов к этому исходу. Но не ожидал, что всё случится так быстро. Ещё неделю назад мы были вместе, и вот я уже один. Тут мне совсем невмоготу стало. Куда деваться? Перебрался поближе к окраине. Всерьёз задумался о смысле своего дальнейшего бытия. Уже готов был покинуть район, чтобы прекратить свои мучения. Но всё ещё за что-то цеплялся. Удерживали наплаву знания, перешедшие от отца и деда, как выживать в Тайге, в полном одиночестве. Не знаю, сколько времени смог бы так прожить в трезвом рассудке. Только однажды, пасмурным днём, я вдруг увидел белого ворона. Сидит на окне и на меня смотрит. Попытался его прогнать — он не улетает. Было очень странно. Я целый год не видел ни одной птицы, а тут вдруг ворон. Да ещё белый. Ну, точнее, не совсем белый, а какой-то пепельно-седой. Сидел он, значит, сидел а потом каркнул, и перелетел на забор. Мне стало интересно, и я пошёл за ним. Пока шёл, он всё так и сидел, ждал меня. Когда я дошёл до забора, он опять вспорхнул, и на ветку дерева. Я опять за ним следом. И вдруг понимаю, что иду уже не по улице, а по заснеженной тундре. Иду не как призрак, а как человек. Чувствую тяжесть тела, чувствую снег под ногами, чувствую ветер, снежинки. Такая радость меня обуяла от этого. Было уже всё равно — умер я, или ещё жив. Главное, что я чувствую себя как прежде, материальным. Долго я шёл за вороном. Так его и не догнал. Остался посреди снегов. Постоял немного, подумал. Захотелось снег потрогать. Ощутить его руками, каждым пальцем. Сгрёб немного снега. Он холодный, мокрый, приятный. Дай, думаю, вылеплю что-нибудь. И начал лепить первое, что на ум пришло — птицу. Леплю, а сам радуюсь. Как ребёнок, который впервые снег увидел. Птичка лепится на загляденье. Клювик ей сделал, крылышки, хвостик. Как живая получилась. Подбросил в воздух — 'лети!' И она полетела! Представляешь, Писатель, она полетела!

— Это была иллюзия?

— В те минуты я думал, что повернулся. Но ничуть этому не расстроился. Такое безумие — просто счастье, по сравнению с последним годом моей ничтожной, бесплотной жизни. В этом безумии я вновь обрёл плоть. Я стал творцом. Мог лепить из снега всё, что хотел. Мог вдохнуть в это жизнь. Как Бог.

— Значит всё, что я видел, Вы вылепили из иллюзорного снега?

— Дело вовсе не в снеге. Скоро стало понятно, что в этом мире можно создавать любые вещи из ничего. Из пространства. Просто усилием воли. Чем больше я практиковался — тем лучше становились мои творения. Единственным, что я так и не смог воплотить, был человек. Как я не старался, у меня получались роботы, безответные куклы. И я понял, что создать человеческий разум мне не под силу.

— Всё равно, это потрясающе. Я имею в виду превращение иллюзий в реальность.

— Сначала, да — захватывает. Потом привыкаешь. По сути, ничего особенного в этом нет. Простое воплощение фантазии. Мир, в котором мы родились, это та же самая иллюзия, только придуманная кем-то за нас. А то, что придумываем мы, создаётся внутри наших собственных сознаний: в мыслях, мечтах, идеях. Ведь что такое 'изобретение'? Всего лишь попытка перенести своё творение из мира фантазии — в реальность. Когда простой человек берёт листок бумаги — он видит в нём только бумагу. И лишь писатель знает, что на самом деле это не бумага — а интересная история, которую можно показать остальным людям, которые её не видят, вообще о ней не догадываются.

— Гипотезы часто рознятся с истиной.

— Согласен. Но мы близки к истине как никогда. Я уже говорил, что знаком с физикой не понаслышке. Сопоставляя свои знания с увиденным здесь, за гранью реальности, мне удалось кое-что понять о том, как всё устроено.

— И что же Вы поняли?

— Мир — это слоёный пирог. Каждый слой — отдельное измерение. Те слои, что соприкасаются, пропитывают друг друга, создавая сплошную начинку. А мы видим лишь то, на что настроены. Мы думаем, что наш мир — это мир материи. На самом же деле, это мир сигналов. Мир волн. Высокочастотных импульсов. Если наши частоты резонируют, значит мы видим друг друга, слышим и понимаем. Если же волны не совпадают, то информация искажается, вплоть до полного невосприятия. Поэтому я неправильно вижу и понимаю Райли, а Райли — неправильно видит и понимает меня. Зелёные же — вообще меня не видят, потому что работают в ином, недоступном диапазоне. Вот потому-то, Писатель, я считаю тебя уникальным. Ты сумел настроиться на частоты всех нас: и желтых, и зелёных, и монст… Ну, этих.

— Изгнанников, — поправил я.

— Их самых, — кивнул старик. — Это поразительно. Ты можешь общаться со всеми нами. А мы друг с другом контакта найти не можем.

— Наверное, если человек не лишается своей материальной оболочки, то способен настроиться на любую волну. Как радиоприёмник.

— Тогда уж, как телевизор. Есть эфир, наполненный сигналами, и есть антенны, которые эти сигналы принимают. Наш мозг — это и есть наша антенна. А разум — это декодер, преобразовывающий полученный сигнал в удобоваримую форму. Структура реального мира безлика и бесцветна. Это контур. Чертёж. Основа, которую мы дорисовываем и разукрашиваем благодаря своему разуму. Именно разум говорит нам, что небо — голубое, ёжик — колючий, а лимонад — сладкий. Благодаря стандартной программе декодирования, мы все видим мир одинаково. Различаются лишь наши фантазии, потому что они выходят за пределы чётко очерченной реальности. По всей видимости, в результате катастрофы, нас вытолкнуло в соседнее измерение, пригодное для жизни разума, но не тела. Наши освободившиеся энергетические оболочки продолжили работать в штатном режиме, воспринимая мир как и прежде, и отказываясь верить в то, что мы больше не люди. И нас уже никто не услышит и не поймёт…

— А как же Ыт? Он Вас понимал.

— Это было ограниченное понимание. Я даже считал его животным. Высокоразвитым, но всё же животным. Как собака, лошадь, или дельфин. Поэтому и прозвал 'Псом'. Мне до сих пор стыдно за это.

— Как Вы с ним познакомились?

— Он забежал в наш район, спасаясь от каких-то преследователей. Я хотел его прогнать, но передумал, решив, что компания живого существа мне не помешает. Со мной уже был белый ворон. Но тот был лишь иллюзией, в то время как Пёс — существо вполне реальное. Возвращаясь из иллюзорного мира в реальный, я уже был не один. Знаешь, как это меня подбадривало? А вот Псу было со мной не так хорошо. Он прибился ко мне, спасаясь от врагов, и оставался со мной только лишь потому, что боялся их возвращения. Я понимал, что если угрозы не будет, Пёс тут же меня покинет. Мне этого ужасно не хотелось. И я начал запугивать бедного Пса. Воспользовался тем, что могу влиять на него телепатически. Недостойно поступал, знаю. Просто боялся одиночества.

— Но Вы отпустили его. Теперь он счастлив. Наверное, уже сидит в Апологетике.

— Этим я себя и утешаю. Но совесть всё равно меня гложет.

— А почему Вы с ним перебрались в больничный городок?

— Тому способствовало два фактора. Во-первых, мне до смерти надоели синяки… Сначала наведывались полоумные жёлтые, которые регулярно меня разыскивали, вытаскивали из иллюзорного транса, и начинали приставать со всякой ерундой. То изливали свою душевную боль, то набрасывались с бредовыми упрёками, то ещё что-то придумывали. Их разъедала тоска. Они превращались в синих. С одной стороны, мне было их жаль. Как-никак, почти год были неразлучны, боролись вместе, отлично знали друг друга. Но с другой стороны, я боялся, что они утянут меня за собой, заразив своим сумасшествием. Поэтому я их избегал, регулярно меняя место жительства. Когда же у меня появился Пёс, то вместо жёлтых ко мне полезли синие. Учуяли его, сволочи. Энергия изгнанников не защищена от синих, поэтому те могут её сосать, как клещи.

— Я знаю. Видел, как они впивались в моих подруг.

— Вот-вот. И Пса они тут же облепили. Видел бы ты, сколько на нём их висело, когда он ко мне прибежал! Как игрушки на ёлке! Стал я их от него отгонять. А что толку? Только отвернёшься — они опять к нему присосались. И всё больше и больше их появляется. Через несколько дней вокруг нашего дома их вился уже целый рой. Как не пытался, так и не сумел сосчитать. Вот поэтому и решил я уйти за пределы района… Кроме этого, у меня появилась возможность наконец-то реализовать один заманчивый эксперимент, придуманный головастым мужиком из 'сведущих' ещё за полгода до этого. Мужик тот уже давно летал среди синих, но его идея не давала мне покоя. Теория заключалась в выносе с территории района какого-нибудь предмета, который будет работать для нас-призраков, как акваланг для ныряльщиков. То есть, пока этот предмет рядом, за пределами своего района мы сможем чувствовать себя так же комфортно, как и внутри него. Проблема заключалась в том, что мы ничего не могли забрать с собой. Мы же бестелесные. Но с появлением Пса я получил шанс проверить эту идею на практике. Непросто было Пса выполнять мои приказы. Он плохо понимал, чего я от него добиваюсь. Намучился я с ним… Да и он со мной. Наконец-то удалось до него достучаться. Заставил его подобрать тряпку, и отнести в больничный городок. Он шёл с большой неохотой. Потому что в больничном городке водились крысо… Ну, в смысле, эти, никак не запомню их название…

— Экрофлониксы.

— Ну да. Они. Не знаю, почему вы их так называете? По-моему, они на мышей похожи. Или на тушканчиков. Ну да шут с ними. В общем, приходилось мне Пса подгонять, чтобы он шёл. Так, с горем пополам, мы с ним вышли за пределы района. И чувствую я, пока Пёс рядом — и мне вроде бы ничего, но стоит отойти, как начинается недомогание. Сразу я понял, что это не от Пса зависит, а от тряпки. Точно, она как акваланг для меня работает. Через неё я как бы дышу. Питает она меня чем-то. Зарядом каким-то. И так, по ходу моих испытаний, пришёл я к выводу. Предметы, вынесенные за пределы района, конечно, облегчают мне жизнь, но слабо. И ненадолго. Всё равно дискомфорт ощущается. Который со временем становится сильнее. Ну точно, как в акваланге дыхательная смесь заканчивается. Начал я думать, как обеспечить качество и продолжительность этого жизнеобеспечения. Многое перепробовал. Крупные предметы, набор предметов, предметы из различных материалов, и так далее. Когда уже все варианты проверил, решил испытать предметы, относившиеся к мои личным вещам. И получилось! Благодаря собственной рубашке прожил в больничном городке целые сутки, без каких-либо неудобств. После чего пришёл к такому умозаключению. Наши собственные вещи аккумулируют в себе нашу личную энергетику, и чем дольше они с нами — тем сильнее она в них накапливается. Ну, к примеру, вот ты носишь майку целый месяц не снимая, и она постепенно пропитывается твоим потом, правильно? Так и здесь, только вместо пота — энергетика. Но если пот можно отстирать, то энергетика твоя после стирки никуда не девается. Вот такие дела. Скумекав это, я решил взять самую ценную реликвию, связанную не только со мной, но и с моими предками.

— Его? — я указал на идола.

— Ага. Этот идол передавался из поколения в поколение. Как талисман. Представляешь, сколько энергии он впитал? Для меня это самая ценная, самая памятная и самая любимая вещь. Забрали мы его, и ушли из нашего района навсегда. Вот так, до сих пор, этот болванчик и поддерживает во мне жизнь, — рассмеялся Никаноров.

— Значит, это не просто любимый талисман, а самый настоящий, жизненно-важный атрибут, без которого Ваша жизнь за пределами Призрачного района невозможна?

— Так оно и есть. Теперь ты знаешь мою тайну, и можешь избавиться от старика, когда пожелаешь.

— Что за намёки? Вы меня обижаете.

— Я просто шучу. Я же знаю, что ты — порядочный и добрый парень. Иначе бы не стал с тобой делиться. Уже говорил это, но готов повторить, я очень рад нашей встрече. Это для меня просто подарок какой-то, после всего, что я пережил. Последние месяцы были особенно тяжёлыми. Я почти не покидал иллюзорного мира. Копался в воспоминаниях, пересматривал свою жизнь. Любое отвлечение извне меня раздражало. Пёс понимал это, и не беспокоил меня. Поэтому, ваше внезапное вторжение сильно меня рассердило.

— Кажется, понимаю, почему. Копались в памяти Вы неспроста, верно?

— Верно. Хотел собрать информацию о своих близких людях. Вспоминал их речь, привычки, характеры, чтобы воссоздать в иллюзии. Пообщаться с ними хотя бы так, через обрывки воспоминаний.

— И получалось?

— Не-а. Одно разочарование… А ещё, знаешь, чего я не смог воссоздать, хоть и очень-очень хотел? Вертолёт.

— Вертолёт? Какой вертолёт?

— Который прилетит за мной… Как-то раз я попробовал. Создал стрёкот лопастей. А когда получилось, вскочил, как ошпаренный, и выбежал из своего жилища — встречать. Вертолёт стрекотал всё ближе. Казалось, что вот-вот он вывалится из облаков. И вот тут-то я понял, что пал жертвой собственного обмана. Выдал желаемое за действительное. Заткнув уши, и зажмурив глаза, я бросился обратно, упал на пол своего жилья, и долго плакал. Никогда ещё осознание беспомощности и бесповоротности не угнетало меня сильнее, чем в те минуты, — на глаза старика опять навернулись слёзы.

— Давайте не будем о грустном? — прервал его я. — Когда Вы расстраиваетесь, мне тоже не по себе. Лучше научите меня создавать иллюзии.

— А тебе зачем? — вытер глаза Никаноров.

— Интересно.

— Любопытной Варваре… Впрочем, мне не жалко. Тут вопрос в другом. Насколько ты готов освоить подобное мастерство? Всё же наука эта требует усидчивости и терпения. С кондачка ею не овладеть.

— Время ещё есть, — мельком взглянув на окно, ответил я. — Давайте попробуем?

— Ну, смотри, сноха, тебе жить. Не жалуйся потом, если что… Самое сложное в этой науке — начало, поиск отправной точки. Когда отыщешь этот краеугольный камень, дальше всё пойдёт само собой. Тут главное сосредоточиться, и верить своему проводнику.

— Проводник — это белый ворон?

— У меня — да.

— А у меня?

— А у тебя я буду проводником. Ты не против?

— Конечно нет!

— Тогда слушай внимательно. Чтобы попасть в мир собственных иллюзий, ты должен сначала покинуть мир реальности. Самый простой способ — ловить момент во время полудрёмы, когда ты уже не бодрствуешь, но ещё и не спишь…

Я впитывал каждое слово старика, жалея, что сегодня не захватил с собой блокнот. Он говорил простым и доступным языком, доходчиво объясняя, что нужно делать, как концентрироваться, как идти от простого — к сложному, и как не утонуть в бушующем потоке внешнего информационного пространства, наполненного миллиардами чужих мыслей и образов. На словах всё казалось не таким уж и трудным, но практика получилась практически неподъёмной. И если бы не чудодейственный ай-талук, не знаю, сумел бы я самостоятельно покинуть пределы реальности.

На следующий день, вернувшись домой после своей опасной, но удачной вылазки, я застал Райли во дворе. Подвесив тушу шипомордника на перекладину возле скамейки, она, очевидно, ждала меня для тренировки, и уже немного беспокоилась, что я долго не иду. Чтобы показать, что всё в порядке, я приветливо улыбнулся. Сегодня я чувствовал себя по-особому, как-будто бы постиг некий дзен. И мой просветлённый облик не остался для Райли незамеченным.

— Ты чего сияешь, как фотоморф в брачный период? — спросила она, затягивая узел на верёвке.

— Я наконец-то одолел прометеева орла.

— Да ты что? И как же?

— Заманил его в котлован на заброшенной стройке и скинул в колодец. Оттуда он уже не выберется.

— Хитёр. Доволен собой?

— Ещё как. Знала бы ты, как он мне надоел. А вчера — так вообще довёл до ручки.

— Помню-помню.

— Мне стыдно, что я так озверел. Этого больше не повторится.

— Да хватит тебе оправдываться. Иди вон, лучше, тренируйся. Ты должен научиться точно попадать между шейными пластинами.

— Блин, опять этот шипомордник. Я не хочу снова поломать нож об него.

— Целься точнее, и не поломаешь, — Райли протянула мне нож. — На, работай.

С тяжёлым сердцем я принял оружие, и обошёл тушу подвешенного зверя по кругу, высматривая слабозащищённые места. Из пасти и с шипов на уродливой голове монстра свисали подрагивающие нити застывающей крови.

— Вставай с этой стороны, — указала Райли. — Во время драки тебе будет открыта только вот эта часть.

— Да тут же сплошной панцирь с шипами!

— Не сплошной. Вон, видишь место, где черепная броня соединяется с шейной? Когда он поднимает голову, между пластинами открывается щель. Не широко, но вполне достаточно, чтобы всадить туда нож. Давай, бей!

Я прицелился и наискось ударил. Лезвие неудачно скользнуло по краю панциря, но не отломилось.

— Давай ещё!

Второй раз получилось лучше.

— Старайся не натыкаться на головные шипы. Они ядовитые.

— Легко сказать.

— Давай-давай, продолжай. Теперь бей с этой стороны. Во-от, молодец.

— Стараю… — нож предательски звякнул об панцирь, но снова чудом не поломался. — Чёрт.

— Эй, если я тебя хвалю, это не значит, что ты должен расслабляться и терять бдительность. Соберись! Бей точнее! И только попробуй мне нож сломать…

— Виноват, Луриби Райли. Буду внимательнее.

— Как ты меня назвал? — опешила изгнанница. — Ты это серьёзно?

— Конечно. Ты меня многому научила и продолжаешь учить. Значит ты — луриби, мой учитель.

— Луриби — это не просто учитель, как в ваших школах, например. Это не профессия, а высокое звание, которое нужно заслужить.

— Значит ты его заслужила.

— Ты правда так считаешь, или опять подлизываешься? Хм. Ну, если ты искренен, то мне очень приятно. Не ожидала услышать такое признание.

— Уверен, что и верховные апологеты оценят твои заслуги.

— Откуда такая уверенность? Писатель, у тебя опять какие-то странности начались. Это связано с орлом, или с твоим новым другом-призраком? Скорее всего с призраком. Опять он тебе мозги промывает какой-то призрачной философией.

— Он замечательный дед. Любой другой на его месте повредился бы умом. А Аверьян Василич мало того, что разум сохранил, так ещё и попытался разобраться в происходящем. Вот, это я понимаю — человечище. Знаешь, чему он меня сейчас учит? Создавать управляемые иллюзии.

— И как, получается?

— Пока нет. В теории, вроде бы, легкотня. Но стоит попробовать, как понимаешь — штука неподъёмная. Вчера вечером пытался выйти в информационное пространство. Часа два промучился. Не получилось.

— Ах, вот почему ты так долго ворочался и пыхтел? А я думала, что у тебя что-то болит.

— Болит у меня только самооценка. Не знаю, похоже, что я — бездарь. Без ай-талука ни на что не способен. А использовать ай-талук старик запретил. Говорит, что нужно учиться преодолевать реальность без искусственных стимуляторов.

— Он прав. Побочные эффекты от чрезмерного использования ай-талука могут быть самыми неожиданными. Лучше им не злоупотребляй.

— В таком случае, этот навык так и останется для меня недостижимым.

— Зачем мучиться? Давай просто устроим сеанс слияния разумов? Мне это пара пустяков.

— Нет-нет-нет. Идея конечно хорошая. Но в том-то всё и дело, что я должен добиться результата самостоятельно, без посторонней помощи. Если ты вытащишь меня за пределы реальности — сам я этому фокусу не научусь. А я должен научиться.

— Ну, смотри. Моё дело предложить.

— Кстати, Райли, давно хотел тебя спросить. А почему ты перестала называть меня 'милым'?

— Чего? — зарделась та. — Не поняла тебя.

— Тинку ты по-прежнему продолжаешь так называть. Даже Флинта иногда называешь. А меня — перестала. Почему?

— Эм-м… Ну-у… Ты же вроде бы сам как-то раз сказал, что тебе не нравится, когда я так тебя называю.

— Неправда. Мне нравится. Но я давно уже этого не слышал. Почему? Я уже не кажусь тебе милым? Или до сих пор не заслужил твоего прощения?

— Что за глупости? Я давно тебя простила, — она отвернулась, и, нервно разминая пальцы, отошла в сторонку. — Ерунду не говори.

— Ладно. Я просто спросил. Из праздного любопытства, — выдернув нож из шеи шипомордника, я аккуратно обтёр лезвие. — Не хочешь — не называй… На, держи свой нож.

— С чего ты взял, что не хочу? — тряхнув волосами, Райли повернулась ко мне, стараясь избегать прямого взгляда. — Почему ты прекратил тренировку?

— Хочу передохнуть, — вернув ей нож, я сел на скамейку, положив ногу на ногу.

Покусывая губу, девушка подошла ко мне.

— Ты-ы, пойми, — странно заикаясь произнесла она в сторону. — Я-то пр-росто… Я не от того, что…

— Сядь, — похлопал я по скамейке. — Посиди со мной.

Она послушно села, уставившись на свои ботинки. Я осторожно убрал прядь волос, с её щеки, открыв лицо.

— Что-то не так? Я тебя смутил?

— Смутил? Ещё чего, — она хмыкнула и попыталась улыбнуться, но тут же опять стала сконфуженной. — Ну, в общем, да… Сначала 'луриби' назвал, потом… Ох. В общем, я не совсем понимаю, что со мной, и почему я себя так веду. Никогда такого не чувствовала. Наверное, я тоже странная, да?

— Это не странность. Это застенчивость. Обычное человеческое качество.

— Человеческое? — наконец-то она решилась глянуть на меня одним глазом.

— Да. Я знаю, что существам твоего вида застенчивость не свойственна. И то, что ты её проявляешь, может означать лишь одно — ты превращаешься в человека.

— Как такое возможно? Я столько лет пыталась, но никогда не получалось. А теперь вдруг как-то само собой…

— Ты становишься человеком по тому же принципу, что и я становлюсь изгнанником. Мы учимся друг у друга. Тебе гораздо проще познать человеческую сущность непосредственно, через живого человека, нежели через чужие, мёртвые воспоминания. Я давно заметил, как ты копируешь меня: мои слова, выражения, эмоции, привычки. Причём делаешь это бессознательно. Не отдавая себе отчёт. Вот результат. Проникшись моими повадками и мыслями, ты наконец обрела собственные человеческие черты. Научилась думать как человек, говорить как человек… Чувствовать как человек.

Наши взгляды встретились. Пару раз Райли шевельнула губами, словно пыталась что-то сказать, но слова у неё так и не вырвались. Наконец, она просто положила голову мне на плечо. А я взял её за руку. Так мы и сидели вдвоём, на скамеечке. Парочка несчастных изгоев, нашедших друг друга посреди сумасшедшего декаданса. Над нашими головами быстро проносились облака. Было тихо. Очень тихо.

Глубоко вдохнув аромат её волос, я зажмурился. Необычный, гербариевый запах, который раньше казался мне чуждым и непривычным, теперь воспринимался совершенно иначе, став самым родным на Земле.

— Не надо, милый, — прошептала Райли. — Мы с тобой совершаем ошибку.

— Какую? — я с тревогой открыл глаза.

— Мы не должны привыкать друг к другу. Ведь скоро нам придётся расстаться.

— Да, я знаю. Но что я могу поделать? Я к тебе уже привык.

— Я тоже. И с каждым днём привыкаю всё сильнее. Прости.

— За что ты просишь прощения?

— За то, что тянула время.

— Но ты же делала это по другой причине. Нам действительно нужно хорошенько подготовиться перед походом…

— Писатель, мы могли отправиться в Апологетику гораздо раньше. Мы могли отправиться туда в любой момент. Но я не хотела этого. Я хотела, чтобы ты ещё немного побыл здесь, со мной. Пожалуйста, прости меня.

— Значит, в Апологетику мы можем уйти хоть сейчас?

Райли кивнула.

— Ну раз так… Тогда, отправляемся… Дня через два. Или три, — обняв подругу, я весело рассмеялся.

Она тоже начала смеяться. Мы хохотали, словно два дурачка, хотя к горлу у обоих подкатывали слёзы.

— Я благодарен тебе, Райли. Как говорил один мой знакомый, 'Можно долго умирать, а можно быстро жить'. Здесь я узнал, что такое настоящая жизнь. Быстрая, опасная, но именно настоящая. Мне будет не хватать этой жизни, когда я вернусь в своё домашнее 'болото'. И будет не хватать тебя.

— Вот поэтому нам и не нужно дальше привыкать друг к другу. Хоть я и тянула время, но мне всегда было понятно, что вечно его растягивать не получится. Когда-нибудь тебе придётся уйти. И желательно, до наступления холодов. А они уже скоро. В Апологетике наши пути разойдутся. Удостоверившись, что ты покинул город, я примкну к касте апологетов-акилантов. Буду дожидаться Исхода.

— Так это же здорово, дорогая! Ты же с рождения к этому стремилась. Наконец-то ты перестанешь быть изгнанницей, и превратишься в представительницу полноценной, высокоразвитой цивилизации. По-моему, перспектива хоть куда.

— Угу. Согласна. Только вот мне почему-то всё равно не весело.

— Да брось. Выше нос. Хотя, кого я убеждаю? У самого на душе кошки скребутся. Я так долго мечтал выбраться отсюда и вернуться домой, что сейчас перестал понимать самого себя. Нет, желание-то у меня осталось. Но вот мысль, как же я буду без тебя, гложет всё сильнее. Разумом понимаю, что выбора у меня нет. Но душой… Сердцем, не могу пока свыкнуться с мыслью, что нам с тобой суждено расстаться навсегда.

— Это плохо. Мы не должны так сближаться. С этого дня будем вести себя сдержанно по отношению друг к другу. Нужно отвыкать. Ведь так?

— Так.

— Вот прямо сейчас и начнём, да? Больше никаких лишних разговоров и никаких телячьих нежностей. Общаемся только по делу. И без обид?

— Без обид.

— Ну… Тогда так и поступим.

Тянулись минуты, но Райли продолжала сидеть рядом, в обнимку со мной, и голова её всё так же лежала у меня на плече.

— Не могу, — в итоге констатировала она. — Это ж надо. Не могу от тебя оторваться. Понимаю, что это необходимо, но есть что-то сильнее меня. От этого мне очень страшно, и, вместе с этим, очень хорошо. Что мне делать?

— Я не знаю. Меня мучает тот же самый вопрос, и ответа я не вижу. Я пытался, искал его, перебрал самые безумные варианты, но так и не сумел в себе разобраться. Шаман сказал, что я должен доверять своему сердцу, но я боюсь того, что оно мне подсказывает. Ведь если послушаться сердца, то мне суждено остаться в Иликтинске навсегда.

— Ради меня? — Райли подняла на меня глаза. — Ты готов расстаться со своим миром, с родными, с друзьями, со своей привычной жизнью? И всё ради меня одной?

— Да. Это тяжёлый выбор. Но я уже не могу представить как буду жить без тебя там, в своём мире.

— Выкинь это из головы, слышишь? Пока не поздно, выкинь. Ничто не должно менять твоих планов. Даже я. Ты так долго боролся за своё спасение. Я не допущу, чтобы ты отказался от борьбы из-за меня. В Иликтинске тебя ждёт только смерть. А я не хочу, чтобы ты погиб. И вовсе не потому что ты — мой суфир-акиль. Я просто этого не хочу. Да и ты этого наверняка не хочешь. Поэтому возьмись за ум, и продолжай бороться. Не заставляй меня чувствовать себя виноватой. Я уже извинилась перед тобой за то, что задержала тебя. В чём я ещё виновата?

— Ни в чём.

— Тогда почему я продолжаю тебя удерживать?

— Хм… Наверное потому, что я тебя люблю?

— Что? — она задрожала, словно от холода. — Ты шутишь, да? Я не понимаю это определение…

— Да всё ты прекрасно понимаешь. Более того, сама испытываешь нечто подобное. Поэтому и мучишься.

— Но, это неразумно и нерационально. Мы принадлежим к разным жизненным формам…

— Мы оба — разумные существа, прекрасно отдающие себе отчёт. И мы похожи друг на друга больше, чем нам обоим кажется.

— Писатель, ты обманываешь себя. Я уже говорила тебе и скажу опять. То, что ты видишь, эта внешность, это тело — это всё не моё. Я выгляжу не так…

— Я знаю как ты выглядишь, Райли. Поверь мне, я научился видеть тебя сквозь твою внешнюю оболочку. И мне дорога вовсе не та суть, что открыта взору, а та, что прячется внутри.

— Милый. Это прекрасно, что ты говоришь. Но у нас с тобой нет будущего.

— Ты права.

— Тогда зачем? Зачем ты мучаешь меня и себя? Нам же будет больнее расставаться. Почему ты продолжаешь меня любить? И почему я продолжаю любить тебя?

— Не знаю… Наверное, ради нашей общей мечты…

— Она же несбыточная, — девушка горько усмехнулась.

— Ну и пусть. Зато наша. И никто у нас её не отнимет.

— Какой же ты наивный, — Райли прижалась щекой к моей щеке, но вдруг, почему-то, вся напряглась, словно взведённая тетива.

Такая реакция ничего хорошего не сулила. Охотница что-то почувствовала.

— В чём дело? — шепнул я.

— Быстро! — она отскочила от меня, и метнулась к дому. — Уходим! Давай скорее в дом!

— А что произошло-то? — вытянув шею, я озадаченно покрутил головой. — Вот, чёрт…

Со стороны улицы Пушкина на нас наползал туман. Он двигался очень быстро, буквально на моих глазах поглощая коттедж, следующий за соседним.

— Пошли, пошли! — махала мне Райли. — Чуть не проспали.

Я побежал за ней, но у порога остановился.

— А что если это тот самый момент?

— Чего? — изгнанница уже в прихожей обернулась ко мне. — Ты чего встал?! Заходи быстрее, и дверь закрывай!

— Я должен это сделать. Сейчас, или никогда, — неуверенно, я шагнул назад, на крыльцо.

— Сдурел?! А-ну давай в дом! — Райли кинулась ко мне, и вцепилась в меня обеими руками.

— Ты должна меня отпустить. Доверься мне. Я знаю, что делаю.

— Да ни черта ты не знаешь, сумасшедший! Этот туман тебя убьёт!

— Поверь мне, Райли, пожалуйста! Я знаю, что ты боишься за меня, но это мой путь, и моё решение. Уходи в дом. Для тебя туман точно смертелен.

— Нет-нет-нет, даже не думай, — она продолжала меня удерживать, с мольбой глядя в глаза. — Не отпущу.

Я видел, как вокруг её лица начинают клубиться первые, отрывистые волокна наступающего тумана. Времени не осталось. Тогда я, пользуясь эффектом неожиданности, приблизился к ней вплотную, и поцеловал её в губы. Райли ожидала этого меньше всего. Её хватка тут же ослабла. Пальцы, распрямившись, скользнули вниз по моим рукам. Тогда, уперевшись ей в плечи, я вдруг резко оттолкнул её назад. Стараясь удержать равновесие, девушка отлетела в прихожую, после чего я, не дав ей опомниться, захлопнул дверь, к которой тут же привалился спиной.

— Писатель! Открой! — с противоположной стороны послышались беспокойные призывы, сопровождающиеся стуком. — Не ходи в туман! Умоляю!

— Я должен, милая, я должен. Не поминай лихом, — прильнув затылком к двери, я смотрел, как через забор, бугрясь и расползаясь по земле, переливается густая белая масса, больше похожая на молоко, чем на туман.

Дождавшись, когда крики и стук прекратятся, я глубоко вдохнул, оторвался от двери и осторожно шагнул в туман. Он становился всё гуще, заливая двор. Туша подвешенного шипомордника растворялась в нём, словно тая. Не прошло и минуты, как вокруг уже не было видно ничего, кроме сплошного тумана. Я моментально потерял ориентир, хотя и знал этот двор, как свои пять пальцев. Выручала лишь плиточная дорожка под ногами, ведущая от дома — к воротам. Именно по ней я и пошёл, медленно, маленькими шажочками, как слепой. Мимо проплыла скамейка, на которой мы совсем недавно сидели. До неё можно было дотянуться, но туман был таким густым, что она выглядела как продолговатое пятно. Ну и туманище. Никогда такого не видел. Даже когда бегал от пауков и неприкаянных, туман был не таким густым. Здесь же просто манная каша, а не туман. Я надеялся, что Райли хватит ума не бежать за мной следом, и постоянно прислушивался — не скрипнула ли дверь позади? Но было очень тихо. Никаких посторонних шумов. Даже звуки шагов словно впитывались толстой туманной ватой.

Ворота возникли передо мной так неожиданно, что я едва не ударился об них головой. Только что впереди ничего не было, кроме седой завесы, и тут вдруг прямо перед носом образовалась ржавая створка, покрытая бугорками шрапнели от экспломака. Щупая её рукой, я стал сдвигаться левее, ища дверь. Отыскал её, и, повернув ручку, шагнул за пределы двора.

Что я делаю? Что мне нужно? Мне необходимо пройти через туман. А как? Куда двигаться? Где из него выход? В какую сторону направляться? Может быть, и не нужно никуда идти, а надо просто стоять на месте, и ждать, когда он сам уйдёт? Я ничего не знаю об этом тумане. Но если я до сих пор жив, значит убивать меня он не собирается. Зачем же мне через него проходить? Это ведь не простой туман. Он что-то прячет от наших глаз. Что-то, или кого-то. Знать бы, где искать? Спереди, сзади, слева, справа — сплошная туманная муть. Нога провалилась вниз, и я чуть не упал. Это всего лишь бордюр. Я сошёл с тротуара на проезжую часть. Нужно быть повнимательнее. С таким ограниченным обзором можно запросто ноги переломать. Дурацкая затея. Дышать всё труднее становится. Вроде не задыхаюсь, а дышать тяжело. И почему-то очень страшно оборачиваться назад. Вдруг филина увижу, как в мультике? Что за чушь? Этот туман меня угнетает. Или наоборот, в нём я чувствую себя раскрепощённее? Давай-ка повторю таблицу умножения… Как в школе. Так-так. Пятью пять? Двадцать пять! Пятью шесть? Э… Двадцать шесть! Пятью семь — двадцать семь! Какая простая таблица. И почему в школе я так долго её зубрил? Наверное, в детстве я был тупой. Я даже не помню, что там было в этой школе. Десять лет проучился, и ни одного дня не могу вспомнить. Точно десять? А может восемь? А может двести семьдесят два? Блин, этот туман реально достал. Дайте мне вентилятор. Дайте мне большой-большой вентилятор! Я его включу, и он раздует весь туман к чёртовой бабушке! Не будет тумана больше. — Я непроизвольно помахал руками, будто отгоняя комаров. — Семью семь — тридцать семь… Лей кислоту поверх воды, а то недолго до беды… Биссектриса — это крыса, которая бегает по углам, и делит угол пополам… Лей кислоту поверх биссектрисы… Семью восемь — двадцать восемь… У фасоли две семядоли. Обстановка в мире нестабильна.

Голова закружилась, и я упал на колени. Запускаем резервный образец девять. Внимание, корректировка. Репликация прервана. Во время загрузки данных возникла системная ошибка. Трижды восемь — сорок восемь. Лей кислоту… У фасоли… Делит угол пополам… Пятью пять… Проект 'Затемнение'… Боже, что со мной? Я с силой влепил себе пощёчину. Боль тут же заглушила поток бреда, вырывающегося из моего подсознания. Оттолкнувшись руками, выпрямил спину и поднялся. Вроде не шатает. Держу равновесие. К чёрту этот туман. К чёрту эти опыты! К чёрту Хо! Возвращаюсь домой. Сейчас же. К чёрту филина! И я развернулся на сто восемьдесят градусов… Или на сто десять? Не знаю. Некогда высчитывать углы. Ведь вокруг нет ни углов, ни стен. Нет и потолка. Даже пол здесь весьма условный. Надо идти назад. Надо искать дом.

Что это? Музыка? Откуда она доносится? Или мне кажется? Или она внутри меня? Шаркая ногами, я двигался в неизвестном направлении, надеясь наткнуться на тротуар. В тумане мне начало что-то мерещиться. Какие-то фигуры, лица, голоса. Я постоянно встряхивал голову и хлопал себя по ушам, стараясь вернуть уплывающее сознание на место. Бордюра всё не было. Наверное я иду вдоль дороги, а не поперёк неё… Нужно слегка повернуть. А это ещё что? Напрягая зрение, я всмотрелся в туман впереди. Там явно что-то шевелилось.

— Кто там? — остановившись, позвал я движущееся пятно. — Райли? Это ты?

Никакого ответа. Я сделал ещё несколько шажков вперёд, продолжая внимательно всматриваться сквозь клубящуюся дымку. Очертания слегка прояснились, но я всё равно не понимал, что же там движется. На одном месте, не приближаясь и не удаляясь.

— Почему ты остановился? — без эмоций и без интонации проклокотал голос, словно доносившийся из-под воды. — Подойди ближе.

Послушавшись его, я пару раз шагнул в том направлении. Теперь стало понятно, что в тумане что-то вращается, как высокий пропеллер, торчащий из земли.

— Ближе, — повторил голос.

— Кто ты?

— Подойди ближе. Не бойся.

Крадучись, я продвинулся ещё на пару метров. Сначала показалось, что передо мной крутится чёрный крест. Но, судя по тому, как он двигался и изгибался, в нём стала распознаваться высокая, человекоподобная фигура.

— Ещё ближе.

Мне очень не хотелось приближаться к нему, но ноги сами несли меня вперёд. Существо, бесконечно кружащееся на одном месте, хоть и было прямоходящим, на человека походило мало. Туман скрадывал детали его облика, но общие черты мне удалось рассмотреть. У этого создания была причудливая, угловатая голова с сильно вытянутым затылком и гибкое, поджарое туловище. Своими длинными руками он постоянно производил какие-то странные, необычайно плавные движения: то разводя их в стороны, то поднимая, то молитвенно складывая. Этот бесшумный танец не походил ни на один из тех, что я когда-либо видел. Чёрная тварь напоминала чудовищного дервиша, который никак не может остановить своё вращение. Словно миксер, он неустанно взбивал туманное волокно, гоняя его по кругу.

— Зачем ты пришёл?

— Мне было велено, — безумно волнуясь, пролепетал я.

— Кем?

— Хо…

— Хо? — танцор рассмеялся ухающим смехом. — И что он тебе сказал?

— Что я должен пройти через туман.

— Ещё.

— Что я должен написать книгу.

— Ещё.

— Что я должен спасти мир.

— Понятно. Значит он наконец-то признал, что без меня ему не обойтись.

— Кто ты?

— А как ты думаешь?

— Я думал, что ты — это Хо.

— Ты правильно думал.

— Но тогда, выходит, что тот, другой — это не Хо?

— Отчасти да. Отчасти нет.

— Что мне делать? Я просто хочу выбраться из города!

— Из города невозможно выбраться. Разве ты это не понял?

— Но я должен! Хо, или тот, кто так себя называет, обещал мне помочь.

— И ты поверил?

— А что мне оставалось?

— Логично. Я начинаю понимать его замысел. Рудиментарный, но практичный. В этом он весь. Что-ж, таковы люди. Даже получив безграничную власть, они продолжают мыслить узко и локально. Разочарование за разочарованием… Но ты, я смотрю, настроен решительно. Готов идти до конца?

— Готов!

— Любопытный экземпляр. Или же я просто заскучало в изоляции. Как же поступить? Убить тебя, и спутать ему все карты? Хо! Было бы забавно.

— Ну так убей.

— Это не интересно. Видишь ли, друг мой, ты послан ко мне неспроста. Я знаю, что меня хотят использовать, предлагая 'выгодную партию'. Конечно же можно подыграть, но я не знаю 'козырь'. И пока я его не знаю, мне нет дела до всей этой чепухи.

— А если 'козырь' — это я?

— Хо! Хо! Я бы это знало, поверь мне. Я вижу наживку, но не вижу крючка. Но он есть. Если бы не было, удочку бы не забрасывали. Верно?

— Я не понимаю, о чём ты говоришь. У меня голова кружится от твоего танца. Зачем ты танцуешь?

— Это не просто танец. Это основа. Как Тандава в индуизме — вечный танец Вселенной, который танцует Шива. Когда я остановлюсь — этот мир рухнет.

— Почему?

— Потому что я его создал. Он — плод моей фантазии, воплощённой в реальность.

— Так ты что, бог?!

— Хо! Хо! Нет, конечно. Что за дурацкая человеческая привычка считать божественным всё, что выходит за пределы ваших возможностей и пониманий?

— Тогда кто ты?

— Кто я — не важно. Спроси себя — кто ты? Тогда и поговорим.

— Я устал от загадок. И устал от тумана.

— Это не туман. Это мой холст, моя глина для лепки. Высокопроводная гиперсубстанция в конденсированном состоянии. Благодаря её рециркуляции, я контролирую динамические фракционные циклы… Впрочем, тебе этого не понять.

— Почему ты убиваешь изгнанников, попавших сюда?

— Изгнанников? А-а, ты про опытные образцы? Я их не убиваю. Они сами гибнут. Как домашние птички, вырвавшиеся через форточку из тёплой квартиры на лютый мороз, — Хо изобразило перекрестием кистей взмахи крыльев улетающей птицы. — Это защитная процедура. Никто, обладающий разумом, не может просочиться с подконтрольной территории через технологическую отдушину.

— Кроме меня?

— Ты из другой серии.

— Почему ты не хочешь меня выпустить?

— Это не возможно. Во всяком случае, пока. Ведь меня здесь нет. То, что ты видишь, всего лишь отражение. Иллюзия. Она исчезнет, когда завершится оптимизация.

— Как же тогда мы с тобой общаемся?

— Через 'слуховое окно'. Хоть меня здесь и нет, но я повсюду. Я — это город.

— Ай-талук, — догадался я. — Он растёт по всему городу. Через него ты держишь со мной связь. Сейчас я тебя вижу и слышу, потому что употреблял ай-талук.

— Вкушал мою плоть, — Хо опять глухо рассмеялось. — Ты не глуп.

— Это ты разрушило Иликтинск?

— Разрушило, или создало? Вот в чём вопрос.

— Опять уходишь от ответа. Скажи хотя бы, зачем я понадобился тому, кто представлялся тобой?

— А ты сам пробовал у него спрашивать?

— Пробовал, и не раз. Но в ответ слышал такой же бред.

— Например, о спасении мира?

— Вот-вот. Именно.

— То есть, ты не видишь себя спасителем мира?

— Я пока ещё в своём уме.

— И ты не знаешь от кого твой мир придётся спасать?

— Почему же не знаю? Знаю. От какой-то 'женщины в чёрном'. Которая придёт, и устроит всем кару.

— Кару? Почему ты сказал 'кару'?

— Просто так. Созвучно с её именем.

— А как её имя?

— Карина.

Хо то ли ухнуло, то ли вздохнуло, и, продолжая вращаться, закрыло лицо руками.

— Та, чьё имя вышло из волн… Если ты о ней знаешь, значит она уже появилась. Началось.

— Что началось?

Хо разверзло огромные зелёные глаза, светящиеся ядовито-зелёным цветом, размазывающимся по туману кислотными шлейфами.

— Финальная стадия. Они активировали протокол ликвидации. Ваша цивилизация больше не нужна. Вот почему он прислал тебя ко мне. Вот он — крючок. Вот он — 'козырь'.

— О чём вообще речь?

— Встретимся на озере. Ориентируйся по зелёным указателям. Твой код — это твой пропуск. Мой след поможет нам встретиться. Мусорщику скажешь 'Инвельто Экво Суаль'. Запомни это! Запомнил?

— Да.

— Повтори!

— Инвельто… Экво Суаль.

— Где мы встретимся?

— На озере.

— По каким указателям ориентируешься?

— По зелёным.

— Твой код?

— Мой пропуск.

— Мой след?

— Поможет… Поможет нам встретиться.

— Время вышло. Оптимизация успешно завершена. До встречи, Писатель. Не опаздывай.

— Подожди! Я хотел уточнить!

Фигура танцующего Хо колебалась всё сильнее, то отодвигаясь назад, в глубину серой дымки, то приближаясь вплотную огромным чёрным пятном. Туман пульсировал, отражаясь в моей голове ударами скачущего давления. Дышать стало совсем тяжело.

— Хо! Где именно на озере мы должны встретиться?!

Я закашлялся. Хо расплылось в тумане, словно чернильная капля в стакане воды. Только бы не забыть. Не забыть инструкции. Необходимо вернуться в Тейлор-Таун… Земля ушла из-под ног. Я не почувствовал удара об землю. Тело спружинило, словно гуттаперчевое. Дважды два… Тридцать два… Обстановка в мире… Я резко вынырнул из непроглядной бездны, вмиг оказавшись на берегу моря, под зонтиком залитого солнцем летнего кафе.

— … нестабильна. Здесь досье на всех семерых, — человек в фетровой шляпе, сидящий напротив, протянул мне картонную папку. — Ознакомьтесь.

Солнце светило ему в спину так ярко, что слепило меня, и я видел только сплошной чёрный силуэт. Затем я услышал звонкий смех и громкие голоса, доносимые бризом со стороны берега. На широком пирсе, с причаленными яхтами, появилась группа весёлых молодых людей, нагруженных коробками и сумками.

— Да, это они, — кивнул человек в шляпе. — Ну что ж, честь имею. Мы надеемся на Ваш профессионализм. Не подведите.

Он поднялся, заслонив солнце, дотронулся пальцем до поля своей шляпы, в знак прощания, и, застегнув верхнюю пуговицу на рубашке, удалился. Постукивая пальцами по оставленной им папке, я смотрел, как ребята, смеясь и толкаясь, поочерёдно поднимаются по трапу на палубу самой крайней яхты, на борту у которой крупными буквами было выведено название 'HORTENSIA'.

— Писатель!

Зафиксировано трёхкратное превышение нормы солитонной коммутации! Корпус 'Одалиски' разрушается! Лиша, где же ты?! Помоги!!!

— Писатель! Да уйди ты, Котя! Писатель, ты жив?! — откуда-то долетал до меня голос бесконечно далёкой Райли.

— А-а-ах… — я вдохнул свежий, прохладный воздух.

— Слава богу, дышит…

Открыл глаза. Слизистая плёнка, залепившая их, постепенно сползла, и мне удалось сфокусировать зрение. Туман исчез. Надо мной склонилось перепуганное лицо Райли. Тут, с другой стороны появилась мордочка Коти, обнюхивающего мой лоб.

— Да уйди ты! — отпихнула его девушка, и нежно приложила руку к моей щеке. — Как ты, милый? Скажи что-нибудь.

— Я в норме, — пересохшим языком промямлил я в ответ. — Всё хорошо.

— Я так за тебя волновалась. Чуть за тобой в туман не пошла. Еле дождалась, когда он спадёт.

Райли помогла мне подняться на негнущиеся ноги. Оглядевшись по сторонам рассеянным взором, я понял, что лежал прямо напротив наших ворот, всего в нескольких метрах от двери.

— Пойдём домой, — подруга осторожно повела меня к дому. — Твоё состояние меня беспокоит. Знать бы ещё, чем ты надышался.

— Всё в порядке, — повторял я в ответ. — Всё в порядке.