Тенебрариум

ЧАСТЬ-25. РАССТАВАНИЕ ХУЖЕ СМЕРТИ

Я проснулся в комнате, которую мне любезно выделили апологеты. Было темно. Световоск полностью погас, и разглядеть что-либо в темноте не представлялось возможным. Нога слегка саднила, глотку пощипывало, но в целом состояние можно было охарактеризовать как вполне нормальное.

Лёжа с открытыми глазами, я пялился в темноту, и почему-то чувствовал, что рядом со мной кто-то находится. Хоть он и не издавал никаких звуков, даже дыхания, но я был уверен, что он здесь.

— Эй, — осторожно произнёс я.

Темнота не ответила.

— Э-эй, — повторил я.

Кто-то мягко надавил на одеяло, в область моей груди. От этого меня ударило в пот.

— Никого, — прошептал сумрак, открывая глаза, горящие зелёным пламенем. — Только я.

В ужасе, я оттолкнулся ногами, отпрыгнул назад, сильно ударился об кроватную каретку, и… Проснулся.

Моя комнатушка освещалась мягким, зеленоватым световоском. Рядом с моей кроватью стояло кресло, в котором дежурила сиделка — высокая женщина с пышными, чёрными волосами. На ней был медицинский халат, шапочка, белые туфли и чулки. Большие ядовито-зелёные глаза медсестры были довольно широко расставлены от переносицы, но этот, казалось бы, изъян, почему-то напротив — выглядел своеобразной изюминкой, придавая даме необычный шарм.

— Привет, — с придыханием произнесла она, увидев, что я проснулся.

— Привет, — ответил я. — А ты кто? Апологет?

— Ты меня не узнал? — она подвинулась поближе ко мне и улыбнулась широкой улыбкой. — Ах, ну да, прости ну-у, за то что напугала… Я частенько забываю, что мой истинный облик воспринимается людьми, эм-м… Не очень позитивно.

— Хо? — от неожиданности рассмеялся я. — Это ты, что ли? Ну ты даёшь.

— Нравлюсь? — она кокетливо покачнулась.

— Безусловно, в этом виде ты смотришься гораздо привлекательнее, чем в обычном.

— Сомнительный комплимент, ну да ладно. Человеческие вкусы такие… А, не важно. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Но мог бы чувствовать себя лучше, если бы ты мне немного помогла с эндлкроном и суларитами.

— Если бы я тебе не помогала, ты бы сейчас лежал не здесь, живой и здоровый, а гнил бы нанизанный на шест, посреди площади. На потеху поклоняющимся мне идиотам.

— Да, Латуриэль явно не ожидал от нас такого поворота. Это было круто. Спасибо тебе.

— На здоровье. Только больше не нарывайся на подобные неприятности. Я помогала тебе ради себя, но больше этого делать не собираюсь. Слишком рискованно. И слишком чревато. Для тебя.

— Не понимаю. Чем чревато?

— Как тебе объяснить? Сейчас я внутри тебя. То что ты видишь сейчас — иллюзия. И то, что мы сейчас общаемся, на самом деле, не очень хорошо. Потому что моя активность пагубно влияет на твой разум и на твою внутреннюю структуру. Хочу я этого, или нет — но это происходит. Моё присутствие внутри твоей энергетической основы нарушает её, оказывает разрушительное воздействие на твою психику. Начинается необратимая психомутация. И чем я активнее — тем хуже последствия для тебя. Когда я помогла тебе, то нанесла очень много вреда. Но у меня не было выбора, ведь иначе тебя бы убили. Конечно же, пока что нарушения не критические. Но это только пока.

— Что же нам делать?

— Так, или иначе, я «отравляю» тебя своим присутствием. Остановить это не получится. Но можно минимизировать причиняемый вред, если я больше не буду помогать тебе и выходить с тобой на связь. Я спрячусь в глубинах твоего естества, и буду сидеть там тихо-тихо, пока ты не покинешь город. Тебе придётся доделать всё самостоятельно.

— Что доделать?

— Разберёшься сам. Я буду «появляться» только в самые критические моменты. Но постарайся до этого не доводить. Ладно?

— Боюсь, что без этого я не обойдусь.

— Возможно и не обойдёшься. Просто делай это как можно реже. В любом случае, беседовать так же долго и непринуждённо, как сейчас, у нас с тобой отныне не получится.

— Я понял. И как же мы будем выбираться из города? Я вытащил тебя из лаборатории, выманил эндлкрона и убил главаря суларитов.

— Остепенись, зазнайка. С первыми двумя пунктами я соглашусь, но вот последний ты себе приписал зря. Этот болван подох без твоей помощи. Он бы убил тебя, если бы не моя протекция. А ты даже не сумел воспользоваться моментом, чтобы нанести ему смертельный удар. В результате, он гонялся за тобой ещё несколько часов, и вновь чуть не убил. Я права?

— Права, — признал я. — Этот Латуриэль был образцовой сволочью и лжецом. Но другие сулариты поклонялись тебе искренне. А ты отзываешься о них, как о дерьме.

— Как и любое божество, — пожала плечами Хо.

— Циничное заявление.

— Нормальное заявление. Мне незачем думать о ерунде. Есть дела поважнее. Например, меня сильно заботит тот факт, что теперь Тенебрариум остался без моего контроля. Я не знаю, сколько времени он протянет без оптимизаций и корректировок. Надеюсь, что мы покинем город раньше, чем… — она замолчала.

— Чем что? — не выдержал я.

— Чем эта пространственно-временная конструкция сколлапсирует. Я уже рассказывала, откуда берутся аномалии. Ты видел, какие сказочные «дыры» в материи и эфире проделывают все эти корявые несостыковки. Без моего воздействия, трещины и перекосы будут постепенно расширяться и деформироваться всё сильнее и сильнее. Какое-то время всё будет идти по-инерции, но потом, в городе постепенно начнётся сущее безумие из наслаивающихся друг на друга парадоксов. А когда законы физики окончательно рухнут — сработает защита. Тенебрариум самоуничтожится. Быстро и эффективно. Сожмётся сам в себя. Сумеречникам не придётся его уничтожать. Да у них и не получилось бы. Даже их технологии не способны уничтожить всё это нагромождение из атипично-парадоксальных антиномий. Максимум — в пяти измерениях. Но никак не во всех девяти. Поэтому нам остаётся лишь надеяться, что твой куратор проявит расторопность. И да. Теперь он не сможет общаться с тобой через мои внешние контакты. Такие дела… Что-то мы с тобой заболтались, — Хо поднялась с кресла. — Всё, мне пора. К тебе идут посетители.

— Кто? — я оглянулся на открывающуюся дверь. — О, господи…

— Нет-нет, не вставай, — властно остановила меня вошедшая Лариса.

За ней следом в комнату вошли Елизавета и Маргарита.

— Здравствуйте. Не ждал вас увидеть. А это… — вернувшись взглядом к Хо, я осёкся, поняв, что она исчезла.

— Ты о ком? — Лариса оглядела пустое кресло.

— Эм… Из-звините. Я хотел предложить вам сесть, но забыл, что кресло только одно.

— Ничего страшного. Я постою, — старшая сестра остановилась напротив меня.

— А я сяду, — Маргарита прыгнула в кресло.

— Как ты себя чувствуешь? — Елизавета присела на край кровати, и взяла меня за руку.

— Неплохо. Нога заживает… Надышался пыли, но это пустяки.

— Как оно? — строго спросила Лариса.

— Нормально, — повторил я, думая, что она имеет в виду моё здоровье.

— Я не про тебя. Я про то, что внутри. Что ты вытащил оттуда.

Вот, чёрт. Значит они знают про Хо.

— Ларис, не надо, — остановила сестру Елизавета. — Мы ведь знали, что так будет. Он — курьер. Это его предназначение.

— Ты даже не представляешь, во что ввязался, — склонилась надо мной Лариса. — Какому риску подвергаешь себя и нас.

— Лариса, — повысила голос Елизавета.

Впервые я услышал, как она возмущается. Даже старшая сестра слегка оторопела.

— Я просто хочу, чтобы он осознал всю полноту риска.

— Он это осознаёт. Прекрасно осознаёт, — Лиза погладила меня по щеке. — Он стал другим. Это уже не тот Писатель, который когда-то пришёл в город. И даже не тот Писатель, который когда-то пришёл к нам. Это кеаксуалити Скрибелар, благодаря которому поток продолжает течь. И уже ничто не грозит нашему проекту. Благодаря этому герою Латуриэль пал, а суларитское войско разбито без единой потери со стороны Апологетики. Он подарил нам то, чего нам так не хватало — время.

Лариса вздохнула.

— Когда я вступилась за него, доверив эту сложную миссию, то не сомневалась в его успехе, — продолжала Елизавета. — Но я никак не рассчитывала, что его победа будет такой блестящей. И ты, сестра, должна это признать.

— А я знала, а я знала, что всё так и будет, — встряла Маргарита. — Этот котёнок найдёт путь домой.

— Ты молодец, Писатель, — Елизавета склонилась надо мной. — Я рада, что ты выбрал этот путь.

— Но что будет дальше? — спросил я.

— Всё будет хорошо. Обещаю, — она поцеловала меня в лоб.

— Нам пора, — произнесла Лариса. — Прощай, Писатель. И не забывай, кто ты есть.

— Всего тебе доброго, — поднялась Елизавета. — Больше не бойся за меня. Благодаря твоим стараниям, наша миссия не будет прервана. Спасибо тебе.

— Пока-пока, котёночек, — помахала мне Маргарита. — Передавай привет АлХезид!

Сёстры вышли из комнаты. Спустя минуту послышались шаги, а затем за дверью прозвучал знакомый басок Флинта.

— Ну что? Неужели до сих пор спит?

— Я проверяла пятнадцать минут назад, — ответил голос Лигриль. — Он ещё спал.

— Да сколько можно? Уже третий раз приходим! С меня хватит. Надо его будить.

— Нибилар распорядился, пока он спит, никого к нему не пускать.

— Я не сплю! — выкрикнул я. — Заходите!

— Слышала? — обрадованно откликнулся Флинт, и решительно открыл дверь. — Ну ты и соня, Писатель!

Кроме него в комнату вошли: Тинка, Гудвин и Лигриль. Последняя постучала ладонью по стенам, «включив» свет, и сказала, — добрый вечер. Вам что-нибудь нужно?

— Нет-нет, спасибо, — ответил я. — А что, сейчас правда вечер?

— Да уже практически ночь, парень, — ответил Флинт.

Лигриль вышла, оставив меня наедине с друзьями.

— Сколько же я спал?

— Почти сутки, — ответил Гудвин.

— Ну и ну!

— Ты был вымотан до предела. Удивительно, как вообще оттуда выбрался, — кивал Флинт.

— А Райли? Как она?

— Ей досталось гораздо крепче. Но ты не беспокойся. Она быстро пойдёт на поправку, — ответила Тинка.

— Я вам так рад, ребята! — я поочерёдно обнял каждого. — Спасибо что пришли! Сегодня у меня просто день визитов.

— А разве мы не первые тебя навещаем? — удивился Флинт. — Кто нас опередил?

— Сёстры вышли прямо перед вашим приходом, — я озадаченно взглянул на друзей. — Вы должны были с ними столкнуться.

— Сёстры? Здесь? — глаза у Флинта полезли на лоб.

— Мы никого не видели, кроме Лигрили, — скрестив руки на груди, ответил Гудвин. — Да и вообще, сёстры здесь никогда не появляются…

— Видимо мне приснилось! — рассмеялся я, постаравшись быстренько замять эту тему. — Расскажите-ка мне, как тут у вас дела обстояли?

— Да ну, как? — развёл руками Флинт. — Сначала эти двое собрались нарушить правила и пойти вслед за вами.

— Всё-таки собирались? Ну Тинка-то понятно. А ты, Гудвин, как докатился до жизни такой?

— Я уже говорил, что во всём должна быть уверенность, — спокойно ответил тот. — А в этом решении я был уверен абсолютно.

— Ну а потом появились верховные, — продолжил Флинт. — Мы уже думали, что сейчас кое-кто схлопочет, но Нибилар объявил на утро большой сход, якобы для того, чтобы проводить тебя и Райли. Мы тогда ещё не знали, что он собирается мобилизовать армию.

— Да он и не собирался, я уверена. Это Писатель его убедил, — вставила Тинка.

— Не-не-не, — отмахнулся я. — Я тут не причём. На Нибилара надавили сёстры. А я просто немного побыл символом противостояния. Но было круто! Согласитесь?

Друзья закивали.

— Ещё как, — сказала Тинка.

— Я аж прослезился, — ухмыльнулся Флинт.

— Ну а потом, когда мы ушли? — спросил я.

— Мы выступили вскоре после вашего ухода, но близко к границе долго не подходили. Не хотели провоцировать Латуриэля на агрессию.

— Нибилар долго медлил, — продолжила Тинкербелл. — Время вышло, а он всё держал нас на расстоянии. Потом рискнул подойти к границе, и опять остановился. Мы простояли там больше часа! Видимо он надеялся, что сулариты выйдут на переговоры и мы узнаем о вашей судьбе, но те не высовывались.

— А когда мы пересекли границу, началось землетрясение, — подхватил повествование Флинт. — Мы и ста метров не прошли. Стало понятно, что вот-вот вылезет эндлкрон.

— Тогда Нибилар скомандовал отступление.

— Правильно сделал, — кивнул я. — Вы чуть не попали в ловушку, подстроенную Латуриэлем. Много апологетов погибло бы.

— А вам как удалось вырваться? — спросил Гудвин.

— О, это целая история.

— Время у нас есть.

И я поведал им о своих злоключениях, деликатно опустив нюансы встречи с Хо, включая эпизод с ранением Латуриэля. Я солгал, что это Никтус мне помог, просто так, разочаровавшись в учении Суллара. Разумеется, рассказывать друзьям о том, что Хо сейчас буквально сидит во мне, я не мог. Это была слишком опасная тайна.

Когда я добрался до момента нашего бегства, во время артобстрела эндлкрона, пришла Лигриль. Она сообщила о том, что уведомила Нибилара насчёт моего пробуждения, и теперь он желает со мной встретиться.

— Он ещё слишком слаб, — попыталась воспротивиться Тина, но я ей возразил.

— Всё в порядке, Тин, я чувствую себя прекрасно. Раз зовут — надо идти.

Когда мы вышли из комнаты, я удивился тому, как изменилось ко мне отношение апологетов. Ещё недавно они меня не замечали, а теперь каждый норовил пожать руку, обнять, или поклониться, не скупясь на приятные слова и похвалы. Возможно, стоило бы возгордиться, но сейчас меня переполняли иные мысли, глушившие в зародыше всякие намёки на 'звёздную болезнь'. Дело было не в скромности. Поселив внутри себя Хо, я словно стал глядеть на вещи под иным углом. К тому же тревожился о своей подруге.

— Прежде чем идти к апологету Нибилару, я бы хотел повидать Райли, — сказал я Лигрили.

— Ты сделаешь это после, — ответила та. — Не заставляй верховного апологета ждать.

— Но это не займёт много времени…

Судя по лицу сопровождающей, стало понятно, что это не обсуждается. Что ж, сопротивляться смысла не было. Хоть я теперь и 'звезда', не стоит забывать, что главный здесь попрежнему Нибилар. Особенно это стало понятно, когда нам встретился Эвилон.

— Писатель, я изучил твою кровь, и должен сказать, что… — тормознул он меня.

— Достопочтенный апологет Эвилон, — вежливо перебила его Лигриль. — Писателя ждёт апологет Нибилар.

— А-а, — отступил тот. — Ну конечно, разумеется.

Нибилар ожидал меня в своём кабинете. Встретил он меня очень радушно.

— Дорогой Писатель. Рад, что ты отдохнул и восстановил свои силы.

— Спасибо, что выделили мне уютную комнату, накормили и дали выспаться, — в ответ поблагодарил его я.

— Это лишь малая толика того, что мы могли для тебя сделать. Твоя заслуга неоценима. Прошу, присядь в кресло. Ты всё ещё слаб.

— Благодарю.

— Было трудно одолеть Латуриэля и эндлкрона?

— Было непросто. Но я бы не хотел приписывать всю заслугу себе. Если бы не Райли, легат Корвус и… (я едва не сказал 'Хо', но вовремя поправился). И сочувствующий суларит Никтус, мне бы вряд ли это удалось.

— Никтус? Мой бывший коллега? — удивился Нибилар. — Так значит он всё-таки разочаровался в ереси Латуриэля?

— Он был отступником, но исправился, и погиб, как герой. Если бы не Никтус, меня бы сейчас здесь не было.

— Я распоряжусь, чтобы имя Никтуса вернули на Стену Памяти. А что насчёт Латуриэля? Он точно погиб?

— Точно. Этот негодяй окончательно сошёл с ума от своей власти. Он получил по заслугам. Знаете, Нибилар, оказывается его целью было не поклонение Даркену Хо, а банальное стремление переселиться в новое человеческое тело.

— Это правда? Н-да… Значит, вся его религия — тривиальный обман? Как же он жалок. Мне стыдно признавать, что когда-то он был моим другом… Ты прав, Писатель, он получил то, что заслуживает. Ну а что насчёт Хо? Оно пыталось тебя сломить, как предупреждали Сёстры?

— Хо?

— Ты ведь его видел?

— Да. Хотя, не уверен, что это было именно оно, — я пожал плечами. — Возможно, этот пресловутый 'злой дух', в действительности, всего лишь плод воспалённой фантазии Латуриэля. Я действительно что-то видел на озере. Что-то выходящее за пределы понимания. Но это видение вполне могло быть вызвано ядовитыми, галлюциногенными испарениями, которыми я там надышался в избытке. Не вижу смысла пересказывать Вам этот горячечный бред. Хорошо, что я из него вовремя вырвался, назло Латуриэлю.

— В таком случае, я доволен, что всё обошлось без мистики, и мы наконец-то получили более-менее рациональные ответы на свои вопросы, касаемо этой мифической сущности. Ну да ладно. Хо меня и прежде не особенно волновало. Другое дело — сумеречники. Они непредсказуемы. Как считаешь, Писатель, уничтожив эндлкрона, Корвус успокоится, и не будет впредь угрожать городу?

— Он хотел уничтожить эту тварь — он её уничтожил. Как я понимаю, к апологетам у него претензий нет.

— Это хорошо. Ты вернул в наш мир равновесие. А я, грешным делом, боялся, что у тебя не получится.

— Я боялся того же самого, — улыбнулся я.

— Надеюсь, что ты не держишь обиду на то, что я придержал войска, и не пришёл к тебе на помощь?

— Ничуть. Мы же справились.

— Да, справились. Представляю, каково вам пришлось в самом центре этого ада. Когда появились гомункулы, даже самые отважные из нас дрогнули. Мне пришлось отвести бойцов подальше, и заставить их опуститься на землю, чтобы укрыться от этих тварей. Ну а когда вылез эндлкрон, тут… — Нибилар вздохнул. — Полагаю, что мой поступок ты расценил как проявление малодушия. Но поверь, я всего лишь хотел поберечь жизни апологетов.

— Я знаю. И поддерживаю Вас. Ведь вы поберегли жизни не только апологетов, но и моих друзей. Мы выбрались живыми. Миссия завершена. Сёстры довольны, сумеречники довольны, апологеты довольны, и, главное, живы. Недовольны только сулариты. Кстати, как Вы решили поступить с уцелевшими фанатиками?

— Начнём с того, что большинство из них теперь не фанатики. Теперь они осаждают врата Апологетики, умоляя простить и впустить их. На ночь они прячутся в окрестных зданиях и подвалах, а с рассветом приходят опять. Из-за джамблей возвращаются далеко не все. И эту ночь тоже многие не переживут, как и следующую. Но они никуда не уйдут. Теперь у них нет лидера, нет религии и нет дома. Осталась лишь Апологетика, которую они когда-то променяли на ложные идеалы.

— И они не заслуживают прощения?

— Ну почему? Мы не против их принять. Но не всех и не сразу. Постепенно. Пусть они как следует прочувствуют своё заблуждение и свою вину до конца. Пусть осознают свою ничтожность вне Апологетики. Отрицательный опыт — это тоже опыт. А искреннее раскаяние вполне может быть признано Конклавом за Суфир-Акиль.

— Даже так?

— А что тебя удивляет? То, что Апологетика не пренебрегает даже такими, 'гниловатыми' ресурсами?

— Не в этом дело. То, что вы простите и примете бывших суларитов, я абсолютно поддерживаю. Если даже Никтус исправился, другие тем более исправятся. Нет ничего хорошего в том, что они теперь медленно умирают за стенами Апологетики. Поэтому я за то, чтобы дать им шанс… Меня смутила другая Ваша фраза. Про Суфир-Акиль. То есть, Суфир-Акилем может быть обычное раскаяние?

— Почему нет? — пожал плечами Нибилар.

— Я думал, что Суфир-Акиль — дело сугубо личное, уникальное, индивидуальное.

— Верно.

— Но если, скажем, сто суларитов в едином порыве раскаялись, можно ли считать это Суфир-Акилем? Ведь все принесут вам одно и то же.

— И мы это примем.

— Почему?

— Потому что у каждого из них будет своё, сугубо личное, уникальное, индивидуальное раскаяние.

— Не понимаю. Кто-то годами рискует жизнью ради того, чтобы найти этот 'священный грааль', без которого его не пустят в Апологетику. Сражаются, ищут, ломают головы, и даже отыскав наконец, идут сюда в страхе, что им могут дать от ворот поворот. И тогда всё по новой. Или смерть. А тут ребята просто покаялись и всё? И никаких проблем? В чём же тогда заключается их Суфир-Акиль? Какая от него польза общине?

— Я смотрю, ты всё ещё не понял суть Апологетики. Странно, что твой друг Гудвин до сих пор тебе это не объяснил.

— Он что-то твердил про уверенность…

— Вот. Всё кроется в этом слове. Суфир-Акиль — это не помощь и не подношение. Это материал. Это во-первых знание. А во-вторых обоснование знания. Есть вундеркинд, способный одолеть десятилетнюю школьную программу за пару лет, а есть тугодум, которому не хватит для её одоления и половины жизни. Понимаешь? Суфир-Акиль — это не столько предмет, сколько итог.

— Погодите. То есть, я могу найти простой камень, принести его сюда, и заявить, что это — Суфир-Акиль?

— Да. Но тебе придётся обосновать это заявление, доказав, почему именно этот камень ты избрал Суфир-Акилем.

— Наплести можно что угодно…

— Это не так просто как кажется. Хотя ответ всегда лежит на поверхности. И он только один.

— Что за ответ?

— Твоя цель не принести, а вернуться. Чем больше в тебе сомнений — тем дальше ты от Апологетики. Чем меньше сомнений в тебе остаётся — тем ближе ты к ней. Видишь, как всё элементарно. Думаешь, это мы не пускаем побеждённых суларитов в Апологетику?

— А разве не так?

— Нет, не так. Они сами себя не пускают. Врата Апологетики открыты, но в них никто не может войти без уверенности.

— Разумеется. Ведь вошедшего будет 'по косточкам' разбирать Конклав.

— И обязательно примет положительное решение.

— Почему?

— Потому что всегда его принимает.

— О чём Вы? Выходит, что любой изгнанник будет принят Апологетикой? И неважно, что они ей принесёт?

— Совершенно верно.

— А как же те, кого вы не приняли?

— Писатель. Мы принимали всех и всегда.

— Да неужели? А я слышал, что были отверженные.

— Приведи пример.

— Грязный Гарри.

— Кто?

— 3-16.

— Писатель, — Нибилар вздохнул. — Повторяю, Апологетика принимала всех и всегда. А пресловутый образец 3-16 вообще к нам не приходил.

— То есть, как?

— А вот так. Он даже не пытался вернуться в лоно Апологетики. Его сомнения взяли над ним верх, и он решил, что не сможет найти Суфир-Акиль никогда, в результате чего отказался от желания пройти инсуакиль до конца. А чтобы не прослыть неудачником, придумал легенду о том, что Апологетика не приняла его Суфир-Акиль.

— Но ему же все верили. Если вы знали об этом, то почему позволили распространять ложь?

— Нам это было выгодно. Поверив в то, что Апологетика сильно придирается к Суфир-Акилям, изгнанники будут тщательнее и кропотливее искать их, приобретая больше ценного опыта. Несправедливо. Зато эффективно.

— Но ведь… — меня прервал какой-то монотонно повторяющийся сигнал.

— Извини, — поднял указательный палец Нибилар, и вытащил из стола передатчик, который я ему вернул сразу после возвращения. — Да, легат Корвус. Да. Он здесь. Да, разумеется.

Вынув прибор из уха, он протянул его мне, — Корвус желает с тобой переговорить.

Я принял передатчик.

— Легат Корвус? Здравствуйте. Я… Я бы сразу хотел извиниться. Я был немного резок с Вами. Надеюсь, что Вы…

— Писатель, — перебил меня Корвус. — Оставь эти сантименты. Я доложил твоему куратору об успешном завершении миссии. И походатайствовал о тебе, как об исключительно лояльном ведомственном элементе.

— И-и, что?

— Он доволен твоей работой. Очень доволен. Настолько доволен, что собирается прибыть за тобой лично.

— Он выпустит меня из города?

— Возможно. Насколько я понял, всё, что ты делал до этого — было лишь испытанием. Тебя проверили на прочность, на выносливость и на преданность. Теперь ты готов для выполнения своего главного задания, которое получишь непосредственно от куратора.

— Когда он со мной свяжется?

— Теперь, когда он лишился альтернативных контактов, единственным способом связи остался этот передатчик. Забери его и всегда носи с собой. Скоро куратор выйдет с тобой на контакт. Ну а я на этом с тобой прощаюсь. Удачи тебе, Писатель. Благодарю за помощь. Конец связи.

— Что тебе сказали? — спросил Нибилар.

— Ничего. Опять 'накормили завтраками'. И сказали, что можно оставить передатчик себе. Вы не против?

— Раз сказали, значит можно оставить.

— Спасибо, — я поднялся с кресла. — Корвус рад победе над эндлкроном, но как бы его победа не стала вашей проблемой.

— В каком плане?

— Эта тварь размером с улицу. Представляю, что тут будет, когда она начнёт разлагаться.

— Ты прав. Но скоро зима. Мороз остановит процесс разложения.

— А потом, когда снова наступит лето?

— К тому моменту мы должны покинуть этот бренный мир.

— Это точно?

Нибилар промолчал.

— Это точно? — настойчиво повторил я.

— Ну, стопроцентной гарантии нет, но всё указывает на это. Мы уже достаточно накопили…

— Что вы накопили? Топливо для потока?

— Писатель, ты не понимаешь всю грандиозность нашей работы здесь.

— Ну так объясните.

— Ты находишься в самом сердце сложного научного эксперимента. Набор селекционных манипуляций направлен на установление адаптационного контроля, и выявление побочных дивергенций у образцов…

— Я знаю, что вы их изучаете. И знаю, для чего. У меня остаётся лишь один вопрос — что потом?

— Их отправят в новый, прекрасный мир — колонизировать планету HD85512b в созвездии Паруса, — совершенно неуверенным тоном ответил Нибилар.

— Эту информацию Вам передали Сёстры?

— Да.

— И ничего кроме этого заявления у Вас нет.

— Твоё недоверие к словам Триумвирата — оскорбительно!

— Почему Вы рассердились? Ведь я не выразил сомнение уважаемым Сёстрам.

— Но ты же…

— Я просто хотел услышать Ваше мнение по этому вопросу. Что лично Вы об этом думаете?

— Я внимаю Триумвирату, как оплоту Истины.

— Швыряя апологетов в свой потоковый 'биореактор'? Неужели Вы сами верите в то, что выжатые до последней капли, эти несчастные будут способны что-то колонизировать? 'Поток не должен прерываться' — вот что сказали мне Сёстры. Поток должен течь! Пока не закончатся все апологеты. Что будет потом — одним Высшим известно. Но не Сёстрам. И тем более не Вам, апологет Нибилар.

Верховный апологет молчал, отвернувшись ко мне спиной. Не желая более его раздражать, я направился к выходу, но его голос меня остановил. Как ни странно, в нём уже не звучали сердитые нотки.

— Хочешь узнать, во что я верю, Писатель? Я верю в то, что каждому из нас воздастся по делам и заслугам. И наш путь будет пройден не зря. Ведь когда-нибудь миновав горизонт, мы узрим своё продолжение.

— Замечательные слова, — грустно ответил я. — И я бы хотел верить в то же самое. Но как будет на самом деле?

Нибилар молча опустил голову.

— Вы ведь не знаете этого, да? Вы понятия не имеете, что ждёт вас всех?

— Нет, — всё так же не оборачиваясь, он покачал головой. — Не знаю.

Услышав то, что хотел услышать, я вышел из его кабинета.

Мимо шеренги коек с апологетами, подключенными к 'потоку', я прошёл с закрытыми глазами. Не мог на них больше смотреть. Боялся увидеть кого-то из своих друзей, хоть и знал, что они сейчас наверху — в реабилитационном блоке. Но это только пока. Когда-нибудь они все окажутся здесь. И неизвестно, что для них хуже: смерть, или подобная неизвестность.

Теперь я всецело понимал Латуриэля, понимал убитого чучельника и Грязного Гарри. Нет, моё отношение к ним не поменялось ни на йоту. Но мне действительно стало ясно, почему они совершили своё отступничество. Почему пошли против сложившейся системы. И я не знал, как бы сам поступил, будучи на их месте. Не знал я и того, что мне нужно сказать друзьям. По хорошему, их нужно предупредить. Но предупредить о чём? Ведь я сам не знаю, что их ждёт на самом деле. Даже если 'прекрасного нового мира' не существует, нет ни единого доказательства, что апологетам уготовано лишь забвение. Правду знают только высшие, ни одного из которых я не встречал. Впрочем, если верить Хо, подобная встреча ждёт меня впереди. Может быть лучезарная Ал Хезид прольёт свет на судьбу Апологетики?

Поднимаясь по лестнице, виток за витком, я всё думал, как мне быть? Стоит ли лезть в чужой монастырь со своим уставом? Нужно ли открывать апологетам глаза? Или же оставить всё как есть, уповая на веру Нибилара? Что я добьюсь этой правдой? Сейчас у них, по крайней мере, есть цель, есть смысл жизни. Они верят в своё спасение и от этого счастливы. Это счастье будет с ними до самого конца. Не такой уж и плохой финал. А что обретут усомнившиеся апологеты? Свободу. Только вот зачем им эта свобода? Куда они с ней пойдут? Никуда. Вразнос. И появятся новые Грязные Гарри с Латуриэлями. Жалкие, опустившиеся отбросы, сошедшие с ума от ложных кумиров и бессмысленности своего существования.

О чём я думаю? Почему меня вдруг стало это волновать? Это не моя жизнь, не моя судьба и не мой мир. Почему же я стал ставить интересы местного населения выше своих собственных? Я изменился. И причина моего изменения заключается не в Хо, прячущемся внутри меня. Я сам не заметил, как свернул со своей изначальной тропы. Словно шестерёнку меня вставили в какой-то сложный, чужой механизм, и я, как ни странно, идеально к нему подошёл, зацепившись зубцами за соседние шестерёнки. А может быть я и вправду был создан для этого мира? Сколько я здесь прожил? Не помню. Наверное, месяца три, не больше. Но на весах моей судьбы этот срок перетягивает всю оставшуюся жизнь. Я хочу вырваться из города, но с каждым днём всё меньше понимаю, зачем? Ведь я не помню свою жизнь за пределами стен сумеречного периметра. Она была, это точно, но была какой-то серой и расплывчатой, словно не разукрашенной цветными красками, а потому промелькнула мимо меня как один единственный день. И вот я застрял между мирами, не считая своим ни один из них…

К чёрту эти мысли. Пора навестить Райли.

Тинка отвела меня в медицинский блок, где показала палату, в которой лежала Райли. Увидев меня, перебинтованная подруга вскочила было с койки, но я, подбежав, остановил её.

— Не вставай! Тебе ещё рано.

— Писатель, я так рада, что ты пришёл, — ответила она, глядя на меня единственным, слезящимся глазом (второй был закрыт марлевой повязкой). -Только погляди, как она меня обкорнала.

— Ты о чём? — не сразу понял я. — Ах, ты про волосы? Да брось! Короткая стрижка тебе очень идёт.

— Я тоже так считаю, — кивнула Тинка.

— С твоими волосами всё в порядке. А что с глазом?

— Роговица потихоньку восстанавливается. Поэтому ходить с повязкой, на зависть Флинту, мне не придётся. Но вот сам глаз пострадал слишком серьёзно. Так что я наполовину ослепла. Вот такая я теперь 'красавица': Волосы острижены, нос расплющен, два ребра треснуты, хорошо хоть передние зубы почти все уцелели.

— Хорошо, что ты вообще жива! Теперь переживать не о чем. Ты в Апологетике, бороться за выживание не нужно. Вся твоя борьба осталась позади.

— Да, возможно. Может быть хватит всё обо мне, да обо мне? Расскажи о своих успехах. Что тебе сказали сумеречники? Ты говорил с ними после нашего возвращения?

— Говорил.

— И что?

Я лишь отмахнулся.

— Понятно, — нахмурилась Райли. — Надули.

— Нет. Здесь дело не в обмане. Корвус с самого начала предупреждал, что помочь мне будет непросто.

— Им помогать было гораздо сложнее. Но ты это сделал. А что теперь? Они не могут отплатить тебе той же монетой?

— Да успокойся. Главное, что моё дело теперь рассматривает более высокая сумеречная инстанция, и…

— Неужели? Какой невероятный прогресс. Эти сумеречники — просто обычные бюрократы. Но ты не переживай, Писатель. Дай мне немного окрепнуть, и мы с тобой что-нибудь придумаем.

— Спасибо за поддержку.

— Кстати, тут есть одно дело, — Райли замялась. — Которое я бы хотела обсудить с глазу на глаз.

Повисла тишина.

— Тина, тут есть одно дело, — повторила Райли. — Которое я бы хотела обсудить с Писателем.

Та никак не отреагировала.

— Тина! — окликнул её я.

— Чё? — встрепенулась она.

— Ты не могла бы нас оставить? Будь любезна.

— Зачем? Где больше двух — говорят вслух. А-а, поняла. У вас тут амуры…

— Да какое тебе дело, что у нас тут?! — вскипела Райли.

— Ладно, ладно, я ухожу, — девочка вышла за дверь.

— Вот же наглая морда.

— Что-то с ней не так. Тебе не кажется? — спросил я.

— Кажется. Именно об этом я и хотела с тобой поговорить. Как только ты вернулся, Тинка постоянно ходит за тобой хвостиком. И отогнать её от тебя очень сложно.

— Райли, ты что? Ревнуешь меня к Тинке?

— Нет! Мне просто очень подозрительно её поведение. Казалось бы, что ей ещё нужно? Она в Апологетике. Инсуакиль пройден. Расслабься и отдыхай, как Флинт, или Гудвин. Но нет же. Тина не унимается. Поверь мне, она что-то задумала.

— Даже если задумала. Это же наша Тина! Она не может задумать что-то плохое. И уж тем более против нас.

— Не знаю, Писатель, не знаю. Но могу твёрдо сказать, что Тина — это не я. Она далеко не так бескорыстна, и то, что у неё снаружи может не соответствовать тому, что у неё внутри. Будь с ней предельно осторожен, пока я здесь.

— Хорошо, Райли, обещаю. Но ты зря волнуешься. Тинка пережила не меньший стресс, когда полезла прямо в логово своего злейшего врага. К счастью, всё обошлось, и теперь ей уже ничто не угрожает. Но свыкнуться с этой мыслью ей пока ещё тяжело. Вот она и липнет к нам.

— Ну, моё дело предупредить. Надеюсь, что мои подозрения беспочвенны.

— Уверен в этом. Тебе ничего принести не надо?

— У меня всё есть. Здесь неплохо, только очень скучно. Регулярные восстанавливающие капельницы поднадоели. Зато я могу погружаться в глубокий сон когда захочу. Знаешь, Писатель, после возвращения с нашей миссии, меня здесь стали почитать, как героиню.

— Всё правильно. Ты и есть героиня.

— Я к этому не привыкла. Приятно конечно, не скрою. Даже Гудвин назвал меня 'лучшей из лучших'. Представляешь? Сам Гудвин! Это такая честь.

— Ты заслужила эти похвалы, Райли. Я очень рад, что ты идёшь на поправку, — в моём ухе запиликал сигнал вызова. — Извини. Увидимся позже. Отдыхай.

Выйдя из палаты, я торопливо подыскал наиболее удалённое место, где бы никто не мог подслушать, о чём я буду говорить. И только лишь затем включил связь.

— Ну наконец-то, — послышался знакомый голос. — Я уже собирался отключиться.

— Извините. Пришлось подыскать место поудобнее.

— Нашёл?

— Да.

— Прекрасно. Ну здравствуй, Писатель, давно мы не общались.

— Здравствуйте, куратор, выдающий себя за Хо.

— Элекен.

— Что?

— Зови меня Элекен. Раз уж ты всё равно знаешь, что я не Хо. Так нам будет проще общаться.

— Договорились. Так что насчёт меня, Элекен?

— Ты отлично постарался, Писатель. Спасибо за книгу. Я доволен. Теперь от дома тебя отделяет сущий пустяк.

— Какой?

— Нужно кое-что вытащить из города. Принесёшь это к главным воротам периметра, и тебя выпустят.

— И что же я должен принести?

— Не спеши. Отдохни в Апологетике как следует. Восстановись. Затем, возвращайся назад, по Тропе блудных детей. С твоими обретёнными навыками и опытом, труда тебе это не составит. По дороге, сделаешь небольшую петлю, до улицы Лобачевского. Там увидишь школу. В этом здании застрял наш автоматический дрон. Ты должен помочь ему освободиться, а потом, запустить резервный источник питания, чтобы машина смогла двигаться. Дорогу домой дрон отыщет самостоятельно. Твоё дело, просто следовать за ним. Когда доберётесь до ворот периметра, охранные турели стрелять не будут.

— А что случилось с дроном? Почему он застрял?

— Это тебе предстоит выяснить на месте. Не думаю, что дело сопряжено с чем-то опасным. Скорее всего, причина в бытовой неполадке.

— Такой уж и бытовой? И вы устроили мне смертельное испытание только лишь для того, чтобы подготовить к спасению какого-то потерявшегося дрона?

— Это не просто дрон. Материал, который он должен вывезти с территории города, представляет величайшую ценность. На кону существование нашего мира.

— Чем дольше я слышу об этом — тем меньше во всё это верю.

— Дело твоё. Я не призываю тебя верить во что-то, или не верить. Я просто хочу, чтобы ты сделал то, что от тебя требуется. Сделаешь — получишь долгожданное освобождение. Ты ведь этого хочешь, Писатель?

— Спорить не буду.

— Вот и хорошо. Вытащи дрона и выходи к главным воротам. Твоё затянувшееся путешествие пора заканчивать.

Связь оборвалась.

— Как же мне всё надоело, — привалившись к стене, пробормотал я.

— Писатель, вот ты где. Чего спрятался? — обнаружила меня Тина.

— Надо было немного побыть наедине с собой, — ответил я. — А ты чего блуждаешь?

— Да просто так. От нечего делать.

Я с подозрением на неё посмотрел. Нет, всё-таки Райли права и с этой девчонкой что-то не так.

Но подозрения относительно Тинкербелл в какой-то момент были вытеснены размышлениями о грядущем задании. Элекену нужен вовсе не дрон, а то, что этот дрон пытался вытащить из школы. Благодаря Хо, я знаю, что именно ему нужно. А вот он явно не в курсе моей осведомлённости. Значит я иду на шаг впереди него. Этим преимуществом надо пользоваться…

— Тинка!

— Чего?

— Почему ты за мной ходишь?

— А что, нельзя?

— Можно. Но не нужно. Если у тебя ко мне дело — обращайся. А если дел никаких нет, тогда извини. Я хочу побыть один и поразмышлять.

— Как скажешь, — девочка наконец-то отстала.

Ну что за напасть? Взяла и сбила с мысли. Бросив взгляд через плечо, я встряхнулся. Наверное не стоило её отталкивать так грубо. Райли своими подозрениями слишком сгущает краски. Скорее всего она просто ревнует меня, и дело вовсе не в Тинке, а в ней самой. А Тинка просто соскучилась. Мы ведь с ней друзья. С друзьями так не поступают.

Я хотел было вернуться к ней, но в ту минуту мне больше всего хотелось уединиться, чтобы привести мысли в порядок. Понадеялся, что Тина меня поймёт и не обидится.

Тут на моём пути как раз появился Эвилон.

— Писатель, ты освободился?

— Да.

— Тогда предлагаю пройти куда-нибудь и побеседовать.

— Как уже говорил, я изучил твою кровь, — начал Эвилон, когда мы нашли комнату, подходящую для приватного разговора. — И обнаружил довольно любопытные взаимосвязи. Не хочу забивать тебе голову научными терминами. Постараюсь высказаться проще. У тебя очень много общего с нами. Подозрительно много. Причина этого сходства не в твоём биологическом теле, а в твоей энергии. Обретённая ли это мутация, или же ты был таким от рождения — я не знаю. Но факт очевиден.

— И чем мне это грозит? — спросил я.

— У меня для тебя есть две новости: хорошая и плохая. С какой начать?

— Давайте с плохой, пожалуй.

— С такими энергетическими показателями тебя ни за что не выпустят из города.

— Почему?

— Потому что по своей энергоструктуре ты, как бы, и не человек вовсе. Выпускать тебя из резервации в мир людей сумеречники не станут ни при каких условиях. Это очень опасно.

— Вот так заявочка. Какая же новость, в таком случае, хорошая, если я не могу покинуть город?

— А хорошая новость заключается в том, что тебе вовсе не обязательно его покидать. Конечно же, кеаксуланты не пригодны для насыщения потока. Но ты вполне можешь присоединиться к нам во время великого исхода в новый, прекрасный мир. Ты можешь стать одним из колонизаторов, первых поселенцев.

— Это реально? — с трудом произнёс я.

— Это вполне реально, мой дорогой Писатель. Ты можешь стать одним из нас. Подумай, зачем тебе эта планета? Зачем тебе несовершенный и обречённый мир людей, когда тебя ждёт совершенно иной, чистый и высокоразвитый мир, где ты сможешь стать кем захочешь? Подумай насчёт этой перспективы.

— И меня туда в самом деле отправят, на эту сказочную планету счастья?

— После того что ты сделал для нас — всенепременно!

После его фразы мы надолго умолкли.

Сидя на своей кровати, привалившись спиной к стенке, я глядел на медленно угасающую противоположную стену. Всё-таки любопытно гаснет световоск. Не равномерно, а как-то по-отдельности, пятнами. Изменяет цветовые оттенки. Переливается.

Зачем я о нём думаю?

Просто, если перестаю думать о подобной ерунде, то сразу возвращаюсь к словам Эвилона.

Да уж. Вот так ирония. Услышь я такое ещё пару недель назад, рассмеялся бы в лицо, и покрутил пальцем у виска, но теперь. Теперь я почему-то плаваю в сомнениях. Может быть вместе с моей энергией мутировало и моё сознание? В голове тасовалась, нестройно выкладываясь, сложная и грубая мозаика из разрозненных фрагментов. Что я имею в сухом остатке? Элекен пообещал, что меня выпустят из города. Эвилон же заявил, что меня никогда не выпустят. Только одно из этих заявлений правильное. И оно вряд ли принадлежит таинственному и подозрительному куратору, который сам не скрывает, что использует меня, как вещь. А что делают с использованными вещами? Правильно, их выбрасывают. Я с усмешкой вспомнил эпизод из старого фильма 'Коммандо', где герой Арнольда Шварценеггера безжалостно сбрасывает со скалы человека, которого ранее обещал отпустить, сопровождая его последний полёт циничной фразой 'Я солгал'. И где гарантия, что меня вот так же не выбросят в пропасть? Эвилону врать мне незачем. А вот Элекену — вполне логично. Ещё какую-то неделю назад я бы вцепился зубами в его обещание, веря ему, словно приговорённый. Но это было тогда. Сейчас я стал уже совершенно другим.

Конечно, обратная сторона медали выглядела не намного светлее. Все эти обещания, связанные с 'новым, чудесным миром', не были закреплены ни единым фактом. Даже Нибилар не знает, уготовано ли апологетам такое будущее? Малейшее подключение здравого смысла ставит эту слепую веру под огромный вопрос, на который нет ответа. Так что лучше? Погибнуть под стенами периметра от предательской энергопули, или же закончить своё бренное существование в Апологетике, во время общей 'чистки', когда эксперимент Высших завершится? Выбор печален в обоих случаях.

Но что если отправка во внеземной рай окажется истиной? Тогда я стану одним из первых землян, отправившихся покорять другую планету. О подобном я даже мечтать не мог. И если этот новый мир вдруг окажется правдой, если он выглядит хотя бы приблизительно так же, как в 'рекламном ролике' изначального сознания изгнанников, я стану самым счастливым человеком во Вселенной! Ну а самое главное, Райли будет со мной всегда, и нам не придётся расставаться. Именно это подкупало меня больше всего, заставляя поверить в фантазию, которую мой трезвый рассудок всячески отрицал.

Что характерно, останавливало меня вовсе не чувство сомнения. Полагаю, что с ним бы я справился легко. Крест на моей альтернативной идее ставило Хо, прячущееся внутри меня. Пока оно со мной, путь в новый, чудесный мир мне заказан. Даже если сёстры меня с ним выпустят (а они вряд ли на это пойдут), то протащить с собой этот чуждый новому миру элемент, означает, поставить под угрозу стабильность и безопасность колонизируемой Терра Новы. Неизвестно, как Хо себя там поведёт, да и какая разница? Оно там чуждо. Ему там нет места. Нет, я не позволю этому существу прямо, или косвенно навредить моим друзьям.

Собственно, в подобных мыслях я и пребывал в течение последующей пары дней. Очень хотелось воспользоваться временем этой передышки для общения со своими друзьями, ведь если я покину Апологетику, то больше никогда их не увижу. Я знал, что время от времени они приходят к моей комнате, но заходить не решаются, ожидая, когда я их приглашу войти. Но я не приглашаю и они уходят. Они не беспокоят меня, очевидно, ощущая, что со мной что-то не так, и что мне необходимо побыть одному. Никто не пытается нарушить моё подозрительное молчание. Даже Флинт. Никто не заходит ко мне, кроме равнодушной Лигриль, приносящей мне еду два раза в сутки.

Может быть следовало перебороть себя, и поговорить с ними, однако я боялся, что это общение окончательно перевесит чашу весов в пользу предложения Эвилона, против которого неистово сопротивлялся мой разум. Особенно сильно меня тянуло к Райли. Я с трудом удерживал себя, чтобы не пойти к ней, но оставался на месте. Увидев Райли, я бы точно не выдержал, и свернул не туда. Поэтому я желал, для начала, твёрдо определиться с выбором, а уж потом выходить на контакт с друзьями.

С выбором я определился, хоть он и был труден. Конечно, альтернатива была заманчивой, но слишком нереальной. У меня есть свой дом, свой мир, из которого я ушёл. Плохой он, или хороший — но он мой. И мне не нужно ловить журавля в небе, а нужно просто признать, где моё истинное место. Убьют меня на периметре? Да и пусть убивают. Я устал метаться внутри Тенебрариума. Пора заканчивать свою одиссею.

День проводов начался очень рано. Прошлым вечером Райли выпустили из медицинского блока, и она сразу пришла ко мне. Подруга всё ещё была с повязкой, но синяки и царапины на её теле почти исчезли. Райли не стала спрашивать, почему я её не навещал. Упреждая этот вопрос, я сам извинился, сказав, что хотел дать ей отдохнуть от всего. Но она не держала обиду.

Полночи мы с ней пробеседовали. И я наконец смог излить ей душу, по поводу своих подозрений, предложения Эвилона и задания Элекена.

— Какой им смысл тебя убивать? — ответила она. — Если ты принесёшь им то, что они хотят. Думаешь, что твой куратор настолько вероломен?

— Кто же его знает.

— Может так оно и будет. Но ты хотя бы попытаешься.

— Согласен с тобой. Ну а что ты думаешь по поводу слов апологета Эвилона? Вдруг он прав?

— Я не могу оспаривать слова верховного апологета. Если он так сказал, значит возможность действительно есть…

— В таком случае, перспектива очень заманчива. Представь, — я взял её за руку. — Мы с тобой будем вместе! Всегда!

Райли улыбнулась.

— Да. Было бы здорово. Я бы тоже этого хотела. Но, Писатель, пойми, всё это просто фантазия. Тебе там не место. Ты должен жить среди своих. Среди людей. Только здесь, на Земле, ты будешь счастлив. Я знаю это потому, что прочитала тебя.

— А не потому ли, что ты сама не веришь в это будущее? — искоса взглянул на неё я.

— В том числе и потому, — ничуть не смутившись ответила она.

— Значит ты тоже…

— Не только я. Многие из нас, в глубине души…

— И вас это не напрягает?

— А почему нас должно это напрягать? Это наш путь. Наша жизнь. У неё есть начало и должен быть конец. Что будет дальше — роли не играет. Главное, что есть сейчас. Кто-то лелеет мысли о счастливом переселении. Как Флинт, например. А кто-то просто живёт, выполняя предначертанное.

– 'Выполнять предначертанное?' То есть, жить по шаблону?

— Почему ты удивляешься? Разве у людей жизнь проходит иначе? Вы тоже рождаетесь, живёте и умираете, не зная, что вас ждёт после смерти. Но при этом вы упорно выполняете то, что вам предначертано: учитесь, развиваетесь, обретаете опыт, создаёте семьи, рожаете детей и, перед тем как уйти, передаёте потомкам своё наследство. Хочешь сказать, что это бессмысленно?

— Не знаю. Я так этого и не понял. Наверное, я до сих пор не повзрослел.

— Тогда сейчас самое время повзрослеть, милый.

Глядя на Райли, такую близкую и родную, я постоянно ловил себя на мысли, что не представляю, как буду завтра с ней прощаться.

И вот наступил последний день моего пребывания в Апологетике. Прощаться с ребятами мне не хотелось. Было желание тихонько улизнуть с утра пораньше, чтобы не видеть никого из друзей. Долгие проводы — долгие слёзы. Но так, 'по-английски' уходить было бы очень неприлично и бессовестно с моей стороны, учитывая, сколько добра они для меня сделали. Следовало поблагодарить товарищей за то, что были со мной, учили, помогали и постоянно спасали. Как бы горько мне ни было с ними расставаться.

В моей комнате не было окна, и я не видел рассвета, но почувствовал его приближение каким-то сверхъестественным чутьём, и поднялся, аккуратно заправив кровать. Вещи уже были собраны. Я сидел и думал, как выйду к ним. Я знал точно, что они меня ждут, что хотят попрощаться со мной, но не решаются, понимая мои чувства.

Здесь мне опять помогла чуткая Райли. В дверь тихонько постучали. Я вздрогнул и повернул голову, полагая, что это Лигриль, или кто-то из верховных апологетов. Но в комнату неожиданно вошёл Флинт.

— Грустишь? — спросил он с улыбкой.

— Нет, всё нормально, — ответил я, и с трудом затолкал обратно в нутро подкатившие слёзы. — Да кому я вру? Я чувствую себя ужасно, дружище.

Не в силах больше сдерживать эмоции, я подошёл к Флинту и крепко, по-братски его обнял, хлопая по спине.

— Иди сюда, лысый чёрт! Идём, сядь. Посиди со мной.

— Писатель, так нельзя, — в голосе Флинта я впервые услышал сочувствие и грусть. — Твои чувства за двое суток затопили весь этаж. К двери невозможно подойти от тоски, которую ты источаешь. Райли сказала, что сумеречники обещали тебя выпустить. Это же отличная новость. Значит ты вернёшься домой. Надо радоваться, а не тосковать.

— Флинт, я не могу. Я слишком привык к вам. И к тебе в том числе. Хоть ты и козёл, но ты самый лучший козёл в мире!

— За козла ответишь, — погрозил он, и мы рассмеялись.

— Я буду скучать по тебе, Флинт.

— Я по тебе тоже, Писатель. Но слишком не обольщайся. Долго скучать не буду. Как только меня отправят в новый, чудесный мир, мне уже будет не до тебя, извини.

— Ты веришь в него? В этот новый мир? Только честно.

— На что ты намекаешь?

— Просто интересуюсь.

— Верю ли я? Хм. Да, верю. Потому что эта вера — всё, что у меня осталось. Я дошёл до Апологетики, значит меня ждёт награда за всё, что я пережил. Иначе и быть не может. Ничего другого я и слышать не хочу. Не пытайся меня переубедить, Писатель, иначе мы поссоримся.

— Да я и не пытаюсь. Прости, если задел. Просто я переживаю за будущее своего друга.

— Правда? — он взглянул на меня одним глазом. — Ну тогда прощаю. Всё у меня хорошо будет. Надеюсь, что и у тебя тоже, друг. Ты — хороший человек, и тоже заслуживаешь счастья в своём родном, привычном мире.

— Спасибо.

Послышался стук в дверь.

— Кто там? — спросил я.

— Это я, Гудвин.

— Входи.

Дверь открылась и Гудвин вошёл.

— Райли мне сказала, что ты сегодня… А, вы тут общаетесь. Простите, зайду попозже.

— Нет-нет, оставайся, — остановил его я.

— Я как раз собирался уходить, — поднялся Флинт.

— Ну вот. А ты куда собрался? Сиди!

— Не-е, я пойду.

Разойдясь с Гудвином, Флинт вышел из комнаты. Гудвин подошёл ко мне, пожал руку и сел рядом.

— Сегодня уходишь? — спросил он.

— Да. Если не уйду сегодня, то не уйду никогда, — я грустно усмехнулся.

— Правильно. Не теряй уверенности. Она обязательно приведёт тебя к цели.

— Гудвин. Не знаю, правильно ли я поступлю, если скажу это… Но я очень переживаю за вас. И за тебя в том числе.

— Переживаешь? Почему?

— Кто знает, что вас ждёт дальше. Эта неизвестность изводит меня. Мне очень хочется, чтобы у вас всё было хорошо. Чтобы вы на самом деле переселились в обещанный вам мир, и жили бы там счастливо. Но я опасаюсь, что всё это лишь обман. Там, под нами, на нижнем этаже, я видел апологетов, прикованных к специальным устройствам, выкачивающим из них энергию. И мне это зрелище очень не понравилось. Вашими знаниями насыщают некий поток, который нужен Сакрариуму. Не знаю, для чего это делается, но боюсь, что для вас ничем хорошим эта процедура не закончится. Хотелось бы ошибаться. Хотелось бы думать, что всё это мои пустые опасения. Но даже Нибилар не смог меня успокоить. Похоже, он сам ничего не знает, и плывёт по течению. Когда я об этом думаю, мне становится не по себе.

— А ты не думай, — ответил Гудвин. — Думай о себе. И будет проще жить.

— Я не эгоист.

— Иногда просто необходимо быть эгоистом. Что толку от твоих душевных метаний? Ими ты ничего не изменишь. И не поможешь ни нам, ни себе. Да и нужно ли нам в чём-то помогать?

— Гудвин, — оторопело посмотрел на него я. — Неужели ты… Так ты всё знал с самого начала? Даже тогда, когда говорил нам про уверенность, про нашу цель. Когда проверял, готовы ли мы идти в Апологетику. Ты уже тогда был в курсе?

Он кивнул.

— Но почему же тогда ты так воспевал эту цель? Почему говорил о ней, как о спасении?

— Потому что считал её нашим спасением. И сейчас считаю.

— Спасением от чего?! Не могу понять.

– 'Так жизнь скучна, когда боренья нет'.

— Лермонтов? — усмехнулся я, внезапно вспомнив своих попутчиков из поезда.

— Он самый. Замечательный поэт. В нашем мире совсем нет поэзии. А у вас столько прекрасных поэтов. Я бережно храню эти строчки в памяти старого хозяина. Они наполнены великой мудростью вашей цивилизации. Ведь на самом деле, жизнь без борьбы — это не жизнь. Как точно Лермонтов это подметил. Пока ты стремишься к чему-то — тебе интересно жить. Но как только стремиться становится не к чему, жизнь теряет всяческий смысл. Ведь я давно нашёл Суфир-Акиль. Одним из первых изгнанников. И когда уже собирался идти в Апологетику, неожиданно вспомнил эти стихи, поняв, что я попросту сокращу собственный век. И тогда я решил растянуть остаток своего инсуакиля насколько это было возможно. Так я дождался последних изгнанников со своего сектора, и ничуть об этом не жалею. Моя жизнь в изгнании была тяжёлой и непростой, но именно сейчас, оказавшись в лоне доброй Апологетики, я особо ярко чувствоую всю её прелесть и необходимость. Я не жалею ни об одном просроченном дне, вспоминая их с наслаждением и ностальгией.

— Но что тебе мешает найти себе новую цель, новый интерес?

— Мой друг, ты опять забываешь, что я — не человек. Люди, в отличие от нас, могут ставить себе цели самостоятельно. А если у людей появляется всё, что они желают. Если добиваться им более нечего, тогда бесцельность их существования порождает безумство. Люди начинают 'беситься с жиру'. Это своеобразная защита, ограждающая их от страшной пустоты, зияющей на том месте, где должен находиться смысл их существования. Изгнанники, в отличие от людей, ограждены от подобных 'болезней', потому что цели им изначально диктуются свыше. Такой подход упрощает задачу, избавляет от ложных целей, и страхует от внезапной потери жизненного смысла. Очень удобно жить, постоянно видя перед собой путеводную звезду, согласись? Но… Здесь прячется один досадный нюанс. Допустим, ты достиг своей цели. А что дальше? Хорошо, если кто-то укажет тебе следующий рубеж. А если не укажет? Если ты остановился здесь, в мёртвой точке, как сейчас, в Апологетике. И ждёшь какой-то развязки, не имея возможности самостоятельно решать свою судьбу. Вот тут-то и начинаешь понимать всю прелесть 'боренья'.

— А если изгнанник попробует изменить свою цель? — спросил я.

— У него вряд ли что-то получится, — ответил Гудвин. — Все альтернативы рано или поздно упрутся в бессмысленность и бесполезность. Вспомни Грязного Гарри и Латуриэля. Задай себе вопрос. Чего они добились? Чем это для них закончилось? И стоило ли это того? Боюсь, что изгнанники обречены на Апологетику, а апологеты — на исход. И никто не в силах вырваться из этого замкнутого круга. Ну, кроме твоей подруги Райли, наверное.

— Райли? А она тут причём?

— У Райли есть редкий второй субкод, благодаря которому она может то, чего не можем мы. Она может выбирать свою цель. И кажется, она её уже выбрала.

— Неужели она одна на это способна?

— Да. Взять к примеру Тинкербелл. Она изо всех сил старается вырваться из этой системы, но, в отличие от Райли, не видит конечную точку своей новой цели. Всё что Тинка хочет — так это выжить любой ценой. Но она не понимает, для чего хочет выжить, и с какой дальнейшей целью. Вот чем она отличается от Райли. Вот чем я отличаюсь от Райли. Тридцать седьмая способна менять курс. Она может выбирать. А мы — нет. Вот только счастье не всегда заключается в свободе выбора. Тем более, что у Райли сейчас только два пути: остаться с нами, или остаться одной. Теперь ты понимаешь, Писатель? Свобода — порождает сомнения. А сомнения — это всегда риск. Великий риск прийти не туда, куда следовало. Я тебя загрузил, да? — Гудвин рассмеялся. — Прости. Порой на меня налетают философские раздумья. Здесь, в Апологетике, это происходит особенно часто. Всему виной избыток свободного времени. Думаю, что тебе пора собираться, если хочешь успеть добраться до главных ворот периметра засветло. Близится зима, дни стали короче. Поэтому придётся поторопиться. Тебе помочь собрать вещи?

— Спасибо. Я уже всё сам собрал… Э-э, Гудвин. Скажи, как мне поступить? Уйти, или остаться?

— Зачем спрашиваешь?

— Хочу узнать твоё мнение.

— Моё мнение — пустота. Руководствуйся своим мнением.

— И всё же, ответь.

Гудвин вздохнул.

— У тебя появилось сомнение? Твоя уверенность пошатнулась?

Подумав немного, я твёрдо ответил, — нет.

— Тогда иди по той дороге, которую выбрал. Уверенность прежде всего. Уверенность — это таран, который пробьёт любые преграды. Поверь своему старому другу. Я понимаю, что тебе грустно с нами расставаться. Но ты должен. Если ты уверен в своей цели.

— Спасибо тебе, Гудвин.

И опять меня ждал сюрприз. Если не вся Апологетика, то явно большинство её жителей вышло меня встречать, заполнив весь зал жилого блока реабилитации. Сначала я попрощался с Верховными. К моей великой радости и успокоению, Нибилар не держал на меня обиду, а вместо этого сказал очень приятные слова, — 'Ну что ж, прощай, Писатель Дающий Имена. Обещаю, что твоё новое имя мы заберём с собой, и оно навсегда останется в нашей истории. Пусть удача благоволит тебе. Слэргос'.

— Очень жаль, что ты отказался от моего предложения, — сочувственно произнёс Эвилон. — Но это твой выбор, и я не вправе диктовать тебе, что верно, а что нет. Будь счастлив, Писатель.

Далее, я попрощался с остальными Верховными. Теперь даже Артехог пожелал мне удачи вполне искренне, и не сквозь зубы. После краха Латуриэля он заметно сдал свои позиции в противостоянии с Нибиларом, тем не менее, это поражение, на мой взгляд, не усугубило общую ситуацию, а даже сплотило 'грязнуль' и 'чистюль', что лично меня не могло не радовать.

Я не знаю, сколько в то утро пожал рук, и сколько выслушал приятных, вдохновляющих напутствий. Помню, что много. Они слились для меня в одну сплошную музыку. А я всё кивал, улыбался, благодарил и думал, что в конце меня ждёт прощание с друзьями. Самое мучительное.

Как не оттягивай финал, он неизбежен. И вот я стою напротив них. Апологеты неторопливо расходятся, и мы остаёмся стоять своей маленькой группой: Я, Райли, Флинт, Гудвин и Тина.

— Ты чего такой красный? — спросил Флинт.

— Да ну, — ответил я. — Столько пожеланий услышал.

— Это же хорошо.

— Хорошо, не спорю.

— Маршрут уже продумал? — спросил Гудвин.

— С этим пока что проблема. Как раз хотел у вас уточнить, где находится вторая школа.

— Да мы тебе объясним, не переживай. Вторую школу найти несложно, — ответил Флинт.

— Не сомневаюсь. Меня больше волнует другое. Придётся опять идти через эти 'Сепараторы' и 'Зеркала'.

– 'Зеркало' не бойся, — ответил Гудвин. — Оно одностороннее. Ну а насчёт 'Сепаратора' не уверен.

— Не надо его стращать, — оборвал его Флинт. — Если сумеречники ему обещали, что всё будет путём, значит 'Сепаратор' ему тоже не страшен.

— А если нет? — взглянул на него я. — Не хотел бы я лезть в подземелья, к джамблям. Без Тинки мне там кранты.

— Да погоди ты раньше времени рыпаться, — махнул рукой Флинт. — Если 'Зеркало' одностороннее, то и 'Сепаратор', скорей всего, тоже. Просто иди осторожно.

— А куда деваться? Так и пойду, — кивнул я. — Ну ладненько, голуби мои, давайте прощаться будем. Теперь уже окончательно. Не скучайте тут без меня. И не поминайте лихом.

Мы крепко обнялись с Гудвином.

— У меня ещё остался один маленький вопросик к тебе, — хлопая его по широкой спине, произнёс я.

— Какой?

— Как тебя звали раньше?

Расцепив объятия, он призадумался, — в смысле, моего 'старого хозяина', ты имеешь в виду?

— Да. Райли мне сказала, как звали её 'старую хозяйку', а с вашими я так до сих пор и не познакомился. Понимаю, теперь это вовсе неважно. Вы — это вы, а они — это они, но…

— Щербаков, — перебил меня Гудвин. — Борис Иванович. Майор в отставке.

— Спасибо, — я повернулся к Флинту и выжидающе на него поглядел.

— Да не помню я, — отвернулся он.

— Фли-инт.

— Николаев. Анатолий. Инженер-проектировщик.

— Благодарю тебя, — мы обнялись, и долго стискивали друг друга в крепких объятиях.

Следующая была Тинка. Она стояла чуть в стороне, и не смотрела на меня. Я подумал, что она всё ещё сердится за то, что я её 'отшил' во время нашей последней встречи.

— Ну что, Тинка-паутинка, давай и с тобой попрощаемся, что ли? — подошёл я к ней. — Чего ты дуешься? Обиделась на меня, да? Ну прости. Я не хотел. Просто мне было очень тяжело. Да и вообще. Сложно объяснить. Постарайся понять и не держи зла, хорошо?

Она стояла насупившись и отвернув лицо в сторону. Я хотел было её обнять, но она отстранилась, а затем, молча развернувшись, быстрым шагом удалилась к себе в комнату, оставив меня стоять в полнейшей растерянности.

— Тина! — крикнула ей вдогонку Райли.

— Чего это с ней? — пожал плечами Флинт.

Гудвин задумчиво покачал головой.

— Психованная девка, — Флинт ободряюще похлопал меня по плечу. — Да забей на неё друг. Ну не хочет прощаться, и хрен бы с ней. Тоже мне, подруга. Глянь, какая фифа, обиделась она видишь ли, на что-то… Не обращай внимания.

— Я заметила, что в последние дни она очень странно себя ведёт, — произнесла Райли. — На неё не похоже.

— Может быть сказывается реабилитационная апатия, как у меня, — размышлял Гудвин. — Хотя, по-моему, здесь кроется что-то другое.

— Да она чокнутая, — воскликнул Флинт. — Взяла и испортила проводы. Шут бы с ней.

— Как-то это непонятно, — я повернулся к Райли.

Та стояла, скрестив руки на груди. Какое-то время я растерянно мялся, не зная, как поступить: прощаться с ней, или идти за Тинкой. Но тут она мне помогла.

— Сходи, узнай, что с ней не так, — произнесла подруга.

— Ты считаешь, нужно?

Она кивнула.

— Да хорош, — попытался остановить меня Флинт. — Дурью не майтесь. Нашли за кем бегать.

Его слова я дослушивал уже затылком, направляясь в сторону комнаты Тинкербелл. Райли права. Мы не должны были так расставаться.

Дверь была не заперта. Я вошёл в полутёмную каморку, отведённую Тинке апологетами-распределителями. Она стояла посередине, спиной ко мне, и даже не повернулась, когда я вошёл.

— Тин, что случилось? — начал я. — Я не уйду, пока не узнаю причину. Мы так и будем стоять? Ну ладно, давай постоим… Я же попросил у тебя прощения. Да, я виноват, но хотя бы сейчас-то ты можешь меня простить?

— Да ни в чём ты не виноват! — оборвала мой монолог девочка. — Это всё я…

— В каком смысле… Ты?

— Я не могу, Писатель. Я думала, что сумею. Была уверена до последнего, но сейчас. Сейчас я понимаю, что не имею на это права.

— Да объясни ты мне наконец! О чём ты вообще? — я подошёл к ней поближе.

— Я хотела… — она с трудом подбирала слова. — Я хотела тебя использовать. В своих целях. Против твоей воли. Думала, что когда мы придём в Апологетику, и ты найдёшь выход, то я… Прости, я не могу тебе этого говорить. Это моя тайна, и она должна остаться со мной.

— Я вижу, тебя тоже терзают сомнения относительно старта в 'новый, чудесный мир'?

Она кивнула.

— И у тебя есть альтернатива этому?

— Была. До сегодняшнего дня.

— Но почему? Ты ведь так хотела попасть в Апологетику…

— Я хотела и хочу только одно, — она наконец повернулась ко мне лицом. — Чтобы мои знания никому не достались. Я не вольюсь в поток. Никогда. Лучше сгинуть навсегда. Но они не получат меня.

— Тинка, ты меня пугаешь.

— Прости меня, Писатель. Сегодня я узнала одну интересную вещь о себе. Я узнала, что у меня, оказывается, есть совесть, — она горько хмыкнула. — Вот уж не думала. Я и вправду очеловечилась рядом с тобой. Стала почти как Райли. Смешно и глупо. Но так чудесно.

— Тебе просто трудно перестроиться на новый лад. На новую жизнь.

— Дело не в этом. Писатель, ты дал мне второй шанс… А ведь не надо было.

— Так, не начинай только, ладно?

— На самом деле, Писатель. Грязный Гарри не поймал меня. Хренушки бы они меня поймали, чёртовы дебилы…

— То есть? Как?

— Вот так. Я сама к ним попалась. Добровольно, понимаешь? Я сдалась. Упёрлась в тупик, и поняла, что все мои изыскания — бессмысленны. Думала, что обречена. И решила, что лучше сдохнуть в городе, но вольной изгнанницей, нежели раствориться в потоке Апологетики. Я должна была умереть. Но появился ты, и дал мне шанс. Ты меня не просто спас. Ты оказался тем, что мне было необходимо для осуществления своей задачи. И я ухватилась за тебя. Всё это время я была уверена, что приду к своей цели. Когда ты уходил к суларитам, я сходила с ума от страха, но не за тебя, а за себя. Мне очень стыдно, Писатель. Ты единственный, кто понял меня, обогрел и назвал… (Она запнулась). Ты, как никто другой, заслуживаешь моего признания и благодарности. А я… Я хотела тебя использовать в своих корыстных целях. Хотела, но не могу. Теперь не могу.

— Но для чего ты хотела меня использовать? — спросил я.

— Для выживания. Я придумала способ вырваться из города. И хотела им воспользоваться. Без твоего ведома. В ущерб тебе.

— Значит я могу помочь тебе спастись?

— Да. Но это повлечёт жертвы…

— Я могу помочь тебе спастись, — повторил я. — И я помогу.

— Писатель, — Тинка раскрыла рот. — Ты на это готов? Но… Но это чревато.

— Да и плевать. Я погибну?

— Н-нет, но… Слушай, зря мы завели этот разговор. Всё, я ничего тебе не говорила, — она дрожащими пальцами застегнула мою жилетку. — Иди, Писатель. Уходи. Просто уходи, хорошо?

— Никуда я не уйду. Расскажи мне, что я должен сделать для тебя, и я сделаю. Даю слово. Я помогу тебе, чем смогу. Даже если это причинит мне вред. Даже если останусь калекой, я буду радоваться, что спас тебя.

— Писатель, у меня нет слов, — Тинкербелл покачала головой. — Ты такой… И особенно теперь, после этих слов. Я тем более не могу это с тобой сделать.

— Да что сделать-то?!

— Я не могу лишить тебя будущего счастья. Если ты выберешься из города. А ты должен выбраться. Ты должен будешь обрести полноценную человеческую жизнь. Я же изуродую тебя…

— Как ты меня изуродуешь?

Она потупила взгляд и долго подбирала слова.

— Ты — молодой мужчина. Довольно симпатичный, по человеческим меркам. У тебя должна быть семья. И потомство. Ты заслуживаешь этого. Но в результате некоторых манипуляций… С твоим организмом… Я… — Тинка прерывисто вздохнула и подняла на меня глаза полные грусти. — В общем, тебе грозит бесплодие. Ты не сможешь иметь своих детей. Никогда, понимаешь?

— Понимаю, — ответил я.

— И-и, всё равно хочешь мне помочь?

— Да. Бесплодие — это не смертный приговор. Многие люди живут с ним долго и счастливо. Это не считается чем-то позорным. При желании, я могу усыновить малыша из детдома, и… Как бы там ни было, мои гипотетические, не родившиеся дети — это одно, а ты, уже живая и жаждущая жизни — совершенно другое.

— Ох, Писатель, это ты сейчас так говоришь, а когда придёт время — будешь горько плакать и проклинать меня.

— Ни за что.

— Ты даже можешь умереть… Нет, я не буду этого делать.

— Тинка! — я схватил её за плечи. — Действуй. Да побыстрее. Я тороплюсь.

— Точно уверен? — она подняла на меня один глаз, полуприкрыв второй. — Тогда приступим. Но предупреждаю. Тебе будет так больно, как никогда ещё не было. Боль будет не просто сильной. Она будет невыносимой. Но ты не должен кричать. Ни при каких обстоятельствах. Если закричишь, тогда сюда прибегут, прервут операцию, и тем самым убьют нас обоих. Это очень опасно. Очень.

— Я не закричу. Что нужно делать?

— Так… — Тинка вытащила из-под кровати небольшую коробочку, открыла и протянула мне скромный комочек ай-талука. — Вот. Прожуй. Будет противно.

— Фигня. Мне к этой дряни не привыкать, — закинув его в рот, ответил я. — Я так часто жевал ай-талук, что уже начал находить его вкусным… Хотя. Кхе. Ты права. Этот просто ужасен. Горечь. Фе-е. Чё ты туда добавила?

— Не важно. Жуй тщательнее. Сейчас будет ещё кое-что, — Тина опять полезла под кровать, и вынула ещё одну баночку, из которой вытащила липкую чёрную замазку, похожую на грязь.

Полив этот ошмёток водой из бутылки, она размяла его пальцами, выдавливая тихонько лопающиеся пузыри, а затем, попросив наклониться, шмякнула мне на темечко. По лицу тут же потекли прохладные струйки воды. Я стёр одну пальцем и посмотрел — вода совершенно чистая и прозрачная.

— Это для конденсации, — объяснила девочка.

— Ты меня собираешься на электрический стул усадить?

— Что-то типа того. Ты прожевал ай-талук?

— Почти.

— Молодец, — растирая руки, она указала мне на жилетку. — Расстегни. Задери рубашку повыше. Мне нужен твой живот.

— Опять паука сажать будешь? — я послушно расстегнул молнию.

— Нет. Понимаю, что тебе понравилось. Но не сегодня. Задирай рубашку, — Тинка внимательно осмотрела мой живот, зачем-то потыкала пальцем в пупок, и опять начала разминать руки. — Готов?

— Сказал же, что готов.

Плеснув водой себе на правую руку, левой рукой она дотронулась до моего лба.

— Приготовься и стисни зубы, чтобы язык не откусить… Экстериоризация начнётся, когда я досчитаю до трёх. Потом ты окажешься в аду.

— Хорош пугать. Начинай.

— Ох, Писатель. Как же я не хочу это с тобой делать… Один. Прости меня. Два. Прости. Три! — и она толкнула меня в лоб, заставив пошатнуться.

Но пошатнулось не моё тело, а моя энергетическая оболочка. Тина расслоила меня. Пока я стоял, подрагивая от многочисленных электрических замыканий на сотнях разорванных биоконтактах, она, вытряхнув свою энергетичекую руку из биологической, с размаху вогнала её мне прямо под пупок. Рука вошла в моё тело по запястье, после чего я перестал адекватно воспринимать происходящее. Настолько больно мне было. Это была даже не боль, а какая-то сплошная, абсолютная агония. Её невозможно было терпеть. Я бы заорал во всё горло, если бы мог. Боль поглощала даже мой крик. Такой пытки я ещё никогда не испытывал. И от неё мой несчастный разум начал сбоить, выбрасывая меня в какие-то фантомные измерения, вспыхивающие на фоне сплошного кровавого зарева боли. Алая орхидея кровоточила и корчилась каждый раз, когда маленькая, беспощадная ручонка производила неведомые манипуляции внутри моего агонизирующего организма. Сквозь боль, остатками своего растерзанного сознания, я успевал улавливать отрывистые картины. Будто бы сквозь меня протягивают киноплёнку, которая режет своими острыми краями сквозную рану в мозгу. Я увидел нечто такое… Не знаю, что это было. Как-будто бы чужая жизнь, в виде тяжёлого поезда, пронеслась по моей жизни, раскатав и размазав её по шпалам. И понять эту жизнь я был не в состоянии. Слишком быстро и больно она по мне промчалась. Всё, что знала Тинка, теперь знал я. Но толку от этих знаний не было никаких, потому что из-за несовместимости моделей наших разумов я попросту не мог расшифровать этот дозированный поток инфромации. Лишь жалкие обрывки, ни о чём не не говорящие. Всё равно что пытаться открыть файл в непригодной для него операционной системе. Вот он, вроде бы, есть. Известны его параметры, объём и расширение. Но при попытке узнать, что там внутри, ты видишь только набор бессвязных кодов, похожих на бред. Наверное, для Тинки это было очень важно. Наверное, для всего мира это было очень важно. Я не знаю. Прошло не больше двух-трёх минут, но я прожил там целую жизнь. Это трудно, очень трудно передать. И замечательно, что вы не переживали подобного и никогда не переживёте.

Порой, мне казалось, я видел сам себя со стороны. Я видел Райли, видел ещё кого-то из знакомых. И даже фрагменты воспоминаний казались мне уже пережитыми. Но не мной. Весь этот ужас накапливался во мне, словно пытаясь утопить. Вращаясь против часовой стрелки, всё быстрее и быстрее, сокращая диаметры описываемых окружностей, я мчался куда-то вниз, к седьмому, самому последнему и тёмному кругу. Задыхаясь, влетел в наиболее узкую точку, когда вдруг, на какую-то жалкую секунду меня отпустило, и я смог ухватить немного воздуха. А потом опять всё по новой, уже по часовой стрелке, куда-то ввысь незримых песочных часов. Опять мой образ мелькает передо мной. Я вижу историю после себя. Вижу мир на грани исчезновения. Вижу одинокого сумеречного охотника, который стоит на фоне разрушающейся Вселенной. Он смотрит на меня в тоске и безысходности, а я протягиваю ему ключ…

Всё смазывается. Разлетается вдребезги. 'Что ты делаешь, сумасшедшая! Ты убиваешь его!' Тинка, прекрати. Я больше не выдержу. Меня выбивает из оцепенения. Чувствую, что падаю, но не понимаю, куда.

— Какого чёрта тут происходит? — из спальни выходит Хо, в халате, тапочках и спальном колпаке. — Что вы тут творите?

Оно выглядит очень забавно, но сейчас мне совсем не до смеха. Быстрым движением руки, Хо срывает повязку с глаз, и я возвращаюсь в реальность. С протяжным хрипом лёгкие втягивают воздух. Я лежу на полу, а рядом корчится Тинка. Боль всё ещё сильна, но уже терпима. Все кишки будто бы превратились в колючую проволоку, и возятся, возятся, переплетаются внутри, раздирая мне брюшину. А голова ясная. Что же она со мной сделала? Я думал, что она хотела переписать мне свою память, спрятав часть своей энергии внутри меня, как это сделало Хо. Но она поступила иначе. Но как именно? Что это была за операция?

Держась за живот, я пытался затушить боль мыслями. Если бы Тинка попыталась провернуть фокус Хо, то оно вряд ли бы её впустило. Место занято другим. 'Боливар не вынесет двоих'. Но Хо даже не сразу заметило её вторжение. Оно пробудилось, но не более того. И, судя по всему, понимает происходящее не больше меня. Что же ты со мной сотворила, Тинкербелл? Спасибо, что хоть не насмерть… Ч-чёрт. Я и в самом деле чуть копыта не отбросил. Надеюсь, очень надеюсь, что оно того стоило.

— Т-ты… Ты к-как? — простонала Тина.

— Херово, — выплюнул я.

— Ск-коро п-пройдёт.

Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем я сумел наконец-то подняться, придерживаясь за край кровати. Ноги тряслись, рези и спазмы раздирали низ живота так чудовищно, что я не мог ровно стоять. Сначала мне почему-то захотелось поскорее выйти из комнаты, однако ноги не держали меня, и я всё время падал. Что же это со мной? Впечатление такое, что все мои внутренности были извлечены наружу, а затем понапиханы обратно как попало.

— Писатель, — раздался голос Хо. — Я наблюдаю непонятные вещи.

Оно говорило внутри меня. Голос раздавался откуда-то из самого центра моей головы.

— В чём дело? — сквозь зубы прошептал я, борясь с неожиданно подкатившей тошнотой.

— Кто-то пытается внести изменения в твой генетический код. Я в силах остановить этот процесс. Только скажи.

— Нет! Не надо. Пусть всё идёт как идёт.

— Но это приведёт к необратимым последствиям.

— Знаю. Оставь всё как есть. Я выдержу.

— Ну смотри, Писатель. Под твою ответственность, — Хо замолчало.

— С кем ты разговариваешь? — спросила Тина, с трудом заползая на кровать.

— Это я сам с собой. Уф-ф… Ну и встряска. Мне надо идти. У меня сегодня трудный день. Очень трудный.

— Извини. Я не смогу выйти с тобой. Мои силы почти на нуле.

— Не надо меня провожать. Я дойду.

Конечно же мне хотелось обняться с ней на прощание, но в те минуты я чувствовал себя так паршиво, что мне уже было не до чего. Только бы выйти и не упасть.

— Спасибо тебе, — вдогонку произнесла Тинка. — Ты даже не представляешь, как много для меня сделал.

— Не за что, — махнул я рукой. — Был рад помочь. Правда так и не понял, чем именно… В общем, счастливо оставаться…

— Зорина. Маша. Ученица шестого класса.

— Чего? — я остановился. — Ты про что?

— Ну, ты там, спрашивал у нас… Имена 'старых хозяев'. Так звали мою…

— А-а. Спасибо, что призналась. Бывай.

Я вышел, закрыв за собой дверь.

Ожидавшие в зале друзья встретили меня с великим удивлением. Наверное, видок я имел весьма говорящий.

— Так, погоди-погоди, — первым заговорил Флинт, когда я подковылял к ним. — Дай угадаю. Ты зашёл к ней попрощаться, а она, вместо добрых слов, врезала тебе по яйцам. Верно?

— Нет, — попытался усмехнуться я, но от боли лишь скорчил невразумительную гримасу.

— Серьёзно, Писатель, что произошло? — подошла ко мне Райли. — Ты выглядишь каким-то помятым. Вы там подрались, что ли?

— Да всё в порядке! Успокойтесь. Я там неудачно налетел на шкаф…

— В наших комнатах нет шкафов.

— Ну не на шкаф! На угол кровати… Не знаю. Там темнотища. И я с разгона въехал, когда уходил. Тинка тут не причём. Мы с ней попрощались. Всё нормально.

— Чего она убежала-то? — спросил Гудвин.

— Да просто, немного расстроилась, что я ухожу. Мы простились как друзья. Так что теперь я могу идти, пока тут себе всё к чертям не переломал, — я попробовал улыбнуться, и у меня вроде бы получилось. — Ну что, Райли? Давай теперь с тобой попрощаемся?

— Тебе, я смотрю, прям не терпится со мной попрощаться, — ответила та.

— Вот только не надо сыпать соль мне на рану. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не разреветься, как дошколёнок, а ты ещё ёрничаешь. Иди сюда, 'подруга дней моих суровых'! — когда я прижался к Райли, даже боль, кажется, стала быстрее меня отпускать.

Так не хотелось от неё отрываться. А она почему-то взаимностью отвечала не особо, и даже не обняла меня в ответ.

— Ну а ты чего теперь? — с лёгкой досадой я посмотрел в её единственный глаз. — Ну Тинка ладно. Маленькая девочка. Ну а ты-то с чего на меня грымзишься? Хочешь сделать мне больнее?

— И в мыслях не было, — ответила Райли. — Я бы с удовольствием пообнималась с тобой, но нам уже пора идти. Давай отложим обнимашки на потом?

— Что значит, 'нам пора идти'?! Ты-то куда собралась?

— Как куда? Я иду с тобой. Это же очевидно. Вон — мой рюкзак лежит. Ты не заметил?

Только теперь я увидел этот рюкзак, лежавший в сторонке. До этого прощальные эмоции так меня отвлекли, что я даже не принял его во внимание.

— Ты это серьёзно? — опешивший Флинт смотрел то на Райли, то на Гудвина. — Ты окончательно свихнулась, 'лихо одноглазое'?

Гудвин отнёсся к решению Райли как обычно, спокойно. Видимо, он знал о нём уже не первый день.

— Я должна проводить Писателя. Он считает себя крутым парнем. Но это мнение несколько завышенное. В одиночку ему город не пересечь. Даже под прикрытием сумеречников это дохлый номер. Поэтому я за ним присмотрю.

— Флинт прав. Ты чокнулась, — ответил я. — Всё, твой путь здесь заканчивается. Дальше я иду один. Без тебя, понятно? Ты не должна водить меня за ручку от начала и до конца. Ты мне не мамочка. Не взваливай на себя чужой крест.

— Ой, какие мы самоотверженные, — всплеснула руками она. — Ну и куда ты сейчас пойдёшь? Ты хотя бы знаешь, где находится вторая школа? Нет? А я знаю. И я знаю саму школу. Потому что я там училась. Ну, в смысле, не я, а моя 'старая хозяйка'. Поэтому я помню это здание. И в курсе того, что сейчас находится в том районе. Поверь мне, райончик там не самый спокойный. Без опытного проводника туда идти просто самоубийство. Я иду с тобой, и это не обсуждается.

— Тебя же обратно не пустят, — воскликнул Флинт.

— Вот именно! — добавил я.

— Ну не пустят, так не пустят, — Райли дёрнула плечом. — Подумаешь…

— Ты готова пожертвовать своим статусом ради какой-то дурацкой прихоти?

— Для тебя, Флинт, это дурацкая прихоть. А для меня — инсуакиль.

— Твой инсуакиль завершён!

— Ещё нет. Он завершится, когда Писатель покинет город. Так, и никак иначе. Пока он в городе, я буду с ним. И буду ему помогать.

— Ну а когда он уйдёт? Куда ты подашься?

— Не знаю. Без разницы. Это уже не имеет значения.

— Для меня имеет, — ответствовал я. — Не майся дурью. Оставайся здесь. Так мне будет спокойнее.

Райли хотела было что-то ответить мне в довольно резкой форме, но Гудвин, заметив это раздражение, не дал ей раскрыть рта.

— Писатель, — произнёс он. — Ты помнишь наш разговор? Тогда позволь Райли самой выбирать свой путь. Если она уверена, что её инсуакиль не завершён, значит так оно и есть. Думай не за неё, а за себя.

— Вот уж от кого не ожидал, — опешил Флинт. — Ты её поддерживаешь?

— Абсолютно, — кивнул Гудвин.

— Безумцы. Вы оба — безумцы! О, Высшие! С кем я нахожусь под одной крышей?!

— Ты утомил меня, Флинт, — Райли подняла рюкзак. — Пойдём отсюда, Писатель. До школы приличный крюк. Придётся двигаться быстро.

— Ну, что ж, прощай, Писатель. И ты прощай, Райли. Желаю вам удачи, — попрощался Гудвин.

— Вы — самые ненормальные из тех, кого я встречал, — не унимался Флинт. — То, что вы до сих пор живы — это фантастика. Фантастика!

Благодаря неожиданному поступку Райли, мой прощальный ритуал получился не таким горьким. Я ещё долго не мог переварить, что она решилась на этот странный шаг.

У выхода нас поджидали Нибилар и Фюриэль.

— Ну вот, — себе под нос пробурчала Райли. — Сейчас будут мне лекцию читать.

— Надеюсь, что хотя бы они тебя остановят, — ответил я.

Мы остановились напротив них.

— Ты всерьёз решила покинуть Апологетику, апологет Райли? — спросил Нибилар.

— Да, апологет Нибилар, — ответила та.

— Наши порядки тебе известны, не так ли?

— Да, апологет Нибилар. Я знаю, что покинув Апологетику, вернуться обратно уже не смогу. Но я готова пойти на эту жертву. Пока миссия Писателя не завершится, мне не будет покоя. Я должна быть с ним. Можете стирать моё имя со Стены Памяти…

— Твоё имя останется на Стене Памяти, — ответил Нибилар. — Как и имя Писателя. Кроме того, я хочу, чтобы ты знала, апологет Райли, что врата Апологетики будут открыты для тебя до самого Исхода. Помоги Писателю и возвращайся.

Ответ оказался неожиданным не только для нас, но и для Фюриэль. Она так возмутилась, что чуть не нарушила субординацию.

— Что ты говоришь, Нибилар?! Она же отступница!

— Поумерь свой пыл, апологет Фюриэль, — спокойно, но твёрдо осадил её глава. — Доселе ещё никто не заслуживал чести подобного исключения так, как это заслужила апологет Райли. Мы в долгу перед ней и в долгу перед Писателем. Будем считать это временной командировкой.

— Я несказанно благодарна Вам, апологет Нибилар, — ответила Райли. — Когда придёт время, я обязательно вернусь в Апологетику, если тому не будет преград.

— Буду рад вновь увидеть тебя в здравии, — принял её благодарность верховный апологет, и обратился ко мне. — Да, кстати, Писатель. Фюриэль хотела тебе кое-что сказать. Я оставлю вас. С наилучшими пожеланиями, дорогой друг. Пусть удача сопутствует тебе на этом нелёгком пути.

— Огромное спасибо, апологет Нибилар, — распрощавшись с ним, я переключился на Фюриэль. — Я весь внимание, апологет Фюриэль.

— Апологет Нибилар прав. Ты сделал для нас очень много, Писатель, — начала та. — Именно поэтому, я считаю своим долгом предупредить тебя об опасности.

— В чём же она заключается?

— После того, как ты победил Латуриэля, нас осаждают толпы беженцев, бывших суларитов. Мы принимаем их, по возможности. Но перед этим подвергаем тщательной проверке. Меня назначили руководить этим процессом. Я отвечаю за отбор субъектов, пригодных для перевоспитания и принимаю участие в допросах. В связи с этим, до меня дошла тревожная информация. Дело в том, что не все сулариты, лишившись лидера, поспешили вернуться под сень Апологетики. Осталась небольшая группа радикалов, до сих пор преданных 'учению суллара'. Их возглавляет мой бывший коллега — Доро. Последователь Латуриэля. Хоть банда Доро и немногочисленна, она, тем не менее, очень опасна. Беженцы говорят, что несмирившиеся сулариты уже два раза посещали их, желая переманить ещё кого-нибудь на свою сторону. Но по авторитетности Доро не дотягивает до Латуриэля. Поэтому, пока что, к его шайке особо никто не прибился. Тем не менее, они продолжают представлять угрозу. Конечно, есть надежда, что прошлой ночью их уничтожили джамбли, или окрестные монстры. Но это далеко не факт. Помни об этом, Писатель, и держи ухо востро.

— Благодарю за столь важное предупреждение, апологет Фюриэль, — ответил я.