Теория Гайи

38

Бен вошел в комнату, ступая по разбросанным бумагам и протянул Петеру папку:

— Они проводят опыты на людях, но этого мало.

Петер открыл папку и увидел личные дела сотрудников:

— Что ты имеешь в виду?

— Помнишь, я говорил тебе о Лионеле Шветцере? — спросил Бен.

— Да, это преступник, которого нанял Грэм.

— Грэм не нанимал его. Это один из подопытных. Упомянутые в записях Эстевенара экземпляры — преступники, собранные со всей Европы. Операция называлась «Переработка», на нее ушло более миллиона евро. По официальной версии, большинство перечисленных здесь преступников якобы умерли в тюрьме или в психиатрической больнице, остальные покончили с собой. Так вот, ничего этого не было! — воскликнул Бен. — Всех убедили в том, что преступники совершили самоубийства, а затем их похитили — при поддержке Ле Молля, представителя Европейской комиссии по внутренней безопасности и правосудию! Неудивительно, что он был им нужен! Он платил начальникам тюрем, подкупал врачей и охранников. Однажды они даже организовали похищение заключенного, который и не подозревал, во что он ввязался! Восемьдесят процентов этих людей официально считаются умершими в тюрьме! Но команда Ле Молля и Грэма подбирала так называемые трупы. И знаешь, кто еще был в этом замешан?

— Нет.

— Немецкие спецслужбы! Они помогли «эвакуировать» шестерых заключенных. И у всех этих преступников есть одна общая черта: они очень опасны! Это серийные убийцы! Понимаешь? Серийные убийцы! Грэм вывез более двадцати пяти головорезов из девяти стран Европы! И это еще не все! Девять человек, которых подозревали в подобных преступлениях, но которые еще разгуливали на свободе, тоже исчезли или покончили с собой! Шветцер — один из них.

— Грэм украл более тридцати убийц, и никто этого не заметил? Ни один журналист не сунул нос в это дело?

— Как они могли догадаться? Операция заняла всего десять месяцев. Только Институт криминологии в Лозанне обратил на это внимание… Это всё, что я обнаружил в отчетах. Институт сообщил о беспрецедентной волне самоубийств среди серийных убийц. По их мнению, это было связано с неустойчивым характером таких личностей, потерей надежды и скорее стыдом, нежели угрызениями совести.

— Что может быть лучше для изучения агрессивности и насильственных действий, чем серийные убийцы? Грэм составил список, и ему доставили необходимое…

— Всё подтверждает, что за этим стоят французские и немецкие спецслужбы. Понимаешь, что это значит?

— Это просто невероятно! А если бы они прокололись? Вот был бы скандал!

— Думаю, они знали, что делали: каждую операцию осуществляло отдельное звено. Если бы где-то произошел сбой, никто и никогда не добрался бы до официальных лиц. Это можно было выдать, например, за акцию поклонников серийных убийц, вроде тех женщин, которые влюбляются в преступников, сидящих в тюрьме, а потом выходят за них замуж.

— Подожди-ка, — сказал Петер, — телохранители Жерлана… У них ведь немецкий акцент?

— Ты думаешь, это как-то связано?..

— Я не верю в случайности. Вот и еще одна причина, по которой мы должны скрывать то, что узнали. Я не хочу оказаться в западне, когда две разведки начнут выяснять отношения.

— Нужно поговорить с Грэмом. Если его загнать в угол, он станет более откровенным.

— Без Жерлана, — уточнил Петер. — Похоже, Грэм ничего ему не рассказал. И раз он затронул эту тему только в нашем присутствии, значит, хочет что-то сообщить именно нам. Грэм готов сотрудничать, но только не с Жерланом.

— Но как это сделать? Жерлан не отходит от него ни на минуту! Его люди дежурят там, даже когда Грэм спит!

Петер посмотрел на часы. Почти час дня.

— Жерлан поздно завтракает, — вспомнил он, — бежим, может, еще успеем!

Они бросились на кухню. Петер схватил корзину и набросал туда еды. Затем они взбежали по лестнице на «мостик». Петер втолкнул Бена в чулан. Затаившись, они терпеливо ждали, подглядывая в приоткрытую дверь.

— Тут можно весь день проторчать, — нервничал Бен. — А вдруг он уже спустился или вообще никуда не пойдет…

Через десять минут дверь скрипнула, кто-то прошел по лестнице. Мимо, потирая нос, прошел Жерлан. Как только он исчез, Петер вышел и бросился наверх к большому залу. Перед двойной дверью, умирая со скуки, сидел один из телохранителей Жерлана. Петер показал ему корзину с едой.

— Они там? — спросил он.

— Господин Жерлан спустился. Вы его не видели? — спросил телохранитель с сильным немецким акцентом, который резанул ухо Петера.

— Нет, видимо, мы разминулись. Если вы не против, мы подождем его здесь.

Охранник открыл дверь. Приказа не доверять Петеру и Бену он не получал. Грэм сидел в углу, лицом к окну, за которым не было видно ничего, кроме белой пелены.

— Доставка продуктов, — сказал Петер.

Только подойдя к Грэму вплотную, он увидел, что тот прикован к батарее наручниками.

— Чьи это методы? Еврокомиссии? — спросил Петер, ставя перед ним корзинку. — Или немецкой разведки?

Грэм убедился, что они одни, и спросил:

— Вам известно о немецких спецслужбах? — спросил он.

— Жерлан — немецкий агент?

— Нет, конечно. Но вот три его приятеля… Тут я не был бы так уверен.

— Нам известно об операции «Переработка».

Грэм не подал виду, что удивлен:

— Значит, вы добрались до подвала. Теперь у вас два варианта: либо вы поможете мне, либо сами сожжете все эти материалы.

— У меня другое предложение, — сказал Петер. — Вы нам все расскажете, а там посмотрим. В любом случае, вы немного теряете.

Грэм был бледен, глаза у него покраснели, губы запеклись. Петер подумал, что, вероятно, Жерлан не только задавал вопросы.

— Доктор Грэм, вас били? — спросил он.

— Это не имеет никакого значения.

— Кто это сделал? Люди Жерлана?

— Они умеют задавать правильные вопросы, не то что этот болван.

Петер покачал головой:

— Негодяи!

— Расскажите нам о «Теории Гайи», — попросил Бен.

Грэм усмехнулся.

— «Теория Гайи», — повторил он. — Я уничтожил единственную копию в день вашего приезда. Это все, что я успел сделать. Сколетти вам об этом рассказал?

— Да, перед тем, как вы убили его, — сказал Бен.

— Не выдумывайте. Я тут ни при чем.

— А ваши «техники»? Они ведь солдаты и умеют убивать.

— Как мои люди могли это сделать? Агенты немецкой разведки постоянно следят за ними. Так что все это ваши фантазии!

— Ах, извините! Вы-то совершенно ни при чем, — фыркнул Бен.

Грэм не обратил внимания на его выпад и продолжал:

— Статистиков и криминологов, первыми заметивших рост числа серийных убийц, назвали паникерами. Им «объяснили», что дело не в том, что убийц стало больше, а в том, что их стали чаще ловить. Но с тысяча девятьсот шестидесятых годов количество серийных убийц постоянно росло. Мы подняли архивы за несколько сотен лет, хотя это было связано с большими трудностями. Мы вели множество параллельных исследований, изучая все записи о насильственных смертях, отслеживали судебные процессы, аресты, случаи линчевания, помещения в психиатрические лечебницы. И все это чтобы установить количество жертв, а следовательно, и количество убийц (в том числе серийных). Конечно, войны спутали статистику, но в целом с девятнадцатого века до тысяча девятьсот шестидесятых годов количество серийных убийц относительно численности населения изменялось несильно.

— Мы видели диссертации, в которых доказывалось, что в основе большинства легенд о разных монстрах лежат реальные преступления, — сказал Петер, стараясь подвести Грэма к главному.

— Со второй половины двадцатого века серийных убийц становится все больше, даже если учитывать рост численности населения.

— И в чем причина? — спросил Петер.

— Вы знакомы с трудами Адама Смита? Это известный экономист восемнадцатого века. Он описывает человека как крайне рациональное существо, просчитывающее все свои действия. Психология этого Homo economicus, как называет его Смит, сводится к утверждению своих интересов. Он преследует только свои цели, на общество ему наплевать. «Я думаю, следовательно, я существую» превращается в «Я желаю, следовательно, я существую».

— Это притянуто за волосы! — засмеялся Бен. — Философствование чистой воды.

— Посмотрите на современного человека! Адам Смит описал тех самых потребителей, в которых мы превращаемся! Мы постоянно подсчитываем свою выгоду: почему я собираюсь купить что-то у того, а не у другого, зачем делиться информацией, для чего делать это, а не то, какая мне будет польза от того или иного человека? Мы расчетливы. Мы замкнулись на себе, на своих желаниях, на том, как заплатить меньше, а получить больше. Мы постоянно ищем, кто поможет нам, кто поделится информацией! Эта замкнутость на себе усилена материализмом, каждый владеет своими собственными благами: моя машина для удовлетворения моих потребностей, мои диски, мой телевизор со все большим количеством каналов. Смит предвидел, что рыночная экономика станет доминирующей, ведь она лучше всего соответствует человеческой природе!

— Двадцатый век боролся с этим, — напомнил Бен, — социализм восстал против капитализма.

— И что из это вышло? Разве государство взяло на себя ответственность, стало гарантом социально-экономического равновесия? Посмотрите на наши правительства! Кто управляет миром? Политики или промышленные группы, которые финансировали их избирательные кампании? Лобби стали мощнее правительств! О каком равновесии может идти речь, если тот, кто должен его обеспечить, слушается того, кто сильнее?

— Но какое это имеет отношение к серийным убийцам? — спросил Петер.

— Я подхожу к этому. Мы взрослеем внутри некой социально-экономической системы. Она формирует нас с самого детства, и так продолжается уже два века. Социальная мутация — неожиданный побочный эффект изменений в экономике — никого не обеспокоила. Экономическая модель США основана в первую очередь на выгоде инвесторов, которых интересует не будущее, а сиюминутная прибыль. Важен результат, а не средства. Вот так мы и попадаем в экстремальные ситуации и совершаем противозаконные действия. Но еще важнее давление на всю социальную пирамиду, на большинство ее участников. «Важен только результат» — теперь этот принцип, противоречащий морали, включен в систему наших ценностей. Мы проповедуем удовлетворение желаний любой ценой.

— Но американское пуританство все еще живо, — возразил Бен, — и его называют опорой добродетелей!

— Пуританство зачастую лицемерно! Время от времени пуритане возмущаются то тем, то другим, но вся страна целиком включилась в погоню за результатом. Миллионы людей живут под огромным давлением: им каждое утро, день за днем и год за годом, внушают, что они должны достигнуть цели, а как — не имеет значения. И сознание меняется. А через пятьдесят лет люди станут совсем другими.

— Насколько я понял, — вмешался Бен, — эта навязчивая идея изменила человеческие ценности до такой степени, что способствовала появлению серийных убийц?

— Мы подготовили почву для их появления. Но в Европе это случилось значительно позже, вот почему у нас на них долго не обращали внимания. Но времена изменились. Из-за глобализации социально-экономическая мутация коснулась и нас.

— Это и есть ваша «Теория Гайи»? — скептически спросил Петер.

— Нет. А теперь я бы хотел, чтобы господин Кларен вкратце напомнил нам свою статью «Ребенок во власти животного», которая была опубликована в прошлом месяце…

Бен удивился:

— Вы о ней слышали? Удивительно, ведь ее прочитало не больше ста человек. Что именно вас интересует?

— Изложите кратко основную идею, пусть профессор Де Вонк послушает.

— Хорошо. Я… Я пересказывал известные теории: человек всегда остается диким животным. Мы провели десятки тысяч лет в борьбе за выживание, пожирая другие виды. Мы были беспощадными хищниками и только поэтому дожили до наших дней. Но невозможно поверить, что за несколько веков «свободной от насилия» цивилизации из нашей генетической памяти стерся охотничий инстинкт, который привел нас на вершину пищевой цепочки. Когда человек рождается, его тут же окружают барьерами, ему прививают обязанности, его воспитывают родители, социальные отношения подавляют примитивные инстинкты и формируют культуру поведения. Но культура — очень хрупкое понятие. Например, очень часто слышишь рассказы о том, что в начальной школе одни дети избивают других, иногда целой группой (стаей), а иногда в одиночку, когда у отдельно взятого ребенка еще срабатывает инстинкт хищника. В большинстве случаев жертвами агрессии становятся одинокие дети, которым трудно адаптироваться в школе. Они хнычут, не желают контактировать с другими, держатся обособленно и становятся легкой добычей чужого хищнического инстинкта. Дети в начальной школе, конечно, не монстры, жаждущие крови, но их пример наглядно показывает, что для того, чтобы цивилизованное поведение привилось, требуется время.

— А иногда оно вообще не приживается! — подхватил Грэм. — Неважно, чья это вина, общества или родителей, но дикая сторона личности продолжает функционировать даже у взрослого человека. Например, у серийных убийц.

— Для чего вы попросили меня пересказать статью?

— Сейчас поймете. Наша система, ориентированная на потребителей и расчетливых людей, способствовала процветанию нашего худшего врага — маркетинга. Ослепленные избыточным потреблением, мы не смогли поставить моральный заслон там, где это было нужно. Например, чтобы оградить детей от маркетинга. У детей, как вы только что нам объяснили, соотношение хищнического и культурного поведения еще не сбалансировано. В конце тысяча девятьсот семидесятых особое развитие получил маркетинг, ориентированный на детей, в восьмидесятые годы он стал крайне агрессивным: телевизионные передачи прерывались рекламой, предназначенной для детей. Эта реклама становилась все более и более изощренной и манипулятивной. По телевизору показывают игрушки, а торговые альянсы вместе с агропищевыми комплексами скандируют: «Потребляйте! Покупайте!»

— Но здесь должны вмешаться родители, — заметил Петер.

— Теоретически, да. Но на практике большинство родителей покупают детям то, что они просят, — в подарок на Рождество или просто чтобы они не плакали. В девяностые годы мы стали свидетелями стратегической битвы за завоевание юных клиентов. Возраст детей, на которых была нацелена маркетинговая кампания, становился все ниже, а потом при поддержке телевидения взялись и за младенцев! Действия этой системы привели к вполне предсказуемым последствиям, которые, тем не менее, оказались неожиданными. И вполне понятно почему! Маркетологи стремились достичь цели, поставленной их боссами, а те хотели удовлетворить своих акционеров. И опять никто не думал о том, какой это приносит вред, а стремились только к результату.

— А в чем, по-вашему, вред, ведь дети и так станут потребителями, когда вырастут? — спросил Петер, решив выступить в роли адвоката дьявола. — Какая разница, если это произойдет раньше?

— Миллионы детей воспитаны на маркетинге, профессор. Вы даже не замечаете, но они каждый день подвергаются рекламному зомбированию. Вы сами воспитываете у них рефлекс: «Я хочу это». Ты хороший, если потребляешь. Если у тебя есть эта игрушка. Если ты съел эту сладость. «Я хочу», «Я!», «Мне нужно»… В очень раннем возрасте у них развивается латентный эгоизм, а под удар поставлен авторитет родителей, которые уступают и встают на путь непрекращающейся борьбы. Мы способствовали слишком раннему появлению у детей эгоистической зацикленности на своих желаниях, на потребностях, сформированных обществом. Постепенно значительная часть личности ребенка изменялась с невероятной скоростью. Со скоростью, немыслимой для эволюции, но обычной в среде новейших технологий, которые отныне управляют нашим миром. Эти дети становятся людьми, которых описал Адам Смит, и это уже не философствование. Они не просто рациональны, все гораздо хуже — у них наблюдается «самоизбыточность», опаснейший нарциссизм, культура немедленного удовлетворения сиюминутных потребностей.

Грэм взял яблоко из корзинки, которую принес Петер, и закончил:

— Динамика эгоистического удовлетворения потребностей породила культ желания. Молодежь, воспитанная таким образом, растет, считая свои желания абсолютным приоритетом, ставит их выше других ценностей и законов. Множество из них теряет ориентиры — они плохо чувствуют себя в обществе, замыкаются, и это еще больше усугубляет ситуацию. Их затягивает в криминогенную воронку. Рост насилия в мире способствует появлению серийных убийц. А они и есть существа, одержимые идеей, что удовлетворение их потребностей важнее всего. И этот прежде маленький процент непрестанно растет.

— И так вы объясняете рост числа серийных убийц? — удивился Петер.

— Нет, так я объясняю возникновение среды, благоприятной для появления зародыша. Я уже говорил, что серийных убийц стало больше. На самом деле, согласно исследованиям, не ставшим достоянием публики во избежание паники и паранойи, которые остановили бы… развитие экономики, количество этих убийц не просто возросло, оно чудовищно возросло. И все говорит о том, что это только начало.