Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями

Ален де Боттон (Alain de Botton)

Английский прозаик, эссеист, публицист.

Родился в 1969 г. в Цюрихе (Швейцария). Через восемь лет его семья переехала в Англию. Окончил Кембриджский университет и Королевский колледж Лондона, изучал историю и философию.

Занимается публицистикой, печатается в различных газетах и журналах, ведет на телевидении популярную передачу.

Книги: «Опыты любви» (Essays In Love, 1993), «Динамика романтизма» (The Romantic Movement 1994), «Интимные подробности» (Kiss and Tell 1995), «Как Пруст может изменить вашу жизнь» (How Proust Can Change Your Life, 1997), «Утешение философией» (The Consolations of Philosophy, 2000), «Искусство путешествий» (The Art of Travel 2002), «Состояние беспокойства» (Status Anxiety, 2004), «Архитектура счастья» (The Architecture of Happiness, 2006), «Удовольствия и трудности работы» (The Pleasures and Sorrows of Work, 2009), «Неделя в аэропорту» (A Week at the Airport, 2009).

Литературные премии: премия Шарля Вейона. Кавалер французского Ордена искусств и литературы.

Ален де Боттон — человек успеха, это как-то сразу бросается в глаза в его доме (расположенном, правда, в довольно уродливом районе — по лондонским меркам, конечно), в подчеркнуто стерильной обстановке. Кажется, собственно литературные амбиции его теперь уже не занимают, а на первый план выходят социальные проекты. Последняя книга — «Две недели в аэропорту» (де Боттон действительно на две недели поселился в аэропорту и занимался описанием своих впечатлений) — лишний раз это подтверждает.

Насколько типична история вашей семьи для британского писателя?

Пожалуй, это несколько необычно — то, что я фигурирую среди британских писателей. Как нетрудно понять по моему имени, родом я не из Британии: приехал сюда, когда мне было восемь лет, до этого рос в Швейцарии, мой родной язык — французский. Детство моего отца прошло в Египте; он принадлежал к еврейской общине, обосновавшейся там много веков назад. В моих корнях, как видите, намешано много — и это отчасти характерно для нового типа британского писателя. В прошлом данное понятие было принято ассоциировать с выходцами из Индии, из имперских колоний. Однако Лондон стал городом настолько космополитичным, что сегодня тут можно встретить людей — в том числе писателей — откуда угодно. Себя я отнес бы скорее к европейской культурной традиции — литература континентальной Европы привлекает меня сильнее, чем английская.

Вам известны какие-нибудь семейные легенды?

В нашем роду не было каких-либо запоминающихся легенд — по крайней мере, до меня они не дошли. Предки по отцовской линии в средние века были вынуждены бежать из Испании; их разбросало по разным частям Средиземноморья, включая Египет. 37 Кто-то из них, по-моему, был раввином — когда-то давно. Иными словами, в семье всегда почитались литература и знание.

Вы ощущаете на себе влияние иудейских традиций?

Я вырос в еврейской семье, где придерживались секулярных традиций. Тем не менее чувство некой отстраненности всегда присутствовало. Культура играла важную роль в моем детстве, только шло это все не от религии, а от литературы. В наши дни во многих еврейских семьях — да и не только еврейских — литература в некотором смысле заменяет Бога и священные книги. В моей семье к литературе относились с настоящим благоговением.

Французский — ваш родной язык, однако вы пишете на английском?

Сейчас я, наверное, не смог бы писать по-французски так, как по-английски, — ведь учился я по большей части в Англии. Но свобода языка осталась: я могу читать французские книги в оригинале, а это, как мне кажется, весьма важно. Французская культура мне чрезвычайно близка — в большей степени, чем тамошняя жизнь вообще, люди, политика. У меня с Францией — роман на почве литературы. Впрочем, то же можно сказать о многих писателях. Ведь Франция — страна, создавшая столь необычную, столь замечательную литературу, которая уходит корнями в глубину веков.

И любимый ваш французский писатель — Пруст?

Марселя Пруста многие считают писателем весьма скучным и непроходимо сложным — из тех, кого обычно все собираются прочесть, но так и не читают. Это превратилось в расхожее мнение: великая книга, на которую почему-то не обращают внимания, которая не имеет никакого отношения к жизни людей. Я впервые прочел Пруста в восемнадцать лет, едучи в поезде. Мне досталась от друга книжка, дешевое издание в мягкой обложке, и я решил — почему бы не почитать. Как только начал, язык автора тут же поразил меня своей интимностью. Книга не производила впечатление какого-то монументального сочинения, пугающего, холодного — наоборот, казалась очень теплой и близкой. Первые 50 страниц повествуют о мальчике, который ложится спать и хочет, чтобы мама подошла и поцеловала его на ночь. Подобные детские воспоминания есть, наверное, у каждого — о том, как лежишь и ждешь, чтобы мама поцеловала тебя на ночь. И я подумал: да ведь это замечательно! Это вовсе не имеет отношения к так называемой объективной, холодной литературе. И чем дальше я читал эту книгу, тем больше подпадал под ее очарование. В некотором смысле она, подобно многим другим книгам, изменила мою жизнь — так, как это умеют книги. Так бывает, когда читаешь и вдруг начинаешь смотреть на окружающее по-новому — начинаешь замечать вещи, которые заметил бы сам автор. Тем самым автор превращает тебя в человека более чувствительного. Прочтя Пруста, оглядываешься и вдруг — ага! — замечаешь, как шевелятся листья или как люди разговаривают. Это — детали, на которые мог бы обратить внимание Пруст. Так происходит со всеми писателями: читаешь Толстого, читаешь Шекспира — каждый из авторов замечает то, что его окружает. В чтении прекрасно то, что писатель, если угодно, одалживает нам свои очки, через которые мы способны увидеть кучу нового. У меня возникла идея написать такую книгу — якобы пародию на пособия по самоусовершенствованию, но на самом деле серьезную. Я назвал ее «Как Пруст может изменить вашу жизнь». Шуточное заглавие, но в действительности, если копнуть поглубже, там все абсолютно серьезно. Книга, я считаю, должна менять жизнь — пусть так оно и будет. И пусть это будет хорошая книга.

Как у вас возникло желание стать писателем?

Записывать какие-то вещи, чтобы их понять, мне впервые захотелось в восемнадцатилетнем возрасте. Быть писателем для меня значит быть человеком, который чувствует себя лучше, перенеся собственный опыт на бумагу. Если на дворе прекрасный день, если произошло что-то хорошее, мне хочется поймать прелесть ситуации — то есть написать о ней. Когда случается что-то неприятное, тяжелое, я хочу написать об этом событии, чтобы попытаться его понять. Тем самым мое писательство началось с осознания того, что это — деятельность терапевтическая и что с ее помощью можно усиливать свои эмоции — положительные эмоции. Отрицательные же эмоции, неприятные чувства удается подобным образом контролировать.

Но из науки ради этого пришлось уйти.

В молодости у меня были радужные надежды, я мечтал стать ученым, профессором. Мне казалось, что это будет замечательно: не надо особенно беспокоиться о заработке, можно целыми днями преподавать, писать книги и так далее — поначалу идея мне очень нравилась. Но со временем мне открылось реальное положение дел в академическом мирке, сложившееся здесь, в нынешней Британии (не знаю, какова ситуация в России). Проблема вот в чем: если ты хочешь преподавать — философию, литературу — тебе приходится вести занятия и писать книги так, как от тебя этого требуют. При этом твоя деятельность находится в противоречии с тем, в чем для меня состоит главное очарование литературы и философии. Происходит едва ли не насилие над теми самыми текстами, которые ты, по идее, любишь. Так что я быстро обнаружил, к своему сожалению, что это не для меня. Теперь я писатель, работаю самостоятельно. Хорошо, конечно, принадлежать к интеллектуальным кругам, но тот круг, что сложился в нашей университетской системе, не очень-то к себе располагает.

Как вам пришла идея написать первую книгу?

Моя первая книга, «Опыты любви», — обыкновенная любовная история. Однако интересна она тем, что данная история любви подробно проанализирована. Можно сказать, что это — нечто среднее между философскими заметками и историей любви. Я долго думал о том, как соединить эти два совершенно непохожих жанра. Еще на ранней стадии своей литературной карьеры я понял, что не могу писать обычные романы. Мне нравится, когда в романе автору удается подать обыденную жизнь — ее цвет, текстуру. А истории меня не занимают; я не умею их рассказывать, не умею мыслить такими категориями. Меня увлекают идеи, а не истории. Поэтому первая моя книга — роман, но роман, целиком основанный на идеях, самой же историей там вполне можно пренебречь. На то, чтобы придумать форму, подходящую для выражения этих идей, у меня ушло некоторое время.

Не мешает ли в жизни способность к наблюдению, рефлексии?

Нет. Я считаю, что и темные, неприятные, постыдные стороны жизни представляют интерес, если суметь связать их с чем-то еще. Я не из тех писателей, что тычут читателя носом в безысходность и темноту, — я, если угодно, пытаюсь найти в жизни ответы, логику, свет. Разумеется, для этого необходимо обращаться и к темным ее аспектам. Однако я — писатель не циничный, я не считаю себя циничным писателем. Я считаю себя человеком, который хочет, чтобы литература отвечала на вопросы. Ведь путаницы и хаоса в нашей жизни и без того хватает. От книжки ждешь чего-то большего, нежели обычные ежедневные переживания. Ждешь более отчетливого видения, более отчетливого ощущения порядка, или логики, или красоты. Потому-то мне как писателю более свойственен идеализм.

Помогает ли вам самому философия?

Да, я пишу о вещах очень личных, пишу главным образом для того, чтобы помочь себе, чтобы самому разобраться в каких-то вопросах. Если это помогает и другим — замечательно. Да, в этом смысле мне как писателю не чужда дидактика. У меня нет глобальных теорий, нет идеологического стремления обсуждать все стороны жизни. Роль литературы, по моему убеждению, в том, чтобы разъяснять, освещать определенные моменты жизни, связанные с одиночеством. Ведь одиночество — одна из важнейших жизненных проблем. Дело даже не в том, что нам не с кем поговорить, — просто круг тем, которые можно обсуждать, довольно ограничен. В книгах мы находим то, о чем не решались поговорить с другими, а порой, возможно, и с самими собой. В этом, как мне представляется, и состоит важнейшая функция литературы: как-то облегчить наше одиночество.

Получается какая-то философская «ИКЕА»…

Знаете, по-моему, мы живем в странном мире. С одной стороны — постоянное, сильное, как никогда, давление, под которым общество совершенно теряет интеллект, перестает хранить культуру и традиции предков, у людей почти не остается ориентиров. Но именно сейчас, во времена, когда нам угрожает варварство, многие интеллектуалы заперлись в башне из слоновой кости и считают, что единственное их дело — разговоры между собой. Они подозрительно относятся к любому, кто пытается поговорить с другими, видят в нем едва ли не предателя — ведь, по их мнению, весь внешний мир уже захвачен варварами. Мои взгляды не столь пессимистичны. Роль интеллектуала, по-моему, в большой мере заключается в том, чтобы поддерживать общение со всеми. Я всегда стараюсь писать свои книги так, чтобы они были доступны для понимания любого, кто получил некое минимальное образование. При этом обязательно стараюсь, чтобы в книгах была научная строгость, не было расхождений с фактами и в то же время — чтобы они были увлекательными, соблазнительными. Я стремлюсь к тому, чтобы соблазнить своего читателя — а в эпоху, когда приходится соперничать со множеством других видов развлечения, это вовсе не просто. Моя цель — читателя очаровать и соблазнить. Бывает, конечно, и так, что бородатые профессора говорят про меня: молодому человеку не хватает серьезности, ему надо вернуться в университет, написать диссертацию. По-моему, диссертаций у нас и так достаточно, хватит уже. Чего нашей культуре не хватает, так это связи с обществом. Если зазеваться, то скоро возникнет такая ситуация: поголовное варварство, горстка разбросанных по миру университетов, а в них — эдакие современные монахи со своими священными книгами. И никакой связи с внешним миром.

Расскажите немного о проекте «Школа жизни»…

Недавно я участвовал в открытии новой школы в центре Лондона. Называется она «Школа жизни». Идея состоит в том, чтобы заниматься вещами вроде тех, какими я пытаюсь заниматься в своих книгах, не теряя определенной доли юмора и собственного стиля. Мы хотим создать, или заново изобрести, своего рода университет, только вместо лекций по истории или философии предлагаем слушателям занятия по серьезным проблемным вопросам, возникающим в жизни: работа, семья, смерть, путешествия. Основа программы — всевозможные вещи, которые присутствуют в нашей каждодневной жизни. Школа находится на оживленной улице, где много магазинов, с одной стороны индийский ресторан, с другой — продают кебабы. Так все и задумывалось: мы хотели обосноваться в самом центре современной лондонской жизни и доказать, что культура здесь вполне способна выжить. У нас работают психоаналитики, внизу, в подвале, — команда профессоров. Можно сказать, что у нас в продаже — товары для сознания людей. Подобного опыта до нас не существовало. Мы всего несколько недель как открылись, и уже налицо поразительный успех — и поразительный спрос. Я не пессимист от культуры, считаю, что культура выживет, что бы ни происходило, но если уж ты работаешь в этой сфере, надо хорошенько подумать о том, как донести свое послание до публики. Прежней определенности нет; старые методы сегодня не годятся. Нам следует более творчески подходить к проблеме передачи культуры поколению наших детей и внуков.

Вы пробовали себя на телевидении?

Я снял ряд программ для британского телевидения; их транслировали и в других странах. Все они посвящены моим книгам — я в первую очередь писатель, и главную роль для меня играет печатное слово. Но мне повезло — представилась возможность экспериментировать с другой средой, телевидением. Телевидение коренным образом отличается от писательской деятельности: то, что хочешь сказать, ты должен сказать в гораздо более сжатом виде. Это форма очень полезная — и, разумеется, массовая. Для меня большая удача то, что удалось использовать средства массовой информации, донести свои мысли до миллионов людей. С книгами речь обычно идет лишь о тысячах.

Как вы оцениваете архитектуру Лондона?

По-моему, во многих современных городах имеются проблемы с архитектурой. Двадцатый век, я считаю, в архитектурном смысле был по ряду параметров катастрофой. У архитекторов внезапно появилась возможность строить из бетона и стали; повсюду выросли огромные башни, пролегли огромные дороги. Люди, кажется, только сейчас начинают понимать, что во многом это была ошибка, и пытаются осознать, почему старые города так часто лучше новых. Я живу в Лондоне — городе, который был и остается смесью старого и нового. Здесь много очаровательной старины, но много и ошибок современной архитектуры. В моей части Лондона — на западных окраинах — ошибок полно. Конечно, я не архитектор, но как-то раз, идя к метро, заметил, что вокруг поразительно много уродливых зданий, и подумал: неужели нельзя было обойтись без подобного кошмара? Мне захотелось написать книгу — по сути, размышление на тему, почему одни здания и города красивы, а другие здания и города уродливы. Вполне базовый философский вопрос. Мне хотелось, чтобы человек, прочтя эту книгу, взглянул на свой город и начал задавать себе вопросы. Ведь наша система образования дает некое представление о литературе, некое представление об искусстве, а до архитектуры дело доходит очень редко. По-моему, многие люди не решаются высказывать свои чувства по поводу архитектуры. Вот и получается: ну, не знаю, лично 43 мне это не нравится, но, видимо, не так уж это и плохо. Сплошная нерешительность. Потому-то я и задумал написать книгу, которая прибавила бы людям уверенности, помогла бы разобраться в архитектуре, понять, что прекрасно, а что уродливо.

Почему вы выбрали для жизни район Хаммерсмит?

Я живу в западной части Лондона — здесь достаточно удобно. Живу с семьей; мы и раньше тут жили с родителями. Место неидеальное, хотя и неплохое. Это — типичный пример окраин, какие бывают во многих городах. Машины заменили собой пешеходов, и городской ландшафт превратился в своего рода тюрьму: все носятся туда-сюда в машинах. Никакой прелести городского стиля не осталось: уже не посмотришь на людей на улицах, не понаблюдаешь за течением жизни. Все очарование, некогда свойственное городам, пропало. И мне опять-таки хотелось, чтобы мы задумались об этом и что-то изменили в нашем мире — пусть в малом. Многие мои книги — попытка в малом изменить мир.

Что значит для вас модернизм?

Можно сказать, что модернизм в целом оказал на меня сильное влияние. В писательстве постоянно оборачиваешься назад, к таким гигантам модернизма, как Пруст или Джойс. Они играли с формой повествования, пытались найти новые способы изложения, новые способы передачи информации. Наверное, любого, кто занимается литературой, может вдохновить и пример великого современного художника-модерниста. Пикассо и ему подобные вдохновляют своей постоянной изобретательностью, творческим началом. Ведь для меня как писателя важно все время изобретать новые формы. Каждая из моих книг написана слегка иначе, нежели остальные; в каждой слегка иначе используются образы и текст. Поэтому такие фигуры, как Пикассо, всегда были и остаются источником смелости и вдохновения.

Семья сильно влияет на развитие человека?

По-моему, очень важно, очень полезно, когда ребенок растет в семье, где увлекаются искусством. Мои родители никогда не говорили мне: тебе следует писать, следует ходить на выставки. Но я видел, как они сами с удовольствием этим занимаются, и думал: почему бы и мне не попробовать. Другими словами, дидактики в таком воспитании не было — все происходило естественно. Конечно, это отражается на профессиональном развитии человека: занятия родителей влияют на детей. Если твой отец архитектор; ты с куда большей вероятностью и сам станешь архитектором или инженером; если родители связаны с искусством — то же самое; ты входишь в этот мир.

Как вы проводите выходные?

У меня двое маленьких детей — четыре года и два. С тех пор как они родились, мой досуг коренным образом изменился и теперь главным образом связан с ними. Мы пытаемся найти какие-то вещи, привлекательные для взрослого и ребенка. Животные, природа — все это стало теперь очень важно, это — источники общих интересов. Так что в свободное время я — отец, и это прекрасно. Я отношусь к этому очень серьезно, поскольку считаю, что психология взрослого в большой степени формируется в результате детского опыта. В этом отношении я — фрейдист, или психоаналитик, и прекрасно понимаю важность детских впечатлений для всего последующего развития личности.

Вы не думали написать книгу о вашем новом опыте?

Быть главой семьи — дело для меня пока новое, так что пройдет еще сколько-то лет, прежде чем у меня появится что сказать. Я не из тех писателей, которым стоит завести ребенка, как уже через полгода они публикуют об этом книгу. «Отцовство» — в подобном заглавии мне видится нечто покровительственное.

В какой стране вы хотели бы жить?

Меня вполне устраивает жизнь в Англии. В то же время у всех, как вы понимаете, бывают воображаемые отношения с другими странами — представляешь их себе, фантазируешь. В эти страны ни в коем случае нельзя ездить, чтобы не разрушать сложившиеся иллюзии. У меня очень увлекательно протекает воображаемый роман с Грецией — хотя в Греции я ни разу не был. Мне она представляется эдаким раем, но ездить туда ни в коем случае нельзя.

Как приняла публика ваше «Искусство путешествий»?

«Искусство путешествий» — как ни странно, наиболее успешная из моих книг в с точки зрения продаж. Эта книга — из тех, что люди читают, когда их перестают удовлетворять поездки, путешествия. Ведь, казалось бы, в наше время путешествовать стало легко; единственная проблема — найти дешевые варианты, билеты, хорошие гостиницы, рестораны, подходящие клубы, музеи. 45 Тем самым путешествия воспринимаются единственно как материальные перемещения. Но в «Искусстве путешествий» мне хотелось обратиться к психологическим, философским аспектам, задать вопросы: зачем нам это нужно? Чего мы пытаемся этим добиться? Что остается от поездки по возвращении? Как мы понимаем места, через которые проезжаем? Что такое любопытство по отношению к другой стране? Такие простые по сути вопросы, которые люди никогда себе не задают.

Своего рода руководство по подготовке к путешествиям?

Да, я считаю, что подготовка к путешествию — дело не только практическое, состоящее не только в изучении карты. Надо еще и спросить себя: в чем суть этого путешествия, зачем оно? Часто нас захватывают изображения дальних мест, куда можно съездить. Картинки ведь так соблазнительны; смотришь и думаешь: вот бы там оказаться — что еще нужно для счастья! Но в жизни, разумеется, все куда сложнее. Мы редко думаем о том, что в отпуск-то предстоит отправиться нам. Причем под «нами» следует понимать нас, людей со всеми нашими обычными сложностями и тревогами, которым никуда не деться от себя. И эти «мы» тоже поедут с нами, чтобы испортить нам отпуск. Возможно, на самом-то деле нам нужно уехать от самих себя — не просто в какое-то определенное место. Вот эту тему мне интересно было обсудить в книге.

Одежда имеет для вас какое-то значение?

Собственная одежда меня интересует мало, в отличие от одежды других, в особенности женщин. По-моему, когда пишешь о какой-либо романтической ситуации, одежда очень важна — ведь это один из главных факторов, обуславливающих возникновение между людьми романтических ситуаций. Да, женская одежда обычно гораздо более интересна. Сам я обычно одеваюсь вот так — сами видите, довольно незатейливо. Но одежда, мне кажется, делает нас… Я хотел бы… Мне бы не хотелось разделять вещи на серьезные и не столь серьезные. По-моему, серьезным и интересным может быть что угодно, стоит лишь поискать. Мода — вовсе не обязательно нечто тривиальное. В ней полным-полно интереснейших идей. Красивое платье — произведение искусства в не меньшей мере, чем прекрасное полотно, и лишь снобизм уводит нас в сторону от подобных мыслей.

Есть ли какая-то книга, которую вы можете назвать главной?

Я очень люблю «Опыты» Монтеня, то и дело их перечитываю. Мне нравится в этой книге то, что там присутствует очень личный голос автора — француз, живший давно, в XVI веке, и при этом разговаривает с тобой, будто твой друг. Очень люблю книги, где автор — твой друг. Монтень рассказывает тебе, что ел на обед, с кем встречался, какая стоит погода. В то же время он делится своими философскими размышлениями, мыслями об искусстве, культуре — говорит о таких глобальных вещах. Мне очень нравится подобное смешение интимного стиля и больших тем, которые объективно можно считать более серьезными.

Вам в целом близка эта традиция афористических заметок?

Я действительно очень люблю эту традицию письма, часто встречаемую во французской литературе, этот жанр: автор записывает свои наблюдения в манере интимной и одновременно логически строгой, рациональной. Это не поэзия, не хайку, но и не трактат, психологический или философский. Это ближе к чему-то другому, к вещам едва ли не общеизвестным; такое можно прочесть в чьем-нибудь дневнике — очень похоже по интимности тона.

Меня очень привлекает этот стиль, свойственный многим французским писателям: когда автор разговаривает с тобой лично, тоном интимным, и в то же время его занимают определенные психологические истины, определенные психологические наблюдения — едва ли не дневниковые записи. Такое часто встречается во французской литературе, и это — один из моих самых любимых видов чтения.

Вас привлекают философы, интересующиеся психологией?

Да, философов, пожалуй, можно разделить на две группы: те, кого интересует психология человека, и те, кто рассуждает о мировом устройстве на метафизическом уровне. Мои симпатии — на стороне психологов, тех, кто пишет о любви, смерти, тревогах, дружбе, о том, как жить среди людей. Они интересуют меня больше, нежели философы, задающиеся вопросами: откуда произошла вселенная, какова взаимосвязь между языком и образами, и тому подобными, более абстрактными вопросами. Меня, как, наверное, и любого писателя, интересуют каждодневные ощущения, и об этом мне хочется размышлять и писать — о каждодневных ощущениях, о связанных с ними вещах. Повседневная жизнь — вот что интересует меня сильнее всего.

О чем ваша новая книга?

Моя новая книга будет называться «Удовольствия и трудности работы». Замысел был таков: взять 10 разных примеров, компаний и просто людей, и написать в каждом случае эссе о том, чем они занимаются. Это дарит возможность задаться более серьезными вопросами о смысле нашей работы. Последние несколько лет я общался с рядом компаний и сотрудников; спектр был очень широкий. Работал и с крупной бухгалтерской фирмой, и с художником-пейзажистом; изучал и огромный супермаркет, и производителей печенья; встречался с конструкторами самолетов, ракет. Охватить удалось широкие слои современного общества. Мне хотелось представить читателю картину сегодняшнего делового мира — такого сложного, со всеми его радостями и трудностями.

Чего там больше?

Меня больше интересуют удовольствия. Дело в том, что мне интересно это явление: в нынешнюю эпоху мы в огромной степени связываем наши надежды, наши замыслы с работой. Наши предки не ждали от работы радости. Раздобыть еду, получить деньги — вот, пожалуй, и все, чего они могли от нее ожидать. Однако в наши дни появилось убеждение, что в работе можно полностью реализоваться как личность. Современная экономика, конечно, движется в противоположном направлении. Современная экономика главным образом ориентирована на деньги. Тем самым возникает разрыв между индивидуумом, который хочет получать от работы радость, и финансовой системой, заинтересованной лишь в продуктивности работников. Порой все складывается идеально: человек полностью доволен своей работой и в то же время хорошо зарабатывает. Но так бывает редко — очень и очень редко. Мне же хотелось взглянуть на примеры, когда это действительно происходит, а также на ситуации, когда это не так, и попытаться выяснить, почему это не так, можно ли тут что-нибудь сделать.

Похоже на отход в сторону от художественной литературы?

Пожалуй, мой идеал литературы — эссеистический жанр, не исключающий, тем не менее, наиболее привлекательных элементов романа. К привлекательным сторонам романов я бы отнес ощущение, что ты познаешь людей, близость к персонажам, а также близость к месту: ты находишься в определенном месте, можешь вдохнуть его запах, что-то представить себе, у тебя в голове складываются какие-то картины. Идеальная эссеистика в моем понимании — та, что включает в себя эти элементы романа, но при этом основывается на размышлениях, на идеях, а не на историях.

У вас есть любимые места в Лондоне?

Больше всего мне нравятся места, где тебя повсюду окружают люди, где можно смотреть на людей. Ведь одно из главных удовольствий городской жизни — смотреть на людей и представлять себе, кто они такие, пытаться придумать их истории. Например: куда идет эта мать с ребенком? Кто этот сердитого вида мужчина, что с ним случилось? Кем был этот пьяница, что произошло, каким он был в детстве, как сложилась его жизнь? Потому-то писатели так любят вокзалы и аэропорты — там можно смотреть на кого угодно. Места в городе, которые больше всего нравятся мне, тоже слегка напоминают вокзалы: тут можно сесть и просто наблюдать за течением жизни, глядеть, как люди работают, как отдыхают. Одним словом, это места общественные в настоящем смысле слова. Весьма большая часть города является частной территорией: офисы, жилые дома; но есть и места, предназначенные для всех. Именно они интересуют меня больше всего.

Одно из моих любимых мест — музей «Тейт модерн», в частности основной зал галереи — «Турбинный». Огромное здание, бывшая электростанция, теперь там пусто и повсюду расхаживают люди. Пожалуй, это мое самое любимое место в Лондоне. Нравятся мне и узкие улочки Сохо, ощущение интимности, которые там возникает. И там тоже видишь столько уличной жизни! Эти два места — мои любимые.