Твердая рука

Глава шестая

— Ну вот и все, — подытожил Чико, отхлебнув пива и принимаясь за мясной пирог. Мы сидели в ресторанчике гостиницы Уайт-Харт. — Миссис Каспар попросту тронулась, и никто не портит жеребцов Каспара помимо него самого.

— Подобные выводы ее не удовлетворят, — заметил я.

— Ты ей объяснишь?

— Прямо сейчас. Может, она и успокоится, если удастся ее убедить.

Я позвонил на домашний телефон Джорджа Каспара, представился мистером Барнсом и попросил к телефону Розмари.

Вскоре в трубке раздалось ее вопросительное «алло», с которым обращаются к незнакомцам.

— Мистер... Барнс?

— Это Сид Холли.

— Я не могу с вами говорить! — тут же встревожилась она.

— В таком случае, вы не могли бы со мной встретиться?

— Конечно, нет. У меня нет ни малейшей причины для поездки в Лондон.

— Я сейчас рядом, в Ньюмаркете, — пояснил я. — Мне надо вам кое-что сообщить. И мне кажется, что нет смысла как-то скрываться, маскироваться и тому подобное.

— Я не позволю, чтобы нас увидели в Ньюмаркете!

Однако она все же согласилась подъехать на машине, забрать Чико и следовать его указаниям. Мы с Чико изучили карту и выбрали место, способное успокоить даже самого отъявленного параноика: кладбище при церкви в деревушке Бартон-Миллз, в восьми милях по направлению к Норвичу.

Мы поставили машины рядом у ворот и Розмари пошла со мной по дорожке вдоль могил.

Она снова надела желтый плащ и повязала платок, но на этот раз обошлась без парика. Выбившиеся от ветра русые пряди то и дело падали ей на глаза, и она нетерпеливо отбрасывала их в сторону. Не так ожесточенно, как тогда у меня дома, но все-таки чересчур резко.

Я рассказал ей о своих поездках на конные заводы Тома Гарви и Генри Трейса, и о своих беседах с ними. Я рассказал ей, как переговорил с Бразерсмитом. Она слушала и упрямо мотала головой.

— Этих лошадей испортили, — упорствовала она. — Я не сомневаюсь в этом.

— Но как именно?

— Не знаю я, как именно! — она повысила голос. Губы ее непроизвольно скривились, выдавая сильнейшее возбуждение. — Я же сказала тебе, они доберутся и до Три-Нитро! Гинеи уже через неделю! Ты должен сделать так, чтобы за эту неделю с ним ничего не случилось.

Мы шли меж побитых дождем и ветром серых надгробий и безымянных могильных холмиков. Трава подстрижена, но ни цветов, ни скорбящих. Здешние обитатели были давно позабыты. Нынче слезы лились на муниципальном кладбище за городом, среди свежих земляных куч и пышных венков, выложенных аккуратными горестными рядами.

— Джордж удвоил охрану Три-Нитро, — сказал я.

— Я знаю. Не говори глупостей.

— Если все пойдет по плану, — с неохотой начал я, — то за несколько дней до скачек Джордж хорошенько поработает Три-Нитро. Скорее всего, в субботу утром.

— Да, наверное. Что ты имеешь в виду, при чем здесь это?

— Ну... — я помолчал, размышляя, имеет ли смысл делиться с Розмари сомнительной теорией, которую все равно невозможно было проверить.

— Продолжай! — отрывисто велела она. — Что ты хотел сказать?

— Вы могли бы... убедиться, что во время этой проездки Джордж предпримет все возможные меры предосторожности.

Я выждал паузу и продолжил:

— Следует тщательно осмотреть седло... и тому подобное.

— Что ты имеешь в виду? — резко спросила Розмари. — Господи боже, не рассусоливай, объясни как следует!

— Немало скачек было проиграно из-за того, что лошадь перегрузили на резвом галопе всего за несколько дней до соревнований.

— Это все знают, — нетерпеливо перебила она. — На такую ошибку Джордж не способен.

— А что, если в седло подложили свинец? Что если на последней проездке трехлетка нес на себе пятьдесят фунтов лишнего веса? И потом выложился по полной на скачке? И эти непомерные нагрузки загубили ему сердце?

— Господи боже мой! — пролепетала она.

— Я не утверждаю, что именно это или что-то подобное случилось с Зингалу и Глинером. Только то, что это возможно. Но если я прав, то в этом непременно замешан кто-то из работников конюшни.

Она снова задрожала.

— Продолжай! Пожалуйста, продолжай пытаться все узнать! Я привезла тебе деньги...

Из глубокого кармана плаща она достала небольшой коричневый конверт.

— Тут наличные. Я не могу выписать чек.

— Я их не заработал, — запротестовал я.

— Заработал, возьми!

Она продолжала настаивать, и я сдался и положил конверт в карман не открывая.

— Позволь мне поговорить с Джорджем.

— Нет! Он страшно разозлится! Я сама с ним поговорю... Я предупрежу его насчет последнего галопа перед скачкой. Он думает, что я сошла с ума, но если я продолжу настаивать, то он прислушается.

Она взглянула на часы и заволновалась еще сильнее.

— Мне пора домой. Я сказала, что поеду гулять по Пустоши. Я никогда так не делаю. Мне надо домой, иначе это будет выглядеть подозрительно.

— Кто вас заподозрит?

— Джордж, конечно!

— Он что, в любую минуту должен знать, где ты находишься?

Мы быстро шли назад к воротам. Казалось, что Розмари вот-вот бросится бежать.

— Мы все друг другу рассказываем. Он спрашивает, где я была. Он не подозрителен... просто мы так привыкли. Мы всегда вместе. Ты же знаешь, как это бывает в нашем деле, владельцы могут приехать в любое время без предупреждения. Джордж любит, чтобы я была на месте.

Мы дошли до машин. Розмари торопливо попрощалась и поспешно уехала домой.

— Здесь так тихо и пусто, что и призрак заскучает, — заметил Чико из «Скимитара».

Я забрался в машину и бросил полученный от Розмари конверт ему на колени.

— Посчитай, — попросил я, заводя мотор. — Посмотрим, сколько мы заработали.

Он надорвал конверт, вытащил аккуратную пачку крупных банкнот и послюнявил пальцы.

— Уф, — выдохнул он, закончив подсчет. — Точно умом тронулась!

— Она хочет, чтобы мы продолжали.

— Ну тогда ты понимаешь, что это крючок, чтобы ты не соскочил. Если ты и захочешь бросить, тебе не позволит собственная совесть.

— Ну что ж, вполне действенный способ.

Часть денег мы потратили на ночевку в Ньюмаркете и поход по местным пабам. Чико отправился по излюбленным местам конюхов, а я — туда, где проводили время тренеры. Дело было во вторник вечером, и народу в заведениях было не много. Я не узнал ничего интересного и выпил виски больше, чем следовало, да и Чико в итоге не заполучил ничего, кроме пьяной икоты.

— Т-ты слыхал такое, «Инки Пул»?

— Это что, название песни?

— Не, это ездок. А кто такой ездок? «Чико, сынок, ездок это такой парень, который работает лошадей на проездках.»

— Ты пьян, — заметил я.

— Вот уж нет! Кто такой ездок?

— Ты сам только что сказал. Он не годится для выступлений на скачках, но незаменим на проездках.

— Инки Пул — ездок у Джорджа Каспара, — пояснил Чико. — Инки Пул работает Три-Нитро на резвых галопах. Ты же просил меня узнать, кто работает Три-Нитро?

— Просил, — согласился я. — А ты напился.

— Инки Пул, Инки Пул, — не унимался Чико.

— Ты с ним беседовал?

— В глаза не видел! Болтал с компанией конюхов, они мне и сказали. Ездок у Джорджа Каспара, Инки Пул.

На следующее утро, в семь тридцать я уже шел, вооружившись биноклем, вдоль Уоррен-хилл, чтобы понаблюдать за утренними проездками. Казалось, прошло уже много времени с тех пор, как я был одним из этих ребят в свитере и шапочке , с тремя лошадьми на моем попечении и кроватью в общежитии с кучей вечно сохнущих на кухне бриджей. Окоченевшие пальцы, редкая возможность помыться, мат в ушах и никакой возможности побыть одному. Мне было шестнадцать, и я не роптал, ведь у меня был доступ к лошадям! Чудесные, изумительные создания. Их инстинкты и рефлексы отличались от человеческих так же, как масло и вода, которые никогда не смешиваются, оставаясь чужеродными даже при постоянном взаимодействии. Для меня словно приоткрылась дверь в неведомый доселе мир их сознания и чувств, я оценил их язык и даже научился кое-что разбирать на нем, но человеческие слух и обоняние оказались слишком слабы для полноценного понимания, да и телепатии недоставало.

Когда в пылу скачки я чувствовал единение с лошадью, это было ее даром мне, несовершенному созданию, и, возможно, моя страсть к победе была моим даром ей. Стремление быть впереди заложено в лошадях, все, что им требуется — показать, как и когда следует вырваться вперед. Можно сказать, что я, подобно многим другим жокеям, пособлял и потакал лошадям более, чем того требовал здравый смысл. Их вид и запах сейчас, на Пустоши, подействовал на меня так же, как морской бриз на моряка. Я охватил взглядом пологий холм, наполнил легкие и почувствовал себя счастливым.

Группы лошадей появлялись одна за другой, каждая в сопровождении тренера. Некоторые тренеры подъезжали на машинах, некоторые верхом, кто-то явился на своих двоих. Многие пожелали мне доброго утра, несколько человек улыбались и, казалось, искренне были рады меня видеть, а немногие, кто мог уделить минутку, останавливались поговорить.

— Сид! — позвал меня тренер, на чьих лошадях я участвовал в гладких скачках, пока мой вес не пришел в соответствие с моим ростом. — Давно ты здесь не появлялся.

— Моя вина, — улыбнулся я.

— Не хочешь как-нибудь приехать, поработать галопы? Как соберешься опять в наши края, позвони мне, и я все устрою.

— Вы это серьезно?

— Конечно! Если ты хочешь, конечно.

— Я бы с удовольствием!

— Вот и договорились. Смотри, не забудь! — он махнул рукой на прощание и развернулся, чтобы завопить на конюха, заслужившего его гнев тем, что подобно медузе разболтанно трясся в седле:

— Не отвлекайся, черт побери, тогда и лошадь отвлекаться не будет!

Парень выпрямился и целых двадцать секунд сидел как следует. Далеко пойдет, подумал я. На все четыре стороны.

Сегодня была среда, день резвых работ, так что заинтересованного народу собралось немало: владельцы, журналисты, букмекерские жучки. Казалось, что бинокли приросли у них к глазам, а заметки в блокнот делались чуть ли не шифром. Утро выдалось холодным, но горячий энтузиазм объединил причастных к началу нового сезона. Сегодня на Пустоши разминалась целая индустрия. Инвестиции, прибыль, отчисления в государственную казну шли по кругу под небом Суффолка. И я все еще был частью этого мира, хотя и в другой роли.

Дженни была права. Я бы не выжил в конторе.

— Здорово, Сид!

Я обернулся. Джордж Каспар был верхом и не отрывал взгляда от вереницы лошадей, идущей вдалеке из его конюшни на Бьюри-роуд.

— Здорово, Джордж.

— Надолго здесь?

— На пару деньков.

— Сказал бы нам, у нас всегда место найдется. Позвони Розмари.

Его взгляд был прикован к лошадям. Приглашение было лишь данью вежливости, и не ожидалось, что я его приму. Розмари бы в обморок грохнулась, если б услышала.

— Три-Нитро тоже там? — кивнул я в сторону вереницы.

— Да, шестой с головы. — Он оглядел заинтересованных зрителей. — Ты не видел Тревора Динсгейта? Он собирался с утра приехать из Лондона.

— Нет, не видел, — покачал я головой.

— У него здесь две лошади. Он хотел посмотреть на их разминку. — Он пожал плечами. — Если сейчас не появится, то все пропустит.

Я улыбнулся. Может, кое-кто и был способен задержать проездку до приезда владельца, но только не Джордж. Владельцы выстраивались в очередь за его одобрительным словом и высоко ценили его суждения. Несмотря на все свое влияние, Тревор Динсгейт был лишь одним из многих. Я поднял бинокль к глазам и стал следить за сорока скакунами Каспара, которые кружили, дожидаясь своей очереди на галоп вверх по холму. Лошади перед ними уже почти закончили работу.

Парень, ехавший на Три-Нитро, был в куртке оливкового цвета с выбивающимся из воротника ярко-алым шарфом. Я опустил бинокль и с тем же интересом, что и окружающие, следил, как конь ходил по кругу. Красивый гнедой жеребец, рослый, широкогрудый, с развитыми плечами. Однако, по его виду нельзя было сказать, что перед вами несомненный победитель следующих Гиней и Дерби. Как говорится, кто не знает, тот и не узнает.

— Можно, я немного пофотографирую, Джордж? — спросил я.

— Разумеется.

— Спасибо.

В последнее время я почти не расставался с карманным фотоаппаратом. Он снимал на шестнадцатимиллиметровую пленку, имел встроенный экспонометр и единственной дорогой деталью был объектив. Я достал его и показал Джорджу, и он кивнул:

— Снимай, что хочешь.

Он тронул свой терпеливый четвероногий транспорт и поехал напрямик к своим скакунам, готовясь начать проездку. Те, кто выводил лошадей из конюшни, далеко не всегда принимали участие в собственно галопе, и, как обычно, лучшие ездоки принялись пересаживаться на лучших лошадей. Парень в красном шарфе спешился и держал Три-Нитро под уздцы, и вот уже в седло запрыгнул другой ездок, гораздо старше.

Я приблизился к лошадям и сделал несколько общих снимков чудо-жеребца и парочку крупным планом его ездока.

— Инки Пул? — осведомился я, когда он проехал в паре метров от меня.

— Он самый. Уйди с дороги!

Экий грубиян. Если б он не видел, как я говорил с Джорджем, то и вовсе попытался бы меня прогнать. Я задумался, являлась ли его обида на весь мир причиной того, что он не смог стать жокеем, или же следствием, и испытал к нему некоторое сочувствие.

Джордж принялся делить лошадей на небольшие группы, которые поскачут вместе, и я отошел в сторонку и продолжил наблюдение.

Подъехавшая на высокой скорости машина остановилась так резко, что испугала случившихся поблизости лошадей. Они бросились в разные стороны, и ездоки протестующе закричали. Тревор Динсгейт выбрался из ягуара и напоследок с силой хлопнул дверцей. В отличие от остальных собравшихся, он был в костюме и галстуке, хоть сейчас на собрание директоров.

Тщательно причесанные темные волосы, чисто выбритое лицо, зеркально начищенные туфли. Не имея склонности сидеть у ног власть имущих, с нервным смешком подбирая крохи их благосклонности, я не искал дружбы с подобными людьми. Однако, в мире скачек приходилось считаться с их влиянием. Крупные букмекеры имели возможность и нередко и впрямь делали немало хорошего, но, подумал я внутренне усмехаясь, не по доброй воле, а чтобы не дать себя уничтожить. Сторонники реформы системы ставок знали, что достаточно установить монополию тотализатора и ослабить налоги, чтобы вернуть в индустрию скачек средства, которые сейчас выкачивали из нее букмекеры.

Тревор Динсгейт был представителем нового поколения букмекеров: элегантный космополит, ищущий друзей среди представителей элиты, жаждущий признания, угодник при благородном сословии.

Завидев меня, он поздоровался.

— Мы разговаривали в Кемптоне... Которые из тех лошадей — Джорджа?

— Вон те, — показал я. — Вы как раз вовремя.

— Чертовы пробки.

Он направился по траве к Джорджу, размахивая биноклем на ремешке. Джордж коротко поприветствовал его и, судя по всему, предложил ему наблюдать за галопом вместе со мной, потому что Динсгейт сразу вернулся, и тяжелым уверенным шагом подошел ко мне.

— Джордж сказал, обе моих лошади побегут в первой группе. Говорит, вы мне все объясните. Вот нахал, у меня что, своих глаз нет? А он сам собирается смотреть с холма.

Я кивнул. Тренеры нередко вставали на полпути, наблюдая за проносящимися мимо лошадьми с близкого расстояния.

Первая четверка готовилась стартовать, и Тревор Динсгейт поднял бинокль к глазам, наводя его на фокус. Темно-синий костюм в едва заметную красную полоску. Ухоженные руки, золотые запонки, перстень с ониксом — все как и в прошлый раз.

— Которые из них ваши? — спросил я.

— Двое рыжих. Тот, что в белых чулках — Пинафор, второй — ничего особенного.

У «ничего особенного» были задатки стиплера: короткие пясти и мощный зад. Он приглянулся мне больше, чем узкий в кости Пинафор. По сигналу Джорджа они дружно пустились вверх по скаковой дорожке по склону холма. Пинафор с легкостью опередил остальных, а «ничего особенного» подтвердил оценку своего владельца. Тревор Динсгейт со вздохом опустил бинокль.

— На сегодня все. Вы будете завтракать у Джорджа?

— Нет. Не в этот раз.

Он снова поднял бинокль к глазам и стал рассматривать группу, ходившую по кругу недалеко от нас. Судя по направлению взгляда, его интересовали ездоки, а не лошади. Наконец его взгляд задержался на Инки Пуле: он опустил бинокль и стал следить за Три-Нитро невооруженным глазом.

— Осталась одна неделя, — сказал я.

— Он отлично выглядит.

Я полагал, что как и все букмекеры, он будет счастлив, если признанный фаворит проиграет Гинеи, но в его голосе звучало лишь восхищение великолепным скакуном. Три-Нитро вышел на старт и вместе с двумя другими лошадьми по сигналу Джорджа пошел обманчиво быстрым кентером. Я с интересом отметил, что Инки Пул управлял лошадью с огромным терпением и мастерством. Несомненно, его искусство стоило в десять раз больше, чем ему, должно быть, платили. Хороших ездоков редко ценили по заслугам. Неумелый ездок мог загубить лошади рот, характер и карьеру целиком. Неудивительно, что Джордж отбирал лучших ездоков для своих скакунов. Сегодняшняя проездка отличалась от того галопа на максимальной скорости по ровным рабочим дорожкам Лаймкилнз, который предстоял им в субботу. Вверх по склону Уоррен-хилл достаточно было и быстрого кентера. Три-Нитро преодолел дистанцию без малейшего труда и взлетел на вершину холма словно мог с легкостью сделать это еще пять-шесть раз.

Впечатляюще, подумал я. Газетчики явно были того же мнения и усердно строчили в своих блокнотах. Тревор Динсгейт выглядел задумчивым, как ему и подобало, а Джордж Каспар спустился к нам с холма самодовольно сияя. Похоже, Гинеи были в шляпе.

После галопа лошади сошли с холма и присоединились к остальным, все еще ходившим по кругу в ожидании своей очереди. Ездоки пересели на следующих лошадей и снова помчались вверх по склону. В седло Три-Нитро снова сел парень в красном шарфе и зеленой куртке. Наконец, галоп завершился, и вся вереница отправилась домой.

—Ну вот и все, — подытожил Джордж. — Тревор, ты как, готов? Поехали завтракать?

Они кивнули мне на прощание и отправились своей дорогой — один в седле, другой за рулем. Я продолжал наблюдать за Инки Пулом. Он поднялся на холм четыре раза и теперь с угрюмым видом шел к одной из припаркованных машин.

— Инки, — позвал я, догоняя его. — Ты замечательно проехал на Три-Нитро.

— Без комментариев, — кисло ответил он.

— Я не газетчик.

— Да знаю я, кто ты. Видел на скачках. Кто ж тебя не знает, — его голос звучал враждебно, на грани злой насмешки. — Чего тебе надо?

— Насколько Три-Нитро напоминает тебе Глинера год назад?

Он вытащил ключ от машины из кармана куртки и вставил его в замок. В его лице, которое я не мог видеть целиком, читалось раздражение и упрямство.

— Глинер за неделю до Гиней был в такой же форме?

— Я не собираюсь с тобой разговаривать.

— А как насчет Зингалу или Бетезды? — не отставал я.

Он открыл дверцу машины и сел за руль, смерив меня враждебным взглядом.

— Шел бы ты, — буркнул он, хлопнул дверцей, воткнул ключ зажигания в щиток, газанул и быстро уехал.

Чико спустился к завтраку и сидел в зале, обхватив руками голову.

— А ты-то свеженький, как огурчик, — простонал он, когда я сел рядом.

— Закажу-ка я бекон с яйцами, — усмехнулся я. — Или копченой рыбки. И клубничного варенья!

Он снова простонал.

— Я возвращаюсь в Лондон, а тебе придется задержаться здесь, — я вытащил из кармана фотоаппарат. — Вынь пленку и закажи снимки. К завтрашнему дню, если получится. Там несколько фотографий Три-Нитро и Инки Пула. Они нам могут пригодиться, как точно еще не знаю.

— Конечно, — согласился Чико. — Но тебе придется позвонить в школу и объяснить, что мой черный пояс в химчистке.

Я рассмеялся.

— Среди ездоков Джорджа я заметил несколько девушек, — утешил его я. — Попробуй разговорить их.

— А вот это в мои обязанности не входит, — возразил он, но его глаза заблестели. — А что именно надо разузнать?

— Разные мелочи. Например, кто седлает Три-Нитро на галопы, чем занимаются в конюшне с сегодняшнего дня до следующей среды и нет ли каких опасностей в здешних джунглях.

— А ты чем займешься?

— Я вернусь сюда в пятницу и посмотрю на субботние галопы. Три-Нитро обязательно дадут в субботу силовую нагрузку, чтобы к соревнованиям он достиг пика физической формы.

— Ты всерьез считаешь, что происходит что-то неладное? — усомнился Чико.

— Сам не знаю. Думаю, мне стоит позвонить Розмари.

Я снова представился мистером Барнсом. Когда Розмари взяла трубку, ее голос звучал так же взвинченно, как и в прошлый раз.

— Я не могу сейчас говорить. У нас гости.

— Тогда слушайте, — начал я. Попробуйте убедить Джорджа изменить кое-какие детали во время галопов Три-Нитро в субботу. К примеру, пусть он заменит Инки Пула на другого жокея.

— Ты думаешь... — она повысила голос и осеклась.

— Я ничего не знаю, — уточнил я. — Но если Джордж все поменяет, это затруднит любой возможный саботаж. Распорядок — лучший друг грабителя.

— Что? Да, конечно. Я попробую. А как же ты?

— Я буду наблюдать за галопами и продолжу находиться поблизости вплоть до окончания Гиней. Но было бы лучше, если бы вы позволили мне поговорить с Джорджем.

— Нет, он страшно рассердится! Я должна идти к гостям! — она почти уронила трубку на аппарат, и я понял, что у нее снова трясутся руки. Возможно, Джордж был прав, называя ее истеричкой.

На следующий день, как обычно, мы встретились с Чарльзом в отеле «Кавендиш» и устроились в креслах в баре на втором этаже.

— Давно я не видел тебя в таком хорошем настроении, — заметил он. — Пожалуй, с тех пор, как... — рукой, держащей бокал, он указал на протез. — Ты прямо воспрял духом, сбросил тяжкий груз с плеч.

— Вчера я все утро провел в Ньюмаркете, смотрел галопы.

— Я думал, что... — он осекся.

— Что я умру от зависти? Я тоже так думал. Но на самом деле получил большое удовольствие.

— Вот и хорошо.

— Завтра вечером я снова туда поеду и останусь там до среды, до окончания Гиней.

— А как же наш ланч в четверг?

Я улыбнулся и заказал ему двойную порцию розового джина.

— К четвергу вернусь.

Когда пришло время, мы расправились с гребешками в винно-сырном соусе — для них не нужен был нож — и он рассказал мне последние новости о деле Дженни.

— Оливер Квейл прислал адрес производителей полировки, как ты просил. — Он вытащил из нагрудного кармана бумагу и передал ее мне. — Оливер серьезно обеспокоен. Он говорит, что полиция активно расследует дело, и что Дженни почти наверняка предъявят обвинения.

— Когда?

— Не знаю. И Оливер не знает. Бывает, что подобные дела тянутся неделями, но рассчитывать на это нельзя. А когда обвинения будут предъявлены, то, по словам Оливера, ей придется предстать перед судом магистрата, а поскольку речь идет о больших деньгах, они направят дело в уголовный суд. Разумеется, они не станут держать ее под арестом и отпустят под залог.

— Залог!

— Оливер говорит, что, к сожалению, ее почти наверняка осудят, но если удастся доказать, что она действовала под влиянием Николаса Эша, то судья может пожалеть ее и ограничиться условным сроком.

— Даже если Эша не найдут?

— Даже так. Но, разумеется, если его найдут, обвинят и осудят, то при некоторой доле везения Дженни могут признать невиновной.

Я испустил невольный вздох.

— Что ж, придется его найти.

— Как?

— Ну... почти весь понедельник и все сегодняшнее утро я провел, разбирая письма от тех, кто прислал деньги и заказал полировку. Их оказалось около восемнадцати сотен.

— И как это нам поможет?

— Я начал сортировать их, выписывая имена по алфавиту.

Он с сомнением нахмурил брови, но я продолжил:

— Оказалось, что все фамилии начинаются на буквы Л, М, Н и О. Ни на одну другую.

— Я не вижу, как...

— Похоже, это часть списка получателей. Какого-нибудь каталога, или даже рассылки благотворительного фонда... Таких списков должны быть тысячи, но раз этот оказался таким эффективным, то вряд ли по нему рассылают извещения о налоге на собак.

— Логично, — cухо отозвался он.

— Я подумал, что стоит выписать все имена по порядку и выяснить, что это за список. Скажем, навести справки у аукционных домов Сотбис и Кристис, раз уж дело завязано на полировке. Шансы на успех небольшие, но попробовать стоит.

— Я могу помочь.

— Это скучная работа.

— Это моя дочь.

— Не откажусь, договорились.

Я доел гребешки и откинулся на спинку кресла, потягивая прекрасное охлажденное белое вино, которое заказал Чарльз.

Он сказал, что переночует у себя в клубе и с утра придет ко мне домой помогать с сортировкой писем. Я дал ему запасной ключ, на случай если выйду за газетой или сигаретами. Он закурил сигару и смотрел на меня сквозь окутавший его дым.

— Что сказала тебе Дженни наверху после ланча в воскресенье?

— Ничего особенного.

— Она весь день была в дурном настроении. И даже сорвалась на Тоби. — Он улыбнулся. — Тоби это пришлось не по вкусу, а Дженни заявила, что, дескать, Сид, по крайней мере, не ноет. — Он помолчал. — Я решил, что она наговорила тебе грубостей, и ее замучила совесть.

— Это не совесть. Хочется надеяться, она начинает понимать, кто такой Эш на самом деле.

— Давно пора.

Из «Кавендиша» я отправился в штаб-квартиру Жокей-клуба на Портман-сквер, чтобы встретиться с Лукасом Уэйнрайтом, который позвонил мне утром. Пусть я работал на него неофициально, все же он предпочел побеседовать в своем служебном кабинете. Как выяснилось, суперинтендант в отставке Эдди Киф уехал в Йоркшир разбираться с возможным положительным тестом на допинг, а у остальных служащих не было причин обращать на меня внимание.

— Я достал все нужные тебе документы, — сказал Лукас. — Доклады Эдди о синдикатах и кое-какие заметки о нежелательных личностях, которых он одобрил.

— Тогда я начну, — сказал я. — Мне можно взять их с собой, или вы хотите, чтобы я изучил их здесь?

— Здесь, пожалуйста, — подтвердил он. — Я не хочу, чтобы моя секретарша знала, что я их отдал или сделал фотокопии. Она работает и на Эдди и мне известно, что она его просто обожает. Она все ему расскажет. Так что лучше перепиши сам, что тебе нужно.

— Хорошо, — согласился я.

Он усадил меня на удобный стул за стол у стены кабинета, под яркий свет настольной лампы, и в течение следующего часа я изучал документы и делал выписки. За своим столом Лукас шелестел бумагами и что-то писал. Через некоторое время мне стало ясно, что он только притворяется занятым и не просто дожидается, пока я закончу, а явно чем-то обеспокоен. Я поднял голову от бумаг:

— Что-то не так?

— Что не так?

— Вас что-то тревожит.

Он помялся.

— Ты уже выписал, что хотел? — он кивнул на бумаги.

— Примерно половину. Мне бы хотелось поработать еще часок.

— Хорошо, только... Послушай, я хочу быть с тобой откровенным. Есть нечто, что тебе следует знать.

— Что именно?

Даже когда он спешил, Лукас обычно держался корректно, и его характерный для морских офицеров стиль рассуждений был хорошо знаком мне по многочисленным беседам с адмиралом, приходившимся мне тестем. Сейчас в его тоне чувствовалась некоторая доля стыда.

Стыд у офицеров военно-морского флота неизменно вызывали столкновения военных кораблей с причалом, посещение кают-компании женщинами в присутствии экипажа, ведущего себя вольно, и несоблюдение джентльменами кодекса чести. Ни о первом, ни о втором не могло быть и речи, значит, все дело было в третьей причине.

— Вероятно, я не все тебе рассказал.

— Тогда рассказывайте.

— Я и раньше посылал кое-кого проверить два из этих синдикатов. Довольно давно. Полгода назад.

Не глядя на меня, он вертел в руках пару скрепок для бумаг.

— Еще до того, как их завизировал Эдди Киф.

— И чем дело кончилось?

— Видишь ли... Да. — Он прокашлялся. — Тот кого я послал... по фамилии Мейсон... мы так и не получили его доклад, потому что он не успел его написать. На него напали на улице.

Напали на улице!..

— В каком смысле напали? — спросил я. — Кто?

Он покачал головой.

— Неизвестно. Какой-то прохожий нашел его лежащим на тротуаре и вызвал полицию.

— Так... а сам Мейсон что говорит? — Но я уже догадывался, каким будет ответ.

— Дело в том, что он... так и не пришел в себя, — удрученно признался Лукас. — Судя по всему, его били ногами, в том числе в голову. Он получил тяжелейшую мозговую травму и на всю жизнь останется в больнице. Он ничего не видит и не понимает.

Я прикусил карандаш, которым делал заметки.

— Его ограбили?

— Бумажника при нем не нашли, но часы остались на руке. — Лукас выглядел озабоченно.

— Так что, возможно, это было обычное ограбление?

— Возможно... но полиция сочла это покушением на убийство, из-за многочисленных ударов, нанесенных ногами, а также характера травм.

Он откинулся в кресле, словно сбросил с себя непосильный груз. Джентльмены соблюдают кодекс чести. Кодекс соблюден.

— Так, — заговорил я снова — Какие именно синдикаты он проверял?

— Первые два из тех, чьи дела у тебя на столе.

— И вы считаете, что те нежелательные личности, которые ими заправляют, способны пойти на такое?

— Не исключено, — со вздохом признал он.

— Так что же я расследую, — спросил я, тщательно подбирая слова, — возможный подкуп Эдди Кифа или покушение на Мейсона?

Он ответил не сразу:

— Возможно, и то, и другое.

Повисло тяжелое молчание. Наконец, я произнес:

— Вы же понимаете, что посылая мне на записки на ипподроме, приглашая меня в чайную, вызывая меня сюда, вы не оставляете сомнений в том, что я работаю на вас?

— Но никто же не знает, чем именно ты занимаешься.

— Это станет ясно, как только я подберусь к синдикатам вплотную, — мрачно заметил я.

— Если, в свете всего сказанного, ты захочешь... э-э... то я вполне понимаю.

Да и я понимаю, подумал я. Еще как понимаю, кому ж захочется, чтоб его били по голове ногами. Но, как я сказал тогда Дженни, никто не думает, что это случится именно с ним. И всегда случается, ответила она.

Я вздохнул.

— Расскажите мне о Мейсоне. Куда он ездил, с кем разговаривал. Все, что вам известно.

— Толком ничего не известно. Он уехал, как обычно, а потом его нашли на дороге. Полиция не смогла выяснить, где он был, и все члены синдикатов клялись, что никогда его не видели. Дело, конечно, не закрыто, но прошло уже полгода, никто им особо не занимается.

Мы поговорили еще немного, и я провел в кабинете Лукаса за бумагами еще час. Без четверти шесть я вышел из Жокей-клуба и отправился домой.

До дома я не добрался.