Твердая рука

Глава четырнадцатая

В пятницу днем, придавленный грузом неудач, я поехал в Ньюмаркет и машину не гнал.

День выдался жаркий. По прогнозам, температура должна была нарастать, как это нередко случается в мае, обещая замечательное лето, которое, впрочем, почти никогда не наступает. Я снял пиджак и опустил стекло, приняв решение отправиться на Гавайи и залечь на пляж лет на тысячу.

Когда я приехал, Мартин Инглэнд стоял во дворе конюшни, без пиджака, как и я, вытирая платком пот со лба.

— Сид! — с искренней радостью воскликнул он. — Отлично, я иду на вечерний обход, ты как раз вовремя.

Мы обошли денники, соблюдая обычный ритуал: тренер заглядывает к каждой лошади и проверяет ее состояние, а гость выражает свое восхищение, делает комплименты и обходит молчанием недостатки.

Лошади у Мартина были в основном крепкие середнячки, как и он сам, как и большинство тренеров. Именно на них держались скачки, именно они обеспечивали доход жокеям.

— Давненько ты для меня не скакал, Сид, — произнес он, уловив ход моих мыслей.

— Десять лет, а то и больше.

— Какой твой нынешний вес?

— Примерно десять стоунов, без одежды. — Сейчас я весил даже меньше, чем когда прекратил выступать.

— Смотри-ка, ты в хорошей форме?

— Да в общем, как обычно.

Он кивнул и мы пересекли двор от денников кобыл к жеребцам. На мой взгляд, среди них было немало хороших двухлеток, и он с удовольствием выслушивал мои похвалы.

— Это Флотилла, — сообщил он у очередного денника. — Трехлетка. В ближайшую среду он заявлен в скачке на приз Данте, и если все пройдет нормально, то поедет на Дерби.

— Он хорошо выглядит, — отметил я.

Мартин угостил свою надежду на славную победу морковкой. На его немолодом доброжелательном лице отразилась гордость, не за себя, а за великолепного скакуна, его лоснящийся круп, спокойный взгляд и мускулы, ждущие своего часа. Я погладил блестящую шею, похлопал по гнедому плечу и провел рукой по стройным крепким ногам.

— Он в отличной форме, — проговорил я. — Должен оправдать твои надежды.

Мартин кивнул, но помимо гордости на его лице виднелась вполне объяснимая тревога. Мы прошли до конца ряда денников, с чувством удовлетворения похлопывая шеи и обсуждая лошадей. Может быть, это как раз то, что мне нужно, подумал я: четыре десятка лошадей, работы по горло, рутина. Планирование, административная работа, отчетность. Радость при победе взращенного тобой скакуна, огорчение при поражении. Затягивающий, захватывающий труд на воздухе. Бизнесмен в седле.

Я подумал о том, чем мы с Чико занимались в последние месяцы. Ловили преступников, крупных и мелких. Копались в грязном белье индустрии скачек. Нередко получали на орехи. Хитрили, стараясь обойти опасность, и пересекали дорогу людям с двустволками.

Никто не упрекнет меня, если я брошу все это и стану тренером. Гораздо более приемлемое занятие для бывшего жокея, по общему мнению. Разумное, практичное решение взрослого человека, с прицелом на обеспеченную старость. Лишь я... и Тревор Динсгейт будем знать настоящую причину. Меня ждала долгая жизнь, под грузом этого знания.

Она меня не привлекала.

На следующее утро, в семь тридцать я вышел во двор в скаковых бриджах, ботинках и плотной футболке. Несмотря на ранний час, воздух был теплый и шум, суета и запахи, доносящиеся из конюшни, встряхнули меня, слегка приподняв настроение.

Мартин, со списком в руках, прокричал мне приветствие, и я подошел посмотреть, что за лошадь мне уготовлена. Стоявшая рядом с ним пятилетка годилась под мой вес, так что, скорее всего, ее он мне и выбрал.

Конюх Флотиллы вывел жеребца из денника, я проводил его восхищенным взглядом и повернулся к Мартину.

— Ну, давай, — сказал он, лукаво прищурившись.

— Что?

— Бери Флотиллу.

В изумлении я развернулся к жеребцу. Его лучший скакун, надежда на Дерби, и я — однорукий и не в форме.

— Не откажешься ведь? Десять лет назад он достался бы тебе по праву. Мой жокей сейчас в Ирландии, уехал на скачки в Каррах, так что либо ты, либо один из конюхов, так по правде сказать, лучше уж ты.

Я не стал спорить. Дары небес не отвергают. У меня мелькнула мысль, что он слегка рехнулся, но если он этого хотел, то я тем более. Он подсадил меня в седло, я подтянул стремена под свой рост и ощутил себя изгнанником, вернувшимся на родину.

— Шлем хочешь? — спросил он, рассеянно оглядываясь вокруг, словно ожидая увидеть его лежащим наготове на асфальтовой дорожке.

— Обойдусь.

Он кивнул.

— Ты его и не брал никогда.

Мартин сам был в неизменной клетчатой кепке, несмотря на жару. За исключением скачек, я предпочитал обходиться без шлема, мне нравилось чувство легкости, ветер в волосах и всякое такое.

— Как насчет хлыста? — спросил Мартин. Он знал, что я не ездил без хлыста. Хлыст помогает жокею удерживать лошадь в равновесии и скакать прямо, достаточно коснуться им плеча. По необходимости, хлыст перебрасывается из руки в руку. Я взглянул себе на руки и подумал, что вполне вероятно уроню его, а сейчас это было недопустимо.

— Нет, пожалуй, — качнул я головой.

— Ну и ладно. Тогда поехали.

Со мной в середине, вереница вышла со двора, направляясь вдоль тихих улиц через центр Ньюмаркета на север, к широко раскинувшимся рабочим дорожкам Лаймкилнз. Мартин на своей пятилетке подъехал ко мне.

— Разогрей его на бодром кентере три фарлонга, а потом пройди милю по полю рядом с Гулливером. Это последняя резвая работа Флотиллы перед Данте, так ты уж постарайся, ладно?

— Постараюсь, — кивнул я.

— Подожди, пока я подъеду вон туда, чтобы смотреть, — показал он.

— Угу.

С довольным видом он направился к месту хорошего обзора в полумиле от старта.

Я намотал левый повод на пластиковые пальцы. Мне очень не хватало обратной связи от лошадиного рта. Если неверно оценить натяжение поводьев, то легко неуклюже перекосить трензель и нарушить равновесие лошади. Правый же повод ожил в моей руке, я разговаривал по нему с Флотиллой о том, куда мы направляемся, как именно и с какой скоростью, и Флотилла отвечал мне. Тайный язык, понятный нам обоим.

Только бы не наломать дров, думал я, только бы мне удалось проделать то, что я тысячи раз проделывал раньше, вспомнить старые навыки, пусть и без руки. Если я не справлюсь, это может стоить Флотилле победы что в Данте, что в Дерби, что в остальных скачках.

Парень верхом на Гулливере кружил рядом в ожидании сигнала, отвечая на мои реплики лишь хмыканьем да кивками. Я спросил, не ему ли достался бы Флотилла в мое отсутствие, и он ворчливо подтвердил мою догадку. Ничего, подумал я, настанет и твой черед.

Вдали Мартин махнул рукой. Парень на Гулливере тут же его выслал и набрал скорость не дожидаясь, пока я поравняюсь с ним. Ах ты засранец, подумал я. Делай что хочешь, но я проведу Флотиллу на резвости, соразмерной с дистанцией и обстановкой, и к черту твои истерики.

Скакать было абсолютное удовольствие. Внезапно все стало как прежде, словно я и не прекращал никогда, и не терял руки. Я пропустил левый повод через протез в правую ладонь и чувствовал вибрации с обеих сторон трензеля, и если это был и не лучший стиль, когда-либо виденный на Пустоши, то, по крайней мере, я ничего не запорол.

Флотилла прошел по травяному полю сбалансированным рабочим галопом и легко поравнялся с Гулливером. Почти всю оставшуюся дистанцию я оставался вровень с другим жеребцом, но поскольку Флотилла был явно сильнее, за шесть фарлонгов до финиша я ускорился и завершил милю в быстром, но не утомительном темпе. Он в прекрасной форме, подумал я, замедляя его в кентер. В Данте он себя хорошо покажет. Флотилла произвел на меня отличное впечатление.

Подъехав назад к Мартину, я так и сказал. Он довольно рассмеялся.

— А ты все еще можешь скакать! Ты выглядел совсем как прежде!

Я подавил вздох. На мгновение мне удалось вернуться в давно закрытый для меня мир, но сам я уже не был прежним. Может, я и мог провести один приличный рабочий галоп, но это не шло ни в какое сравнение с Золотым Кубком в Челтенхэме.

— Спасибо, — поблагодарил я, — за чудесное утро.

Мы вернулись через город к конюшне и позавтракали, а потом я проехал с Мартином в его лендровере посмотреть работу второй партии лошадей, уже на ипподроме. По возвращении мы посидели в кабинете за кофе и разговорами, и наконец я с сожалением заметил, что мне пора.

Зазвонил телефон. Мартин ответил и передал мне трубку.

— Это тебя, Сид.

Я подумал было, что это Чико, но ошибся. К моему удивлению, голос в трубке принадлежал Генри Трейсу, который звонил со своего конного завода в пригороде.

— Моя ассистентка говорит, что видела как вы скачете на Пустоши, — начал он. — Я ей не поверил, но она настаивает, мол, не могла ошибиться, увидев вас без шлема. Она узнала лошадей Мартина Инглэнда, так что я и позвонил наудачу.

— Чем могу служить? — осведомился я.

— Да, в общем-то, наоборот, как я понимаю. Пару дней назад я получил от Жокей-клуба письмо, все такое официальное, с просьбой, что если Глинер или Зингалу падут, то немедленно дать им знать и не избавляться от трупов. Ну, когда я это прочел, то позвонил Лукасу Уэйнрайту, чья подпись там стояла, чтобы узнать, какого черта, и он сказал, что на самом деле информация об их смерти нужна Сиду Холли, и, мол, пусть это останется между нами.

У меня пересохло во рту.

— Вы меня слушаете?

— Да.

— Тогда я должен сказать, что Глинер и вправду только что пал.

— Когда? — переспросил я, чувствуя себя последним дураком. — Э-э... как именно?

У меня отчаянно забилось сердце. Переволновался? Еще бы! Страх пронзил меня как нож.

— Он должен был покрыть одну кобылу. Она вошла в охоту, и мы его к ней с утра и привели. Может, час назад. Он сильно вспотел, по этой жаре. А в случном манеже от солнца еще и духота стояла. В общем, он ее покрыл, спустился, а потом вдруг закачался, упал и почти сразу и издох.

Я отлепил язык от неба.

— Где он сейчас?

— Там же. Случный манеж мы сегодня больше использовать не собираемся, так что Глинера я там и оставил. Я позвонил было в Жокей-клуб, но сегодня суббота, и Лукаса Уэйнрайта там нет, да и в любом случае, моя ассистентка сказала, что вы сами как раз в Ньюмаркете...

— Да, — подтвердил я, глотнув воздуха. — Вскрытие. Вы согласны?

— Еще бы, это необходимо, для страховой компании и прочего.

— Я постараюсь договориться с Кеном Армадейлом, — сказал я. — Из Исследовательского центра коневодства. Я с ним знаком. Он вас устроит?

— Как нельзя лучше.

— Я вам перезвоню.

— Хорошо, — согласился он и отключился. Я стоял с зажатой в руке телефонной трубкой и смотрел в пустоту. Как быстро, как невыносимо быстро...

— В чем дело? — спросил Мартин?

— Я собирал сведения о некоем жеребце, а он пал.

Господи помилуй.

— Можно, я от тебя позвоню?

— Да, конечно.

Кен Армадейл сообщил, что копается в саду, но предпочтет покопаться в дохлой лошади.

Я предложил заехать за ним и он ответил, что будет ждать. Я отрешенно отметил, что здоровая рука в буквальном смысле дрожит.

Я перезвонил Генри Трейсу и подтвердил, что мы к нему приедем. Поблагодарил Мартина за душевный прием. Бросил чемодан в машину и забрал по дороге Кена Армадейла от его большого современного дома на южной окраине Ньюмаркета.

— На что мне следует обратить особое внимание?

— Полагаю, на сердце.

Он кивнул. Крепкого вида брюнет за тридцать, он занимался ветеринарной наукой. Я не раз сотрудничал с ним в подобных делах. Работать с ним было легко, я ему доверял, и, судя по всему, он так же относился и ко мне. Деловой приятель, с которым запросто можно посидеть за кружкой пива, а рождественскими открытками обмениваться нет нужды. Подобные отношения неизменны и при необходимости возобновляются без труда.

— Что-нибудь необычное? — осведомился он.

— Да... но я не знаю, что именно.

— Звучит загадочно.

— Посмотрим, что ты обнаружишь.

Глинер. Если и были на свете три лошади, от которых я должен был держаться подальше, то это были Глинер, Зингалу и Три-Нитро. Я горько пожалел, что попросил Лукаса Уэйнрайта написать Генри Трейсу и Джорджу Каспару. «Если какая-то из этих лошадей падет, дайте мне знать...» Но не сразу же, не с такой пугающей скоростью!

Я въехал во двор конного завода Генри Трейса и резко затормозил. Он вышел из дома нам навстречу, и мы все вместе прошли в случный манеж. Как у большинства подобных построек, туда вели двойные двери, оконца были прорезаны не ниже десяти футов, а венчала сооружение крыша без потолка. Очень похоже на крытый манеж Питера Раммилиза, подумал я, только поменьше.

Снаружи были жаркий день, а внутри было еще жарче. Мертвый жеребец лежал там же, где упал, на полу, покрытом опилками, жалкий темный труп с мутными белками закатившихся глаз.

— Я позвонил живодерам, — сказал Кен. — Они скоро приедут.

Генри Трейс кивнул. На месте вскрытие проводить было нельзя: запах крови продержится несколько дней и взбудоражит любую лошадь. Довольно быстро подъехал грузовик с лебедкой, и когда лошадь погрузили, мы последовали за ним на двор живодерни, где павших ньюмаркетских лошадей рубили на куски на корм собакам. Небольшое специально оборудованное место, очень чистое.

Кен Армадейл открыл сумку, которую привез с собой, протянул мне легко моющийся нейлоновый защитный комбинезон, который следовало надеть поверх одежды, и достал себе такой же. Лошадь лежала на бетонном полу в квадратном помещении со сверкающими белизной стенами. В полу был устроен сток и дренаж. Кен пустил воду так, что она вытекала из шланга вдоль туши, и натянул пару резиновых перчаток по локоть.

— Готов? — спросил он. Я кивнул, и он сделал первый длинный надрез. Как и в других подобных случаях, следующие десять минут были мне неприятны в основном из-за запаха, но Кен, по всей видимости, его не замечал. Он методично проверял внутренности, вскрыл грудную клетку, извлек оттуда сердце вместе с легкими и перенес его на стол, расположенный у единственного окна.

— Странно, — немного погодя заметил он.

— Что?

— Взгляни.

Я подошел, но не обладая его знаниями, увидел лишь кровавый комок плоти с выступающими краями толстых жил.

— Это его сердце? — спросил я.

— Именно. Видишь эти клапаны? — Он перевел на меня недоумевающий взгляд. — Он умер от болезни, которой лошади не болеют. — Он задумался. — Как жаль, что у нас не было возможности взять у него кровь, пока он был жив.

— У Генри Трейса стоит еще один жеребец с тем же самым, — сказал я. — Можешь взять кровь у него.

Он выпрямился и уставился на меня.

— Сид, — наконец заговорил он. — Ты бы объяснил, что происходит. И давай выйдем на свежий воздух.

Мы вышли. Снаружи дышалось гораздо легче. Кен слушал, стоя передо мной в окровавленных перчатках и комбинезоне, а я старался побороть кошмары в глубине моего сознания и сохранял внешнее спокойствие, рассказывая ровным голосом.

— Их таких четыре... было четыре... По крайней мере, мне известно о четырех. Все из лучших, фавориты в течение всей зимы на Гинеи и Дерби. Высший класс, самый высший. Все они стояли в одной конюшне. Все отправились выступать в Гинеях в отличной форме. Все стартовали фаворитами и все показали отвратительный результат. Примерно в это время у них всех отмечали слабую вирусную инфекцию, которая легко и быстро проходила. Впоследствии у всех обнаружили шумы в сердце.

Кен заметно помрачнел.

— Продолжай.

— Первой была Бетезда. Она выступала в Тысяче Гиней два года назад. Затем ее отдали в разведение. Этой весной она начала жеребиться, и умерла от сердечного приступа.

Кен глубоко вдохнул.

— Затем этот, — махнул я рукой. — Глинер. Прошлогодний фаворит в Гинеях. У него начались серьезные проблемы с сердцем и развился артрит. У Генри Трейса стоит третья лошадь, Зингалу. Он стартовал в прекрасной форме, а на финише едва держался на ногах от усталости.

Кен кивнул.

— А четвертая?

Я взглянул в небо. Синее и ясное. Мне конец, подумал я. Перевел взгляд на Кена и ответил:

— Три-Нитро.

— Сид! — изумленно воскликнул он. — Всего десять дней назад?

— Так в чем же дело, что с ними произошло?

— Чтобы быть полностью уверенным, мне нужно провести несколько анализов. Но симптомы, которые ты описал, типичны, и состояние сердечных клапанов не оставляет места сомнениям. Эта лошадь умерла от свиной рожи, и болеют ей только свиньи, — объяснил Кен. — Нам следует сохранить это сердце как вещественное доказательство.

— Конечно, — согласился я.

Господи боже...

— Возьми один из этих пакетов, — попросил он. — Раскрой и держи. — Он положил сердце внутрь. — Потом заедем в Исследовательский центр. Я тут подумал... у меня там где-то были справочные материалы о случаях свиной рожи у лошадей. Если хочешь, посмотрим вместе.

— Хорошо.

Он стянул с себя выпачканный кровью комбинезон.

— Духота и напряжение, вот что его убило, — вздохнул он. — Смертельное сочетание, когда сердце в таком состоянии. Иначе он бы мог жить еще долго.

Насмешка судьбы, горько подумал я.

Кен сложил вещи и мы вернулись к Генри Трейсу. Взять кровь у Зингалу? Конечно можно, разрешил он.

На мой взгляд, Кен взял столько крови, что по ней можно было пустить военный корабль, но у лошадей крови галлоны, и один литр ничего не значит. Мы с благодарностью приняли приглашение Генри подкрепить свои силы стаканчиком шотландского виски и увезли добычу в здание Исследовательского центра на Бьюри-роуд.

Кабинет Кена располагался в небольшой пристройке к огромной лаборатории, куда он и понес пакет с сердцем Глинера. Он положил его в раковину и пояснил, что хочет смыть оставшуюся кровь.

— Иди посмотри, — позвал он. На этот раз я без труда увидел, что он имел в виду. По краям клапанов виднелись небольшие белесые бородавчатые наросты, напоминающие кочешки цветной капусты.

— Эти наросты не дают клапанам закрываться. И сердце работает не лучше прохудившегося насоса.

— Я вижу, что ты имеешь в виду.

— Сейчас я уберу его в холодильник и поищем в подшивках ветеринарных журналов нужные публикации.

Пока он искал, я сидел на жестком стуле в его безыскусно обставленном кабинете. Смотрел на свои пальцы. Сгибал и разгибал их. Не может быть, чтобы это происходило на самом деле, думал я. С тех пор, как я столкнулся с Тревором Динсгейтом в Честере, прошло всего три дня. «Если ты нарушишь слово, то я тебя найду.»

— Нашел! — воскликнул Кен, разглаживая страницы. — Давай я прочту тебе то, что относится к делу.

Я кивнул.

— Свиная рожа... в 1938 году... зафиксирована у лошади с бородавчатым эндокардитом: болезнью свиней в хронической форме. — Он поднял взгляд. — Речь об этих разрастаниях, которые похожи на цветную капусту. Все понятно?

— Да.

Он вернулся к статье.

— В 1944 году появление мутантной линии эризипелотрикса было зафиксировано в лаборатории, специализирующейся на производстве иммунной сыворотки. Болезнь проявилась в виде острого эндокардита у лошадей, которых использовали для производства сыворотки.

— Переведи, — попросил я. Он улыбнулся.

— Для получения вакцины использовали лошадей. Делаешь лошади инъекцию свиной рожи, ждешь, пока ее организм начинает вырабатывать антитела, берешь кровь и выделяешь сыворотку.

Инъекции сыворотки свиньям предотвращают заболевание. По тому же принципу производятся вакцины для людей, и оспа, и другие. Стандартная процедура.

— Ясно, — сказал я. — Продолжай.

— Случилось так, что вместо того, чтобы, как обычно, начать выработку антител, лошади заболели.

— Как это могло произойти?

— Здесь не сказано. Тебе надо спросить в фармацевтической фирме, о которой идет речь, я смотрю, это лаборатория «Тирсон», специализирующаяся на производстве вакцин. Думаю, они не откажутся ответить на твои вопросы. Я там кое-кого знаю и могу замолвить за тебя словечко.

— Это было так давно, — усомнился я.

— Дорогой мой, микробы не умирают. Они живут себе словно мины замедленного действия, в ожидании какого-нибудь неосторожного дурака. Ты не поверишь, но вирулентные линии хранятся в некоторых лабораториях многие годы.

Он снова перевел взгляд на строчки и добавил:

— Прочти этот отрывок сам, тут все понятно.

Он подвинул ко мне журнал и я прочел нужную страницу.

(1) В течение 24-48 часов после внутримышечной инъекции чистой культуры начинается воспаление одного или нескольких сердечных клапанов. Никаких иных симптомов помимо легкого повышения температуры и учащенного сердцебиения в это время не наблюдается, за исключением случая, когда лошадь подвергается сильной физической нагрузке, при которой происходит фибрилляция предсердий или нарушение кровообращения в легких; в обоих случаях наблюдается острое нарушение кровообращения, который проходит только после 2-3 часов покоя.

(2) Между вторым и шестым днем лихорадка усиливается, содержание лейкоцитов в крови увеличивается, лошадь становится вялой и теряет аппетит, что может легко быть списано на «легкий вирус». Однако, обследование с помощью стетоскопа выявляет прогрессирующие сердечные шумы. Спустя десять дней температура спадает и становится нормальной и если не допускать нагрузки серьезнее, чем шаг или рысь, лошадь кажется выздоровевшей. Шумы все еще прослушиваются и впоследствии лошадь приходится снимать с работ, в которых требуется скорость, поскольку такие нагрузки приводят к респираторным расстройствам.

(3) В течение следующих нескольких месяцев на сердечных клапанах появляются разрастания, и в некоторых случаях развивается артрит, чаще всего конечностей. Данное состояние необратимо и прогрессирует. Смерть может наступить внезапно вследствие сильной нагрузки или во время жаркой погоды, через несколько лет после первичной инфекции.

Я поднял взгляд.

— Это же оно и есть, так?

— Тютелька в тютельку.

Я медленно проговорил:

— Внутримышечные инъекции чистой культуры никак не могут произойти случайно.

— Ни в коем случае, — согласился он.

— У Джорджа Каспара охрана в этом году была такая, с сигнализацией, сторожами и собаками, что никто бы и близко к Три-Нитро не подобрался со шприцем, полным микробов, — засомневался я. Кен улыбнулся.

— А шприц и не нужен. Пойдем в лабораторию, я тебе покажу.

Я последовал за ним. Мы остановились у ряда шкафов с раздвижными дверцами, занимавшего всю стену, и Кен достал коробку, доверху заполненную пластиковыми пакетиками. Он вскрыл один из них и вытряхнул его содержимое на ладонь. Это оказалась подкожная игла, прикрепленная к пластиковой капсуле размером не больше горошины. Конструкция выглядела словно малюсенькая стрелка с шариком на конце, не больше мизинца в длину. Он сдавил капсулу пальцами.

— Сюда войдет пол-чайной ложки жидкости. Чтобы вызвать болезнь с помощью чистой культуры, хватит и куда меньшего количества.

— Такую штуку ничего не стоит спрятать в ладони, — догадался я. Кен кивнул.

— Шлепнул по лошади, раз — и готово. Я иногда использую этот способ на лошадях, которые пугаются вида шприца. — Он показал мне как взять капсулу большим и указательным пальцем так, чтобы острие иглы чуть выступало за внешний край ладони.

— Втыкаешь иглу и сжимаешь капсулу.

— Можно мне одну?

— Конечно, забирай.

Он протянул мне пакетик. Я сунул его в карман. Господи боже мой!

— Знаешь, а ведь для Три-Нитро еще не все потеряно, — медленно произнес Кен.

— Что ты имеешь в виду?

Кен задумчиво посмотрел на бутыль с кровью Зингалу, которая стояла на сушилке рядом с раковиной.

— Можно попробовать поискать антибиотик, который его излечит.

— Разве еще не поздно? — удивился я.

— Для Зингалу поздно. Но мне кажется, эти наросты появляются не сразу. Если Три-Нитро заразили, скажем...

— Скажем, 14 дней назад, по окончании последнего рабочего галопа.

Он с интересом взглянул на меня.

— Хорошо, скажем, 14 дней назад. Проблемы с сердцем у него уже имеются, но разрастания еще не появились. Если он получит нужный антибиотик вовремя, то может полностью выздороветь.

— Чего же ты ждешь? — воскликнул я.