Твердая рука

Глава первая

Я вынул аккумулятор из руки, сунул его в зарядник и осознал это только секунд через десять, когда пальцы отказались сгибаться.

Как странно, подумалось мне. Постановка аккумулятора на зарядку и все сопутствующие этому движения дошли до такого же автоматизма, как привычка чистить зубы. И тут я впервые понял, что наконец-то подсознательно (по крайней мере, в бодрствующем состоянии) примирился с тем, что на месте левой руки у меня отныне не плоть и кровь, а металл и пластик.

Я стянул галстук, кинул его поверх пиджака, брошенного на кожаный подлокотник дивана, потянулся и выдохнул, наконец-то достигнув знакомой гавани. Вслушался в привычную тишину квартиры и, как обычно, ощутил как внешний мир ослабляет свою хватку.

Полагаю, моя квартира служила мне пристанищем, а не домом. Удобство я себе обеспечил, но души в обстановку не вкладывал. Просто зашел в один безликий день в магазин, «я возьму вот это, это, это и вон то, и доставьте все побыстрее.» Со временем вещей стало больше, но среди них не было ничего, что мне было бы жаль потерять. И если это была защитная стратегия, то, по крайней мере, я это осознавал.

Умиротворенно бродя по квартире без пиджака и обуви, я залил комнату мягким светом настольных ламп, привычным шлепком взбодрил телевизор, налил расслабляющего скотча и грязную со вчерашнего вечера посуду мыть не стал. В холодильнике лежало мясо, а в банке — деньги, и кому, в самом деле, нужна какая-то там цель в жизни?

Чтобы не терять времени, я все чаще обходился одной рукой. Мой хитроумный протез работал от электрических импульсов, посылаемых обрубком предплечья, и его пальцы держали не хуже тисков, но открывались и закрывались они весьма неспешно. Однако на вид рука была почти как настоящая, и окружающие нередко ничего не замечали. На пальцах были ногти, под поверхностью проступали сухожилия и просвечивали синие линии вен. Наедине с собой я пользовался ей все реже и реже, но все же предпочитал не снимать.

Я собирался провести этот вечер так же, как и многие другие: лежа на диване, попивая виски и расслабленно следя за чужими жизнями на голубом экране. Поэтому когда на середине неплохой комедии раздался дверной звонок, это вызвало у меня легкое раздражение.

Я поднялся больше с неохотой, чем с интересом, поставил стакан, нащупал в кармане пиджака запасной аккумулятор и вставил его в гнездо протеза.

Затем застегнул поверх пластикового запястья манжету рубашки, вышел в крохотную прихожую и посмотрел в дверной глазок.

За дверью не было ничего, чего следовало бы опасаться. Нельзя же опасаться женщину средних лет в синей косынке. Я открыл дверь и вежливо осведомился:

— Добрый вечер, что вам угодно?

— Сид! — выпалила она. — Впусти меня.

Я уставился на нее, не узнавая. Но масса незнакомых людей обращалась ко мне по имени, и я всегда воспринимал это как комплимент.

Крупные темные кудри выбивались из-под косынки, темные очки скрывали глаза, а кричащая ярко-красная помада отвлекала взгляд на себя. В манерах женщины сквозила неловкость, а ее просторный желтый плащ не скрывал дрожи. Казалось, она не сомневалась в том, что я ее узнал, но только когда она с беспокойством оглянулась через плечо и свет упал на ее профиль, я понял, кто она такая.

Даже догадавшись, я с недоверием уточнил:

— Розмари?

— Послушай, — сказала она, протиснувшись мимо меня как только я открыл пошире дверь. — Мне просто необходимо с тобой поговорить.

— Конечно... проходите.

Пока я закрывал дверь, она остановилась перед зеркалом в прихожей и принялась развязывать косынку.

— Господи, на кого я похожа!

Ее руки тряслись так сильно, что она никак не могла развязать узел, и наконец, раздраженно вскрикнув, она схватилась за платок и с силой стянула его с головы. Вместе с ним слетели и черные кудри, и она тряхнула знакомой русой гривой, принадлежавшей Розмари Каспар, которая уже пятнадцать лет как звала меня Сидом.

— Господи, — повторила она, убирая темные очки в сумочку и доставая салфетку, чтобы стереть излишек блестящей помады. — Я должна... должна была прийти!

Я смотрел, как дрожат ее руки, слушал сбивчивую речь и размышлял, что с тех пор, как я занялся работой по улаживанию чужих несчастий и неприятностей, мне довелось повидать немало людей в подобном состоянии.

— Проходите и выпейте чего-нибудь, — предложил я, зная, что это было именно то, что ей было нужно и что она надеялась услышать, и мысленно попрощавшись с неудавшимся спокойным вечером. — Виски или джин?

— Джин... тоник... неважно.

Так и не сняв плащ, она прошла за мной в гостиную и рухнула на диван, словно у нее отказали ноги. Я оценил ее пустой взгляд, выключил смех из телевизора и налил успокоительную дозу джина.

— Держите, — протянул я стакан. — Что случилось?

— Случилось! — автоматически возмутилась она. — Не просто случилось!

Я взял свой недопитый скотч и устроился в кресле напротив.

— Я видел вас сегодня на скачках, издали. Вы не могли обратиться ко мне тогда?

Она отпила большой глоток.

— Нет, черт побери, не могла! Как ты думаешь, зачем мне красться впотьмах в этом дурацком парике, разыскивая твою проклятую квартиру, если б я могла спокойно поговорить с тобой на скачках?

— Так в чем дело?

— В том, что ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы нас увидели вместе!

В прошлом я много раз скакал на лошадях ее мужа. Когда я был жокеем и мой вес еще не вышел за пределы допустимого для участия в гладких скачках, до моего перехода в стипль-чез. В те времена, еще до успехов, славы, падений, раздробленных рук и прочего, ничто не мешало ей сколько угодно прилюдно разговаривать со мной. А вот к новоявленному сыщику по имени Сид Холли она пришла тайно, боясь разоблачения.

Ей должно быть сейчас около сорока пяти, подумал я, осознавая, что хотя мы были знакомы уже много лет, никогда раньше я не приглядывался к ней внимательно, не обращал внимания на черты ее лица, ограничиваясь обобщенным впечатлением элегантной, стройной женщины.

Оплывающие очертания бровей и век, небольшой шрам и заметные волоски на подбородке - всего этого я раньше не замечал.

Внезапно она подняла глаза, приглядываясь столь же внимательно, словно никогда раньше не видела меня по-настоящему, и я понял, что в ее случае переоценка происходит более глубокая. Я был уже не тот парнишка, которого она бесцеремонно поучала как вести скачку, а серьезный человек, к кому она обратилась за помощью. Я уже не раз видел, как это новое суждение обо мне меняло прежние поверхностные знакомства, и хотя нередко жалел об утраченной легкости, пути назад не было.

— Все говорят... — неуверенно начала она, — Я имею в виду… За прошлый год я несколько раз слышала… — Она откашлялась. — Говорят, что ты неплохо… очень хорошо распутываешь такие дела. Но я не уверена… я пришла и… Не знаю… ты ведь всего лишь жокей.

— Бывший жокей, — уточнил я.

Она рассеянно взглянула на мою левую руку, но вслух ничего не сказала. Об этом в мире скачек уже устали судачить.

— Попробуйте объяснить, что именно требуется, и если я не смогу помочь, то так и скажу. Мысль о том, что я не смогу помочь, вновь ввергла ее в панику, и ее широкий плащ, как и прежде, не смог скрыть дрожь.

— Никто, никто больше мне не поможет! — выпалила она. — Мне больше некого просить, я вынуждена верить… вынуждена… что ты способен на то… что все говорят.

— Я не сверхчеловек, — возразил я. — Просто научился разбирать всякие запутанные дела.

— Хорошо… господи, я так надеюсь… — стуча зубами по стеклу, она допила стакан. — Так надеюсь…

— Снимите плащ и выпейте еще джину, — велел я. — Садитесь поудобней и рассказывайте все по порядку. — Словно в забытьи она встала, расстегнула и сбросила плащ и снова села.

— Не знаю, с чего начать.

Я заново наполнил стакан, и она прижала его к груди. Под плащом оказался кашемировый свитер темно-рыжего цвета, надетый поверх кремовой шелковой блузки. Массивная золотая цепочка и черная юбка элегантного покроя довершали картину финансового благополучия.

— Джордж на званом обеде, — пояснила она. — Мы ночуем в Лондоне. Он думает, что я пошла в кино.

Ее муж Джордж входил в тройку лучших скаковых тренеров Британии и, вероятно, в десятку лучших в мире. На ипподромах от Гонконга до Кентукки его принимали с заслуженными почетом и уважением. Он жил и, можно сказать, царствовал, в Ньюмаркете. Никто и не думал удивляться, когда его лошади выигрывали Дерби, Арк-де-Триумф, Вашингтон Интернэшнл. Год за годом его конюшни пополнялись лошадьми с лучшими родословными в мире, и достаточно было поставить лошадь в его конюшню, чтобы получить признание общества. Ведь Джордж Каспар мог позволить себе отказаться от любой лошади и отказать любому владельцу. А вот женщинам, по слухам, он отказывал редко, и если трудности Розмари заключались в этом, то помочь ей я никак не мог.

— Он не должен ничего узнать, — нервно проговорила она. — Обещай мне, что не расскажешь ему, что я приходила!

— На первых порах обещаю, — откликнулся я.

— Этого мало.

— Ничего не поделаешь.

— Ты увидишь… ты поймешь, почему… — она отпила глоток джина. — Он не хочет в этом признаваться, но боится до смерти.

— Кто, Джордж?

— Конечно, Джордж, кто же еще? Не будь таким идиотом, ради кого еще я бы рискнула явиться сюда в этом дурацком маскараде? Услышав в своем голосе надрывные нотки, она осеклась, сделала несколько глубоких вдохов и начала снова.

— Какое впечатление на тебя произвел Глинер?

— Ну… он не оправдал надежд.

— Полный провал. Полный и очевидный!

— Иногда, и такое случается, — возразил я.

— Нет. Не случается. Лучший двухлетка, который только был у Джорджа. Три блистательные победы в скачках для двухлеток! Всю прошлую зиму он был фаворитом на Гинеи и Дерби. Никто не сомневался, что он будет чемпионом, будет лучшим.

— Я помню, — подтвердил я.

— И что же? Прошлой весной на скачке на приз в Тысячу гиней? Все пошло прахом! А уж о Дерби даже мечтать нечего было.

— Бывает, — сказал я. Она нетерпеливо поджала губы.

— А Зингалу? Тоже, скажешь, бывает? Два лучших жеребца страны, оба в отличной форме в два года, оба из нашей конюшни. И в прошлом году на скачках для трехлеток они вообще ничего не выиграли! Стояли себе в денниках, на вид здоровые, аппетит отменный, а пользы ни на грош!

— Непонятно, да, — согласился я, но больше для виду. Подобные разочарования в мире скачек случались не реже, чем дождь по выходным.

— А как насчет Бетезды, в позапрошлом году? — она прожгла меня яростным взглядом. — Отличная кобыла-двухлетка была! В Тысяче Гиней и в Оукс стала фаворитом еще за несколько месяцев! Вышла на старт в Гинеях и выглядела на миллион, а пришла десятой. Десятой!

— Но ведь Джордж, конечно же, проверял их, — мягко заметил я.

— Еще бы! Чертовы ветеринары паслись у нас неделями. Тесты на допинг, на всё. Ничего не нашли! Три отличные лошади, и все коту под хвост. И черт его знает, почему!

Я тихонько вздохнул. Все это звучало знакомо, случалось почти с каждым тренером, и вовсе не давало поводов для таинственной мелодрамы в париках.

— А теперь, — и не меняя тона, она выложила бомбу, — Теперь то же самое повторяется с Три-Нитро.

Я не смог сдержать возглас удивления. Колонки скаковых разделов всех газет только и писали, что о Три-Нитро, провозглашая его лучшим жеребцом десятилетия. Прошлой осенью его блистательные результаты затмили всех соперников, и практически никто не сомневался в его превосходстве наступающим летом. Я видел как в сентябре он победил в скачке Миддл-парк в Ньюмаркете, побив все рекорды, и живо запомнил его мощный галоп, пожирающий дистанцию с невероятной быстротой.

— Гинеи состоятся всего через две недели, — продолжала Розмари. — Четырнадцать дней, считая от сегодняшнего. Вдруг что-то случится… такое же… вдруг, он превратится в пустышку, как и остальные?

Она опять задрожала, но когда я открыл рот для ответа, торопливо повысила голос: — Сегодня у меня единственный шанс… я могла прийти только сегодня. Если бы Джордж знал, он бы вышел из себя. Он говорит, что с лошадью ничего не будет, что Три-Нитро никто не тронет, что у него прекрасная охрана. Но он боится, я знаю, что боится. Он напряжен и взвинчен до предела. Я предложила ему пригласить для охраны тебя, и он прямо взорвался от ярости. Не знаю, почему. Я никогда не видела его в таком бешенстве.

— Розмари, — начал было я, качая головой.

— Нет, послушай, — перебила она. — Я хочу, чтобы ты сделал так, чтобы Три-Нитро попал на Гинеи и с ним ничего не случилось. Вот и все.

— Ничего себе, «все».

— Я не хотела жалеть… потом… если кто-то доберется до лошади, что я не обратилась к тебе. Я бы этого не вынесла. Я должна была прийти, должна! Скажи, что ты займешься этим. Скажи, сколько, и я заплачу.

— Дело не в деньгах, — возразил я. — Послушайте… я никак не смогу охранять Три-Нитро без ведома и согласия Джорджа. Это невозможно.

— Ты сможешь. Уж ты-то сможешь. Говорят, ты и раньше делал невозможное. Я должна была прийти. Я не вынесу… Джордж не вынесет… Третий год подряд… Три-Нитро должен победить! А ты должен сделать так, чтобы ничего не случилось! Ты должен!

Она задрожала пуще прежнего. Казалось, она была на грани истерики.

— Хорошо, Розмари, — сказал я, больше из желания ее успокоить, чем и вправду рассчитывая выполнить ее просьбу. — Хорошо, я попробую что-нибудь сделать.

— Он должен победить! — повторила она.

— Конечно же, он победит, — успокаивающе проговорил я.

Она мгновенно уловила неосознанно прозвучавшие в моих словах нотки недоверия, снисходительного желания отмахнуться от ее тревог, списать их на выдумки взбалмошной женщины. Я словно услышал себя со стороны. Мне стало неловко.

— Господи, зачем я здесь время с тобой теряю? — зло выпалила она, вскочив на ноги. — Ты такой же, как все мужчины, тоже думаешь, что тронулась от климакса!

— Это не так. Я помогу.

— Да уж! — бросила она с презрением, не пытаясь более сдерживать ищущую выхода ярость, и буквально швырнула, а не передала пустой стакан. Я не успел отреагировать, и он разбился об угол кофейного столика.

Розмари взглянула на сверкающие осколки и с усилием обуздала острый гнев.

— Извини, — буркнула она.

— Ничего страшного.

— Уж очень все навалилось.

— Конечно.

— Мне надо успеть в кино. Джордж спросит…

Она набросила плащ и порывисто двинулась к выходу, продолжая дрожать всем телом.

— Не стоило мне приходить. Но я думала…

— Розмари, я обещал попытаться и попытаюсь, — сказал я без нажима.

— Никто не понимает, насколько это невыносимо!

Я прошел за ней в прихожую, почти физически ощущая разлитое в воздухе звенящее напряжение. Она схватила со столика черный парик и снова нахлобучила его на голову, раздраженно запихнув под него свои русые пряди. Она злилась на себя, на меня, на свой маскарад. Злилась на свое решение прийти сюда, на вранье Джорджу, на то, что все это приходилось делать украдкой. Она с ненужной ожесточенностью подкрасила губы яркой помадой, словно наказывая себя саму, с остервенением затянула под горлом узел платка и вытащила из сумочки темные очки.

— Я переоделась в туалете на станции метро, — пояснила она. — Все это отвратительно, но еще не хватало, чтобы меня кто-нибудь узнал. Это все не просто так, я уверена! И Джордж явно напуган…

Она встала перед дверью, ожидая, когда я ее открою. Стройная изящная женщина, намеренно вырядившаяся чучелом. Я подумал, что ни одна женщина не пойдет на такое без крайней нужды, такой, что возобладает над самолюбием. Мне не удалось успокоить ее, и хотя я понимал, что это оттого, что она привыкла видеть меня в другом амплуа, легче от этого знания не становилось. Она бессознательно привыкла верховодить, а я с шестнадцати лет подчинялся ее приказам. Я подумал, что если бы я смог заключить ее, плачущую, в дружеские объятия и осушить ее слезы поцелуем, это принесло бы куда больше пользы. Но незримая преграда между нами была прочной.

— Зря я пришла, — сказала она. — Теперь я вижу.

— Так вы хотите, чтобы я что-нибудь предпринял?

Ее лицо скривилось.

— О боже! Да, конечно. Но как это все глупо с моей стороны. Я просто себя обманывала.

В конце концов ты просто жокей.

— Ах, если бы это было так! — ответствовал я беспечным тоном, открывая дверь. Она окинула меня невидящим взглядом. Мысли ее уже переключились на дорогу домой, кино, и как она будет рассказывать про него Джорджу.

— И я не выжила из ума! — бросила она напоследок, резко повернулась и, не оглядываясь, направилась к лестнице. Я смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду. Чувствуя себя шарлатаном, я закрыл дверь и вернулся в гостиную, еще хранившую следы накаленной атмосферы.

Наклонившись, я подобрал большие куски стекла, но хватало и мелких, так что пришлось не полениться и принести из кухни совок и щетку. Левая рука вполне годилась на то, чтобы держать совок. При попытке отогнуть несуществующую кисть назад пальцы протеза разгибались, а команда согнуть кисть сжимала их. Сложнее всего было привыкнуть к неизбежной двухсекундной задержке реакции электродов на мысленную команду.

Разумеется, искусственные пальцы не могли самостоятельно регулировать силу хватки. По словам протезистов, успехом считалось умение взять яйцо, и в первое время, тренируясь, я раздавил десятка два. С тех пор я по забывчивости раздавил лампочку, смял несколько пачек сигарет и в итоге стал пользоваться чудом науки и техники заметно реже, чем мог бы.

Я ссыпал осколки из совка в урну и снова включил телевизор, но комедия уже кончилась, а мысли о визите Розмари мешали мне уделить должное внимание полицейскому боевику. Вздохнув, я выключил телевизор и зажарил и съел бифштекс. Покончив с ужином, я набрал номер корреспондента «Дейли Планет» Бобби Анвина.

— Даром сведениями не разбрасываюсь! — заявил он, как только понял, с кем разговаривает.

— И во сколько мне это обойдется?

— Отплатишь услугой за услугу.

— Договорились, — согласился я.

— И что же тебя интересует?

— Э-э… пару месяцев назад ты написал большую статью про Джорджа Каспара для вашего субботнего приложения, длинную такую, на несколько страниц.

— Да, было дело. Развернутый очерк. Секрет успеха. «Планет» затеяла целую серию, каждый месяц выходит объемный репортаж, пишем про знаменитостей, магнатов, поп-звезд, ну как обычно. Помещаем их под микроскоп и кропаем всякую разоблачающую скукотищу.

— Лежишь, в потолок глядишь? — осведомился я.

Наступившее было молчание нарушил сдавленный девичий смешок.

— Шел бы ты в Сибирь со своей интуицией! — усмехнулся Бобби. — Как ты догадался?

— Так завидно ж! — На самом деле я просто хотел исподволь выяснить, не находится ли кто-то с ним рядом. — Ты будешь завтра в Кемптоне?

— Надеюсь, что да.

— Привези с собой экземпляр журнала с этой статьей, а с меня бутылка на твой выбор.

— Ух ты, заметано!

Не тратя больше слов, он повесил трубку, и я провел остаток вечера за изучением отчетов о скачках предыдущих сезонов, прослеживая спортивные карьеры Бетезды, Глинера, Зингалу и Три-Нитро. Безрезультатно.