Твердая рука

Глава двенадцатая

Его кузен, по имени Норрис Эббот. Что он натворил на этот раз, требовательно осведомился Джон. А что он натворил раньше, задал я встречный вопрос.

— Понавыписывал кучу необеспеченных чеков, которые пришлось оплачивать его матери.

Где он живет, спросил я. Джон Викинг не знал. Он видел Норриса только когда тот появлялся у него на пороге, голодный и без гроша в кармане.

— День-другой нескончаемые шутки и смех, а потом опять исчезает.

— А где живет его мать?

— Она умерла, Эббот остался один — ни братьев, ни сестер, да и вообще никаких родственников, кроме меня. — Он с подозрением прищурился:

— А зачем тебе он понадобился?

— Да мне-то он не нужен. Его разыскивает одна моя знакомая, — пожал я плечами.

Он тут же потерял интерес и снова включил горелку.

— На такой высоте топлива расходуется вдвое больше, чем у земли, — объяснил он потом. — Поэтому я и взял так много. А какой-то любитель совать нос в чужие дела это заметил, и наябедничал Пупсику, что я собираюсь идти высоко, через воздушные трассы.

По моим расчетам, трасса была совсем рядом.

— А у тебя не будет неприятностей?

Волчий оскал снова мелькнул на его лице.

— Сперва пусть заметят! На радаре нас не видно, мы слишком маленькие, их оборудование на такие размеры не рассчитано. Если повезет, то проскользнем тихонько, никто и не узнает.

Я стал изучать карту. Влетев на высоте в пятнадцать тысяч футов в запретную зону, мы останемся в ней почти до самого приземления, за исключением последних двухсот футов. Воздушная трасса над Брайтоном начиналась в тысяче футов над уровнем моря, а холмы к северу от него достигали восьмисот футов. Известно ли это Джону Викингу? Да, известно.

Когда с момента старта прошел час и пятьдесят минут, он переключил горелку на новый баллон. Из места присоединения шланга брызнула тонкая струйка топлива и, протянувшись через угол, начала заливать соседний борт в шести дюймах от верха. Джон Викинг в это время курил очередную сигарету. Жидкий пропан потек по борту корзины. Джон Викинг выругался, наклонился над шлангом, пытаясь прикрутить его потуже, и от его сигареты загорелось топливо.

Взрыва не было. Струйка вспыхнула словно реактивная струя, и пламя ударило в борт корзины. Джон Викинг выкинул сигарету за борт, сорвал с головы джинсовую кепку и принялся сбивать ей пламя, яростно работая рукой, в то время как я перекрыл подачу топлива, повернув вентиль баллона.

Когда огонь, дым и проклятия развеялись по ветру, в борту корзины зияла дыра дюймов шесть в диаметре, но других повреждений не было.

— Корзины плохо горят, — спокойно заметил он, как будто ничего не произошло. — Не видел, чтобы прогорало больше, чем сейчас.

Он осмотрел обгоревшую до дыр кепку и пронзил меня одержимым взглядом своих ярко-синих глаз.

— Шлемом пламя не собьешь.

Я рассмеялся и долго не мог остановиться. Причиной столь неуемного веселья была высота, мелькнула у меня догадка.

— Хочешь шоколада? — предложил он.

В небе не было знаков, чтобы подсказать нам, когда именно мы пересекли границу воздушной трассы. Пару раз мы видели вдали самолет, но небо вблизи оставалось пустым. Никто не подлетел к нам с приказом немедленно садиться на землю. Подгоняемые ветром, мы летели все дальше, рассекая небо со скоростью поезда.

В десять минут шестого он объявил, что пора садиться, потому что если мы не коснемся земли ровно в пять тридцать, результат не будет засчитан, а ему этого вовсе не хочется, он рассчитывает победить. Значение имеет только победа.

— А как можно доказать, когда именно ты приземлился? — спросил я.

Он с жалостью посмотрел на меня и указал носком ботинка на коробочку, которая была закреплена в углу корзины рядом с газовыми баллонами.

— Внутри барограф, весь облепленный внушительными красными печатями. Его опечатывают судьи, перед стартом. Отмечает перепады атмосферного давления, очень чувствительный. Наше путешествие отражено в нем ломаной линией, похожей на череду пиков. Когда ты на земле, линия прямая и ровная. Она показывает судьям, когда ты взлетел и когда приземлился, понятно?

— Понятно.

— Отлично. Тогда снижаемся!

Он дотянулся до рамы горелки, отвязал от нее конец красного шнура и потянул.

— Он открывает секцию наверху, выпускает горячий воздух, — объяснил он.

Снижение происходило вполне в его духе. Высотомер раскручивался словно сломанные часы, а второй прибор фиксировал снижение в тысячу футов в минуту. Воздухоплавателю это было нипочем, а у меня заложило уши и к горлу подступила тошнота. Сглатывать почти не помогало. Чтобы отвлечься, я сосредоточился на карте, определяя наше местонахождение.

Справа широким серым ковром расстилался Пролив, но как я ни прикидывал, выходило, что нас несет прямо на Бичи-Хед.

— Так и есть, — беспечно подтвердил Джон Викинг. — Постараемся, чтобы нас не сдуло со скал. Лучше бы дотянуть до дальнего пляжа... — он взглянул на часы. — Осталось десять минут. Мы пока еще на высоте шесть тысяч футов... это не страшно... может, на берег моря...

— Только не в море, — твердо возразил я.

— Почему? Может, придется и в море.

— Видишь ли... — я поднял левую руку. — Это не просто пластиковая рука, тут масса техники. Внутри большого, указательного и среднего пальцев скрыт сильный зажим, и там еще куча высокоточных передач, транзисторов, электрических плат... Топить все это в море все равно, что топить радио — ремонту подлежать не будет. А новая рука обойдется мне в две тысячи фунтов.

— Ты шутишь! — изумленно проговорил он.

— Вовсе нет.

— Значит, в море тебя мочить нельзя. Да и в любом случае, теперь, когда мы спустились ниже, мне кажется, что мы так далеко на юг не долетим. Скорее всего, сядем где-то восточнее. — Он замолчал и с сомнением поглядел на протез.

— Посадка будет жесткой. Топливо на высоте охладилось, а на холодном топливе горелка работает плохо. Нагрев воздуха для более мягкой посадки займет время...

Мягкая посадка займет время... слишком много времени...

— Побеждай! — сказал я.

Его лицо засияло от неудержимой радости.

— Ладно, — решительно произнес он. — Что там за город впереди?

Я сверился по карте.

— Истбурн.

Он взглянул на часы.

— Пять минут.

Он посмотрел на высотомер, затем на стремительно приближающийся Истбурн.

— Две тысячи футов. Рисково, можем на крыши налететь, ветра почти нет... Но если зажечь горелку, то можем не успеть приземлиться вовремя. Нет, не буду зажигать.

Тысяча футов в минуту, прикинул я, это одиннадцать-двенадцать миль в час. За годы скачек я привык падать на вдвое большей скорости... правда не в корзинке и не на кирпичные стены.

Мы летели над городом, и под нами проносились дома. Снижение было стремительным.

— Три минуты, — объявил он.

Перед нами снова возникло море, окаймляющее окраину города, и на мгновение мне показалось, что нам все-таки суждено приводнение. Но Джону Викингу было виднее.

— Держись, — предупредил он. — Садимся!

Он сильно потянул за красный шнур, другой конец которого уходил ввысь. Где-то наверху отверстие для выхода горячего воздуха резко увеличилось, шар потерял подъемную силу, и мы рухнули в жесткие объятья Истбурна.

Мы задели карнизы серых шиферных крыш, пересекли дорогу и лужайку и впечатались в широкую бетонную дорожку в двадцати ярдах от волн.

— Не вылезай, не вылезай! — закричал он. Корзинка упала на бок, и полунадутая груда шелка поволокла ее по бетону. — Без нашего веса шар еще может взлететь снова!

Поскольку меня зажало между баллонами, это указание было излишним. Корзину бросало и вертело вместе со мной, Джон Викинг с проклятиями тянул за шнур и наконец шар почти сдулся и остановился.

Воздухоплаватель взглянул на часы и его синие глаза загорелись победным огнем.

— Мы успели! Пять часов двадцать девять минут. Отличная гонка, черт побери. Самая лучшая. Ты не занят в следующую субботу?

Я вернулся в Эйнсфорд поездом, потратив на это оставшийся день. Близилась полночь, когда Чарльз подобрал меня на вокзале в Оксфорде.

— Ты участвовал в гонках на воздушных шарах? — недоверчиво переспросил он. — Понравилось?

— Еще как!

— А твоя машина так и осталась стоять на парковке в Хайланском парке?

— До утра с ней ничего не случится. — Я зевнул. — Между прочим, Николас Эш обрел имя. Его зовут Норрис Эббот. Дурачок, использует те же инициалы.

— Ты сообщишь об этом в полицию?

— Сперва попробуем его разыскать.

Он искоса взглянул на меня.

— Вечером, после того как ты позвонил, приехала Дженни.

— Ох, только не это.

— Я не знал, что она собирается приехать.

Пожалуй, я поверил ему. Я надеялся, что она ляжет спать до нашего приезда, но этого не случилось. Она сидела на обитом золотой парчой диване, и вид у нее был весьма воинственный.

— Мне не нравится, что ты так часто тут бываешь, — Не теряя времени, моя хорошенькая жена вонзила нож в самое сердце.

— Я всегда рад видеть Сида, — мягко заметил Чарльз.

— Позор какой, бывший муж совсем потерял гордость и подлизывается к тестю, который терпит его из жалости.

— Ты ревнуешь! — изумился я. Она вскочила. Я никогда не видел ее в такой ярости.

— Да как ты смеешь! — воскликнула она. — Он всегда тебя защищает! Думает, что ты весь из себя замечательный, но на деле-то он тебя и не знает. Он не терпел, как я, все твое мелочное упрямство, твои подлые штучки, и вечное сознание собственной правоты.

— Я иду спать, — сказал я.

— Еще и трус вдобавок, — зло продолжала она. — Не выносишь, когда тебе правду в лицо говорят.

— Спокойной ночи, Чарльз, — сказал я. — Спокойной ночи, Дженни. Приятных сновидений, любовь моя.

— Ты... ты... Как я тебя ненавижу! — с дрожью в голосе проговорила она.

Без дальнейших разговоров я вышел из гостиной и поднялся в спальню, которую считал своей, ту, в которой я всегда теперь спал в Эйнсфорде.

Тебе нет нужды ненавидеть меня, Дженни, с отчаянием подумал я. Я сам себя ненавижу.

Утром Чарльз отвез меня в Уилтшир, чтобы забрать машину, которая спокойно стояла там, где я ее оставил, одна на пустом лугу. Никто не поджидал меня в засаде, ни Питер Раммилиз, ни его наемники. Путь в Лондон был свободен.

— Сид, — заговорил Чарльз, когда я уже открывал дверцу машины. — Не обращай внимания на Дженни.

— Я не обращаю.

— Приезжай в Эйнсфорд когда захочешь.

Я кивнул.

— Я действительно рад тебя видеть.

— Угу.

— Черт бы ее побрал! — взорвался он.

— Нет, что вы. Она несчастна. Ей... ей нужно поплакаться кому-нибудь в жилетку, и все такое.

— Я не люблю слез, — сухо возразил он.

— Это правда, — со вздохом согласился я, сел в машину, махнул рукой и поехал через травянистые ухабы к воротам. От меня Дженни помощь не примет, а ее отец не способен ей помочь. Вот так всегда в жизни, во всей этой смехотворной неразберихе.

Я доехал до города и, немного покружив, добрался до редакции «Антиквариата в каждый дом», который оказался одним из многочисленных специализированных приложений к газете. Я объяснил редактору журнала, серьезного вида белобрысому молодому человеку в очках с массивной оправой, сложившуюся ситуацию и причины, которые меня к нему привели.

— Адреса наших подписчиков? — с сомнением повторил он. — Мы не раскрываем подобную информацию, знаете ли.

Я снова подробно все объяснил, налегая на сострадание. Мол, если не найду жулика, то жену посадят за решетку и все такое.

— Ну так и быть, — согласился он. — Но данные хранятся в компьютере. Вам придется подождать, пока я все распечатаю.

Я терпеливо подождал и в результате получил стопку бумаг с именами и адресами пятидесяти трех тысяч подписчиков, плюс-минус некоторое количество умерших.

— Вы должны все вернуть! — строго предупредил редактор. — Без пометок и в целости.

— Как этот список попал в руки Норрису Эбботу? — спросил я.

Редактор не знал. Имя и описание Эббота-Эша ничего ему не говорили.

— Не поделитесь ли заодно экземпляром журнала?

Я получил и журнал и скрылся, прежде чем он успел пожалеть о своей щедрости. Сел в машину, позвонил Чико и попросил его встретить меня у подъезда. Мол, отработай жалованье и поднеси мне сумку.

Когда я припарковался на свободном месте, он уже ждал меня. В квартире было пусто, тихо и безопасно.

— Придется поработать ногами, — объявил я, вынимая список адресов из пакета и выкладывая ее на стол. — Тебе, старина, только тебе.

Чико оглядел стопку без видимого энтузиазма.

— А что будешь делать ты?

— Поеду на скачки в Честере. Завтра там бежит одна из лошадей синдикатов. Встретимся здесь в четверг, в десять утра, договорились?

— Да. — Он подумал. — А что если Ник еще не успел начать по новой и возьмется за рассылку писем по этим адресам через неделю после того, как мы их проверим?

— Хм. Возьми с собой наклейки с моим домашним адресом и проси всех пересылать его письма нам.

— Вряд ли нам так повезет.

— Шансы есть. Людям не нравится, когда их пытаются обмануть.

— Тогда прямо сейчас и начну. — Он взял папку с журналом и адресами и собрался было уходить.

— Чико... Подожди, пока я соберу вещи в дорогу. Я собираюсь выехать на север прямо сегодня, проводи меня.

Он недоуменно посмотрел на меня.

— Конечно, если хочешь, но с чего бы вдруг?

— Э-э...

— Давай, Сид, выкладывай.

— Питер Раммилиз и еще двое гонялись вчера за мной по всему Хайланскому парку. Так что побудь со мной, пока я здесь.

— Что за двое? — подозрительно спросил он.

Я кивнул.

— Именно такие вот. Крепкие кулаки и тяжелые ботинки.

— Из тех, что в Танбридж-Уэллс забивают людей ногами до полусмерти?

— Очень может быть.

— Я смотрю, ты от них удрал.

— На воздушном шаре.

Продолжая паковаться, я рассказал ему о гонках на воздушных шарах. История его развеселила, но под конец он снова посерьезнел.

— По твоим словам, эти ребятки не похожи на обычных уличных гопников. Дай-ка, я сложу пиджак как следует, а то явишься в Честер весь измятый. — Он взял у меня из рук вещи и сложил их быстро и аккуратно. — Запасные аккумуляторы не забыл? Один в ванной лежит. — Я сходил за ним.

— Послушай, Сид, не нравятся мне эти синдикаты. — Он защелкнул замки и вынес чемодан в прихожую. — Давай скажем Лукасу Уэйнрайту, что мы не будем ими заниматься.

— А кто скажет это Питеру Раммилизу?

— Мы и скажем. Позвоним да и скажем.

— Вот ты и звони, — предложил я. — Прямо сейчас.

Мы постояли, глядя друг на друга. Наконец он пожал плечами и поднял чемодан.

— Ничего не забыл? Плащ взял? — Мы спустились по лестнице и погрузили чемодан в багажник. — Послушай Сид, будь осторожней, ладно? Терпеть не могу навещать друзей в больницах, знаешь ли.

— Адреса подписчиков не потеряй, — напомнил я ему. — А то редактор «Антиквариата» рассердится.

Я беспрепятственно снял номер в мотеле и провел вечер перед телевизором, а на следующий день без приключений доехал до Честера.

Те же лица, те же разговоры. Со времени кошмарной недели в Париже я впервые посетил ипподром, и мне казалось, что перемена, которая произошла во мне, будет всем очевидна. Однако, никто не заметил обжигающий стыд, охвативший меня при виде Джорджа Каспара, стоявшего у весовой. Все было как прежде. Я один знал, что не заслуживал радушных улыбок, чувствовал себя мошенником, и весь сжимался внутри. Я и не думал, что будет так тяжело.

Тренер, предлагавший прокатиться с его лошадьми в Ньюмаркете, увидел меня и повторил приглашение.

— Сид, приезжай! Подъедешь в пятницу, переночуешь у нас, а в субботу утром на проездку.

На свете не было предложения, которое я бы принял с большей радостью. К тому же Питеру Раммилизу с его веселыми подручными будет непросто меня там разыскать.

— Мартин... с удовольствием приеду!

— Вот и отлично! — обрадовался он. — Приезжай к вечернему обходу, в пятницу.

Он вошел в весовую. Позвал бы он меня, если бы знал как я провел день Гинейских скачек, мелькнула у меня мысль.

Бобби Анвин пригвоздил меня к месту своим острым взглядом.

— Где ты пропадал? — спросил он. — Я не видел тебя на Гинеях.

— Меня там не было.

— Я думал, ты непременно явишься, после всех твоих расспросов о Три-Нитро.

— Я не поехал.

— Я так понял, Сид, ты что-то разнюхал о том, что там происходит. Уж больно ты сильно интересовался Каспарами и Глинером с Зингалу. Выкладывай начистоту, что тебе известно?

— Ничего, Бобби.

— Все ты врешь. — Он смерил меня тяжелым враждебным взглядом и направил свой хищный крючковатый нос на более податливую жертву в лице одного из лучших тренеров, которому в последнее время сильно не везло.В следующий раз он не поможет мне столь охотно, подумал я.

Я не заметил Розмари Каспар вовремя и она едва не налетела на меня, увлеченная болтовней с подругой. В ее глазах было столько злобы, что взгляд Бобби Анвина по сравнению с этим можно было считать образцом дружелюбия.

— Убирайся! — гневно приказала она. — Нечего тебе здесь делать! — Подруга никак не ожидала подобной вспышки. Я молча отступил в сторону, что удивило ее еще сильнее. Розмари нетерпеливо потянула ее вперед, и я услышал ее громкий недоумевающий голос: «Розмари, но ведь это же Сид Холли!»

Мое лицо застыло. Это уже слишком, черт побери, подумал я. Явись я на скачки, я никак не мог предотвратить поражение их лошади. Но... может быть, и смог бы. Теперь я никогда не узнаю точно. Может и смог бы, если б не струсил.

— Привет, Сид, — послышался рядом голос. — Чудесный день, не правда ли?

— Да, чудесный.

Филипп Фраэрли улыбнулся и поглядел вслед удалявшейся Розмари.

— После катастрофы на прошлой неделе, она на всех кидается. Бедная Розмари. Принимает все слишком близко к сердцу.

— Что ж ей остается делать, — возразил я. — Она предсказывала, что так будет, и никто ей не верил.

— Она и с тобой это обсуждала? — с любопытством спросил он.

Я кивнул.

— А-а, — понимающе протянул он. — И на тебя злится.

Я сделал глубокий вдох и постарался сосредоточиться на чем-то еще.

— Сегодня скачет одна из ваших лошадей. Вы записали ее на гладкую скачку просто для работы?

— Да, — ответил он. — И если ты хочешь знать, как она пробежит, я отвечу, что это зависит от того, кто и кому отдает приказы.

— Довольно цинично.

— Ты что-нибудь узнал для меня?

— Довольно мало. Поэтому я и приехал. — Я помолчал. — Вы знаете человека, который сформировал синдикаты, и где он живет?

— В общем, нет. Видишь ли, я не имел с ним дела напрямую. Когда меня пригласили возглавить синдикаты, они уже были сформированы: лошадей уже купили, и большую часть паев продали.

— Вами воспользовались, — сказал я. — Прикрылись вашим именем и репутацией.

— Боюсь, что так, — печально кивнул он.

— Вы знаете Питера Раммилиза?

— Кого? — Он покачал головой. — Нет, никогда о нем не слышал.

— Он продает и покупает лошадей, — объяснил я. — Лукас Уэйнрайт считает, что это он сформировал ваши синдикаты и он же ими и заправляет. Жокей-клуб считает его мошенником и ему воспрещен вход на большинство ипподромов.

— Надо же! — расстроенно проговорил он. — Если уж Лукас ими занялся... Что же мне делать, Сид?

— На вашем месте я бы продал ваши паи или же распустил эти синдикаты окончательно, как можно быстрее перестав в них числиться.

— Хорошо, так я и сделаю. И, Сид, когда в следующий раз я поддамся подобному искушению, то сперва попрошу тебя проверить всех остальных членов. Служба безопасности за это отвечает, и вот что у них вышло.

— Кто сегодня поскачет на вашей лошади?

— Ларри Сервер.

Он ждал, что я выскажусь, но я промолчал. Ларри Сервер был посредственным жокеем, и его нанимали не так уж часто. Обычно он выступал на гладких скачках, и лишь изредка в стипль-чезе. Я считал, что он не откажется проиграть за деньги.

— Кто отбирает жокеев? — спросил я. — Ларри Сервер не так уж часто скачет для тренера, у кого стоит эта лошадь.

— Не знаю, — с сомнением сказал он. — Это все тренер и решает.

Я скорчил легкую гримасу.

— Не одобряешь?

— Если хотите, я составлю вам список жокеев для ваших стиплеров, которые, вы можете быть уверены, по крайней мере, будут честно стараться победить. Не могу гарантировать, что им это всякий раз будет удаваться, но такова жизнь.

— И кто же из нас циник? — улыбнулся он, и с очевидным и острым сожалением произнес: — Вот если бы ты на них и ездил, Сид!

— Если бы, — улыбнулся я в ответ, но он уловил в моих глазах тоску, которую я не сумел скрыть.

— Мне очень жаль, — вздохнул он с сочувствием, которого я вовсе не хотел.

— То были прекрасные времена, — беспечно произнес я. — И это главное.

Он покачал головой, в досаде на свою бестактность.

— Послушайте, мне было бы куда как хуже знать, что вы радуетесь тому, что я больше не в седле.

— Нам есть, что вспомнить, не правда ли? Некоторые дни бывают просто исключительные.

— Несомненно.

Владелец лошади и жокей порой становились очень близки, подумал я. В той малости, где их жизни соприкасались, где лишь скорость и победа имели значение, они делили тайный восторг, скреплявший их отношения не хуже цемента. Я испытывал подобное лишь изредка и лишь с немногими владельцами, но с Филиппом Фраэрли я почти каждый раз чувствовал эту связь.

От ближайшей группы отделился человек и улыбаясь подошел к нам.

— Филипп, Сид, рад вас видеть! — Наши ответные приветствия были вполне искренними. Сэр Томас Улластон, нынешний главный распорядитель, глава Жокей-клуба, глава, можно сказать, всей конноспортивной индустрии, был человеком разумным и практичным, а также обладал необходимой для эффективного администратора широтой взглядов. Порой его называли чересчур суровым, но на этом посту уступчивым было не место. За недолгое время, которое прошло с его назначения, правила были улучшены, а многие несправедливости устранены. По сравнению со своим безвольным предшественником сэр Улластон отличался решительностью.

— Как поживаешь, Сид? Сколько жуликов поймал за последнюю неделю?

— На этой нисколько, — печально ответствовал я.

— Наш Сид скоро Службу безопасности затмит, — с улыбкой обратился он к Филиппу Фраэрли. — В понедельник ко мне приходил Эдди Киф, жаловался, что мы Сиду слишком много воли даем. Просил, чтобы мы запретили ему работать на ипподромах.

— Эдди Киф? — переспросил я.

— А что это ты удивляешься? — весело спросил сэр Томас. — Я ему сказал, что мир скачек перед тобой в долгу и за спасение ипподрома Сибьюри от закрытия, и много еще за что, так что Жокей-клуб тебе под руку лезть не будет, разве что ты нечто совсем непотребное выкинешь, но это вряд ли, уж мы-то тебя хорошо знаем.

— Спасибо, — чуть слышно проговорил я.

— И будь уверен, что это не только мое мнение, но и официальная позиция Жокей-клуба.

— А по какой причине, — медленно начал я, — Эдди хочет запретить мне работать?

Он пожал плечами.

— Что-то насчет доступа к документам Жокей-клуба. Ты получил доступ к каким-то документам, а ему это не понравилось. Я сказал, что придется ему привыкать, потому что я не собираюсь препятствовать твоим расследованиям. Они идут на пользу всей конноспортивной индустрии.

Незаслуженная похвала тяжким грузом легла мне на плечи, но он продолжал, не давая мне возразить:

— Поднимайтесь оба наверх, выпьем, побеседуем. Пойдем, Сид, Филипп...

Он повернулся и жестом пригласил нас следовать за ним, указывая дорогу.

Мы поднялись по лестнице с надписью «служебный вход». Подобные лестницы вели на трибунах ипподромов в оформленные со сдержанной роскошью ложи распорядителей, и оттуда — в застеленное ковром помещение со стеклянной стеной, открывающей вид на скаковую дорожку. Там уже находились другие гости, разбившиеся на группы. Официант обходил их с напитками на подносе.

— Полагаю, что вы знакомы с большинством присутствующих, — радушно произнес сэр Улластон. — Мадлен, дорогая, — обратился он к жене. — Ты ведь знаешь лорда Фраэрли и Сида Холли? — Мы обменялись рукопожатиями.

— Ах, да, Сид, — продолжал он, тронув меня за рукав. Я повернулся и оказался лицом к лицу с одним из гостей.

— Вы знакомы с Тревором Динсгейтом?