Твердая рука

Глава восьмая

Я улетел в Париж и остановился в гостинице аэропорта. Искать что-то еще не было ни сил, ни смысла. Не выходя из номера, я провел там шесть дней, по большей части сидя у окна с видом на садящиеся и взлетающие самолеты. Я был оглушен, ослеплен, разбит, ввергнут в пучину отчаяния, и наибольшие страдания мне причиняло знание того, что на этот раз я по-настоящему струсил.

Нетрудно было убедить себя, что принять ультиматум Динсгейта правильно и логично. Иначе он бы меня прикончил. Можно было сказать, как я и твердил себе, что, выполняя его инструкции, я всего лишь следовал здравому смыслу. Однако факт оставался фактом: бандиты высадили меня в Хитроу и тут же уехали, и я купил билет, сидел в зале ожидания и прошел на посадку уже по своей воле, не под прицелом. Тревор Динсгейт был прав, я не мог представить себе жизнь без обеих рук. Я не мог пойти на такой риск. От одной мысли об этом меня неизбежно бросало в пот.

Шли дни, но легче не становилось. Ощущение расщепления не уходило, а делалось все сильнее. Некая часть меня продолжала механически совершать привычные действия: ходить, говорить, заказывать кофе и посещать туалет. Но в другой, значимой части, господствовали боль и смятение. Казалось, те роковые минуты на соломе и впрямь раздробили меня на куски. То обстоятельство, что я хорошо знал собственные слабости, только усугубляло дело. Знал, что если бы не моя непомерная гордость, я бы легче пережил унижение.

Я был вынужден признать, что оказался совсем не тем, кем считал себя. Земля разверзлась у меня под ногами, и казалось, я сам вслед за нею распадался на части.

Я не был уверен, что переживу это и безуспешно пытался забыться сном.

Пришла среда, а с ней и мысли о Ньюмаркете и надеждах на успех в Гинеях.

О Джордже Каспаре, ведущем Три-Нитро на осмотр, с гордостью выводящим его на старт на пике физической формы и убеждающим себя, что на этот раз все будет хорошо. О Розмари, на нервах, так надеющейся, что Три-Нитро победит, и знающей, что поражение неизбежно.

О Треворе Динсгейте, втершемся в доверие и собиравшемся погубить лучшую лошадь в королевстве.

Я мог бы помешать ему, если б попытался. Среду я пережил тяжелее всего. В этот день я познал отчаяние, опустошенность и тяжкий груз вины.

На шестой день, в четверг утром, я спустился в холл и купил английскую газету.

Скачка на приз в Две тысячи гиней прошла по расписанию. Три-Нитро вышел на старт фаворитом, за него предлагали один к одному. Финишировал он последним.

Я оплатил счет и отправился в аэропорт. Билеты продавали в любой конец света, скрывайся где хочешь. А скрыться очень хотелось. Но куда бы я ни направился, один попутчик был мне обеспечен. От себя не убежишь. Рано или поздно я все равно бы вернулся.

Если я вернусь сейчас, в нынешнем расколотом надвое состоянии, мне придется жить двойной жизнью. Вести себя по-старому, как от меня ожидают окружающие. Думать, ездить, говорить и просто жить. Возвращение обязывало к этому. Оно также подразумевало, что я докажу себе, что способен на это и тогда, когда внутри я совсем не тот, что прежде.

Я пришел к выводу, что я лишился гораздо большего, чем руки. Для руки можно найти замену, способную брать, держать и прилично выглядеть. Сломанный внутренний стержень так не починить.

Но если я вернусь, мне придется попытаться. Если я не смогу попытаться, зачем возвращаться?

Долго, очень долго я не мог решиться купить билет в Хитроу.

Я приземлился в полдень, позвонил в «Кавендиш», попросил передать мои извинения адмиралу за то, что не могу с ним сегодня встретиться и взял такси до дома. Подъезд, лестница и порог казались такими же, как всегда, но в то же время совершенно другими. Это я был другим. Я вставил ключ в замок, открыл дверь и вошел в квартиру.

Я не ждал, что дома кто-то будет, но не успел я закрыть дверь, как из гостиной послышался шорох и раздался голос Чико:

— Это вы, адмирал?

Я не стал отвечать. Вскоре в прихожую высунулась голова, а затем Чико показался целиком.

— Ну, наконец-то! — с облегчением выдохнул он.

— Я же послал телеграмму.

— Ага, конечно. Вон она, на полке стоит. «Уезжай из Ньюмаркета и возвращайся домой тчк уехал несколько дней позвоню.» Кто ж так пишет-то? Послано из Хитроу, в пятницу утром. Развлекаться ездил?

— Ага.

Я прошел мимо него в гостиную. А вот она и впрямь выглядела необычно. Повсюду лежали папки и стопки бумаг, прижатые чашками и блюдцами со следами кофе.

— Ты не взял с собой зарядник, — заметил Чико. — Ты никогда раньше не уезжал без него. Все запасные аккумуляторы лежат здесь. Твоя рука шесть дней была без движения.

— Давай кофе выпьем.

— Ты ничего не взял, ни вещи, ни даже бритву.

— Я жил в гостинице. У них есть одноразовые. Что это за бардак кругом?

— Письма насчет полировки.

— Какие еще письма?

— Ну насчет полировки же. В которую твоя жена вляпалась.

— А-а.

Я равнодушно оглядел стопки.

— Так что, тосты с сыром будешь? — спросил Чико. — Я страшно проголодался.

— Да, было бы неплохо.

Я не мог поверить, что все это происходит в действительности. Чико принялся возиться на кухне. Я вынул разряженную батарейку из протеза и вставил свежую. Пальцы открылись и закрылись, как встарь. Мне недоставало этого куда больше, чем я мог бы подумать.

Чико принес бутерброды и начал есть. Я поглядел на свой. Подумал, что надо бы поесть, но даже на это не было сил.

Послышался звук ключа в замке, дверь открылась и из прихожей донесся голос тестя:

— В «Кавендише» он не объявился, но по крайней мере оставил для меня сообщение.

Он вошел в гостиную. Я сидел к нему спиной, и Чико кивнул в мою сторону.

— А вот и он сам, собственной персоной.

— Привет, Чарльз, — проговорил я.

Он обвел меня неспешным долгим взглядом, демонстрируя учтивость пополам с железной выдержкой.

— Мы, знаешь ли, волновались.

Это был упрек.

— Извини.

— Где ты был?

Я понял, что не смогу ответить на этот вопрос. Если я скажу где, то мне придется рассказать почему, а это было свыше моих сил. Так что я просто промолчал.

Чико задорно усмехнулся.

— У Сида очередной приступ «бетонной стенки», — он взглянул на часы. — Ну что, адмирал, раз вы тут, то я пойду учить мелюзгу как перебрасывать бабушек через плечо. Сид, пока я не ушел, в блокноте у телефона полсотни сообщений. Два страховых расследования и работа по охране. Лукас Уэйнрайт очень хочет с тобой поговорить, звонил четыре раза. А Розмари Каспар так визжала, что я чуть не оглох. Там все записано. До встречи! Я к вечеру приеду.

Я едва не попросил его не приезжать, но он быстро ушел.

— Ты похудел, — заметил Чарльз.

Неудивительно. Я опять посмотрел на бутерброды и решил, что раз уж я вернулся, то есть тоже следует.

— Будете? — предложил я.

Он взглянул за остывший сыр.

— Нет, спасибо.

Мне тоже не хотелось. Я отодвинул тарелку и уставился в пустоту.

— Что с тобой случилось? — спросил он.

— Ничего.

— На прошлой неделе в «Кавендише» ты был полон жизни и энергии, глаза горели. Совсем по-другому выглядел.

— Так не глядите. Не надо на меня глядеть. Как продвигается дело с письмами?

— Сид...

— Адмирал! — Я беспокойно встал, избегая его пронизывающий взгляд. — Оставьте меня в покое.

Он задумчиво помолчал.

— В последнее время ты играл на купле-продаже товаров. Ты разорился, в этом проблема?

— Нет, — ответил я в изумлении. Это было так неожиданно, почти смешно.

— Я тебя уже видел в таком состоянии, это было, когда ты потерял свою карьеру и мою дочь. Что ты потерял на этот раз, если не деньги? Что может быть сравнимой утратой... или хуже?

Я знал ответ. Я выучил его в Париже в муках стыда. Мой мозг сформировал слово «мужество» так сильно и ярко, что я испугался, что он немедленно догадается. Однако, на его лице не проявилось признаков понимания. Он все еще ждал моего ответа.

— Шесть дней, — сглотнув, ответил я ровным голосом. — Я потерял шесть дней. Не будем отвлекаться и продолжим поиски Николаса Эша.

Чарльз с досадой и неодобрением покачал головой, но начал объяснять, что он успел сделать за это время.

— Эта толстая стопка — письма от людей, чьи фамилии начинаются на «М». Я отсортировал их строго по алфавиту и напечатал список. Мне подумалось, что одной буквы будет достаточно. Ты слушаешь?

— Да.

— По твоему совету я показал этот список администраторам Кристис и Сотбис и убедил их помочь. Но списки их клиентов на букву «М» с этим не совпали. И я обнаружил, что не везде такое сравнение провести легко: рассылка писем в наши дни нередко осуществляется с помощью компьютеров.

— Вы проделали большую работу, — заметил я.

— Чико и я сидели здесь посменно, отвечая на звонки и пытаясь выяснить, куда ты делся. Машина на месте в гараже, и Чико клянется, что ты никогда не уехал бы по собственной воле без зарядника для протезного аккумулятора.

— И тем не менее, так и было.

— Сид!..

— Нет, — перебил я. — Что нам нужно, так это список каталогов и специализированных журналов, посвященных антикварной мебели. Начнем сравнивать списки их клиентов на букву «М» с нашим.

— Это потребует много работы, — с сомнением протянул Чарльз. — И даже если мы обнаружим нужный список, что с того? Я имею в виду, как и заметил администратор Кристис, даже если мы узнаем, чей список использовался, как нам это поможет? В фирме или редакции журнала нам не смогут сказать, кто именно из тех, кто имел допуск к списку клиентов, был Николас Эш, ведь когда он с ними общался, он наверняка использовал другое имя.

— Да, но есть вероятность, что он продолжает свое дело где-нибудь еще и использует тот же список. Когда он скрылся, то забрал его с собой. Если мы узнаем, чей это список, то мы можем нанести визит людям с фамилиями, начинающимися на еще неиспользованные буквы, и выяснить, не получали ли они подобных писем. И если такие письма обнаружатся, то на них будет указан обратный адрес, куда посылать деньги. По этому адресу мы Эша и найдем.

Чарльз чуть не присвистнул, но ограничился чем-то больше похожим на вздох.

— Где бы ты ни пропадал эти дни, мозги у тебя работают как прежде, — сказал он.

Господи, мелькнуло у меня в голове, я заставляю себя думать, чтобы отвлечься от разверзшейся передо мной пропасти. Я сломан и это навсегда. Логическая, разумная часть моего существа работает как и прежде, а та, что называют душой, больна и умирает.

— И не забываем о полировке. — Адрес, который он мне дал неделю назад, так и лежал у меня в кармане. Я достал его и положил на стол. — Если полировка и список клиентов связаны, то для достижения наилучших результатов без полировки не обойтись. Вряд ли найдется много частных лиц, заказывающих ее в таком количестве в жестянках без надписей, упакованных в белые коробочки. Мы можем попросить фирму-производителя дать нам знать, если они получат еще один такой заказ. Вероятность того, что Эш станет заказывать у одной и той же фирмы, мала, но он может совершить эту глупость.

Я устало отвернулся. Вспомнил, что у меня есть виски, достал бутылку и налил себе щедрую порцию.

— Не многовато ли? — осведомился Чарльз из-за плеча своим самым издевательским тоном.

— Нет, — ответил я сквозь стиснутые зубы. Все эти дни я не пил ничего, кроме кофе и воды.

— Видимо, впервые ушел в запой и пропал на несколько дней?

Я оставил стакан на подносе рядом с бутылкой и повернулся. В его глазах читалось то же ледяное осуждение, что и в нашу первую встречу.

— Не несите чушь! — бросил я.

Он слегка приподнял подбородок.

— Прямо вспыхнул весь, — язвительно отозвался он. — Гордость, я смотрю, на месте.

Я сжал челюсти, отвернулся и осушил стакан. Затем я сознательно постарался расслабить напряженные мышцы и проговорил:

— Так вы ничего не добьетесь. Я вас слишком хорошо знаю. Вы используете оскорбления, чтобы спровоцировать людей раскрыться. Раньше вы меня на этом ловили. Но в этот раз у вас ничего не выйдет.

— Если я найду подходящий ключ, я им воспользуюсь.

— Выпьете? — предложил я.

— Не откажусь.

Мы расположились в креслах друг напротив друга, как и подобало старым приятелям. В голову мне лезли невнятные мысли. О том, что действительно меня пугало, я старался не думать.

— Знаете, — осенило меня, — а ведь мы можем узнать, чей это список, не от фирм и журналов, а от самих подписчиков. Вот этих, — кивнул я на стопку на букву «М». — Мы спросим их, на что еще они подписаны. И спрашивать придется всего несколько человек, общий знаменатель тут же проявится.

Когда Чарльз уехал домой в Эйнсфорд, я снял пиджак и галстук и принялся бесцельно бродить по комнатам, пытаясь рассуждать разумно. Я говорил себе, что ничего особенного не произошло, просто Тревор Динсгейт применил жуткие угрозы для того, чтобы я прекратил расследование, которое я толком и не начал. Но оправдать себя не получалось. Как только он открылся и как только я понял, что он что-то замышляет, я мог разрушить его планы. Я этого не сделал.

Если бы он не устранил меня из игры в тот момент, вполне возможно, что я бы продолжал свои попытки, не понимая толком, в чем дело, пока Три-Нитро не проиграл с треском Гинеи. Но сейчас я непременно был бы в Ньюмаркете, наводил бы справки с уверенностью в том, что дело нечисто. А из-за его угроз меня там не было.

Я мог объяснить свое бездействие осторожностью, здравым смыслом, тем, что в сложившихся обстоятельствах у меня не было иного выхода. Я мог бы сказать, что не сумел бы сделать больше, чем Жокей-клуб. Но всякий раз я возвращался к тому, что на самом деле мое бездействие объяснялось ничем иным как трусостью.

Чико вернулся с уроков дзюдо и снова принялся допытываться, где я был. И по тем же причинам, что и раньше, я не отвечал, хотя и знал, что он не стал бы презирать меня так, как презирал себя я сам.

— Ну ладно, — сдался он. — Не хочешь говорить, не надо, но нельзя же вечно держать все в себе. Не знаю, что с тобой стряслось в эти дни, но тебе тяжело, я же вижу. Нельзя так запираться от людей.

Однако, я с ранних лет привык держать все в себе. Защищаясь от враждебного мира, я отгородился от него прочной стеной, и теперь уже не мог изменить себя.

Я криво улыбнулся.

— С каких это пор ты психологом заделался?

— Так-то лучше, — усмехнулся он в ответ. — Ты ведь весь цирк пропустил. Три-Нитро все-таки не дали победить в Гинеях, кто-то до него добрался, и теперь конюшни Джорджа Каспара переворачивают вверх дном. Здесь где-то «Спортивная жизнь» валяется, там все написано. Адмирал принес. Ты читал?

Я покачал головой.

— Так у Розмари-то нашей, выходит, кукушка-то на месте была? Как же они до него добрались-то, как ты думаешь?

— Они?

— Ну, кто это провернул.

— Не знаю.

— Я был на субботних галопах, — признался он. — Да-да, знаю, ты телеграфировал, чтоб я уезжал, но я там такую милашку склеил в пятницу вечером, что грех было не остаться на лишнюю ночку. Да к тому же она была у Каспара секретарь-машинистка.

— Была...

— Была и есть. Письма печатает, верхом ездит при случае. Короче, очень деятельная, да еще и разговорчивая.

Новый, запуганный Сид Холли и слышать об этом не хотел.

— В общем, всю среду в доме Каспаров бушевали страсти, — продолжал Чико. — Сперва за завтраком приходит Инки Пул и говорит, мол, Сид Холли задавал ему разные вопросы, которые ему, Инки Пулу, не по нраву пришлись. — Он сделал драматическую паузу. Я тупо смотрел сквозь него.

— Ты слушаешь?

— Да.

— Ты опять окаменел весь.

— Извини.

— Потом приехал ветеринар, Бразерсмит. Услышал, как Инки Пул разоряется, да и говорит, как странно, мол, Сид Холли и его расспрашивал. Насчет проблем с сердцем у лошадей, тех же самых, что и Инки Пула. Про Бетезду, Глинера да Зингалу, а напоследок и про Три-Нитро осведомился, тоже про сердце. Моя машинисточка говорит, что Каспар так орал, что из Кембриджа слышно было. Уж очень он насчет этих лошадей переживает.

Тревор Динсгейт, подумал я отстраненно, был у Джорджа Каспара за завтраком и слышал каждое слово.

— Ну и конечно, — продолжил Чико, — потом позвонили коннозаводчикам, Гарви и Трейсу, и убедились, что ты и к ним приезжал. Машинисточка моя говорит, что тебе там лучше не показываться.

Я потер руками лицо.

— Твоя машинисточка знает, что ты на меня работаешь?

— Обижаешь! Конечно, нет!

— А что она еще рассказала? — За каким чертом я это спрашиваю, подумал я.

— Ну, она рассказала, что Розмари насела на Джорджа Каспара, чтобы для субботних галопов он все поменял, и пилила его весь четверг и всю пятницу, так, что он на стенку лез. А охраны у них было столько, что сигнализация на самих охранников срабатывала, — он перевел дух. — Ну а потом она уже мало что говорила, все-таки в ней уже три мартини плескались, и настало время для забав.

Я сел на подлокотник дивана и уставился на ковер.

— А наутро я поехал посмотреть на галопы, — продолжал Чико. — Твои фотографии очень пригодились, там ведь лошадей до черта! Мне показали которые были Каспара, и Инки Пул там был, кривился прямо как на фото, так что я на него навелся и далеко не отходил. Вокруг Три-Нитро много суеты было, тренировочное седло поменяли на призовое, и Инки Пул скакал уже на новом седле.

— Так это Инки Пул работал Три-Нитро на галопах, как обычно?

— Он выглядел так же, как на твоих фотографиях, — отозвался Чико. — Вернее сказать не могу.

Я продолжал смотреть на ковер.

— Так что нам делать теперь? — спросил Чико.

— Ничего. Вернем Розмари деньги и конец.

— Да ты что! — запротестовал Чико. — Кто-то испортил Три-Нитро, ты же понимаешь, что испортил!

— Теперь это не наше дело.

Я надеялся, что и он перестанет глядеть на меня. Мне очень хотелось куда-нибудь забраться и спрятаться.

Раздался дверной звонок. Он не умолк: звонящий упорно давил на кнопку.

— Нас нет дома, — начал было я, но Чико уже пошел открывать.

Розмари Каспар ворвалась в дверь и пронеслась мимо Чико в гостиную. Разъяренная, в знакомом желтом плаще, но на этот раз без платка и парика. И явно не с намерением обнять и утешить.

— Так ты здесь! — агрессивно начала она. — Я так и знала, что ты здесь прячешься. Твой дружок по телефону врал мне, что тебя здесь нет, но я-то знала!

— Меня здесь не было, — отозвался я. — С таким же успехом можно было пытаться заткнуть прорвавшуюся плотину пальцем.

— Я тебе заплатила, чтобы ты был в Ньюмаркете, а тебя там не было! И я тебе сразу сказала, что нельзя допустить, чтобы Джордж узнал о твоих расспросах, а он узнал, и мы так страшно ругаемся, а теперь Три-Нитро нас так невыносимо опозорил, и это все по твоей вине!

Чико сардонически приподнял брови.

— Сид на нем не скакал... и не работал его.

Она перевела на него ненавидящий взгляд.

— Он его не уберег!

— Ну... да, верно, — не стал спорить Чико.

— А ты, — она опять повернулась ко мне, — ты просто жалкий обманщик, притворяешься сыщиком, а на деле никуда не годишься! Постеснялся бы в игры играть в своем возрасте, делом займись! Одни неприятности от тебя, верни мне мои деньги!

— Чек подойдет? —- спросил я.

— Так я права?

— Да, — ответил я.

— Что, признаешь, что провалил дело?

— Да, — ответил я почти сразу.

— Надо же! — в ее тоне звучало разочарование, словно я неожиданно лишил ее возможности высказать все, что накопилось у нее на душе, но пока я выписывал чек, она продолжала выражать свое негодование:

— Все твои идеи по поводу изменения рутины, все было бесполезно. Я не отставала от Джорджа насчет мер предосторожности и усиления охраны, и он говорит, что сделал все, что мог, что больше ничего нельзя было сделать, и он в полном отчаянии, и я надеялась, так надеялась, вот дурочка-то, что чудесным образом ты все выяснишь, и Три-Нитро победит, потому что я была уверена... уверена... и я оказалась права!

Я закончил писать.

— Почему вы были так уверены? — спросил я.

— Не знаю. Но я точно знала. Я жила в страхе неделю за неделей... я обратилась к тебе больше от отчаяния. Зря старалась, ты только хуже сделал, это невыносимо. Невыносимо! Вчера был ужасный день. Он должен был победить... А я знала, что этого не случится... меня тошнило. До сих пор тошнит.

Она задрожала как прежде. Ее лицо было искажено страданием. Столько сил и надежд было вложено в Три-Нитро, столько тревог и заботы. Скачки для тренера все равно, что фильм для режиссера. Зрители аплодируют успеху и освистывают неудачу, но при любом исходе ты уже вложил в дело всю душу, умение, идеи и недели волнений. Я понимал, что значит для Джорджа этот проигрыш, да и для Розмари не в меньшей степени.

— Розмари... — с бессмысленным сочувствием начал было я.

— Бразерсмит все твердит, что Три-Нитро простудился, — продолжала она. — Он всегда так говорит. Видеть его не могу, вечно озирается, всего боится. Это было его дело, убедиться, что с Три-Нитро все в порядке, и он проверял, снова и снова, и все было в порядке! На старте отлично выглядел, и в паддоке тоже, все было в порядке! А потом он стал отставать, все сильнее и сильнее, и к финишу совсем... обессилел...

На мгновение в ее глазах блеснули слезы, и она с видимым усилием удержалась от рыданий.

— На допинг-то его проверили, надо понимать, — усомнился Чико.

Его слова вызвали новую вспышку гнева.

— Допинг! Конечно, проверили, а ты как думаешь! Пробы крови, пробы мочи, пробы слюны, кучу чертовых проб взяли! Джорджу выдали дубликаты, поэтому мы и приехали в Лондон, он хочет заказать анализы в частной лаборатории... но они ничего не найдут, как и в прошлые разы... Все повторяется...

Я вырвал чек из книжки и отдал ей. Она скользнула по нему невидящим взглядом.

— Зачем я только к тебе пришла, господи, ну зачем?! Ты всего лишь жокей, как я сразу не поняла. Видеть тебя больше не хочу. Не подходи ко мне на скачках, понятно?

Я кивнул. Мне и в самом деле было понятно.

Она резко повернулась к выходу.

— И ради Бога, с Джорджем тоже не заговаривай!

Она быстро вышла из комнаты и с силой хлопнула входной дверью.

Чико цокнул языком.

— Всем не угодишь, — пожал он плечами. — Что ты мог поделать, когда у ее собственного мужа ничего не вышло, не говоря уже о частной охране с собаками?

Я промолчал. Он оправдывал меня, и мы оба это понимали.

— Сид?

— Не знаю, хочу ли я и дальше этим заниматься, — проговорил я. — Подобной работой.

— Да не обращай ты на нее внимания! — запротестовал он. — Не вздумай прекращать, у тебя все отлично получается. Погляди, сколько ты тяжелых дел распутал! Один раз не получилось, так что ж теперь...

Кошмары, которые стояли у меня перед глазами, не видны были больше никому.

— Ты, конечно, большой мальчик, но, может, поплачешься мне в жилетку?

Чико был на семь лет меня моложе, не столь уж большая разница.

— Сид, дружище, возьми себя в руки. — снова заговорил он. — Что бы с тобой не стряслось, хуже, чем тогда, когда тебе копытом руку пропахало, ничего быть не может. У нас нет времени на страдания, нас работа ждет! Расследования для страховых компаний, охрана, синдикаты Лукаса Уэйнрайта..

Я чувствовал себя обессиленным и ни на что не годным.

— Нет, Чико, не сейчас, честно.

Я встал и прошел в спальню. Закрыл дверь. Бесцельно подошел к окну и уставился на усыпанные трубами крыши, блестевшие от начавшегося дождя. Трубы оставались, хотя дымоходы давно уже были замурованы, и последнее пламя давным-давно погасло. Вот и я как эти трубы, подумал я. Мой огонь потух, и я замерзал.

Дверь открылась.

— Сид, — позвал Чико.

— Мне что, замок сюда врезать? — устало спросил я.

— К тебе пришли.

— Скажи, чтоб уходили.

— Это девушка. Луиза какая-то.

Я потер рукой лицо и лоб, растер шею. Расслабил мышцы. Повернулся.

— Луиза Макиннес?

— Точно.

— Она живет в одной квартире с Дженни.

— А-а, эта. Ладно, Сид, если на сегодня все, то я пойду. И, это... не пропади завтра, а?

— Ага.

Он кивнул. Остальное осталось невысказанным. Симпатия, насмешка, дружеское участие и тревога — все это было написано на его лице и слышалось в голосе. Возможно, то же самое было написано и у меня на лице, и он это увидел. Так или иначе, напоследок он одарил меня широкой ухмылкой и удалился, а я вернулся в гостиную, размышляя о том, что иные долги неоплатны.

Луиза стояла посреди комнаты, оглядывая обстановку так же, как я в квартире Дженни. Я словно заново увидел комнату ее глазами: стены не под прямым углом, высокий старомодный потолок, кожаный диван рыжего цвета, столик с напитками в углу, полки с книгами, репродукции в рамках и прислоненная к стене огромная картина со скачущими лошадьми, которую я так и не удосужился повесить. Повсюду стаканы и чашки из-под кофе, невытряхнутые пепельницы и стопки писем: на полу, на журнальном столике и вокруг.

Сама Луиза выглядела совсем не так, как разбуженная в то воскресное утро. Она явилась при полном параде. Коричневый бархатный жакет, ослепительно-белый свитер, коричневая в крапинку юбка из мягкой ткани и свободный широкий кожаный пояс на талии. Чистые блестящие волосы и светлый макияж на светлом лице английской розы. Однако по ее взгляду было ясно, что весь этот мед предназначался не только пчелам.

— Мистер Холли?

— Может, просто «Сид»? — предложил я. — Вы уже достаточно знаете обо мне, пусть и не напрямую.

Она улыбнулась.

— Сид.

— Луиза.

— Дженни говорит, что Сидами только сантехников зовут.

— Достойная профессия, сантехник.

— А ты знаешь, что по-арабски «сид» означает «господин»? — спросила она, снова принимаясь за осмотр комнаты.

— Нет, не знал.

— Это правда.

— Может, расскажешь об этом Дженни?

Она немедленно перевела взгляд на меня.

— Она все еще действует тебе на нервы, как я погляжу.

Я улыбнулся.

— Хочешь кофе или выпить чего-нибудь?

— Можно чаю?

— Конечно.

Она прошла со мной в кухню и стала смотреть как я завариваю чай. В отличие от большинства новых знакомых, не стеснявшихся громко выражать свое восхищение успехами современного протезирования, она не стала острить на эту тему. Вместо этого она с безобидным любопытством принялась разглядывать кухню и в итоге заинтересовалась календарем, висевшем на ручке деревянной дверцы шкафчика. Это был рождественский сувенир от какой-то букмекерской конторы, с фотографиями на конноспортивную тематику. Она пролистала страницы до конца и остановилась на декабрьской, с фотографией лошади и жокея, берущего знаменитое препятствие «Кресло» на ипподроме Эйнтри. Силуэты эффектно вырисовывались на фоне неба.

— Вот это хорошо, — сказала она. И, прочтя подпись, удивленно добавила, — Это же ты!

— Это хороший фотограф.

— Ты победил в той скачке?

— Да, — спокойно подтвердил я. — Сахар?

— Нет, спасибо. — Она отпустила страницы. — Как странно должно быть видеть себя на календарной фотографии.

Однако для меня в этом не было ничего странного. Как странно, подумал я, что я так привык видеть свое изображение в печати, что почти не обращаю на это внимания.

Я принес поднос в гостиную и поставил на стопку писем на журнальном столике.

— Присаживайся, — пригласил я, и мы сели.

— Все это, — указал я на бумаги, — письма, присланные вместе с чеками за полировку.

— Разве от них есть какая-то польза? — с сомнением спросила она.

— Думаю, что да.

Я объяснил ей свои догадки по поводу списка клиентов.

— Надо же. — Она заколебалась. — В таком случае, может тебе и не понадобится то, что я принесла. — Она взяла свою коричневую кожаную сумочку и открыла ее.

— Я приехала сюда не только за этим, — сказала она. — Неподалеку живет моя тетушка, и иногда я ее навещаю. Так или иначе, я подумала, что тебе это было бы интересно, а ты живешь как раз по дороге.

Она достала из сумочки книгу в мягкой обложке, которую вполне могла отослать по почте. Мне стало приятно, что она привезла ее сама.

— Я пыталась навести порядок в своей комнате, — объяснила она. — У меня столько книг, они постоянно занимают все свободное пространство.

— С книгами всегда так, — согласился я, не признаваясь, что видел эти стопки.

— Ну и нашла среди них эту. Она принадлежит Нику.

Она протянула мне книгу. Я прочел заголовок и отложил ее в сторону, чтобы разлить чай по чашкам. «Навигация для начинающих». Я подал ей чашку на блюдце.

— Он интересовался навигацией?

— Понятия не имею. Но мне было интересно, и я взяла ее. Скорее всего он вообще не знал, что она у меня. У него была коробка с вещами, по типу той, что мальчики берут в школу, и как-то раз я зашла к нему в комнату, и все его вещи были разложены на комоде, как будто он убирался. Его в тот момент не было, и я взяла книжку... Он бы не отказал, он весьма легко к этому относился... Ну и я принесла ее к себе, куда-то положила и забыла.

— Прочла в итоге?

— Нет, так и не прочла. Это уже давно было, несколько недель назад.

Я раскрыл книгу. Первая страница была подписана крупным разборчивым почерком черным фломастером: «Джон Викинг».

— Я не могу определить, — сказала Луиза, предвосхищая мой вопрос, — Ника это почерк или нет.

— А Дженни?

— Я ей не показывала. Она сейчас с Тоби в Йоркшире.

Дженни с Тоби. Дженни с Эшем. Черт возьми, чего ты хочешь, подумал я. Она ушла от тебя, она не твоя, вы развелись. И нельзя сказать, что все это время я хранил ей верность.

— Ты выглядишь очень усталым, — неуверенно заметила Луиза. Я смутился.

— Нет, со мной все в порядке.

Я быстро пролистал книгу, выпуская страницы веером из-под большого пальца. Как и следовало ожидать, это оказался учебник по навигации, морской и воздушной, с чертежами и диаграммами. Навигационное счисление, секстант, компас и скорость дрейфа. Ничего примечательного, кроме записанной на внутренней стороне задней обложки тем же черным фломастером формулы:

Подъемная сила = 22.024 x V x P x (1/T1 — 1/T2)

Я передал раскрытую книжку Луизе:

— Это о чем-нибудь тебе говорит? Чарльз сказал, что у тебя диплом по математике.

Она слегка нахмурилась.

— Ник два к двум не мог прибавить без калькулятора.

У него неплохо получилось прибавить к двум десять тысяч, подумал я.

— Хм-м, — протянула она. — Подъемная сила равна 22.024 помноженным на объем, помноженным на давление... и на разницу температур, полагаю. Не мой предмет, это физика.

— Это может быть как-то связано с навигацией?

Она сосредоточилась. Я увидел, как ее лицо заострилось, отражая внутреннюю работу, и пришел к выводу, что за симпатичной внешностью скрывается острый ум.

— Странное дело, — наконец проговорила она, но мне кажется, что это о том, сколько можно поднять на дирижабле.

— Дирижабле? — задумчиво переспросил я.

— Все зависит от того, что такое 22.024, — пояснила она. — Это константа, то есть формула относится к чему-то конкретному, что она и выражает.

— Я куда лучше разбираюсь в том, кто выиграет сегодняшнюю скачку в 3:30.

Она взглянула на свои часики.

— На три часа опоздал.

— Тогда завтрашнюю.

Она откинулась на спинку кресла и вернула мне книгу.

— Вряд ли это принесет какую-то пользу, но я подумала, что ты собираешь о Нике любые сведения.

— Вполне вероятно, что польза будет, и немалая. Никогда нельзя знать заранее.

— Но как именно?

— Книга принадлежит Джону Викингу. А Джон Викинг может быть знаком с Ником Эшем.

— Но ты же не знаешь, где искать Джона Викинга.

— Нет. Но он явно разбирается в дирижаблях. А у меня есть знакомый специалист по дирижаблям. И наверняка дирижабли — такой же мирок, как и скачки, где все друг друга знают.

Она взглянула на стопки писем, затем перевела взгляд на книжку, и медленно сказала:

— Похоже, так или иначе, но ты его найдешь.

Я отвел взгляд и промолчал.

— Дженни говорит, ты никогда не сдаешься.

— Дословно? — слабо улыбнулся я.

Кажется, мое замечание ее развеселило.

— Нет. «Упрямый, эгоистичный и всегда поступает по-своему.»

— Примерно так и есть. — Я постучал по книжке. — Можно я оставлю ее у себя?

— Конечно.

— Спасибо.

Мы поглядели друг на друга как глядят молодые мужчина и женщина, оставшиеся апрельским вечером вдвоем в пустой квартире. Она уловила мое выражение и угадала ход моих мыслей.

— Как-нибудь в другой раз, — прозвучал ее суховатый ответ.

— Как долго ты планируешь жить у Дженни?

— Для тебя это имеет значение?

— В общем, да.

— Она говорит, что ты кремень, что скорее сталь переломится, чем ты.

Я подумал о своих страхах, страданиях и презрении к себе и покачал головой.

— А я вижу, — медленно продолжила она, — уставшего человека, из последних сил старающегося быть вежливым по отношению к незваной гостье.

— Я рад тебя видеть, — возразил я. — И со мной все в порядке.

Однако, она поднялась и я встал вслед за ней.

— Надеюсь, ты привязана к своей тетушке? — осведомился я.

— Чрезвычайно!

В ее ироничной улыбке угадывалось удивление.

— До свидания... Сид.

— До свидания, Луиза.

После ее ухода я отгородился от надвигающихся сумерек парой настольных ламп, налил себе виски, глянул на упаковку бледных сосисок и оставил их в холодильнике. Больше никто не придет, подумал я. Каждый посетитель в некоторой мере отсрочил наступление тьмы, особенно Луиза. Но живые люди ушли, а призрак остался со мной, как в Париже. Призрак Тревора Динсгейта. Он так и будет теперь со мной, неизбежным напоминанием о том, что мне так хотелось бы забыть.

Немного погодя я сбросил брюки и рубашку, надел короткий синий халат и снял протез. Это был один из тех случаев, когда снимать его было очень больно, но после всего, что случилось, мне было все равно.

Я вернулся в гостиную, намереваясь немного прибраться, но там было столько всего, что я не знал, с чего и начать, поэтому в итоге я просто стоял посреди комнаты, баюкал слабый обрубок сильной и здоровой рукой и пытался понять, что хуже: потерять конечность или же потерять себя. Унижение, отверженность, беспомощность, поражение... После всего пережитого, подумал я с отчаянием, я не позволю, не позволю, черт побери, страху взять надо мной верх.