Твердая рука

Глава двадцатая

Чарльз повез нас обратно в Эйнсфорд.

— Тебя и так ждут сплошные суды, — заметил он. — То над Николасом Эшем, то над Тревором Динсгейтом.

— Если просто свидетелем, то не так уж и страшно.

— К тому же, тебе не впервой.

— Угу.

— Интересно, чем теперь займется Лукас Уэйнрайт?.

— Бог его знает.

Чарльз бросил на меня быстрый взгляд.

— Неужели тебе совсем не хочется позлорадствовать?

— Позлорадствовать? — изумился я.

— Над поверженным врагом.

— А вы что делали, когда в морском бою враг тонул, злорадствовали или топили его?

— Брали в плен.

Помолчав, я заметил:

— Его жизнь отныне немногим лучше плена.

Чарльз усмехнулся своей загадочной усмешкой и продолжил разговор минут через десять:

— И ты прощаешь ему?

— Не задавайте таких трудных вопросов.

Возлюби врага своего. Прости. Забудь. Не выйдет из меня христианина. Я смогу перестать его ненавидеть, но простить не смогу, а забыть и подавно.

В Эйнсфорде нас встретила миссис Кросс, поднимающаяся с подносом в свою отдельную гостиную. Она сообщила нам, что Чико встал, ему лучше и он на кухне. Я обнаружил его там сидящим в одиночестве за столом перед кружкой с чаем.

— Привет, — сказал я.

— Привет.

С ним не было нужды в притворстве. Я налил себе чаю и сел напротив.

— Хреново-то как вышло, а?

— Да уж, — вздохнул я.

— Я еще и не соображал ни черта.

— Ну да.

— А тебя по голове бить не стали. Так еще хуже.

Какое-то время мы сидели молча. Его потухший взгляд уже нельзя было объяснить сотрясением.

— Думаешь, они специально тебе голову не тронули? — спросил он.

— Не знаю.

— Вполне могли.

Я кивнул.

Мы потихоньку прихлебывали чай.

— Что там в результате решили, начальство-то?

— Начальство выслушало. Лукас ушел в отставку. Делу конец.

— А нам еще расхлебывать.

— Да уж, — я неуклюже подвинулся.

— Что делать-то будем? — спросил он.

— Посмотрим.

— Я б не смог... — Чико осекся. Он выглядел обессиленным, вялым и подавленным.

— Я тоже.

— Знаешь, Сид... я решил... с меня хватит.

— И чем займешься?

— Буду преподавать дзюдо.

А я мог торговать на бирже акциями и сырьем, заняться страховым делом или управлением капиталом. Прожить можно... но разве это жизнь?

В приступе жалости к себе, измученные и усталые, мы уныло допили чай. Без него я не справлюсь, думал я. Без него дело того не стоило. Я нуждался в его добродушии, легком характере, задоре. Я привык к нему, и вряд ли смог бы обойтись без него. Без него я бы и стараться не стал.

Помолчав, я заметил:

— Тебе это быстро надоест.

— Что надоест, Уэмбли, не получать на орехи и заниматься с мелюзгой?

Я потер заживающую царапину на лбу.

— Так или иначе, — возразил он, — это ты на прошлой неделе хотел завязать.

— Да, не люблю, когда меня...

— Побивают, — закончил он.

Я убрал руку от лица и взглянул ему в лицо. В его глазах отражалось то же, что прозвучало у него в голосе. Игра слов. Искра иронии. Жизнь продолжалась.

— Ага, — криво усмехнулся я. — Когда побивают. Терпеть не могу, когда это случается.

— Ну и черт с ними.

Я кивнул.

— Черт с ними.

— Вот и славно.

Мы продолжали сидеть, но после этих слов настрой явно переменился в лучшую сторону.

Три дня спустя, в понедельник вечером, мы вернулись в Лондон, и Чико, потакая моим страхам, которые он не принимал всерьез, поехал ко мне домой. На смену жаре вернулась нормальная погода, другими словами моросил теплый дождик. Масляные рисунки горячих сухих покрышек размазались по скользким дорогам и палисадники западного Лондона набухли розами. Две недели до Дерби, и если Три-Нитро успеет выздороветь, то будет в нем участвовать. Помимо инфекции, он был в форме.

В квартире было пусто и тихо.

— Говорил же я, — сказал Чико, бросив чемодан в спальне. — Шкафы проверить?

— Раз уж ты здесь.

Его брови удивленно взлетели вверх и он тщательно обыскал все углы.

— Одни пауки, — доложил он. — Всех мух переловили.

Мы спустились к машине и я отвез его домой.

— В пятницу я отлучусь на несколько дней, — сообщил я.

— Блудни на выходных? Ну-ну.

— Вполне возможно. Когда вернусь, позвоню.

— Отныне ловим только тихих, безобидных жуликов, лады?

— А крупных будем снимать с крючка и бросать обратно в воду, — добавил я.

Он ухмыльнулся, помахал рукой и ушел в дом, а я поехал назад. Темнело, и вокруг зажигались огни.

Подъехав к дому, я завернул к гаражам, один из которых арендовал, чтобы не оставлять машину на виду.

Открыл и толкнул вверх ворота гаража. Включил свет. Загнал машину внутрь. Вылез. Запер машину и положил ключи в карман.

— Сид Холли, — раздался голос.

Его голос. Голос Тревора Динсгейта.

Я окаменело смотрел на дверцу машины, которую только что запер.

— Сид Холли.

Полагаю, я знал, что это случится. Как-нибудь, когда-нибудь, как он и обещал. Он угрожал всерьез и не сомневался, что я поверю. Я поверил. Господи, думал я. Как быстро. Как всегда, слишком быстро. Лишь бы он не увидел, как я боюсь. Господи, дай мне сил.

Я медленно повернулся к нему лицом. Он стоял у выхода, на свету, и за ним тонкой темно-серой завесой моросил дождь.

В руках он держал двустволку, направленную на меня.

Слева и за мной были кирпичные стены, а справа стояла машина. У гаражей за домом обычно было безлюдно. Если кто-то и пройдет мимо, то не станет задерживаться под дождем.

— Я ждал тебя, — сказал он.

Как и прежде, он был в деловом костюме в тонкую полоску. Как обычно, он излучал грубую силу.

Не сводя с меня глаз и не отводя ружья, левой рукой он дотянулся до нижнего края гаражных ворот и резко дернул. Ворота поползли вниз и остановились почти у земли, закрыв нас внутри. Теперь он снова держал ружье обеими руками – чистыми, ухоженными, в белых манжетах.

— Я жду тебя не первый день. С четверга. Почти не отлучаюсь.

Я ничего не ответил.

— В четверг ко мне пришли двое полицейских. Позвонил Джордж Каспар. Жокей-клуб объявил о начале расследования. Адвокат сказал, что у меня отберут букмекерскую лицензию. Я лишусь права посещения скачек и могу угодить в тюрьму. Я жду тебя здесь с четверга.

Как и в прошлый раз, в самом его голосе слышалась угроза, рык хищника городских джунглей.

— Полиция побывала в лаборатории. Брата увольняют. С его карьерой покончено. Ему нелегко было пробиться в жизни.

— Давайте поплачем, — отозвался я. — Вы оба рискнули и проиграли. Не повезло.

В ответ его глаза сузились, и ружье сместилось на дюйм-другой.

— Я пришел сделать то, что обещал.

Я тоже рискнул... и проиграл. Как и он.

— Я ждал в машине рядом с домом, — продолжал он. — Я знал, что рано или поздно ты сюда вернешься. Надо было только дождаться. Почти все это время с прошлого четверга я провел здесь, в ожидании. И вечером ты приехал... с другом. Но я хотел застать тебя одного... и продолжил ждать. И ты вернулся. Я знал, что в конечном итоге ты вернешься.

Я молчал.

— Я пришел исполнить свое обещание. Отстрелить тебе руку. — Он помолчал. — Почему ты не просишь пощады? Почему, черт побери, ты не падаешь на колени и не молишь, чтобы я не стрелял?

Я не ответил. Я стоял как вкопанный.

Он горько усмехнулся.

— Моя угроза не сработала, ведь так? А я-то думал, что сработает. Кто же рискнет остаться без обеих рук только ради того, чтобы разоблачить меня? Ради такой мелочи. Какой же ты дурак.

В целом, я был согласен с ним. Внутри я весь дрожал и старался, чтобы он этого не заметил.

— А ты и бровью не ведешь.

Он играет со мной, думал я. Он не может не видеть мой страх. В таких обстоятельствах любой испугается до смерти. Он хочет, чтобы я выдал себя... хочет, чтобы я его просил... а я... этого... не... сделаю.

— Я пришел сюда исполнить задуманное, — говорил он. — День за днем я сидел и мечтал. Мечтал увидеть тебя без рук... только две культи... и пластиковые крюки на них.

Тебя бы так, подумал я.

— Сегодня, — продолжал он, — я начал думать о себе. Вот отстрелю я Сиду Холли руку, и что потом? — Его взгляд потяжелел. — Я добьюсь своего, искалечу тебя окончательно, а не как сейчас, ни рыба, ни мясо. Это будет славная месть. А что потом? А потом я сяду лет на десять. За тяжкие телесные можно получить немалый срок, если они и вправду серьезные. Оставить без обеих рук... это серьезно. Вот о чем я сегодня думал. А еще я думал, что за решеткой мне не поздоровится из-за того, что без рук остался не кто-нибудь, а именно ты. Лучше тебя убить. Вот о чем я думал.

Я отстраненно подумал, что, наверное, так и впрямь будет лучше.

— Этим вечером, когда ты вернулся на десять минут и снова уехал, я представил, как год за годом буду гнить в тюрьме и жалеть, что не удержался и не оставил тебя в покое. И я решил, что оно того не стоит, садиться в тюрьму ради того, чтобы знать, что сумел отомстить. Искалечить или убить, неважно. И перед тем, как ты вернулся, я решил просто заставить тебя валяться у меня в ногах и молить о пощаде. Вот так я тебе отомщу. Всю жизнь тебе напоминать буду, и другим расскажу, как ты передо мной ползал. Пусть смеются.

Господи, подумал я.

— Но я забыл какой ты на деле. Ты бесчувственный. Я все равно не буду стрелять. Как я сказал, оно того не стоит.

Он резко наклонился, подсунул руку под ворота и пихнул их вверх. Открываясь, они поехали под потолок.

Теплый дождик в темноте снаружи падал, мерцая в свете из гаража, словно стаи серебристых рыбок. Влажный вечерний воздух заполнил гараж.

Сжимая ружье, Динсгейт постоял на пороге с мрачным видом, а затем неожиданно вернул мне то, что отобрал тогда в сарае.

— Ты что, совсем ничего не боишься? — с горечью спросил он.

КОНЕЦ