Творение. История искусства с самого начала

Глава 9. Имя пророка

В 762 году халиф династии Аббасидов Аль-Мансур заложил основание нового города на западном берегу реки Тигр. Названный Мадинат ас-Салам (впоследствии Багдад), в плане он представлял собой идеальную окружность и был выстроен из кирпичей, каждый из которых весил почти 90 килограммов. Величественные железные ворота с четырех сторон света, от которых отходили дороги в отдаленные города империи, были настолько тяжелыми, что для их открывания и закрывания требовалась небольшая армия. Аль-Мансур желал, чтобы его столица превосходила величием и сасанидский дворец в Ктесифоне с его гигантской кирпичной аркой, и древний город Вавилон, руины которых лежали неподалеку. В центре Багдада в эпоху Аль-Мансура находился дворец халифа, известный как дворец Золотых ворот — величественное, богато украшенное здание с тронным залом идеально кубической формы, увенчанное зеленым куполом (прозванным «короной Багдада»); этот купол возвышался на фоне голубого неба над всеми минаретами и башнями окружавшей его цитадели, а на его вершине была фигура всадника с копьем, вращающаяся на ветру: говорят, всадник показывал направление, откуда приближались враги Аль-Мансура.

Аббасиды были второй великой династией исламских правителей в арабских странах. Они шли по стопам Омейядов, которые начали строительство новой, исламской веры в могущественной империи к югу от империй римлян и персов. Изгнание в 622 году пророка Мухаммада и его последователей из Мекки, города иссохших камней, что находится в Западной Аравии, в 320 километрах севернее оазисного поселения Ясриб (позднее ставший Мединой) — так называемая хиджра (что по-арабски означает «переселение»), — стало точкой отсчета исламского календаря. В результате завоеваний, которые арабы вели под знаменами джихада («борьба за веру», впоследствии стала именоваться «священной войной») после смерти пророка Мухаммада, они взяли византийские города в Сирии и Палестине, включая Иерусалим и Антиохию, а вскоре после этого покорили Персидскую империю, положив тем самым конец правлению Сасанидов. Исламская империя на пике своего расцвета являлась огромным сплавом культур и языков, она простиралась от аль-Андалуса (так назывался Пиренейский полуостров при мусульманском правлении) на западе до провинции Ифрикия (Северная Африка), покрывала бо́льшую часть Западной Азии и заканчивалась в долине Инда на востоке.

Подобно тому как первые христиане заимствовали образы у Римской империи, приспосабливая их под себя, так же ислам смотрел на Византию и Персию, адаптируя их образы к требованиям своей новой веры.

Одно из самых ранних заимствований стало и наиболее наглядным. Через несколько лет после завоевания мусульманским арабским войском священного города Иерусалима по приказу омейядского халифа Абд аль-Малика там была построена мечеть, ознаменовавшая победу ислама над христианством и иудаизмом, ведь обе эти религии считали Иерусалим священным городом. Мечеть Купол Скалы была выстроена на широкой каменной террасе, где когда-то стоял Храм Соломона, разрушенный вавилонянами, затем римлянами. Из оставшихся камней, предположительно, и был сложен фундамент для мечети. Это было древнее священное и оккультное место: оно считалось местом рождения Адама и местом (скалой), куда привел своего сына Авраам, чтобы принести в жертву Богу. Мусульмане же почитают его как место, откуда Пророк совершил свое ночное путешествие на небеса, поэтому вокруг этого широкого и плоского каменистого выступа Абд аль-Малик и возвел свою купольную мечеть[142].

Купол Скалы. 690. Иерусалим

От византийской церковной архитектуры Купол Скалы заимствует купольную, центрическую структуру, окруженную восьмиугольной колоннадой, как в Великой церкви — «золотом октагоне», построенном Константином в Антиохии, — а также богатое мозаичное убранство интерьера. Находясь внутри, можно вспомнить базилику Сан-Витале в Равенне, также обильно украшенную мозаикой, или христианский мавзолей святой Констанции в Риме. Однако, в отличие от византийских церквей, наполненных образами императоров, святых и мучеников, в Куполе Скалы нет ни одного изображения человека или животного. Сине-золотыми плитками мозаики выложены длинные цитаты из Корана, а на других многокрасочных мозаичных панно зеленым по золоту и перламутру вьются листья аканта, пальмы, лианы и завитки, изображены фрукты — гранаты, вишни и виноград, переплетенные с вазами, драгоценностями, коронами, подвесками и тиарами[143]. Надпись, идущая вдоль внутренней стены Купола Скалы, провозглашает главные постулаты ислама: Бог един; Мухаммад — пророк Его; Иисус — пророк и посланник (но не Бог); ислам — высшее исполнение иудаистских и христианских традиций. «Ваш Бог — Бог Единственный. Нет божества, кроме Него, Милостивого, Милосердного. Мухаммад — Его Раб и Его Посланник»[144].

Мечеть халифа Абд аль-Малика на многие столетия определила облик исламских изображений. Как и в буддизме, образы передавались через символы, они не показывали человека, и в основном это были слова.

Исламское ограничение изобразительности обычно связывается не с Кораном, который просто предупреждает против поклонения идолам, а с хадисами — изречениями и рассказами о деяниях пророка Мухаммада. Впрочем, и там нет полного запрета изображений или призыва к массовому иконоборчеству. Изображения по-прежнему имели хождение в мирском обиходе арабских мусульман, в украшении дворцов и несвященных предметов. Одно из преданий гласит, что пророк Мухаммад не хотел видеть в своем доме в Медине изображения на занавесках, однако не возражал, когда занавески обрезали и сделали из них диванные подушки — то есть то, на чем сидят, а следовательно, предмет менее заметный, чем занавески на стенах.

Страница из «Корана Усмана». VIII в. Чернила, пергамент. 58, 5 × 71,5 см

Запрет предметного изображения также был одной из черт, отличающей ислам от христианства и буддизма, чтобы не оставалось сомнений в том, что ислам — совершенно другая вера. С точки зрения ислама образы Христа и Будды были признаками отсталой культуры, более низкой ступени развития. Откровение Бога через пророка Мухаммада не нуждалось в таких грубых и наглядных инструментах, как портреты людей. В исламе воля Господа была выражена исключительно словами Корана, благодаря чему возникла традиция, опиравшаяся большей частью на надписи и каллиграфию[145]. Так, через письменность, арабский язык постепенно стал языком новой империи.

Рукописные издания Корана были не только книгами для чтения, но и, подобно европейским иллюминированным манускриптам, весьма престижными объектами обладания. Их ценность зависела от типа пергамента, переплета и использованных чернил, но главное — от качества каллиграфии. Сначала использовали нерегулярное письмо хиджази, по названию одного из регионов Аравии, но вскоре появился более стилизованный и регулярный стиль — куфический, которым сделана надпись в Куполе Скалы. Буквы стали более четкими и обрели определенные очертания, которые как будто продолжают течение строчки, делая зримой распевную интонацию священного слова. Как и в иудейской Торе, единственными украшениями Корана были нефигуративные знаки, помогавшие чтению, и отдельные декоративные элементы, разбавляющие монотонность текста. На странице одного из самых ранних дошедших до нас Коранов, созданного примерно в 800 году и известного как Коран Усмана, или Самаркандский Коран (по месту, где он впервые был найден учеными), наглядно видна сильная стилизованность куфического начертания — широкие линии чернил на пергаменте, проникнутые религиозным пылом и вдохновением писца.

Такие Кораны отправлялись в новообращенные деревни и города исламской империи, связывая их с обширным арабским миром и его новой столицей, Багдадом. Космополитизм ислама проявился уже в ранний период Омейядского халифата, в частности, в светских дворцовых зданиях, которые омейядские принцы строили в Сирии, Палестине и Иордании — сельскохозяйственных районах, бывших ранее под контролем Византии. Стенные росписи в купальнях крепости Кусейр-Амра (начало VIII века) в Иордании изображают купающихся людей — коронованных правителей, охотников и обнаженных женщин, создавая атмосферу, напоминающую скорее о римской вилле[146]. Однако в другом из пустынных дворцов — Каср аль-Мшатта, — построенном примерно тогда же, в начале IX века, украшения в основном чисто орнаментальные. По обеим сторонам от главных ворот Аль-Мшатта тянется широкая полоса резного орнамента, покрывающая всю нижнюю часть стены, где изображена череда треугольников с множеством вплетенных в них вьющихся стеблей и стилизованных животных, и даже человеческих фигур. Римский архитектурный декор, например, резьба, которой украшен Алтарь Мира, тоже состоял из растительных мотивов, покрывающих всю поверхность и изображающих пышно вьющиеся стебли и листья винограда, однако исламские растительные орнаменты выглядят более симметричными и геометризованными, вызывая ассоциации с регулярным парком, который может продолжаться до бесконечности, попутно адаптируясь и трансформируясь. В то время как римские здания нередко обозначают границы и пороги (вспомним триумфальные арки), исламской архитектуре свойственно стремиться к бесконечной, безграничной экспансии.

Фасад Каср аль-Мшатта, Иордания. Около 743. Известняк. Высота узора 290 см

Это относится как к композиции в целом, так и к стилю отдельных деталей. Мечеть, построенная в городе Кордова в южной части региона аль-Андалус, прославилась лесом колонн, которые были взяты от прежних зданий, стоявших на этом участке: это создало ощущение бесконечно расширяющегося пространства, сравнимого с гигантскими размерами собора Святой Софии или Ападаной в Персеполисе[147]. Колонны подпирают собой двойные арки в форме подковы, составленные из красных и белых кирпичей (клиновидной формы), создавая тем самым похожий на лабиринт замысловатый интерьер, основанный на бесконечно повторяющихся элементах — колоннах и арках. Халифы Кордовы принадлежали к династии Омейядов, они были изгнаны из Сирии, и их архитектура проникнута тоской по их родной стране. На бесконечном повторении и расширении основан и новый тип арки, так называемой многолопастной, когда основной изгиб складывается из малых арок, подразумевая, что такое деление может быть продолжено до бесконечности.

Михраб Кордовской мечети. 961–976

Тот же эффект бесконечного повторения в Кордовской мечети можно видеть и в украшении михраба, показывающего направление на Каабу в Мекке, центре мусульманской молитвы и паломничества (ныне — Саудовская Аравия). Изречение вокруг михраба, выполненного в виде глубокой ниши в стене, украшенной подковообразной аркой, цитирует ту же надпись, что идет вдоль стены Купола Скалы в Иерусалиме.

Помимо михраба, указывающего направление для совершения намаза (молитвы), мечети — вроде тех, что были построены в Тунисе и Каире для упрочнения арабского присутствия в Северной Африке, — включали просторные открытые дворы, напоминая тем самым храмовую архитектуру Древней Греции. И, подобно тому, как часто ориентировали здание в античности, направление, указывающее на Каабу, определялось по небесным объектам: по положению восхода солнца в день зимнего солнцестояния. Сама Кааба тоже была ориентирована по небесным светилам, по солнцу в день летнего солнцестояния и по восходу Канопуса, второй по яркости звезды на ночном небе, называемой по-арабски Джануб, что означает «юг»[148].

Кордовская мечеть. Кордова. 785–988

Мечети также выделялись высокими башнями — минаретами, — откуда муэдзин созывал верующих на молитву. В Самарре, городе к северу от Багдада, минарет Малвия, имеющий форму приземистой спирали, окружен узким пандусом, по которому можно подняться наверх. Со стороны кажется, что это не архитектурное сооружение, а природное — тянущееся вверх существо, обладающее органическим единством живого создания, — таким его вполне мог бы придумать какой-нибудь греческий философ.

Одна из величайших в мире мечетей была построена в древнеперсидском городе Исфахан. Пятничная мечеть, или Великая мечеть, совершила переворот в исламской архитектуре, а также ознаменовала расцвет государства турков-сельджуков, основавших свою династию со столицей в Исфахане вскоре после 1000 года, через несколько лет после своего обращения в ислам[149]. Если мечеть Кордовы представляла собой лес из колонн, то мечеть Исфахана выглядит как пустое пространство, ограниченное четырьмя огромными узорчатыми нишами — айванами, гигантскими арочными альковами, расположенными по сторонам центрального двора. Украшенные орнаментами айваны являются своеобразными усилителями послания Пророка и уловителями молитв верующих. Их арочные формы позволяют проследить их родство с гигантской аркой дворца в Ктесифоне, ставшего символом величия Древней Персии и вдохновившего Аль-Мансура на строительство идеально круглого города Багдада. Двор окружен чередой двухуровневых арок, за которыми расположены небольшие пространства, увенчанные куполами. Как и многие соборы в Западной Европе, Пятничная мечеть строилась на протяжении долгого времени, поэтому трудно определить окончательную дату ее постройки. Если христианская церковь представляется вместилищем божественного присутствия, мечеть — особенно та, что имеет форму широкого, открытого двора с похожими на резонаторы нишами-айванами, — выражает своей архитектурой открытость и стремление к Богу.

Дух открытости выражался также и в интеллектуальной сфере, в той пытливости, которая стала почвой для новой эры естественного и гуманитарного знания. При исламских правителях, пришедших на Пиренейский полуостров вслед за арабскими армиями в начале VIII века, Кордова, столица аль-Андалуса, стала процветающим культурным центром. Будучи терпимыми к христианским и иудейским меньшинствам и в то же время являясь ревностными сторонниками философии и просвещения, мусульманские правители позволили Западной Европе, всё еще находившейся во власти германских племен, пережить свой первый великий момент просвещения, толчок к которому дал ей исламский мир. Подобно таким городам, как Дамаск, Каир, Багдад и Чанъань, Кордова, а вместе с ней Севилья и старая вестготская столица Толедо превратились в литературные, научные и ремесленные центры.

Тем не менее примерно с VIII по X век именно Багдад стал местом, где происходили основные события великой эпохи исламской науки и главные ее открытия. Целые команды ученых и переписчиков трудились над переводом древних исчезающих текстов из Индии, Персии и Греции на арабский язык, тем самым возрождая и сохраняя древнюю мудрость[150]. Это была научная революция, движимая жаждой познания в области геометрии и математики, астрономии и медицины. К тому же в Самарканде, на пути в Китай, было организовано первое производство бумаги. Это стало возможным благодаря военной победе Аббасидов над китайцами в середине VIII века: китайским военнопленным пришлось поделиться своими знаниями о способе изготовления бумаги[151]. Теперь идеи было гораздо удобнее записывать, легче хранить и передавать.

В середине X века в Басре, в Ираке, родился один из величайших арабских ученых. Наиболее важные свои открытия Ибн аль-Хайсам (известный в Европе как Альхазен) сделал в области оптики, исследований человеческого зрения и глаза[152]. Отчего луна кажется крупнее, чем ниже она над горизонтом? Многие века считалось, что это эффект земной атмосферы, однако Ибн аль-Хайсам верно увидел в этом эффект психологии восприятия: высоко в небе луна изолирована и кажется маленькой. А на горизонте есть горы, деревья и дома, благодаря которым луна выглядит больше.

Но самое поразительное открытие Ибн аль-Хайсама относится к еще более привычной для нас сфере. Как получается, что мы видим предметы? Как изображение объекта попадает в наш глаз? Греки в этом сильно ошибались: они считали глаз чем-то вроде факела, который испускает лучи света, и они, отражаясь от объектов, возвращаются обратно. Ибн аль-Хайсам в своей «Книге оптики» (самом полном трактате о зрении со времен «Оптики» Птолемея, то есть с 160 года нашей эры) написал, что всё происходит ровно наоборот: лучи света, исходящие от предметов, попадают в глаз. Хотя понимание того, как в глазу формируются образы и как они передаются в сознание, придет лишь несколько веков спустя, открытие Ибн аль-Хайсама оказало огромное влияние на художников в Европе.

Исламских художников это затронуло в меньшей степени, поскольку они меньше полагались на непосредственное наблюдение природы. Изображения, создававшиеся на обширном пространстве исламской Европы и Азии, объединял общий геометрически-орнаментальный каллиграфический импульс.

Лампа для мечети, изготовленная для султана Хасана. Около 1361. Позолоченное и эмалированное стекло. Высота 38 см

И всё же в один момент эта любовь к геометрии объединилась с импульсом к изобразительному повествованию. Династия Фатимидов (называвших себя потомками Фатимы, дочери пророка Мухаммада) правила в Северной Африке: сначала в Ифрикии (на побережье в районе Туниса), на Сицилии и в Сирии, а затем, с середины X века, в центральной части Египта. При Фатимидах Каир превратился в центр арабо-исламского мира, а его ремесленные мастерские вскоре стали соперничать с мастерскими Константинополя. Строгие геометрические формы омейядской и аббасидской декоративной живописи постепенно начали дополняться фигурами людей и животных: на тканях, резных деревянных панелях и хрустальных кувшинах — фирменных изделиях фатимидских ремесленников; позднее их переняли мамлюки (бывшие рабы тюркского происхождения), которые в XIII веке стали править Египтом и Левантом. Богатые узоры стеклянной посуды, эмалевых украшений и глазурованной керамики вполне могли соперничать с роскошью византийских убранств. Лампы, которыми пользовались в мечетях, имевшие длинный расширяющийся носик и приземистое основание, а также синие и красные надписи на золотом фоне, изготавливались в стеклодувных мастерских мамлюкского Египта и Сирии. На такую лампу часто наносили имя султана или эмира, заказавшего ее, а также аят из Корана ан-Нур («Свет»): «Аллах — Свет небес и земли. Его свет в душе верующего подобен нише, в которой находится светильник. Светильник заключен в стекло, а стекло подобно жемчужной звезде»[153]. Лампы, изготовленные для султана Хасана в середине XIV века, были самыми большими за всю историю, они использовались для освещения огромной мечети и медресе (религиозной школы), которую он построил в Каире.

Глазурованная керамика производила неменьшее впечатление. Покрытые глазурью плитки, на которые часто наносились надписи, были соединительным звеном между письменным словом ислама и его архитектурой. Кроме того, на них можно видеть самые восхитительные изображения природы, какие были до прихода эры исламских и персидских иллюминированных манускриптов: например, семь газелей, скачущих по широкой глянцевой поверхности плитки в форме звезды, созданной в бывшем персидском городе Кашане, недалеко от Исфахана. Идущие вдоль края строки из Корана воздают хвалу всемогуществу Бога, «Который взрастил пастбища, / а потом превратил их в темный сор»[154]. Веселые, жизнерадостные газели вполне могли иллюстрировать и другой, нерелигиозный источник, например, народные сказки, собранные в «Тысяче и одной ночи». Глянцевая поверхность подобных плиток достигалась с помощью металлических окислов, использовавшихся во время глазурования, — эта технология была разработана в Египте еще в доисламский период и называлась «люстр». Эти богато украшенные глянцевые изделия стали визитной карточкой исламского декоративного искусства, не уступавшей по своей зрелищности ни стилизованным куфическим надписям, ни сложным геометрическим орнаментам, ни архитектурным формам.

Плитка в форме восьмиконечной звезды с семью газелями. 1260–1270. Керамика. 30,1 × 31,2 см

В начале XIII века через Персию и страны ислама пронеслась новая мощная сила: орда кочевников с востока, известных как монголы, под предводительством великого воина Чингисхана. Сначала они покорили города Восточной Персии Самарканд и Герат. Затем, в 1258 году, под началом внука Чингисхана Хулагу они пробили оборону Багдада, разрушили город и безжалостно перерезали его жителей. Это ознаменовало конец династии Аббасидов и арабского владычества в Западной Азии.

Монгольская империя установила свое владычество по всей Азии. Хубилай, еще один внук Чингисхана, основал в Китае династию Юань, которая взяла под контроль всю страну после того, как в 1279 году разгромила Южную империю Сун. На Руси правила монгольская Золотая Орда, а в Центральной Азии было основано Чагатайское ханство. В Персии же после падения Багдада было основано государство Хулагуидов (Ильханат).

Несмотря на то что монголы славились своей жестокостью («…они пришли, они выгнали людей из домов, они жгли, резали, грабили, а затем ушли», — писал один из современников[155]), их приход в Персию повлек за собой возрождение живописи. Если арабы вывели древнеперсидскую традицию на орбиту старого средиземноморского мира, монголы вернули влияние Центральной Азии и Китая, где правила монгольская династия Юань. Торговые пути вновь были открыты, и по ним стали передаваться культурные влияния. Из Китая пришли новые образы — драконы, фениксы, цветущие лотосы, облачные узоры, — которые стали частью исламского воображения. В обратную сторону из Персии везли ткани и ковры, а также синюю кобальтовую руду для изготовления цветной глазури — для одной из самых характерных китайских форм керамики, сине-белого фарфора. Китайские художники приезжали в Западную Азию, распространяя на нее влияние одной из древнейших традиций живописи. Персидский историк и придворный библиотекарь XVI века Дуст Мухаммад написал в предисловии к одному из альбомов по каллиграфии и живописи, что в начале XIV века, во времена правления Абу Саида, девятого хана династии Хулагуидов, «была поднята завеса» над персидской живописью[156].

Вскоре после своего прихода в Персию правители Хулагуидов начали заказывать изготовление иллюстрированных книг классической персидской поэзии, в основном «Шах-наме» (что означает «Книга Царей») — великого персидского эпоса, написанного поэтом Фирдоуси около 1010 года[157]. Эта хроника, повествующая о героях персидской истории — вымышленных и реальных, — заканчивается убийством последнего правителя Сасанидов и приходом ислама.

Из ранних иллюстрированных версий «Шах-наме», дошедших до нас, настоящим памятником начала классического периода персидской живописи является «Большое тебризское „Шах-наме“»[158]. Оно было создано в Тебризе (современный Азербайджан), столице монгольских ильханов. Сохранившиеся иллюстрации, ныне разрозненные, демонстрируют поразительное воображение художников. Многие из этих иллюстраций описывают историю Искандера — так называли в Персии Александра Великого. Монгольские правители Персии искали в прошлом героя, успешного иноземного завоевателя, с которым они могли бы идентифицировать себя: Александр прекрасно им подходил, как, впрочем, и многим другим строителям империй. В «Шах-наме» его завоевание мира превращено в великое, полное чудес путешествие. На краю земли он встречает говорящее дерево с двумя переплетенными стволами: один ствол мужской, который говорит днем; а другой — женский, который говорит ночью. Дерево предупреждает его о скорой смерти и о тщетности его планов по завоеванию. «Пресытясь престолом твоим и венцом, / Злой рок тебя в граде настигнет чужом»^{9}. Фантастические скалы и пейзаж, на фоне которого изображен Искандер, являются образцом нового восприятия природы, вскоре ставшего классической чертой персидской миниатюрной живописи. На более поздней миниатюре, созданной в Тебризе в начале XVI века, герой Ростем спит среди фантастического пейзажа, а его конь Рехш убивает льва. Деревья, скалы и растения кажутся живыми.

Классическая персидская миниатюра достигла своего пика в творчестве художника Камала ад-Дина Бехзада, который работал в многонациональных мастерских Герата на рубеже XV–XVI веков, а позднее умер в Тебризе. Его миниатюры, иллюстрирующие поэтические манускрипты, создают мир жизнеутверждающего и чарующего совершенства. Бехзад демонстрирует иной взгляд на ислам — взгляд суфия: суфизм — мистическое направление ислама, превратившее победоносный дух пророка Мухаммада в путь внутреннего самопознания. Бехзад часто изображал суфиев и дервишей, а также иллюстрировал поэмы суфийских авторов, например, «Бустан» («Фруктовый сад») суфийского поэта XIII века Саади. Одна из его миниатюр иллюстрирует принадлежащую Саади версию истории Юсуфа и Зулейхи, аналог библейской притчи об Иосифе и жене Потифара. Зулейха возжелала прекрасного Юсуфа и, пытаясь соблазнить его, заперлась с ним в комнате дворца. Бехзад показывает момент, когда Юсуф, понимая, что он попал в ловушку, пытается убежать, а Зулейха хватается за его рубашку и рвет ее, пытаясь удержать возлюбленного.

Искандер (Александр) и говорящее дерево. Страница из «Большого тебризского „Шах-наме“». Около 1330. Чернила, водные краски, сусальное золото, бумага. 40,8 × 30,1 см

Ростем спит, пока Рехш убивает льва. Страница из «Шах-наме». 1515–1522. Краска, бумага. 31,5 × 20,7 см

Вместе с Бехзадом мы вступаем в следующую эпоху персидской миниатюры, при династии Сефевидов, когда Герат был больше похож на города-государства Апеннинского полуострова, чем на Багдад времен Аль-Мансура. Еще более тесно, как мы вскоре увидим, с Европой было связано другое великое мусульманское государство в Западной Азии — Османская империя с центром в Анатолии, которое достигло пика своего могущества после захвата Константинополя и завоевания Мамлюкского султаната.

Но еще богаче, чем эти две исламские династии — Сефевиды и Османы, — были Великие Моголы, мусульманская династия, правившая на равнинных землях к югу от Гималаев, на территории современной Индии. Императоры Моголов прославились богатством и роскошью своего двора, и прежде остальных — император Акбар, который правил почти полстолетия с середины XVI века. Как политик он расширил и объединил империю, а также благодаря торговле и завоеваниям увеличил ее богатство, однако главным его достижением для истории стал заказ на создание иллюстрированной книги под названием «Хамза-наме» («Приключения амира Хамзы»). Эта книга определила всю последующую традицию могольской живописи.

Бехзад. Соблазнение Юсуфа. 1488. Водная краска, бумага. 30,5 × 21,5 см

«Хамза-наме» было невероятным начинанием: подобно «Шах-наме», это собрание изустных преданий о подвигах персидского героя Амира Хамзы, отличившегося в борьбе за дело своего племянника, пророка Мухаммада[159]. Тысяча четыреста миниатюр, иллюстрирующих «Хамза-наме», были созданы в придворных мастерских индийскими живописцами под руководством двух персидских художников, Мир Сеида Али и Абд ас-Самада: они оба прибыли в Индию, чтобы работать в мастерских Акбара, привезя с собой богато орнаментальный стиль персидской миниатюры. На одной из страниц «Хамза-наме» изображен пророк Илия, спасающий тонущего могольского принца Нур ад-Дахра, однако истинным героем картины является природа, которая со всех сторон окружает персонажей: густой лес с разнообразными деревьями и сидящим на ветке павлином; цветы, растущие на камнях, по которым также бродят болотные птицы; и белые волнистые барашки на море, в котором вокруг разворачивающейся сцены плещутся морские обитатели. Эта миниатюра вполне могла быть написана рукой индийского художника Басавана, одного из величайших миниатюристов при дворе Акбара, прославившегося тем, что он обогатил изделия придворных могольских мастерских своими знаниями о европейской масляной живописи.

Творческий подвиг художников, создавших «Хамза-наме», и личное участие в этом Акбара были описаны историком Абу-ль Фадлем ибн Мубараком Аллами:

Пророк Илия, спасающий тонущего могольского принца Нур ад-Дахра. 1564–1579. Водная краска, хлопок, бумага. 81,4 × 61 см

Волшебство европейской живописи было знакомо могольским художникам по миниатюрам, гравюрам и иллюстрированным книгам, которые привозили немецкие и английские торговцы, а также иезуитские миссионеры[161].

И всё же величайший памятник могольского искусства был создан не в области живописи, а в архитектуре — при внуке Акбара, императоре Шах-Джехане в XVII веке. На огромной мраморной платформе посреди регулярного сада на берегу реки Джамна Шах-Джехане возвел монументальную гробницу для своей жены Мумтаз-Махал, которая умерла всего через несколько часов после рождения своего четырнадцатого ребенка. Когда с реки поднимается туман, вы ощущаете под ногами холодный мрамор и здание призрачно вырисовывается перед вами на фоне безоблачного синего неба. По обеим сторонам беломраморной гробницы, перекрытой пятью куполами, расположены огромные айваны из красного песчаника. По фасаду бегут искусно вырезанные в камне надписи из Корана, напоминая о небесном рае. Тем не менее название памятника — Тадж-Махал («корона дворцов») — говорит о том, что это также памятник самому Шах-Джехану и его правлению[162]. И действительно, сам Шах-Джехан тоже был похоронен в Тадж-Махале, и его кенотаф — вероятно, в соответствии с его же волей — был установлен рядом с кенотафом Мумтаз-Махал. «Шах-Джехан, доблестный правитель, — гласит надпись на его могиле в крипте усыпальницы. — Да будут вечно цвести цветы на его могиле, а его прибежищем пусть станет Райский сад!»[163]

Водоворот творческих идей первой исламской эпохи при Омейядах и Аббасидах, заимствовавших и приспосабливавших образы, взятые у завоеванных ими византийских и персидских мастеров, и ориентировавшихся на еще более раннюю эпоху античной архитектуры, к XVI веку вылился во множество региональных стилей. В трех исламских супердержавах Западной Азии — могольской Индии, сефевидской Персии и османской Турции — возникли столь различные типы образов и форм, что очень трудно увидеть прямую связь между двумя величайшими исламскими сооружениями — Тадж-Махалом XVII века и Куполом Скалы, построенным почти на тысячу лет раньше, — несмотря на их кажущееся сходство: оба купольных здания имеют центрическую планировку, украшены надписями из Корана и стоят на широких платформах.

Тадж-Махал, Агра. 1631–1648

Что же тогда объединяет эти строения, декоративные предметы и миниатюры, чтобы их можно было назвать «исламскими»? Очевидно, это не стиль, хотя геометрия и каллиграфия являются общими факторами. Истинная связь между ними прослеживается не во внешнем облике, а в ощущении общей цели и понимании художником, что существует нечто большее и значимое, чем любая местная традиция. Кроме того, это новое восприятие природы, превращающейся в бесконечный узор: и этот взгляд удивительным образом перекликается с тем восприятием природы, которое складывается на основе кельтских традиций далеко на западе Европы в иллюминированных манускриптах и металлических изделиях, хотя, опять же, мы не можем провести прямой параллели. В мире возникло новое чувство принадлежности человека к природе. Подобно эллинистическому миру, инспирированному Александром Великим, исламский мир обладал внутренней взаимосвязью в гораздо большем масштабе, чем мог себе представить даже Александр.