Убить королеву

Глава 29 Кит «Пансион у Дельфиньей площади», район Доугейт, Лондон 5 января 1602 года

В животе как будто ползают змеи.

Завтра представление. И все остальное тоже завтра. Месть за отца, прощание с Тоби, исчезновение навеки. Как в стихах. Неожиданная смерть, неразделенная любовь, неутоленная похоть. Целая жизнь, сжатая в два часа и сорок восемь минут.

Я сижу на тюфяке и слышу шум на улицах сквозь щели в окне. Наступила Двенадцатая ночь, и город кипит. Приготовления продолжались много дней. Там, снаружи, музыка, еда, костры, процессии, пантомимы и трубачи. На всех перекрестках высятся самодельные деревянные подмостки, везде развешаны фонари, окна, двери и заборы увиты плющом, украшены еловыми ветками и лентами всех цветов радуги. Воздух кажется густым и сладким от запаха праздничных пирогов и вина. По дороге с рынка я видела в Чипсайде мраморный фонтан, наполненный вином. Оно струйкой лилось изо рта ангелочка, и все желающие могли наполнить им чашку. Я бывала на празднике в Труро, в Корнуолле, но он не шел ни в какое сравнение с этим.

Если закрыть глаза и глубоко задуматься, я смогу вспомнить праздники с отцом. До того, как я заявила, что уже взрослая, а праздники для детей, до того, как я сказала со злостью и отчаянием, о которых теперь сожалею, что я и без того каждый день притворяюсь кем-то другим и карнавалы мне для этого не нужны. Последний раз мы участвовали в этом празднике, когда мне было лет двенадцать или около того. Мы с отцом нарядились нищими — я надела рваное шерстяное платье, он такие же штаны, дурно сидящую рубаху и куртку и низко надвинутую шапку. Выглядел он в точности как я теперь. Он любил Двенадцатую ночь и ходил на карнавал и без меня. Может быть, ему нравилось на целую ночь становиться другим человеком.

Я сползаю с тюфяка и копаюсь в куче сваленного в углу тряпья. Я купила все это утром: чулки, изящные сапожки на шнуровке, сорочку, юбку, кокетливую шапочку с пером. Все золотое, черное и серое. Такие наряды я носила, пока была леди Катериной Арундел. Я не сразу вспоминаю, как надевать все это, путаюсь в шнурках и подвязках. Я отвыкла от женской одежды. Растрепанные волосы не лезут под шапочку, так что я нахожу несколько шпилек и подбираю их, как могу. Раз уж в Двенадцатую ночь положено примерять на себя другую судьбу, этот вариант не так и плох.

— Вы куда это собрались? — вопрошает Йори из-за занавеси.

Наверное, он услышал шелест ткани и мои ругательства. (Привычка, подхваченная от Тоби. Отец был бы недоволен.)

— Хочу прогуляться немного. Подышать свежим воздухом. Посмотреть, как празднуют Двенадцатую ночь в Лондоне.

— Что?!

Я слышу скрип — он встает со стула за письменным столом и подходит к занавеси.

— Вы уверены? Представление завтра. Выходить в толпу рискованно. На вас снова могут напасть. Как вы оделись?

Я выхожу на его сторону комнаты, и он смотрит на меня, как будто видит привидение.

— Почему вы надели именно это?

Я думаю и наконец нахожу способ объяснить так, чтобы Йори понял.

— Завтра представление.

— Да. — Йори хлопает глазами.

— Послезавтра все станет по-другому. Для тебя, для Кейтсби и его людей, для Англии, для католиков. Кейтсби говорит, что изменится весь мир.

— Да.

— Для меня все уже изменилось, Йори. В то мгновение, когда убили отца. Я больше не чувствую себя Катериной Арундел. Да я и не Катерина Арундел.

— Значит, не Катерина? — неуверенно спрашивает он.

— Что бы ни случилось завтра, я уже никогда не стану ею. Даже если все получится, если Кейтсби вернет мне Ланхерн и я смогу жить там в свое удовольствие, с титулом, деньгами и поместьем, я все же не буду ею. Завтра я стану убийцей. Цареубийцей. — Я подчеркиваю голосом последние слова. — Возвращение в деревню и притворство этого не изменят.

— Если вы боитесь греха…

— Нет. — Я говорю так не потому, что не боюсь, а потому что давно перешла эту черту. Я лгала, отчаивалась, ненавидела, пережила позор. Я предпочитала зло добру и безответственность осторожности. До самого выреза на шелковом лифе меня заполняют нечестивые помыслы. Я погрязла в грехе, и с этим уже ничего не сделаешь. Что бы ни говорил Йори, закутавшись в простыню, как бы ни молился за меня и какую бы епитимью ни накладывал, завтра я лишусь возможности спасения. — Сегодня последняя ночь, когда я могу быть собой, кем бы я ни была. До того, как все изменится.

— Вы боитесь… вы думаете, что погибнете? — Йори распахивает темные глаза. — Вы не погибнете, Катерина. Кит. Нет, если вы будете следовать плану Кейтсби в точности. Вам не дадут умереть.

— Дадут, конечно, — отвечаю я. — Никто не станет меня вызволять или награждать. Ты что, забыл?

— Вы собираетесь передумать? — Он качает головой.

— Нет. — Я сомневаюсь во всем, но только не в этом. — Я обещала. Себе и отцу. Обещала, что заставлю кого-то отплатить за его смерть. Обещала отомстить. Я исполню это обещание, что бы ни случилось.

Он молча кивает. Потом все же говорит:

— И что же вы собираетесь делать? Потом. Раз вы больше не Катерина и не хотите возвращаться в Корнуолл. Останетесь здесь? В Лондоне, в мужском обличье? Или в женском, но под другим именем? — Йори делает шаг ко мне. В сероватом свете свечей он выглядит огромным и жалким. — Кем же вы будете?

Виола-Цезарио, Катерина, Кит… Я, девица, одетая парнем, одетым девицей. Кем я стану? Это зависит от последнего акта пьесы.

— Не знаю.