Убить королеву

Глава 8 Тоби Театр «Глобус», Бэнксайд, Лондон 6 ноября 1601 года

На следующий день мы с Кэри наносим Шекспиру еще один визит. Утро воскресенья выбрано специально, ведь в это время нет выступлений и репетиций. Кэри не хочет, чтобы его слова достигли чужих ушей.

Кэри обрисовывает ему план: я должен превратить рождественский подарок королеве в предательскую пьесу, которую сыграют в Двенадцатую ночь. Я исполню главную роль. Шекспир устроит прослушивания, а я подберу актеров, стараясь вычислить среди них возможных заговорщиков-католиков. Я буду наблюдать за ними, следить за их действиями и даже предугадывать их. А потом, во время представления, мы арестуем — а может, и убьем — подозреваемого.

Шекспир очень долго молчит.

— Ее величество благословила этот план, — успокаивающе говорит Кэри. — Разумеется, она щедро заплатит.

Это как будто выводит Шекспира из ступора.

— О-хо-хо. Я и раньше такое слышал.

— Не только слышали, но и делали, — напоминает Кэри. — Это услуга ее величеству. Вы удостоитесь ее покровительства еще на много лет. Ваш театр сделается самым известным в Лондоне, а вы станете самым знаменитым драматургом Англии.

— Я и так самый знаменитый драматург Англии.

— Тогда не мне напоминать вам, насколько драгоценна монаршая благосклонность.

— Это безумие. Все мои пьесы — сумасшествие, которое я не всегда могу облечь в слова должным образом. Почему вы считаете, что у вас получится?

— Вера, — отвечает Кэри. Я улыбаюсь шутке, а Шекспир нет. — Мы не знаем. Так же, как не знаем, подействуют ли прочие меры. Но ведь даже в самом худшем случае у вас всего лишь будет новая пьеса.

— А если я откажусь?

Кэри воздевает руки, как будто упрашивая его.

— Я не хочу вам угрожать, Уилл.

— Однако вы только что это сделали.

— Жалко «Розу», правда? — Кэри опускает руки и бросает притворяться. — Такой хороший театр, но что мы могли сделать? Все эти жалобы горожан… Пришлось его закрыть. Но, учитывая близость к «Глобусу», для вас это должно было стать благом. Две пьесы, шесть представлений в неделю, три тысячи зрителей, тысяча фунтов в вашем кармане и карманах ваших людей. Мне бы не хотелось это менять. Ради вашего же блага.

Шекспир взмахивает руками. Открывает рот, но ничего не говорит. Снова машет рукой. Лицо его багровеет от гнева, как будто драматурга сейчас хватит удар.

Кэри спокоен.

— Ее величество готова предложить вам восемьдесят шиллингов, — заявляет он.

— Нет уж.

— Это не переговоры.

— Пять фунтов, или этот разговор завершится прямо сейчас.

— Два фунта, и это мое последнее слово.

— Вы пытаетесь меня уничтожить? — Шекспир без всякой необходимости понижает голос, но слова все равно разносятся по помещению. — Еще одного скандала мне не пережить. Половина моих людей и так уже ушла на другой берег, в «Фортуну». Правда смешно? А если я отдам главную роль этому, — он нетерпеливо машет рукой в мою сторону, — Бёрбедж тоже уйдет, и на этом я прогорю. Он пойдет к «Людям адмирала», и публика уйдет за ним следом. Моя цена — десять фунтов, — резюмирует Шекспир. — А также деньги на костюмы и жалованье новым актерам. Нельзя ведь ловить рыбу на тухлую наживку.

— Всего две минуты назад вы говорили о пяти фунтах! Десять — это сущий грабеж!

— Совершенно верно, — невозмутимо отвечает Шекспир.

Кэри делает вид, что обдумывает его предложение. Я знаю, что он готов был дать гораздо больше.

— Как вам будет угодно.

Шекспир кривится. Очевидно, он знал то же, что и я.

Кэри протягивает руку, и Шекспир неохотно ее пожимает. Потом поворачивается ко мне и щелкает пальцами. Я стою в скудной тени крыши, не желая привлекать к себе внимание во время этого неприятного разговора.

— Эй ты, Дельфиниум! Иди сюда. Дай поглядеть, на какой ужас я дал согласие.

Я делаю шаг вперед, к сцене, и разглаживаю листы пергамента, прежде чем протянуть их Шекспиру. Там мои мысли о том, как превратить историю о близнецах и кораблекрушении в заговор. Пергамент почти такой же мокрый, как мои ладони. Все почти так, как в тот день, когда я показал Марло свою работу. Нет, еще хуже. Марло поощрял меня, а от Шекспира этого ждать не приходится.

Проглядывая строки, он хмурится. Я хочу сказать ему, что у него в руках всего лишь набросок, первый черновик, что я давно ничего не писал, что слова теперь рождаются медленно. Но я молчу.

— Разумеется, Тоби сохранил основной сюжет, — опережает меня Кэри. — Было бы подозрительно менять все целиком. Он предположил, что по меньшей мере некоторые актеры знают эту историю.

Шекспир не обращает на него внимания и продолжает читать.

— Дело происходит в Иллирии? Почему не в Групеле?

— Иллирия романтичнее. К тому же она в Италии.

— В Италии! — передразнивает меня Шекспир. — Сам знаю, что в Италии. Это слишком тяжеловесно. Привлекать католиков, помещая место действия в Италию? Почему сразу не в Ватикан? Главный герой мог бы убить папу. Они бы сразу взбеленились.

— Можно изменить место действия, — отвечаю я. Лучше уж я уступлю в чем-то незначительном, чем в по-настоящему важном.

— Юношу по имени Валентин выбрасывает на берег Иллирии. Он полагает, что его брат-близнец Себастьян утонул. Выходит, кораблекрушение и близнецов ты оставил. Валентин поступает на службу к герцогу по имени Тоби, — Шекспир косится на меня, — который влюблен в графиню по имени Серафина, но она на его чувства не отвечает. Герцог Тоби отправляет Валентина уговорить Серафину, но вместо того она влюбляется в самого Валентина. — Он скатывает пергамент в трубочку. — Слишком много любви. Вы говорили, что королева устала от любви, — говорит он Кэри. — Что ей нужен смех, а не любовь.

— Об этой пьесе ее величество высказалась прямо, — отвечает тот. — Она хочет увидеть, как влюбится он, — Кэри кивает на меня.

Шекспир запрокидывает голову и смеется.

— Вот в это верю. Надоело смотреть, как старик Бёрбедж порхает по сцене с мальчишкой, годящимся ему во внуки? Прекрасно! Значит, любовь. Но я не вижу в этой пьесе ничего, что могло бы воспламенить католиков. Разве что действие происходит в Италии, а герои носят имена святых.

Он похлопывает свернутыми листами по открытой ладони, ходя кругами под сценой.

— Нам нужен хаос. В этом весь смысл Двенадцатой ночи. Мир рушится, все встает с ног на голову, аристократы становятся смердами и наоборот. Хаос царит на сцене, но в конце все выправляется. Так устроены все великие комедии.

— И как же создать хаос? — помогает ему Кэри.

— Обезьяны, — бормочет Шекспир. — Заговорщики. Актеры. Чертовы покровители…

— Слуги, — вставляю я. — У графини должно быть много слуг.

— Дворецкий, горничная и паж, не меньше, — соглашается Шекспир. — Графиня должна быть красива, раз в нее влюбились двое мужчин. Давай добавим еще ухажера. Сквайра, например. Да, пьяного сквайра, друга семьи.

— Пусть его представит Серафине отец, — предлагаю я.

— Нет, только не отец. — Шекспир трясет головой. — Серафина не может влюбиться, потому что она в трауре. Ее отец умер. А раз уж начали, давай убьем и ее братца. Два мертвых родича всегда лучше одного.

— Мне-то показалось, что это комедия, — бормочет Кэри.

Шекспир его не слышит.

— Серафина страшно страдает от этих смертей. Иначе она не могла бы устоять перед ухаживаниями твоего герцога Тоби. — Шекспир сует свиток под мышку и лезет на сцену. Исчезает за занавесом и через мгновение появляется с чернильницей, стопкой пергамента и зажатым в зубах пером. Спрыгивает, отдает мне свою ношу и продолжает:

— А сквайр-пьянчуга пусть будет другом дядюшки Серафины. Они все живут в ее доме и, невзирая на ее неослабное горе, постоянно нарушают покой своими пирушками… Ты там записываешь? Тем самым вызывая гнев ее строгого дворецкого. Он ненавидит пирушки, видите ли, и всегда одевается только в черное, как подобает доброму протестанту. Он тоже влюблен в Серафину. Серафина… Не могу я, не нравится мне это имя. Слишком очевидно и неуклюже.

— Ну да, а Лавиния Андроник прямо сама слетает с языка.

Он шлепает меня по голове моей же пьесой.

— Ты надо мной смеешься, мальчишка?

Да.

— Нет.

— А что ты изволишь предложить? Дай-ка догадаюсь. Перпетуя? Феврония? Акилина?

Кэри оглядывается через плечо, как будто одного упоминания католических святых достаточно для появления палача.

— Оливия, — говорю я. — Самое безобидное имя святой.

— Хорошо, — соглашается Шекспир. — Выходит, Оливия. Все мужчины безответно влюблены в нее, ла-ла-ла, а она, дерзкая девица, влюбляется в слугу. Ха! Как бишь его? Валентино?

— Валентин.

— Ясно, — Шекспир некоторое время молчит. — Ради хаоса и духа комедии сделаем Валентина женщиной, переодетой в мужчину. Ее будут звать Виола.

Я ничего не говорю и не записываю. Шекспир складывает руки на груди и оценивающе смотрит на меня.

— Дельфиниум, раз уж ты собираешься писать, то привыкай к тому, что тебя станут переписывать.

Не отрывая от него взгляда, я откупориваю чернильницу, макаю в нее перо, вымарываю Валентина и заменяю его Виолой.

— Похоже, у нас получилась пьеса. — Кэри выдергивает пергамент, машет им в воздухе, чтобы чернила высохли, и отдает Шекспиру. — Или по меньшей мере идея. Уилл, сколько времени вам понадобится, чтобы ее закончить? Полагаю, она скоро понадобится.

— Скоро?! — возмущается Шекспир. — Я еще не закончил нынешнюю пьесу, которую представлять меньше чем через месяц, а теперь вы мне подсовываете вот это? Вопрос жизни и смерти, по вашему собственному выражению, потрясение основ, а вы спрашиваете, сколько мне потребуется времени? Что такое «скоро» по-вашему? Месяц? Два?

— Неделя, пожалуй.

Шекспир снова замолкает.

— Если, конечно, вы не доверите Тоби ее закончить.

— Эй ты! — Шекспир тычет мне в лицо пальцем в чернилах. — Ты же знаешь, что это мошенничество? Взять мои идеи и отдать их другому автору…

— Строго говоря, этот вариант придумал Тоби, — перебивает его Кэри.

— Но не саму историю! — кричит Шекспир. — Идея — кровь пьесы! Нельзя просто так передать ее другому! Это осквернение искусства. Ни один достойный писатель, ни один достойный человек такого себе не позволит!

— Будет вам, — успокаивает его Кэри. — Я об этом и не говорил. Предположил, что Тоби попробует вам помочь. Он может начать, а вы, когда закончите пьесу про лес, посмотрите его работу. Можете менять что хотите, разумеется.

— А где я возьму столько актеров? — Шекспир меняет тему. — В пьесе три женщины, а значит, мне понадобятся трое мальчиков. У меня нет трех мальчиков. Были! Но вот только ушли. Могу позаимствовать их у «Детей часовни», там мальчиков штук десять, но у них договор с Джонсоном.

— «Дети Павла», — предлагаю я. «Дети Павла», как и «Дети часовни», — труппы хористов, которые играют роли юношей или женщин во всех театрах Лондона. Из-за щекотливого дела с участием их бывшего хозяина они несколько лет не появлялись на сцене, но недавно вновь начали выступать. — Я уже переговорил с человеком по имени Пирс, который у них теперь главный. Он показался мне весьма разумным и готов нам помогать.

Шекспир мечет в меня убийственный взгляд

— Тогда решено, — говорит Кэри и ищет взглядом дверь. Быстро идет к ней, чтобы не дать Шекспиру времени передумать. — Я немедленно отправлю вам деньги. Обычным порядком, конечно. Треть — сейчас, треть — по окончании пьесы, треть — после представления.

— Все разом! — кричит Шекспир нам вслед. — Что за крохоборство! Велят человеку…

Его последних слов мы не слышим. Кэри открывает тяжелую дверь «Глобуса», и мы выходим на грязную улицу. Уже наступили сумерки, синее небо затянулось розовой дымкой, предвещающей ночь и появление новой толпы, совсем не похожей на дневную. Торговцы сменяются карманниками, прачки — шлюхами, разносчики — воришками. Я поглядываю на них на ходу, но больше занят собой.

— Может, это к лучшему, говорит Кэри по пути к пирсу. — А может, и к худшему.

— Невозможный человек, — отзываюсь я.

Кэри усмехается, но не зло.

— Раз уж ты теперь знаешь, чем я вынужден заниматься, можешь мне посочувствовать. Писатели — нервные хрупкие люди. С ними труднее, чем с королевами, осмелюсь заметить.

Может быть. Но писатели убивают только на страницах книг.