Убить королеву

Глава 30 Тоби «Пансион у Дельфиньей площади», район Доугейт, Лондон 5 января 1602 года

Сегодня мир стоит на голове.

Весь Лондон празднует. Последний из двенадцати дней Рождества, канун Богоявления, ночь, когда Король хаоса, Аббат безумия правит праздником дураков, где все встает с ног на голову и делается тем, чем никогда не было. Короли превращаются в крестьян, а смерды в королев, люди в дураков, а парни в девушек. Сегодня нельзя понять, кто стоит перед тобой: служанка или королева, министр или шпион, юноша или девчонка, правда или ложь. Маски снимаются, а правда становится видна, пусть и всего лишь на миг.

Мужчины и женщины, юноши и девушки, дети и старики наводняют улицы. Кто-то собирается в процессии, кто-то просто забегает во все подряд трактиры и церкви, одетый в роскошный наряд. Везде мелькают перья, шелка и меха, лица нарумянены или закрыты масками, волосы украшены цветами. Увешанные флажками лодки снуют по Темзе от берега к берегу, высаживая гуляк по обе стороны, развозя их по домам — или увлекая на праздник. Поэты читают стихи, певцы поют, танцоры танцуют, ряженые собирают улыбки, разыгрывая представления, в которых герои бьются со злодеями, и герои всегда побеждают, а шуты смеются над нашими надеждами. Фокусники в мантиях убеждают людей верить в чудеса и в ложь. Мы верим.

Я пробираюсь по улицам медленно, но без особого труда. Из своей квартирки в Олдерсгейте я иду к Киту, в Доугейт. В обычную ночь это заняло бы пятнадцать минут, а сегодня выйдет не меньше тридцати. Я бывал там только однажды, когда после прослушивания внес имя Кита в свой список и исследовал весь Лондон, чтобы выяснить, где живут мои подозреваемые. Возвращаться мне туда не пришлось — мы же начали репетировать в «Розе».

Доугейт — плохой район, хуже моего. Улицы усыпаны мусором, здания обшарпанные, в три-четыре этажа высотой. Верхние этажи нависают над улицами. Свет здесь неверный, фонари гаснут, и их никто не зажигает, лунные лучи не проникают на узкие улицы, костры невелики и попадаются редко: случайная искра, отскочившая на соломенную крышу, может уничтожить весь район.

Мимо меня проходит компания мужчин, наряженных женщинами: на лохматые парики из конского волоса водружены венки, губы и щеки нарумянены, дурно сидящие платья обмотаны кружевами, лентами, бархатом и мехом. Они пялятся на меня, поочередно приближают ко мне лица, скалятся, улыбаются, чмокают губами и изображают поцелуи. Один из них тянется сорвать капюшон у меня с головы, другой сует мне в руку чашку горячего сидра. Я жду, пока они не уйдут, снова надеваю капюшон и выплескиваю сидр в грязь.

При виде этих улиц я тут же вспоминаю, что Кит — девушка. Я считал их опасными, даже когда полагал ее парнем, но не опаснее, чем для любого другого лондонского парня. Я сам, в конце концов, постоянно подвергаюсь тем же опасностям. Но я знаю, на что способны люди здесь и что случится, если они узнают правду. Как легко они смогут ворваться в ее комнату и сделать все, что им заблагорассудится. На этих улицах она никогда не дозовется помощи. От этой мысли мне становится неуютно — так же, как когда я прикидывал, что с ней сделают люди королевы, если она окажется виновной. Я ускоряю шаг, но стараюсь покачиваться на ходу, чтобы меня никто не заподозрил: виновные в чем-либо всегда двигаются с другой скоростью, чем все остальные.

Я добираюсь до ее улицы под абсурдным названием Сент-Лоренс-Путни-Хилл, а потом и до ее пансиона, покосившегося криво оштукатуренного домишки с унылым синим дельфином над дверью. Я забираюсь в дверной проем дома напротив: толпа и темнота хорошо меня скрывают. Я терпеливо жду.

Я стою там довольно долго, разглядывая костюмы и пьяных, но ее все не вижу. Может быть, я ее упустил? Или она решила остаться дома? Или сделала еще что-нибудь неожиданное? Потом я думаю, что глупо было просто приходить сюда, что она не станет слушать мои признания, даже если я наберусь смелости их высказать.

И тут я вижу девушку, выходящую из двери пансиона. Она одета в черно-серо-золотое платье, рыжие волосы убраны под серую шапочку с пером, на ногах сияют сапожки. Не жди я, что она выйдет из этой двери, я бы ее не узнал. Она быстро оглядывает улицу наметанным взглядом, косится в одну сторону, затем в другую, и только тогда делает шаг. Неужели это мой Кит? Я уже видел его в платье, в длинном женском парике. Но это было на сцене. Девушка, одетая парнем, одетым девушкой. А сейчас Кит-Катерина выглядит совсем по-другому. Талия туго затянута, голова поднята высоко, плечи расправлены. Она — дочь аристократа, как я сразу заподозрил.

Идти за ней легко. Серое пятно на ярком, темное на светлом. Она проходит мимо торговцев, которые протягивают ей всякую ерунду, палочки с лентами, колокольчики, венки из цветов и остролиста, букетики трав. Отклоняя их предложения, она двигается дальше, к площади у собора Святого Павла, к самому сердцу города. Кит поднимается по невысокой лестнице к дверям церкви, широко раскрытым для прихожан. Внутрь она не заходит. Она прячется за одной из колонн, на безопасном расстоянии от толпы. Зритель, наблюдающий за множеством актеров.

Я смотрю на нее, а она смотрит на представление толпы. На ряженых, жонглеров и музыкантов. С моего места, в сотне футов от нее, серые глаза кажутся яркими и манящими. Она любуется музыкантами, которые играют не в склад и не в лад, губы растянулись в улыбке, и, когда она вдруг смеется, я чувствую, что земля уходит у меня из-под ног.

Я слежу за ней минуту, другую. Одна песня заканчивается, и тут же начинается другая. Я наблюдаю за ней, пока у меня не заканчивается терпение, а потом делаю шаг вперед из своего укрытия. Я — фальшивая нота в общем хоре. Она видит — она слишком близка к другим людям, чтобы не увидеть, — видит, как расступается передо мной толпа и как смыкается у меня за спиной. Она переводит взгляд с музыкантов на дыру в толпе, а потом и на меня, когда я оказываюсь перед ней. Кит замирает, как лань в прицеле арбалета. На мгновение мы встречаемся глазами. Грохочут барабаны, и грохочут мои мысли. Что она сделает? А потом она спускается по ступеням лестницы, осторожно придерживая юбку, и встает передо мной. Я жадно разглядываю ее лицо, веснушки, завитки волос, которые выбились из-под шапочки и падают на раскрасневшиеся щеки.

— Тоби, что ты тут делаешь?!

Я открываю рот, собираясь соврать, что живу совсем недалеко, что увидел ее случайно, что это просто совпадение. Но сегодняшняя ночь требует правды. И это куда сложнее, чем я думал.

— Я тебя искал. Узнал с трудом. — Я надеюсь, она не спросит, как я ее все-таки узнал, потому что тогда мне придется произносить слова вроде «надежда», «желание», «счастье», а сегодня любое из них прозвучит глупо.

— Зачем ты меня искал? Что-то с представлением?

— Нет. — Я набираю в грудь воздуха. Вокруг нас неспокойно, люди хлопают в ладоши, стучат барабаны. — Я хотел с тобой поговорить. Если ты согласна меня выслушать.

Ее щеки, и без того раскрасневшиеся от холода, краснеют еще сильнее. Она кивает.

— В «Розе» я нагрубил тебе. Прости… В тот вечер я разозлился на тебя, но не из-за того, о чем ты подумала. Совсем не… потому, что ты — девушка. Просто ты обманула меня… Я понимаю, почему ты скрывала свой пол, — быстро добавляю я. — Но ты могла решить, что мне нравятся только парни. Это не так, и я бы не хотел, чтобы другие узнали об этом.

Кит кивает. Ее очаровательное лицо серьезно.

— Я не думала, что ты мне понравишься, — говорит она так же прямо и бесстрастно, как говорила бы о погоде. — Настолько понравишься. А когда это случилось, я хотела, чтобы ты остался со мной. Это глупо, правда? Ты все равно сбежал бы, узнав истину… У тебя были на то все причины. Так ты и поступил. — Она сглатывает. — Мне не стоило тебе лгать, и я никому ничего не скажу. Обещаю. Секреты ревнивы, они не любят, когда ими делятся.

Что-то в ее тоне заставляет меня думать, что речь идет не только о ее мужском наряде.

— Ты говоришь так, будто хорошо понимаешь в секретах.

— Я всю жизнь храню чужие тайны. Сохраню и твою.

Что за тайны она хранит? Поведает ли их мне? Но я не хочу упускать возможность раскрыть еще большую тайну. Это нужно сделать, если я не хочу, чтобы Катерина от меня ушла. Хотя она и так может уйти.

— Я предпочел бы, чтобы ты открылась мне. Я бы ответил, что мне все равно. Не страшно, что ты девушка. Мне нравятся девушки, — впервые в жизни я признаюсь в этом вслух. Я ведь любил Марло, а потом и других, похожих на него, которые оказывались совсем не похожими… А теперь, выходит, свернул с этого пути и разглядел прелесть женского пола. — Я не знаю, почему так вышло. Это не имеет значения, по крайней мере для меня, и я не знаю, как это объяснить. Просто мне нравился парень Кит, а теперь я все время думаю о девушке по имени Катерина.

— Не ожидала такое услышать, — шепчет она.

— Это тебя пугает?

Музыканты движутся к нам, возвещая свое приближение звуком барабанов, бубнов и дудок. Мы зажаты между сотнями других людей, которые толкают нас, проходя мимо. Голос Кит теряется в их криках и песнях, и она подходит ближе ко мне, чтобы нас не растащило в разные стороны. Она тянется ко мне, и я хватаю ее за руку, сплетая ее пальцы со своими. Она твердо смотрит мне в глаза, пока мы стоим, взявшись за руки. Во всей толпе только мы одни и не двигаемся. А потом она наклоняется ко мне и шепчет:

— Ты меня вообще не пугаешь.

Хотелось бы, чтобы это было правдой. Но такого не может быть. Она все еще не знает, чем я занимаюсь и какое отношение имею к пьесе. Мне нельзя рассказывать об этом до завтра.

Я отворачиваюсь от нее и разглядываю толпу, пока не нахожу взглядом то, что ищу. Я поднимаю руку, и через мгновение подбегает торговка, увешанная остролистом. Лицо у нее раскрашено зеленым, в волосах красные ягоды, в руках — корзинка с десятком венков, цветами, лентами и колокольчиками. Я протягиваю ей несколько монет и поворачиваюсь обратно к Кит, взглядом спрашивая разрешения. Крошечные белые и зеленые цветочки украшены темно-красными ягодами и закреплены на изумрудного цвета ленте. Кит кивает и снимает шляпку, выпуская кудряшки на свободу.

— В Двенадцатую ночь ведь положено дарить подарки? — Я водружаю венок ей на голову. Он сразу же съезжает набок, и я прячу за спиной руки, которые так и тянутся поправить зеленые ленточки. Наверное, мысли и чувства отражаются у меня на лице, потому что она вновь краснеет.

— Теперь моя очередь.

Она отходит на шаг и через мгновение возвращается с пирогом в руках. От него пахнет маслом, сахаром и ромом, он покрыт белой глазурью и украшен зеленым и красным вареньем, завернут в тончайшую позолоченную бумагу. В каждом кусочке запечено от одной до пяти безделушек. Они определяют, что тебя ждет в этом году. Она протягивает пирог мне.

— Давно у меня не было такого пирога.

— И у меня.

— А ты помнишь, что надо сказать?

Есть слова, которые нужно произнести, прежде чем разделить пирог и узнать свое будущее.

Кит ненадолго задумывается.

— Попадется гвоздика — выходит, ты злодей. Попадется коринка — дурак. А если лоскуток — то завидный жених. Король — это боб, а королева — горошинка. — Она наклоняется к моей руке. — Ну и кто же ты?

Я разламываю пирог. В самой сердцевине куска лежит темный ароматный бутон гвоздики.

— Злодей, — говорит она и вдруг затихает. Это всего лишь забава, игра, но сегодняшняя ночь для меня — ночь правды, поэтому я совсем не рад.

Вдоль улицы проносится порыв ветра, и ленты на венке трепещут, задевая наши лица. Когда я отвожу ленты от ее щеки и на мгновение задерживаю пальцы, она закрывает глаза.