Убить королеву

Глава 39 Кит Миддл-Темпл-Холл, Лондон 6 января 1602 года Восемь часов сорок семь минут

Слышится шорох, приглушенные вскрики, ворчание. Голос Шекспира велит всем оставаться на местах. Потом все звуки тонут в музыке, эхом отдающейся от стен зала. Я не знаю, что происходит. Я ничего не вижу, только столкновения теней и дрожащий свет одинокой свечи, но потом гаснет и она, и мы остаемся в полной темноте. Я не понимаю, почему свечи погасили так рано, Что-то подсказывает мне, что это не случайность. Это могли сделать только Райты.

Мне не нравится стоять здесь, впереди всех. Передо мной только королева, а за спиной — все актеры и братья Райт. Я чувствую себя уязвимой и не понимаю, что происходит. Я блуждаю во тьме — буквально. На этот случай нет плана ни у меня, ни у Кейтсби и его людей. Тоби тоже не знает, что происходит. Я говорила ему совсем другое. И если он не решил, что я солгала ему — опять, — он подумает, что я участвую в этом.

Как и обещал Том Первый, глаза начинают привыкать к темноте. Всего несколько мгновений назад я ничего не видела, а теперь различаю темные фигуры. Я отступаю на несколько шагов. Миную Бёрбеджа и Кемпа — я думаю, что это Бёрбедж и Кемп — и устремляюсь назад, туда, где видела Тоби в последний раз. Тогда нас разделяла дюжина шагов или около того, но теперь все шарахаются по сцене, шепчутся, пока звучит музыка, и я не знаю, сохранился ли наш строй и где оказался Тоби. Я делаю еще шаг, и кто-то врезается в меня. Я не понимаю, кто это, но чуть не падаю, и тут же сама натыкаюсь на кого-то. Слышу приглушенное извинение и злобное шипение. Встряхнув головой, я понимаю, что меня развернуло в другую сторону. Я ничего не вижу, только силуэт перед собой. В темноте смутно белеет рукав из белого жаккарда, такой же, как у меня. Саймон Север. Я пытаюсь обойти его, пока не понимаю, что за ним только пустота сцены, музыканты и королева. Он должен был стоять за мной, но во всей этой суете почему-то оказался впереди, и я поворачиваюсь, потому что мне больше нет дела до Саймона Севера и Себастьяна. Его пребывание на сцене и сходство со мной нужны были только затем, чтобы запутать королеву, стражников и актеров и дать мне несколько мгновений.

Но теперь заговор меня больше не волнует, и Себастьян тоже. Я отворачиваюсь… но лунный луч пробивается сквозь облака, падает на витражное окно и оставляет на полу лужицы красного и синего света. Его как раз хватает, чтобы разглядеть, как Себастьян вынимает нож такой же, как у меня, из дублета, такого же, как у меня. Поднимает его повыше — правой рукой, лезвием вниз — и идет вперед. По моим подсчетам, прошло десять секунд с тех пор, как погасли огни. Себастьян передо мной — отнюдь не Саймон Север.

— Йори… — шепчу я.

Я так удивлена его появлением здесь, что на мгновение вовсе теряю дар речи. Откуда он взялся? Почему он одет в костюм Саймона, парик Саймона и загримирован, как Саймон? Как он прошел мимо стражи, мимо Шекспира, мимо госпожи Лаветт и госпожи Люси, которые обязательно заметили бы, что Йори — вовсе не Саймон? Или он занял место не Саймона, а его дублера?

Ответ на этот вопрос прост. Братья Райт. Кейтсби. Том Первый. Сам Йори. Все то время, что он проводил у Кейтсби, утверждая, будто штудирует книги, он участвовал в заговоре. Заговоре Арунделов, названном в честь меня — вот только мне в нем места не оказалось. Может быть, я и сама в этом немного виновата: однажды я сказала Кейтсби, что моя готовность убить королеву дает ему два шанса — исполнить задуманное и остаться невиновным; думаю, он решил повысить шансы, задействовав еще и Йори.

Все это проносится у меня в голове за одно мгновение, но Йори успевает исчезнуть. Он меня увидел. Он стоял достаточно близко, чтобы даже меня услышать. Но Йори всегда — когда служит мессу, занимается или хотя бы ухаживает за лошадьми — полностью отдается своему делу. Больше для него ничего не существует. Ни меня, стоящей рядом. Ни пустой сцены. Ни даже музыкантов, сбившихся в кучу слева и играющих веселую мелодию. Ни людей королевы, ни публики, ни моря темных лиц по правую руку от нее. Есть только сама королева. Я представляю, как Йори считает шаги, как нас учили, как он перестает замечать голоса, лунный свет и музыку, как идет к ней, разодетой в роскошное платье, гордой, глядящей прямо перед собой. Она должна понимать, что происходит, что что-то пошло не так, что ей грозит опасность, однако не двигается, не вздрагивает, не зовет стражу и не требует вывести ее из помещения. Она не меньше стремится к своей цели, чем Йори.

— Тоби! — кричу я, но музыка заглушает мой крик. Йори сделал уже три шага. Осталось, скорее всего, двадцать четыре. Я распахиваю свой дублет, нащупываю холодную рукоять кинжала и иду за Йори. Тот, кто стоит за мной — Бёрбедж или Кемп, — шепчет что-то. Стой. Не надо. Прекрати. Я не слушаю, выходя на опустевшую сцену.

Огни погасли всего несколько секунд назад — двадцать, тридцать. Публика переговаривается, кто-то посмеивается. Несведующие полагают, что это часть представления. Кто-то даже хлопает в такт музыке. Я не знаю, где Тоби. Он должен был понять, что все изменилось. Но, может, он тоже ничего не видит в темноте. Или же актеры мешают ему пройти. Или — мне эта мысль не нравится — он мог решить спасаться сам. Сейчас это несложно: ему нужно просто отправить стражников на сцену, и мы окажемся окружены.

— Йори, — шепчу я, не смея говорить громче. — Не надо! Они знают…

Йори разворачивается. Он видит меня, мое лицо, поднятый нож — мы выглядим совершенно одинаково. Я ожидаю узнавания, извинения, опущенного ножа, молитвы — хоть чего-нибудь. Но вот чего я точно не жду, так это того, что он замахнется, целясь мне в руку. Если бы не было темно и если бы указания Тома Первого — не позволяйте себя ранить, постоянно ожидайте этого — не вертелись у меня в голове (да и у Йори тоже), он мог бы меня обезоружить.

Я замахиваюсь в ответ, вслепую, чтобы выбить у него нож. Первый раз я промахиваюсь, второй раз кончик ронделя цепляет ткань и рвет ее. Йори скользит вправо, потом влево, я не успеваю следить за его движениями, поэтому меняю тактику. Теперь я пытаюсь вывести из строя его руку. Я не помню точно, где артерия, и не знаю, смогу ли пробить плотный жаккард. Я ударяю — и попадаю куда-то. Йори резко и внезапно пихает меня плечом, я почти теряю равновесие, мы оба с трудом удерживаемся на ногах.

Огни погасли почти три минуты назад. Райты, наверное, за ширмой, или среди публики, или где-то еще. Ждут, когда Йори закончит дело. Музыка все еще играет, но песня заканчивается. У моих глаз было довольно времени, чтобы привыкнуть к темноте, но даже в неверном лунном свете я вижу всего на пару футов перед собой. Вдруг кто-то оказывается рядом, я думаю, что это Йори, и поднимаю нож, но это кто-то другой. По резким уверенным движениям я понимаю, что это Тоби. Я слышу глухой удар, шорох, приглушенный стон. Тоби удерживает руку Йори. Йори молчит. Ножа у него больше нет. Все закончилось очень быстро, но, услышав знакомое дыхание Тоби у самого уха, я понимаю, что еще ничего не закончилось.

— Тихо, — говорит Тоби. — Иди за мной, делай, что я скажу, и не говори ни слова.

Он тоже берет меня за руку, также крепко, как Йори. Мне это не нравится, я хочу вырваться, но сдерживаюсь. Я позволяю ему оттащить нас обоих по четырнадцати ступеням к входу в зал. Вход закрыт ширмой, которую кто-то (Райты?) успел поставить. Я верю, что Тоби придумал какой-то план и придерживается его.

Стоят ли актеры по-прежнему на своих местах? Готовы ли они выйти на сцену, когда закончится песня? Будет ли продолжено представление? Я едва успеваю об этом подумать. За дверью нет ни актеров, ни рабочих, ни портных, ни Шекспира, ни Райтов. Здесь горят свечи, и я вижу Тоби, Йори и полдюжины королевских стражников, одетых в черно-красное и вооруженных.