Убить королеву

Глава 45 Кит Лондонский Тауэр 7 января 1602 года Один час двадцать пять минут после полуночи

Сначала я чувствую это, а только потом слышу.

Барабанщики отбивают ритм. Вспышки факелов становятся ярче с каждым ударом. По количеству и расположению огней — всего их шесть — я понимаю, что лодок три. Я не вижу, кто в них. Но там должен быть Тоби. Должен быть? Довольно много суеты из-за одного парня, не принца и не священника, но кого еще могут везти сюда ночью? Я не хочу, чтобы это оказался он. Только не с такими церемониями, ведь они делают все слишком серьезным. Церемонии — это рождения, свадьбы и смерть. Они предназначены для событий, которые случаются раз в жизни, для слов, которые нельзя взять обратно. Это колокола, чей звон не заглушить.

А значит, дело не в Тоби.

Я почти убеждаю себя в этом, когда вижу его. Он сидит в лодке, руки у него связаны. Он все еще одет герцогом Орсино, в коричневый бархат и глупые белые рюши. Он смотрит прямо перед собой, держа спину очень прямо, лицо его неподвижно. Только волосы развевает ветер. Рядом с ним двое стражников, тех, что были в доме Кэри. В следующей лодке стражников еще полдюжины — столько людей ради одного юноши. В последней лодке — точнее, в первой — барабанщики и факельщики.

Вдруг я слышу жуткий скрежет. Он рождается где-то под землей, отдается у меня в ногах, а потом и в груди. Дико визжит металл, притертый к камню, плещет вода. Это речные ворота. Лодки проскальзывают туда без всяких церемоний — и исчезают. Как те принцы из пьесы. Я прислушиваюсь — вот бы услышать голос, крик, какие-то слова. И не слышу ничего.

Я не знаю, что делать. Штурмовать неприступную крепость с помощью ронделя и собственного разума, от которого так мало осталось? Вернуться к стражнику и потребовать, чтобы он впустил меня внутрь? Даже если мне удастся убедить его, что делать с остальными стражниками в крепости? С теми, кто запомнил меня и мое лицо и не станет слушать мои сказки.

Я обхожу пушку, думая попытать счастья со стражником в одной из башен. Он слышал, как визжали ворота Ом должен знать, что следует за этим, и может подсказать мне, что делать.

И тут в вижу сэра Кэри, который идет к той же башке, у которой я была раньше. Он одет так же, как на представлении, — в красное, черное, атлас и меха. У реки он не замерзнет. Да, я говорила Тоби, что сэр Кэри кажется мне добрым и щедрым, но вряд ли он добр к неудавшимся убийцам. Он может заковать меня в железо и бросить в Тауэр рядом с Тоби. Но я все равно решаю рискнуть.

— Сэр Кэри! — Я бросаюсь за ним, оскальзываясь на булыжниках. — Подождите! Мне нужно с вами поговорить!

Я бегу за ним, но он делает вид, что не слышит меня. Как такое возможно? Тут тихо, как на кладбище, никого нет, кроме нас, но он идет вперед, к башне, чуть наклонившись навстречу ветру, и несет под мышкой что-то вроде сложенного одеяла.

Я наконец догоняю его, выскакиваю вперед и встаю на пути. Он поднимает голову и смотрит на меня. Голубые глаза кажутся странно довольными, как будто он пришел на ярмарку.

— Это всё я. Тоби здесь ни при чем. Ну, почти. Но он не виновен. Он пытался меня защитить. Его нужно отпустить. Посадите меня!

— Тебя? — Сэр Кэри оглядывает меня. Дружеский интерес во взгляде сменяется узнаванием, потом отвращением и гневом. — А ты кто?

— То есть? Кто я? — Я едва не застываю на месте. — Это же я, Кит Альбан. Я был у вас на приеме. Я вас видел, лично мы не встречались. Но вы меня тоже видели. И сегодня я участвовал в представлении. Конечно, я был загримирован и в парике. Но вы знаете, кто я!

— Я встречаю множество людей, мистер Альбан…

— Кит!

— Но, увы, не могу запомнить их всех. Уверяю вас, если бы мы были знакомы, я бы вас запомнил. Вы… очень милы.

Я отмахиваюсь.

— Вы пришли за Тоби? Наверняка. Вы его выпустите отсюда? Вы обязаны! Если вам кто-то нужен, возьмите меня вместо него. Меня все равно нужно наказать. Это всё я. Он ни в чем не виновен!

Улыбка не исчезает с лица сэра Кэри, но он отшатывается от меня.

— Рад был встрече. Но, боюсь, не понимаю, о чем вы говорите.

Сэр Кэри проходит мимо. Я хочу остановить его, еще раз попросить за Тоби. Но если бы я закричала, то не услышала бы его слов:

— Беги, дурак! Спасайся и не возвращайся никогда.

Я дрожу всю дорогу до Нэрроу-стрит.

Тоби послал меня в ужасное место: грязное, гадкое, воняющее вчерашним уловом и содержимым ночных горшков. Сейчас уже почти два часа ночи, но местным обитателям нет до того дела: людей не меньше, чем средь бела дня. По грязным улицам бродят полуодетые женщины и мужчины при оружии, по реке снуют пассажирские и грузовые лодки, в доках царит хаос, ошиваются матросы и валяется груз. Я стою посреди всего этого, меня пинают и толкают дурно пахнущие прохожие, а я пытаюсь разыскать трактир «Лоза». Лодочник подсказал, что он «на левом берегу», что мне ничуть не помогает. Я боюсь спросить дорогу: если я чему и научилась, так это тому, что любой человек может оказаться не тем, кем кажется, и вместо трактира я попаду прямиком в ловушку.

Наконец я нахожу бурое кирпичное здание, затертое между двумя бурыми кирпичными зданиями в ряду других бурых кирпичных зданий. Одно окно, одна дверь, одна грубо намалеванная вывеска над дверью, изображающая пухлую кисть синего винограда. Внутри ничуть не приятнее. Длинная стойка, шатающиеся столы и стулья, посетители, как две капли воды похожие на тех, кто расхаживает по докам: глубокие вырезы, беззубые рты, мятые лица и запах рыбы.

Я прохожу к стойке, протискиваюсь между двумя громилами и кладу локти на липкое дерево.

— Я ищу Мариэтту, — говорю я человеку за стойкой.

Он указывает на высокую стройную строгую женщину в переднике. Она смотрит на меня. Я не знаю, что делать, поэтому говорю:

— Меня прислал Тоби, — надеясь, что для нее это не пустые слова.

И оказываюсь права. Она кивает хозяину, который шарит под стойкой и протягивает мне ключ.

— Два пролета наверх, третья дверь справа. — Она оглядывает меня, о чем-то раздумывая. — Прислать еды? Одежды? Горячей воды?

Мне нужны документы и билеты, но, может быть, это какой-то шифр. Я не знаю и на всякий случай соглашаюсь. Огромные корабельные часы над стойкой показывают половину второго. Выходит, у меня есть полтора часа для отхода и еще меньше времени, чтобы понять, как оказаться на борту.

Я поднимаюсь по скрипучей, покрытой красным ковром лестнице и открываю указанную дверь. Я уже начинаю привыкать к такому. Четыре грязные стены. Потрескавшийся потолок. Стол перед почерневшим от сажи кирпичным камином. В камине тлеет огонек. Пол щербатый и скользкий, как будто его натерли мылом. Узкая кровать придвинута к узкому окну. На кровати лежит тонкое одеяло — и ничего больше, — но сейчас и это кажется роскошью. Я не раздеваюсь, не снимаю даже черных тяжелых туфель. Забираюсь на тюфяк, прижимаясь плечом к стене, а лицом к окну.

В отличие от пансиона, где мы жили с Йори, стекло здесь чистое и целое, нет ни пятен грязи, ни трещин. Я вижу в нем себя, а не серые пятна света и дымку дождя. Себя, с краской на щеках, киноварью на губах, взъерошенными волосами. Я не похожа на ту девушку, которой когда-то была. Я больше не знаю, кто я.

Я могу обвинить в этом других: королеву, ее людей, страну, закон. Я уже так поступила, именно это и привело меня из Корнуолла в Лондон, в «Глобус» и на сцену, поставило перед королевой. Поселило в моем разуме жажду мести, а в сердце — жажду убийства, заставило решить, что единственным ответом на смерть отца и все мои беды будет еще одна смерть (на самом деле я лишь навлекла на себя новые беды).

И ни разу я не сказала, что сама виновата в том, что со мной происходит.

После того, как в Ланхерне был убит мой отец, в мире не осталось ни одного человека, который указывал бы мне, что делать. Никто не велел мне везти отцовские письма к Кейтсби или влезать в заговор. Как никто не велел отцу устроить этот заговор или раз за разом нарушать законы. Мне говорили, что гибель отца — случайность, неудача, неожиданность, воля Господня, но никто не сказал, что это последствие его собственных решений. А мои решения привели к тому, что я сижу в этой дыре, в который раз не зная, что делать.

Наконец в дверь стучат. Я боюсь открывать, думая, что это они, снова пришли за мной. Но я слышу голос Мариэтты, и она входит в комнату с кувшином воды, хлебом и стопкой одежды — штанами, рубашкой, плащом, — которые, кажется, могут мне подойти. И с конвертом. Я протягиваю ей деньги Тоби — последние гроши, которые есть у нас обоих. Она берет их. Она ничего не говорит и не задает вопросов. Просто кладет вещи на стол и уходит.

К половине третьего утра я успеваю помыться, переодеться и поесть. Я встаю с кровати, надеваю плащ, комкаю костюм и кидаю его в камин, смотрю, как его лижет пламя, и окидываю все вокруг прощальным взглядом. Для меня это последняя комната в последнем пансионе в последнем городе Англии. Отец мертв, Йори мертв, я не смогла убить королеву и спасти Тоби. У меня нет титула, дома и денег. Я переполнена горем и страхом до того, что готова кричать. Я бы закричала, да только это ничего не изменит.