Убить королеву

Глава 6 Тоби Сейнт-Энн-лейн, район Олдерсгейт, Лондон 3 ноября 1601 года

От стука в дверь я вскакиваю и принимаюсь шарить под матрасом в поисках кинжала. У меня редко бывают гости. Заходят разве что прачка за одеждой или хозяйка за деньгами. Но никто из них не является в такую рань. А от всех остальных, независимо от времени, приходится ждать только неприятностей. Я добираюсь до двери, когда стук раздается вновь, и знакомый скрипучий голос спрашивает:

— Мне что, нужно стучать особым образом? — После чего раздается сложный сигнал из постукиваний и царапания двери. — Тоби, черт возьми! Я знаю, что ты дома.

Я снимаю защелку и распахиваю дверь перед Джорджем Кэри в роскошном голубом дублете, черных штанах и черной шапочке, которой не дает упасть драгоценная застежка. Застежка, пожалуй, дороже всего здания, в котором я обретаюсь.

— И зачем ты запираешься? Воздыхательницы замучили? — Он смотрит мне через плечо, как будто надеясь увидеть там целый гарем.

— Не люблю вас разочаровывать. Как вы узнали, что я дома?

— Хозяйка сказала. Кстати, о воздыхательницах. — Кэри ухмыляется так, что его рыжеватая бородка дергается.

Вдова, которой принадлежит этот дом, хороша собой и молода. Несколько раз она зазывала меня к себе поужинать и сделать кое-что еще. В какой-то момент я отказался, что ей не очень понравилось. Но я не знал, как сказать, что ее брат интересует меня куда больше, чем она сама.

— Пустишь меня, или мне весь день стоять на пороге?

Я придерживаю дверь, и Кэри входит, огибая груды одежды и книг. Он оглядывается, видит разобранную постель и незажженный уголь в жаровне.

— Почему так мрачно? Мы же тебе нормально платим.

Кэри подписывает банковские поручения и знает мое жалованье с точностью до фартинга. Но лично мне кажется, что чем меньше я трачу, чем ценнее оставшееся.

Он выдергивает из-под стола табуретку и осторожно присаживается, как будто боясь, что она рассыплется на куски.

— Как продвигаются поиски? Раз тебя не было полночи, а то и дольше, значит, ты преследовал одного из этих людей?

Я падаю на матрас и киваю.

— У меня есть список из сорока человек, которых арестовали за участие в восстании Эссекса, а потом отпустили. Я думал начать с тех, кого уже арестовали или брали под наблюдение раньше.

— Звучит утомительно.

Чтобы сидеть на хвосте одного подозреваемого в течение дня, нужно семь человек. В одиночку проследить за каждым из списка я явно не смогу, но других вариантов у меня пока нет.

— Вы за этим пришли? Поинтересоваться моим здоровьем? Я тронут.

— В каком-то смысле. — Кэри вытаскивает лист бумаги и кладет на стол. Я немедленно узнаю банковское поручение. — Вижу по лицу, что ты доволен. На самом деле не вижу, ну и ладно. Пошли. Нужно нанести визит одному из моих протеже, и мне бы пригодился человек, способный распознать ложь за сто шагов.

Покровительствовать искусствам почетно и прилично. Кэри, аристократ и придворный, может выбирать себе подопечных. Он разделяет любовь королевы к театру и поэтому помогает деньгами полудюжине писателей и группе актеров, которые носят его имя, называясь «Слуги лорда-камергера». Труппа эта известная и богатая, любимая ее величеством и даже приглашенная выступать в один из ее дворцов. Я слышал, что они хороши, но сам не видел их представлений. Я почти не хожу в театры после смерти Марло.

Мы идем по темным переулкам, мимо собора Святого Павла. Путь наш лежит к пирсу на Поулс-Уорф. Кэри ни за что не станет пересекать реку по Лондонскому мосту, и я благодарен ему за это: слишком много там торговцев, карманников и пьяниц. Мы свистом подзываем ялик, и вот уже единственный гребец переправляет мелкую деревянную лодку на южный берег Темзы.

— Каков повод визита? — спрашиваю я. — Деньги нужны писателю или актеру?

— Ничего приятного, вроде вымогательства, не будет. — Он оглядывается на лодочника. Шпион в нем никогда не дремлет. — Так, нужно устранить кое-какие последствия.

Граф Эссекский использовал «Слуг лорда-камергера» в своем мятеже. Он нанял их для специальной постановки «Ричарда II». Заказ был странный: пьесе исполнилось уже несколько лет, она вышла из моды. Сейчас все смотрят только комедии. Но Эссекс заявил, что это его любимое представление, и заплатил лишних сорок шиллингов за беспокойство. На суде он признался, что это была часть плана: сцена низложения, заключения и убийства короля должна была послужить сигналом его сподвижникам, чтобы те вышли в город и подняли горожан на бунт против королевы.

Ялик подходит к берегу, корпус скребет по дну, а нос тычется в другую лодку — мы все стоим у одного пирса. «Глобус» совсем рядом с берегом, так что идти приходится недолго. Здание помпезное, в ширину вдвое выше, чем в высоту, деревянные стены оштукатурены, а соломенная крыша тянется лишь над сценой и ярусами — центр театра под открытым небом. Над единственной узкой дверью висит деревянная табличка с надписью «Глобус» и изображением Атланта и земного шара.

За дверью открывается узкий темный коридор. Оттуда доносятся звуки иного мира. Я бывал в соседнем театре «Роза» много раз — и много лет назад, — и хотя «Глобус» конструкцией напоминает «Розу», он больше и ярче. Внутри он представляет собой восьмиугольник с тремя ярусами для зрителей, в противовес двум ярусам «Розы». Деревянные стены изнутри покрашены, пол замощен кирпичом, а над головой виднеется небо. Сиденья поднимаются наверх, как стулья судей, и ярусами окружают театр. Мы оказываемся в открытом дворе перед сценой.

Мы с Кэри протискиваемся мимо актеров, стоящих группками и зубрящих свои роли. Музыканты бренчат на лютнях, дуют в дудки, кто-то постукивает пальцами по барабану. Еще больше народу суетится на сцене, забегая за темно-синий занавес и выбегая из-за него, стараясь не мешать тем, кто там репетирует.

Наконец мы находим нужного человека. Уильяма Шекспира, драматурга и владельца «Глобуса». Он стоит за сценой, держа перо в одной руке, а лист пергамента — в другой. Чернильницы поблизости не видно. Белая сорочка этого господина сверху расшнурована, камзол помят, одна штанина заправлена в незавязанный ботинок, а вторая метет землю. Это самый знаменитый драматург в Лондоне, а выглядит он так, как будто только что вылез из хлева.

Может, он заметил Кэри, а может, почувствовал его присутствие, когда разговоры затихли. Так или иначе, стоит нам подойти, как Шекспир отворачивается от нас и забирается на сцену. Кэри раздраженно рычит и лезет за ним.

— Уилл.

— Вы… — Шекспир не останавливается. Он пытается сбежать в узкий коридор за стеной, пройдя мимо актеров и рабочих, которые расступаются перед ним — но не перед нами.

— Так-то вы обращаетесь со своим покровителем? — не смущается Кэри.

— Да, если он одновременно мой враг, — бросает Шекспир через плечо. — Что вас сюда привело?

— Королева, разумеется.

— Королева! — Шекспир подходит к стене, к которой приколоты три листа бумаги. Он срывает их и вешает взамен три других, которые принес с собой. — Если вы пришли пытать меня насчет содержания новой пьесы, то будьте покойны! Никакой политики! Только любовники, обезьяны, Ганимед… шуты, меланхолия и путаница с людьми. Ничего, против чего вы могли бы возразить. Все, как вам нравится.

— Ясно, — сомневается Кэри. — А название у нее есть?

Шекспир отворачивается, рвет листы на куски.

— «Арденский лес»? «Золотое наследие Розалинды»? «История Орландо де Боа»? А вы как думаете? Не утруждайтесь, по лицу вижу, что вас от всех вариантов тошнит. Раз вы такой флиондозо, то сами знаете, что людям понравится.

Он швыряет обрывки бумаги Кэри в лицо, спрыгивает со сцены и удаляется.

«Флиондозо»? Я смотрю на Кэри.

— Он придумывает слова. Ты привыкнешь.

Мы спускаемся со сцены, и Кэри спешит за драматургом.

— На самом деле, Уилл, нет. Постойте. Вы упомянули обезьян. Вы же не хотите сказать, что это будут настоящие обезьяны?

— Ну разумеется! — Шекспир огибает парочку, фехтующую на деревянных мечах.

Кэри чуть не получает палкой по голове, и я его еле оттаскиваю.

— Людям сложно их изобразить, так что мы берем настоящих. Где-то они тут бегают. Вы не видели?

Кэри оглядывается. Его светлые волосы встают дыбом.

— Нет.

— Ну так они где-то здесь. — Шекспир машет рукой, как будто отгоняет мух. — На вашем месте я бы смотрел под ноги. Они везде гадят.

Как по команде, мимо пробегает мартышка.

— Что у нее на голове? — спрашивает Кэри.

— Рога, — отвечает Шекспир. — Она представляет оленя. Действие происходит в лесу, Кэри. В лесу. Я пытался добыть настоящего оленя, но, как вам известно — или неизвестно, — их очень сложно поймать и приказам они не подчиняются. Делаем, что можем.

Кэри беспомощно смотрит на меня.

— Поэтому вы взяли мартышек? Почему хотя бы не коз? Они по меньшей мере похожи на оленей.

— Потрясающая идея! — Шекспир воздевает запачканный в чернилах палец. — Вы же найдете нам нескольких коз? А теперь мне пора.

Не успевает он убежать, как Кэри хватает его за рукав. Шекспир смотрит в небо и устало вздыхает.

— Забудьте об этой пьесе, — просит Кэри. — Я хочу узнать о той, что вы обещали ее величеству к святкам. Что я обещал ее величеству. Как продвигается эта пьеса?

— Я уже кончаю.

— Кончаете? Да вы даже не разогрелись! Королеве вы тоже подсунете обезьян?

— Почему нет? Все равно весь двор в дерьме.

Кэри опускает руку.

— Вы опасно близки к измене, Уилл.

— Я драматург. Я говорю правду. А в наши дни правда приравнивается к измене.

Кэри воинственно топорщит бороду. Я улыбаюсь, хотя это, наверное, глупо.

— А это кто? — Шекспир окидывает меня проницательным взглядом, как будто только что заметил. — Щеки гладкие, бороды нет, дух явно твердый. И глаза! Синие. Синие, как небо, как…

— Дельфиниум в мае? — предлагаю я.

— Неплохо! — Шекспир щелкает пальцами. — Ты тоже из людей королевы?

— И вовсе нет, — легко лжет Кэри. — Он художник, и я подумываю предоставить ему покровительство. Он учился у Кристофера Марло.

Я затихаю, а вот глаза Шекспира загораются.

— Марло! Хороший человек. Был. Хороший драматург. А ты что же, тоже писатель? Актер?

— И то, и другое. Понемногу. — По крайней мере, это не чистая ложь.

Кэри вмешивается в беседу, почуяв отступление от темы.

— Так что насчет пьесы, Уилл?

— Близнецы, квипрокво, любовники, шут. Она великолепна.

— Это что, эта пьеса?

— Нет, другая. Я зову ее «Кораблекрушение близнецов из Групелы».

— Кораблекрушение близнецов из Групелы? — Кэри шевелит усами. — И о чем же она?

— О потерпевших кораблекрушение близнецах.

— Звучит невесело. Рождество, ради бога!

— Ради него, само собой. — Шекспир, наконец уловив тревогу Кэри, кладет руку ему на плечо. — Вы получите свою пьесу, Кэри. Обещаю. Ну а пока не волнуйтесь. От этого появляются морщины.

Он снова убегает, и на этот раз мы его не догоняем.

Кэри закрывает лицо рукой.

— Он обещал мне пьесу — новую, которой еще не видел Лондон. Осталось меньше двух месяцев! Еще меньше, потому что я должен прочесть ее! Вдруг он вписал в нее какую-нибудь ересь, которая его забавляет, а меня приведет на эшафот! — Волосы у него торчат так, как будто собираются убежать с головы и найти выход из театра.

— Марло никогда так себя не вел! Да, он был художником, но при этом умел работать! Никаких словесных игр, обезьян и прочего… твою мать! — Кэри поднимает ногу и стряхивает нечто, прилипшее к подошве.

Я не отвечаю, и он наконец смотрит на меня.

— Прости. Я знаю, кем был для тебя Марло.

Я пожимаю плечами. Прошло уже семь лет, а я этого так и не понял.

Мы с Кэри садимся в очередную лодку. Он в дурном настроении, бормочет ругательства и клянет все и вся — от бездельников, кличущих себя авторами, до любого печатного слова, которое порочно по своей сути. Борода у него топорщится.

— По пути назад ты не сказал ни слова! — рявкает Кэри, когда мы снова оказываемся в Поулс-Уорф. — Полагаешь, что я излишне горяч, что мне стоит с большим уважением относиться к искусству, которому я покровительствую, и прочую ерунду в том же роде?

— Нет, — отвечаю я, хотя думаю именно так.

— Вечная осторожность? — говорит Кэри. — Ладно. Это в любом случае не твоего ума дело. Пьеса будет написана… Эта чепуха об утонувших близнецах из откуда-то там. Она будет поставлена, все обернется катастрофой, королева снимет с меня голову — на словах, а то и на деле, — перестанет платить, и я окажусь организатором восстания. Видишь, как повторяется история? Может быть, это даст Шекспиру новую тему.

Это очень неосторожные слова даже для Кэри. Особенно для Кэри. Пусть вокруг нет ничего и никого, кроме волн и шумных чаек, я не доверяю даже им. Что им стоит слетать в Уайтхолл и передать королеве все изменнические речи, как и надлежит поступать хорошим шпионам? Мне, например.

— Мы можем поговорить? Откровенно, — спрашиваю я.

— Мы? Я раньше от тебя и десяти слов кряду не слышал, тем более откровенных.

Я пропускаю это мимо ушей.

— Я про пьесу. Про близнецов из ниоткуда и «Ричарда II».

— Конечно, валяй. Именно те две вещи, о которых я не хочу говорить никогда в жизни. — Но любопытство оказывается сильнее. — Давай, продолжай. Пока я не передумал и не швырнул тебя в реку.

— Эссекс использовал «Ричарда II» как сигнал для своих последователей. Сцена убийства Ричарда должна была всколыхнуть публику, заставить ее выйти на улицы, повести за Эссексом… набрать достаточно людей, чтобы штурмовать дворец и устроить переворот.

— Я прекрасно знаю, что сделал Эссекс.

— А что, если мы так используем и новую пьесу? Не чтобы начать восстание, а чтобы подтолкнуть к нему других? Людей, которые нападут на королеву… католиков, разумеется. Что, если Шекспир напишет пьесу, которая привлечет их, как «Ричард II»?

Кэри с интересом смотрит на меня. Как будто все, что я о нем знаю, — маска или наигрыш. Как будто за горящими глазами, кудрями, гадкими смешками скрывается очень расчетливый человек. Он смотрит на реку, на лодки, на флажки, бороздящие стальное зимнее небо. Проходит длинная минута, за которую я успеваю придумать несколько вариантов ответа. «Гений!», например. Или «Измена!». Наконец он открывает рот:

— И что это может быть за пьеса?

Два часа спустя я преклоняю колени перед королевой Елизаветой в ее личных покоях в Уайтхолле. Нас окружают фрейлины. Это сплошь блондинки, только одни чуть светлее, а другие — потемнее. Они хихикают, прикрываясь веерами. На каждое из платьев пошло целое состояние, ткань шуршит, фрейлины не отрывают от меня взглядов. Я чувствую себя загнанной дичью.

— Тобиас, ты очень быстро вернулся. — Королева тоже обмахивается веером, который не скрывает улыбку.

— И все же это была очень долгая разлука, — отвечаю я. — Для разных людей время идет с разной скоростью. Кое для кого оно вдет шагом, для другого рысью, для третьего галопом, а для четвертого и вовсе застывает. В вашем присутствии время летит, а в разлуке с вами еле тянется.

Борода Кэри дрожит. Платья вокруг шуршат.

— Очень мило. Ты еще и поэт. — Она одним взмахом руки отпускает фрейлин. Они исчезают за тяжелым занавесом, послушные и молчаливые, как курицы. Только одна или две осмеливаются обернуться. — И все же я понимаю, что это не визит вежливости. Развей мое недоумение.

— Мы только что из «Глобуса», — поясняет Кэри. — Навещали любимого вами драматурга, чтобы проверить, как идет работа над вашим рождественским подарком.

— И как? Они уже кончают?

«Еще даже не разогрелись», — вспоминаю я.

— Да, и это великолепно, — лжет Кэри. — Не похоже на его прежние вещи. Там участвуют близнецы, кораблекрушение, квипрокво и, конечно, любовь. Занимательная вещь.

— Чудесно! — Королева хлопает в ладоши. — Кэри, вы меня избалуете.

Кэри торжествует.

— И все же, думаю, вы пришли говорить со мной не о театре.

— На самом деле, ваше величество, именно о нем. Точнее, к вам пришел Тобиас. — Кэри кладет руку мне на плечо, и я снова опускаюсь на колено, прося позволения говорить.

— Ах, вставай, — произносит королева. — Со спины ты не так хорош, как спереди. Скажи мне что-нибудь приятное.

Я не знаю, приятно ли это, но все же рассказываю все то же самое, о чем говорил Кэри на берегу, до последнего слова. Эссекс, заговор, все, о чем Кэри больше не желает слышать. Судя по тому, как темнеет лицо королевы, она этого слышать тоже не хочет. Она резко складывает веер и роняет его на колени.

— Почему ты считаешь, что католики настолько глупы? Как бы я к ним ни относилась, Тобиас, они взрослые люди. Не насекомые и не дети, которых оскорбляют шутки над верой.

— Эта пьеса будет не оскорблять их веру, а славить ее. — Я оглядываюсь на Кэри. Тот как будто задерживает дыхание. — Пьеса, которую пишет для вас Шекспир… она должна стать для вас рождественским подарком. А я предлагаю, чтобы она была написана о Двенадцатой ночи и для нее.

— Двенадцатая ночь?

— Ночь перед Богоявлением. Праздник, завершающий святки.

— Ты позволяешь себе слишком много, а я — слишком мало! — резко произносит королева. — Я знаю, что такое Двенадцатая ночь и как ее празднуют. Я знаю, что для кого-то это гулянка, а для кого-то — религиозный праздник.

— В этом и дело, — говорю я. — Католики любят праздники.

— Я предпочитаю называть это идолопоклонством. Почитание святых.

— На этом мы и сыграем. Назовем героев в честь католических святых: Андрей, Антоний, Мадонна…

— Мадонна слишком очевидно. Путь будет Мария. И кто сыграет главную роль? Должен ли он влюбиться?

— Да, в пьесах всегда влюбляются. Думаю, его сыграет Бёрбедж.

Королева цокает языком.

— Я не хочу видеть влюбленного Бёрбеджа. Я ведь могу смотреть на тебя.

— На меня, ваше величество? — Я оглядываюсь на Кэри. Он яростно шевелит губами, как будто хочет что-то сказать, но молчит. — Я не актер.

— Но ты бываешь в театре, а это уже полдела. К тому же как можно командовать кораблем, не стоя у руля?

Это приказ, и я не осмеливаюсь возражать.

— Да, ваше величество.

— Таким образом, ты предлагаешь написать еретическую пьесу, отдать ее Шекспиру для постановки — предположим, он согласится, — и что потом? Созвать всех возможных убийц в Лондоне и предложить им сыграть в пьесе? Заманивая их возможностью выступить передо мной, в темной комнате в моем собственном дворце, где так легко будет меня убить?

— Да.

Кэри издает придушенный звук. Мне кажется, что сейчас он возьмет меня за шиворот и выкинет из комнаты, как нашкодившую собаку.

— Я не позволю вашему величеству подвергать себя опасности, — говорит он.

— Чепуха, — неумолимо отзывается она, и я наконец вижу железную волю, которой она подчиняет себе любовников и подданных. Волю, выработавшуюся у нее из-за принадлежности к слабому полу. Восседай передо мной король, Кэри промолчал бы.

— Устроим представление в Миддл-Темпл… пусть им покажется, что они в безопасности. Близость реки позволит сбежать… по крайней мере, они так решат. Это идеальная ловушка. — Черные глаза на белом лице вспыхивают. — И как ты предполагаешь все обставить? Не можем же мы выпустить указ, приглашающий всех предателей участвовать в еретической пьесе… или ожидать, что они охотно придут.

— Нет, — отвечаю я, — пьесу и место представления мы будем держать в строжайшем секрете. Но этот секрет случайно и ненамеренно выйдет наружу… пойдут сплетни. А еще есть сеть католиков, за которой я слежу. Через две недели о пьесе будут говорить в каждой таверне и на каждом рынке Лондона.

— Гляжу, ты все продумал, — улыбается королева.

— Я думаю только о вашей безопасности.