Убийство на кафедре литературы

Глава 16

Эли Бехер внимательно слушал отчет Белилати. Михаэль неподвижно сидел за столом. Лицо его было непроницаемо.

— Альфандери за ним пошел, — сказал Белилати, — сейчас они вернутся. Мне кажется, ты не в лучшей форме.

Михаэль проигнорировал это замечание:

— Расскажи мне еще раз. Сначала. Медленно.

— А почему бы тебе не записать меня? — спросил Белилати, улыбаясь, но Михаэль махнул рукой, и улыбка с лица Белилати исчезла.

— С чего начнем? — спросил Белилати, глядя в потолок, и снова начал рассказывать размеренным тоном, изредка поглядывая на Эли, будто прося подтверждения своим словам. — Ты знаешь, что мы все проверяли, — сказал Белилати. — Альфандери разговаривал с матерью Арье Клейна, для этого он в понедельник поехал к ней специально в Рош-Пину. Она сказала, что это не телефонный разговор, вот он и поехал к ней. Ты знаешь, она ветеран сионистского движения, ей около восьмидесяти.

У Клейна есть еще брат в Цфате и сестра в Садей Ешуа, он — средний сын.

Так вот — его мать сказала Рафи, что он приехал к ней в четверг вечером и уехал от нее на исходе субботы прямо в аэропорт, встречать семью. Рафи расспросил у нее все, что нужно, ведь он ей доверял. На такую женщину можно положиться. Он сказал, что и я бы ей поверил. Такой большой дом у них, с участком, длинный забор.

И все-таки Рафи не успокоился. Их соседа в то время дома не было. Арье Леви сразу спросил: говорили ли с соседями? Ну вот, на следующее утро я тоже поехал туда, у меня были еще свои дела в Тверии. На этот раз сосед был дома. Тоже в возрасте, с трудом слышит, ничего уже не понимает, но у него как раз гостил сын, ему лет пятьдесят. И что же он сказал?

Что в четверг, когда Клейн должен был быть там, часов в одиннадцать вечера, его мать постучала к ним — Сара ее зовут. Этот сын там не живет, он как раз приехал в гости к отцу. И вот она просит его — не может ли он починить у нее в доме пробки? У нее замыкание случилось, электричества нет, и она боится, что в холодильнике все испортится. Так я подумал: с чего бы это она звала его чинить пробки, если ее сын был дома?

Нет, говорит сосед, его не было, иначе она бы не пришла. Она тогда была одна в доме. Я для него историю выдумал — зачем, мол, все это спрашиваю, мы так дружески с ним поговорили. У него даже понятия не было, что он для меня открыл.

И вот, когда он закончил чинить пробки, Сара, мать Арье Клейна, стала его уговаривать остаться, не ехать на ночь глядя. И он остался. Я его случайно там застал — он привозил внуков к бабушке. Так он сказал. Я спросил его — а когда же Клейн прибыл? Не знаю, говорит. А в пятницу утром этот сосед уехал оттуда домой.

Белилати глубоко вздохнул и глянул на Михаэля, который сидел молча в напряжении.

— Ну, — сказал Эли. Это было первое, что он сказал, сидя здесь.

— Ну так вот, мы с Рафи снова отправились к ней и велели ей ехать с нами. Она спросила: зачем? Я сказал ей, что она дала ложные показания. Спросил: почему сосед чинил ей пробки, если, как она утверждает, ее сын был дома? Однако она ничего не ответила. Не стала другого рассказа сочинять. Она стояла там, как будто ее фотографируют для памятника. Сказать больше нечего, говорит, и ни в какую полицию она не поедет, пусть ее силой тащат. Ну не тащить же ее! Я говорю, нужно сначала самого Клейна допросить, держать его здесь, чтобы он ничего ни с кем не смог согласовать, а потом уже будем решать, что делать.

— Это значит, что он вообще не был в Рош-Пине?

— Это значит, что в четверг вечером его там не было. А рейс его прибыл в два часа дня, так я думаю — надо его спросить, где он был все это время. Если вы не возражаете.

Дверь отворилась, и в проеме показалась голова Альфандери.

— Он здесь. Когда он тебе нужен?

— Пусть подождет, — ответил Михаэль.

— Пусть созреет немного, — ехидно сказал Белилати.

Рафи вышел.

— Когда вы оттуда вернулись? — спросил Эли.

— Только что, за пять минут до того, как вас поймали в экспертном отделе. У нас даже времени поесть не было. Это — немалый кусок дороги, от Рош-Пины. У Рафи три часа заняло. А когда я тебе звонил, он уже был в доме Клейна, чтобы птичка не улетела.

Ну, так что ты скажешь? Вот это тип — все по нему просто помирают, такой великий человек. Правильно босс говорит — всегда надо с соседями беседовать.

Белилати смолк, глядя на Михаэля, который по-прежнему молчал и не двигался.

— Я с голоду умираю, пойдем перекусим на углу и боссу принесем, а, Охайон? — умолял Рафи.

Михаэль молчал. Затем сделал неопределенный жест, Рафи истолковал его как согласие и нерешительно спросил:

— Что тебе принести?

— Ничего, спасибо. Я не голоден, — сказал Михаэль. Вкус лука от обеда с Клейном стоял у него в горле. Когда они ушли, он набрал телефон Шорера. Ответа не было. Дома у него тоже не отвечали. Михаэль положил трубку и подумал, что за него его работу никто не сделает. Он попытался избавиться от нахлынувшего ощущения душевной сумятицы. Он почувствовал себя преданным. Никто не виноват. Никто его нарочно не сбивал. Только он сам во всем виноват. Арье Клейн предал его. Арье Леви был прав. Михаэля очаровал дом Клейна, его семья. А он-то думал, что профессор Клейн — человек Ренессанса. Может, у него еще найдется простое объяснение? Тогда зачем ему было врать? Что ему понадобилось скрывать? — думал Михаэль, набирая номер телефона соседней комнаты. Он велел Белилати впустить Арье Клейна.

Клейн стоял на пороге. Он был в той же рубашке, что и несколько часов тому назад, — полосатой, с коротким рукавом, подчеркивающей мощные мышцы рук. Рядом с ним Рафи казался еще ниже, чем был на самом деле. Он вышел из комнаты взволнованный. Михаэль знал, что Рафи сидит рядом, за стенкой, и внимательно слушает каждое слово допроса.

Михаэль почувствовал, что лицо его стало непроницаемым, взгляд — жестким, лишенным эмоций. Клейн, впервые с того времени, как они с Михаэлем встретились в университете после убийства Тироша, казался напряженным. Он был бледен. Профессор сел в ответ на безмолвное приглашение следователя. И снова Михаэль почувствовал вкус того самого лука и греческих маслин — вкус, вызывавший тошноту. Михаэль попытался отрешиться от внезапно навалившегося на него страха, подавить мысль о том, что сейчас ему придется разрушить теплые отношения, установившиеся с профессором. Да, в отношениях с Клейном он действительно позволил себе зайти слишком далеко за профессиональные рамки. Эти мысли не оставляли его. Он надеялся, что их сменит чувство досады и злости на Клейна, обманувшего его, но этого не произошло. Следователь попытался расслабить мышцы ног под столом, но не смог даже выпрямить их. В комнате стояла удушливая атмосфера. Он взглянул назад, на открытое окно, снова на Клейна; тот сидел молча.

Наконец Клейн не выдержал, прокашлялся и спросил своим густым басом:

— В чем дело?

Михаэль посмотрел на его толстые губы, которые сейчас были сухими от волнения, и тихо спросил:

— Когда вы вернулись из Америки?

— Я уже говорил. В четверг после обеда. Ведь это очень просто проверить, — сказал он наивно.

Кисти рук допрашиваемого были сжаты в кулаки. Руки он скрестил на груди, на лбу появились капельки пота.

«Внимательно наблюдайте за телом, — учил Михаэль курсантов полицейской школы, — следите за языком тела».

А тело Клейна не говорило, а пело. Каждое движение выдавало его страх. Спокойный интеллигентный голос входил в противоречие с тем, что выражало тело.

Михаэль знал, что Клейн сейчас лжет или, если употребить более щадящий термин, скрывает информацию, однако следователь все еще не мог избавиться от закрепившегося в нем почтения ученика к учителю.

«Кто-то другой должен был его допрашивать, не я, — подумал Михаэль, — я слишком заинтересованное лицо. Но при этом я хочу, чтобы с ним обращались поделикатнее, с уважением, а этого лучше меня никто не сделает. Нет, я не могу отдать его Белилати или кому-нибудь другому».

— Скажите еще раз, пожалуйста, почему вы летели отдельно от семьи?

— А что случилось? — Клейн облизнул сухие губы. — Что вдруг стряслось?

— Отвечайте на вопрос. Почему вы летели отдельно?

— Из-за выпускного вечера моей средней дочери, Даны. Я уже говорил. Я ей обещал прибыть пораньше. И на субботний рейс не было мест. Офра и я вместе никогда не летаем, у нас есть определенные опасения на этот счет.

— Она летела в Израиль со всеми дочерьми?

— Да, я уже говорил, — нетерпеливо сказал Клейн.

— Ладно, оставим это. Вы сказали, что в аэропорту вас ждала арендованная машина?

Клейн кивнул. Руки его все так же были скрещены на груди, будто он хотел спрятать сжатые кулаки.

— Я договорился о машине еще в Америке.

— А почему ваши родственники вас не забрали? Ведь они вас почти год не видели — брат, сестра, мать, — почему они не приехали вас встречать?

Клейн положил руки на колени, верхняя часть его тела осталась напряженной.

Михаэль ждал.

— Сложные семейные проблемы. Мы договорились, что они все приедут в субботу к моей матери. Так было удобней для всех, я не хотел никого утруждать.

— Вы уверены, что причина именно в этом?

— А какая другая причина приходит вам в голову?

— Получить свободу передвижения, например.

«Пусть лжет, — думал следователь, — может, я тогда начну на него сердиться». В то же время ему хотелось, чтобы Клейн перестал лгать, чтобы он вновь стал таким, каким был несколько часов тому назад.

Но Клейн молчал.

— Когда вы прибыли в Рош-Пину, к матери? — Этот вопрос пугал и самого следователя.

Клейн снова скрестил руки на груди:

— Я уже говорил.

Губы его сжались в тонкую нить.

Михаэль ждал, но Клейн молчал.

— Нам известно, что в четверг вечером вас там не было.

Михаэлю было трудно вынести мысль, что Клейн лжет.

— Так когда вы туда прибыли?

Прошла целая вечность, пока Клейн произнес:

— Это не имеет значения.

Снова наступило длительное молчание. Михаэль взглянул Клейну в глаза, тот облокотился на стол, подперев голову руками.

— Вы можете объяснить, почему это не имеет значения?

— Потому что это не относится к делу. — Клейн глянул следователю в глаза. — Вам придется мне поверить, что это не относится к делу.

— Профессор Клейн, — Михаэль почувствовал, как в нем наконец вскипает гнев, — вы мне должны дать немного больше информации, чтобы я мог вам доверять. Когда вы прибыли в Рош-Пину и почему это не важно?

— Потому что это не относится к делу. Я прибыл туда в пятницу вечером. Повторяю — это не относится к делу, почему бы вам мне не поверить?

Потом, когда Михаэль прослушивал кассету допроса, он уловил гневные нотки в собственном голосе и устыдился этого. Лишь тогда он понял, насколько был задет ложью Клейна.

— Профессор Клейн, — следователь подчеркивал каждое слово, — я расследую убийство. Два случая убийства. Один из убитых был вам близок, другого вы знали много лет. Прошу вас!

Клейн смахнул капельки пота со лба. Глаза его были широко раскрыты. В них отражались серьезность и печаль.

— Жаль, что вы мне не верите.

— Это не вопрос веры! Не говоря уже о том, что вы солгали как минимум один раз. Это вопрос фактов. Ваша мать лгала нам. Зачем вы ее заставили лгать? То, что вы говорите, не имеет никакого смысла, если за этим не стоят факты. При чем здесь доверие? Уважение, теплое отношение — все это ерунда, если нет фактов. Это вы мне не доверяете, если уж говорить о доверии.

Клейн будто задумался над этими словами и после паузы сказал:

— Вы правы. Но когда я все расскажу вам, вы увидите, что это никак не связано с преступлением.

Михаэль молчал и больше не давил на подследственного.

— Это должно остаться между нами, — сказал Клейн после паузы, — понимаете? Должно. Вы мне обещаете?

Михаэль кивнул. Детская доверчивость Клейна удивила его. Он подумал об Альфандери, сидевшем в соседней комнате. Белилати и Бехер, по-видимому, тоже там. Завтра на стол начальнику лягут распечатки допроса.

— Я обещаю, — сказал он. Он не хотел повторять сказанное Клейном — «если выяснится, что нет связи с преступлением».

— Дело в том, что здесь замешаны другие люди, — заявил Клейн, будто прочел мысли следователя, — речь идет не только обо мне.

Михаэль снова кивнул, но ничего не сказал. Его мучил вопрос: в чем же тайна, которую так оберегает Клейн?

— Я встречался с одной женщиной, с которой должен был встретиться, — Клейн сжал губы и добавил почти шепотом: — И поэтому я просил мать солгать. Даже ей я не сказал правды.

«И этот туда же, — подумал Михаэль разочарованно, — старый черт».

Руки Клейна снова скрестились на груди.

— Она замужем? — спросил следователь.

— Почему вы так думаете? — брови Клейна удивленно приподнялись. — Нет, она не замужем.

— Так почему такие секреты? Из-за вас?

Клейн не отвечал. Он сильно побледнел. Теперь у него было почти такое же лицо, как тогда в университете, после убийства, целую вечность тому назад. Как хотелось Михаэлю вернуть то чувство взаимопонимания, равенства, что возникло между ними несколько часов назад.

— Ну да, в конечном счете — из-за меня, хотя тут замешаны и другие люди.

— До которого часу вы у нее были? — спросил Михаэль с осторожностью.

— До дня пятницы. Я выехал из Иерусалима в два тридцать.

Михаэль зажег сигарету.

— И вы утверждаете, что поехали к ней из аэропорта и пробыли у нее до следующего дня?

Михаэль смотрел на обгоревшую спичку, брошенную в пепельницу, полную окурков.

— Все вам нужно знать.

— Вы были там все время? — настаивал следователь.

— Раз уж дошло до этого, я понимаю, что нет смысла дальше что-либо скрывать. Да, все время, кроме тех двух часов, когда я встречался с Тирошем в пятницу вечером.

«Не могу поверить, — думал Михаэль, — как же я мог так опростоволоситься!»

— Где была эта встреча?

— В ресторане.

Клейн отвечал тихо, тело его немного расслабилось. Он положил руки на стол, сплел пальцы.

— Это не связано со всей историей, я уже вам говорил, что нет никакой связи…

— Доктор Клейн!!! — В голосе следователя послышались металлические ноты.

И снова наступила тишина.

Затем Клейн начал говорить — он не выглядел сломленным, скорее, просто убедился в том, что дальше что-либо скрывать бесполезно. Теперь ему уже не нужно было задавать наводящих вопросов.

— Давайте мне все подробности — адрес, телефон.

Следователь медленно записал адрес и имя женщины. Ему показалось, что в коридоре скрипнула дверь. За ней уже поехали, хотя было за полночь.

— Как он мог скрывать такую историю двенадцать лет! — удивлялся Белилати, остановив запись. — Да еще в Иерусалиме, где все всех знают. Клянусь — если б мне дали еще один день, я сам бы до этого дошел. Сколько ребенку? Пять? Нет, я этого не понимаю. Как такой человек мог на это пойти? Трое дочерей у него! И у нее от него ребенок? А ты думал — он святой! А у него любовница с ребенком!

Белилати допил кофе, тряхнул головой, вздохнул и вдруг заинтригованно спросил:

— Погодите, Малька Ардити — это Мели? Мели из ресторана? Тьфу ты Господи!

— А что? — нетерпеливо спросил Михаэль. — Ты ее знаешь?

— Да что ты говоришь? Вот же сукин сын!

— Кто? — Михаэль с интересом взглянул на Белилати. — Ну, так в чем дело?

— Помнишь, мы с тобой ходили в ресторан, когда закончили то дело, ну там, возле бара в Нахалат Шива?

Михаэль кивнул.

— И было закрыто. Так мы пошли в другое место. Помнишь? Нет? Не важно. Если это та самая Мели, так просто сдохнуть можно, это такая крутая баба, ну, ты ее увидишь. А как она готовит! Слушай, как она готовит! — Белилати облизнулся. — Она делает такую фаршированную морковь, пальчики оближешь! И кабачки, и все приправы! А мясо! Что она делает с мясом! Какая баранина! И это — любовница Клейна?! Сдохнуть можно! А может, это и не она, — сказал Белилати с надеждой и продолжил слушать запись.

Клейна оставили в комнате заседаний, с ним сидел Мени. Белилати снова прослушивал запись. Они ждали Эли Бехера, который поехал за женщиной.

— Прежде всего, — сказал Михаэль, сидя напротив нее в кабинете, — я прошу изложить все подробности.

Улыбка Мели Ардити освещала всю комнату. Она громко, искренне рассмеялась, от ее раскатистого смеха затряслись ее круглые плечи, которые Белилати определял как «есть за что подержаться». Она подтянула рукав платья, спадающий на плечо.

«Такая рыжуля», — вспомнил Михаэль слова Белилати, разглядывая ее темно-каштановые крупные кудри, которые она, смеясь, собирала в узел.

Она принадлежала к редкому типу рыжих женщин, у которых нет веснушек. Ее кожа была гладкой и загорелой, а плечи — «мусс мокко», по определению Белилати.

«Вот же сукин сын — и как он мог ее захомутать?» — удивлялся Белилати.

— Я уже не сержусь, все прошло. Так вот как вы работаете — выдергиваете человека из постели посреди ночи? Что значит «все подробности»? Скажи, что тебе нужно, голубчик.

Михаэль был потрясен. Он пытался игнорировать ее брызжущую сексуальность, которую никак нельзя было назвать дешевой. Она глядела на него насмешливым взглядом, подперев рукой полную щеку.

Михаэль подумал — встреть он ее при других обстоятельствах, слопал бы ее с превеликим удовольствием. В самой буйной своей фантазии он не мог бы представить себе, что она верна Клейну, ждет его, плачет по ночам, когда его нет, растит ребенка от него — словом, ведет жизнь «другой женщины» женатого мужчины.

— Когда он у вас появился?

— Сейчас скажу.

Она подняла голову к потолку, вспоминая. Михаэль разглядывал ее шею, слишком тонкую для ее большой головы. У нее был золотистый оттенок кожи, под цвет волос.

Михаэль следил за движениями ее рук, сложенных на груди.

— В четверг, голубчик, примерно в четыре.

— А когда он от вас ушел?

— Ты так симпатично говоришь — «ушел». В пятницу, мы пошли забирать ребенка к приятелю. В два тридцать он высадил его у дома и поехал к матери.

— А между четвергом и пятницей он от вас не выходил?

— Голубчик… — Она снова залилась смехом, который звучал совершенно дико и неуместно в здании полицейского управления.

«Эта женщина совсем из другого мира», — подумал Михаэль, стараясь сохранить каменное лицо.

— Ну что ты такой серьезный? Не надо воспринимать все так всерьез.

Тут она сама стала серьезной, как бы решив «покончить с этим делом», и ее веселые, живые глаза посмотрели на следователя сосредоточенно.

— Он был все эти сутки в поле моего зрения. Ты можешь успокоиться, мы с ним не договаривались. Он с кем-то встречался, но это было в ресторане. Я открыла ему ресторан, и они сидели там, я не хотела впускать этого человека в дом. У меня квартира наверху, а ресторан внизу. Ты знаешь, где это?

— А кто был этот человек? — спросил Михаэль, протягивая ей пачку сигарет.

Она наклонилась прикурить, рассеянно посмотрела на следователя:

— Это ты его спроси, голубчик, мы с ним не говорили. И тогда не говорили, и сейчас не будем. Арье велел мне сказать только, где он был, но не с кем.

Чуть раньше Михаэль был потрясен, увидев, как в зале заседаний эта полная рыжая женщина глядела на Клейна полными обожания глазами.

— Скажи ему, где я был, — сказал ей Клейн в присутствии Михаэля, и она впервые улыбнулась интимной улыбкой, полной понимания, тогда как всю дорогу сердилась — об этом Эли уже успел доложить.

Она без колебаний подписала протокол допроса, и ее отвезли домой.

Клейн остался в зале заседаний.

— Я ее знаю, — сказал Мени Эзра, — она живет рядом с сестрой моей тещи, у нее — небольшой ресторанчик фаршированных блюд в Нахалат Шива, получила в наследство от родителей, это та еще женщина, делает все, что ей в голову взбредет. Подает тебе счет — независимо от заказанного — какой захочет. И ресторан она открывает, когда захочет. Я у нее ел как-то. Ну что тебе сказать — готовить она умеет. И где он ее нашел? А ребенок этот?

— Нет, я хочу все же понять! — Белилати никак не мог успокоиться.

— Чудеса, да и только, — отреагировал Охайон, которого тоже занимал этот вопрос.

— Так вернуть Клейна домой? — спросил Мени, глядя на часы. — Сейчас Эли с ним говорит. Уже три часа ночи. Он тебе нужен еще?

— Да, — сказал Михаэль, — верните его сюда. Мне нужен материал для завтрашнего заседания.

За пределами здания царила тишина. Михаэль стоял у окна и смотрел в ночную мглу. В здании горел свет во всех комнатах, слышался стук пишущей машинки. Воздух был влажным, до сих пор стояла духота. Клейн зашел в кабинет, и Мени молча закрыл за ним дверь.

— Ну, теперь вы все знаете, — сказал он подавленно.

— Госпожа не захотела говорить о человеке, с которым вы встречались, пока не получит от вас разрешения. Она была с вами? Слышала ваш разговор?

— Мели слышит то, что хочет слышать, и знает то, что хочет знать. Что в ней хорошо — она дает каждому возможность жить своей жизнью. А взамен просит лишь одного — чтобы ей тоже давали жить, как она хочет. Я не знаю, что она слышала. Она была на кухне. Между кухней и залом ресторана есть окно. Мне кажется, оно было закрыто, но, если напрячься, можно услышать, о чем говорят в зале.

— Она завтра должна пройти проверку на детекторе лжи. Вы можете велеть ей, чтобы она рассказала о вашей встрече с Тирошем?

— Я могу попросить. «Велеть ей» — это не совсем то.

— Давайте вернемся к этой встрече. Чья была инициатива?

— Его.

— Я хочу понять. Вы возвращаетесь из-за границы, где пробыли почти год. Едете повидать… своего сына и его мать и тут же назначаете встречу с Тирошем?

«И он еще утверждает, что во всем этом нет никакой связи с убийством», — рассерженно думал Михаэль.

— Я объясню. Но мне нужно ваше обещание, что рассказанное мною не выйдет за стены этого здания. То, что это не может остаться между нами, я уже понял.

— Вот если бы вы мне с самого начала все рассказали, по своей доброй воле… — горько заметил следователь.

— Вы должны и меня понять в этой истории, — взмолился Клейн, — все это не совсем так, как вам кажется.

Снова наступило молчание.

Михаэль хотел узнать, даже вне всякой связи с расследованием, каким образом попал Клейн в непростую ситуацию двойной жизни, — ему нужно было это знать. Еще ему хотелось оставить собеседнику возможность с честью выйти из нелегкого запутанного положения. Следователь пбнимал, что обязан вести диалог, соблюдая дистанцию.

— Моя связь с Мели, — сказал Клейн, — прочна и глубока, и, разумеется, я люблю ее и ребенка. Это не просто мимолетное приключение, порхание, как говорят.

— Сколько лет ребенку? — холодно спросил Михаэль.

— Пять, — Клейн вздохнул и посмотрел в сторону, — и моя семья этого не поймет.

Михаэль пристально взглянул на Клейна, и тот заерзал на своем стуле.

— Вы должны иметь в виду, что эта история может натворить много бед. Мою жену это сломает. Она решит, что вся наша жизнь с ней была ложью, поскольку не в состоянии будет понять, что можно вести две отдельные жизни, при этом без всякого ущерба для каждой из них. Не надо все рассматривать в одной плоскости, — говорил Клейн в отчаянии.

Михаэль подавил в себе желание подробно расспросить Клейна о «двух отдельных жизнях». Он теперь не знал, как относиться к профессору, не мог избавиться от чувства разочарования. Сейчас в нем преобладала подозрительность — после того, как Клейн сам подорвал его доверие к нему. Михаэль вспомнил, как пытался игнорировать данные детектора лжи после допроса Клейна, и почувствовал себя обманутым. Да, он действительно не знал Клейна, профессор вовсе не был похож на тот образ, который он создал в своем воображении. Что говорил Клейн насчет цельной личности? Господи, это было так давно, хотя и всего несколько часов тому назад! Кажется, он говорил, что совершенных людей нет, что лишь искусство совершенно. Стоп, подумал Михаэль, я обязан придерживаться фактов, а не предаваться философским рассуждениям.

— Так что же там случилось у вас с Тирошем? — спросил следователь, отбросив посторонние мысли.

— Это достаточно просто. Но мне все же тяжело после раскрытия всей этой истории. Понимаете, — он подался к Михаэлю, — я храню в тайне мои отношения с Мели много лет, и никто об этом не знал. Даже ребенок не знает, что я — его отец, — профессор беспокойно оглянулся, — я никогда ни с кем о ней не говорил, очень немногие знают о наших отношениях, и совсем никто — о характере этих отношений. Моя жена ни разу с ней не встречалась. Я иногда приглашаю кое-кого в ее ресторан. Там я с ней и познакомился. Первый раз меня привел туда Тирош. И он обо всем узнал.

— Каким образом? Когда?

— Этого я не знаю, могу только сказать, что с Мели он не говорил, узнал не от нее. И, по-видимому, случилось это еще до моего отъезда. Он, должно быть, провел весьма серьезную работу, ведь у нас с Мели нет постоянного расписания,

— Так как же он узнал?

Клейн этот вопрос проигнорировал, будто не понял.

— Перед самым моим возвращением в Израиль я получил от него письмо. К его чести надо сказать, что письмо он послал в университет, а не домой. В письме содержались прозрачные намеки на то, что он знает о наших отношениях с Мели.

Он всегда искал во мне теневые стороны — «подводные течения», как он это называл. Ведь его раздражал мой образ жизни: он представлялся ему не таким, каким был в действительности.

— Письмо у вас? — Ответ на этот вопрос следователь знал заранее.

— Конечно, нет, прочтя, я тут же разорвал его.

«Да, — подумал Михаэль, — я поступил бы так же».

— Но вы ведь помните содержание письма?

— Конечно. — Клейн вытер лоб. — Было очень разумно с его стороны пригласить меня на встречу один на один, как только я прилечу, «в свете информации, проливающей новый свет на мою личность». Так он говорил. Я, разумеется, был зол на него.

Шауль не из тех людей, которые хранят чужие тайны. Я надеялся лишь на то, что этой истории никто не поверит.

— Так что же он хотел от вас?

— Вот и я спросил его о том же. Прочтя письмо, я подумал, что речь идет лишь о зависти, о том, что он хотел таким образом «наказать меня за мой буржуазный образ жизни», но, когда мы встретились, я понял, что есть и еще что-то.

— Расскажите, пожалуйста, еще раз, сначала.

Следователь поймал себя на том, что эту фразу он уже говорил сегодня, но кому — не помнил.

— Так что же он сказал вам на этой встрече?

На лице Клейна вдруг явственно проступила усталость. Михаэль заметил морщины, на которые раньше не обращал внимания. Лицо профессора казалось желтым, возможно, впрочем, от неонового освещения.

Следователь вспомнил спокойный, уверенный голос профессора, каким тот говорил совсем недавно с женой по телефону.

— Теперь я вижу, как он ухитрялся разрушать все вокруг себя, — задумчиво проговорил Клейн, — ему всегда это удавалось. Я так и не понял, чего он от меня хотел. Ходил вокруг да около — он был большим специалистом в такого рода беседах. Завел разговор об Идо Додае. Несколько раз спрашивал меня, говорил ли со мной Идо после своего возвращения из США. Я сказал ему, что у Идо случился какой-то кризис, но в чем дело, я не знаю. Тирош неоднократно возвращался к этой теме. Спрашивал, не оставлял ли мне Идо каких-нибудь документов, записок. «Почему бы тебе у него самого не узнать?» — спросил я. Он не ответил и продолжал интересоваться, не оставлял ли мне Идо чего-либо на хранение, не видел ли я кассету?..

— То есть вы знали, что я имел в виду, когда спрашивал вас днем о кассете, — резко перебил следователь.

Клейн опустил глаза:

— Ну, не то чтобы знал, но и нельзя сказать, что не знал. Тогда, дома, когда мы с вами говорили, я немного испугался. Поймите — во время того разговора с Тирошем я был очень напряжен…

Он замолчал.

— Напряжен, — повторил следователь самым нейтральным тоном, на какой был способен.

— Я очень боялся, что вся эта история раскроется. Только об этом и думал, ни о чем другом думать в те минуты был не способен. И он сказал мне тогда — это я хорошо запомнил: «Если ты будешь хранить мою тайну, я буду хранить твою». Несмотря на то что я был очень встревожен, я спросил его, что он имеет в виду. Он сказал: «Возможно, узнаешь со временем. Если Идо будет с тобой говорить, извести меня об этом».

— То есть вы не сильно горевали, увидев Тироша мертвым.

— Понимаете, — сказал Клейн нерешительно, — может, вы мне и не поверите, но это не совсем так. Сказать по правде, я не так уж сильно опасался. Я был уверен, что настанет день, когда я смогу со всем этим справиться.

Он посмотрел на следователя, не говоря ни слова. Затем прокашлялся:

— А может, я этого и хотел, не знаю. Человек — очень сложная штука.

— И вы продолжаете настаивать на том, что не вы его убили? — вдруг выпалил Михаэль.

Клейн снова скрестил руки на груди и произнес медленно и серьезно, подчеркивая каждое слово:

— Конечно, нет. Ведь я видел его в четверг, а в пятницу он был еще жив. Кроме того, я не верю, что вы полагаете, будто у меня была достаточно серьезная причина для убийства.

— Если я не ошибаюсь, вы только что сказали, что раскрытие этой истории разрушило бы вашу жизнь, — Михаэль подавил злость в голосе, — значит, вы утверждаете, что не видели его после той встречи в ресторане. Мы должны будем проверить, когда вы приехали в Рош-Пину в пятницу.

— Но я уже говорил… впрочем, теперь уже нельзя надеяться, что вы мне будете доверять. Но подумайте — я бы не смог там управиться, в университете… невозможно пройти туда так, чтобы тебя никто не видел. Нога моя туда не ступала до воскресенья.

— Вы уверены, что Идо не оставлял вам кассету? — спросил вдруг следователь после краткой паузы.

Клейн энергично кивнул:

— Конечно, уверен. Это не та вещь, которую я должен был бы скрывать. Я не знаю, что у них там было с Тирошем и какая опасность грозила Идо вследствие этого.

— Все же мне хотелось бы прояснить этот вопрос, — сказал Михаэль, будто речь шла о научной проблеме. — Вы боялись, что Тирош будет вас шантажировать? Что он использует в своих целях информацию о вашей двойной жизни?

— Нет, не боялся, — уверенно сказал Клейн. — Если бы вы знали Шауля, вы бы поняли.

Следователь ждал дальнейших объяснений, хотя Клейн, видимо, полагал, что он уже все объяснил.

— Понимаете, Шауль, как бы это сказать, выглядел словно бы заранее униженным, что-то его сильно заботило. Даже если бы он нуждался в моей помощи, он не сказал бы мне. Он всегда выглядел заранее униженным, несмотря на весь свой внешний лоск. Думаю, он не собирался разглашать информацию, которую получил обо мне, здесь не шла речь о шантаже или о чем-то в этом роде. Дело в другом — он хотел одержать надо мной моральную победу, убедиться в том, что и у меня, мол, есть пятно в биографии. Таким образом он чувствовал свое превосходство надо мной, не знаю, поймете ли вы, знали ли вы таких людей.

Когда Михаэль проводил Клейна в зал заседаний, уже светлело. Профессора начали готовить к повторному испытанию на детекторе лжи.

Затем Михаэль вернулся в свой кабинет и стал слушать запись допроса. Заседание должно было начаться в восемь утра, и Циля готовила материалы. Усталость его была уже запредельной, а ведь предстояло еще заседание и, разумеется, нагоняй от начальства. У следователя до сих пор не было четкого представления, кто из допрашиваемых врал, а кто говорил правду. Из-за этого он снова начал злиться на себя.

«Идиот, — возмущался он чуть ли не вслух, — фантазировал о цельности человека, и вот как все повернулось».

Он опустил голову на руки, протер глаза и продолжал размышлять.

«Ну и что из того, что уважаемый профессор вел двойную жизнь? Ну и что из того, что он оказался не столь уж цельным человеком? И что происходит с Майей?»

Он никак не мог избавиться от чувства горькой досады в связи с обнаружившейся двойной жизнью Клейна и при этом не понимал, почему это так его задевает. Интуитивно он чувствовал, что вся эта история не имеет отношения к убийству или имеет лишь косвенное. Это была его личная обида на то, что даже такой человек, как Клейн, оказался далеко не идеален. Ну почему никто не может вести простую, обычную жизнь? Ни он сам, ни другие.

В комнату вошла Циля с подносом, на котором были кофе и свежие булочки. Под мышкой она держала картонную папку.