Убийство на кафедре литературы

Глава 5

Да, Шауль Тирош пришел бы в ужас, если бы мог себе представить, как будет выглядеть, подумал Михаэль Охайон. Выглаженный носовой платок, который капитан прижимал к ноздрям, не спасал от трупного запаха.

Даже вообразить было невозможно, что общего между этим разбухшим трупом с расплывшимися чертами лица, запекшейся кровью под носом и за ушами, в окровавленной белой рубашке — и тем образом, что врезался в память Михаэля в бытность его студентом факультета общей истории, когда он слушал курс ивритской поэзии со времен Просвещения до наших дней.

Этот человек на кафедре, высокий, элегантный, буквально завораживал слушателей. Опущенные руки, исходящий от него тонкий аромат, свободно льющаяся речь — без заглядывания в конспекты. Лекции Тироша проходили в самом большом зале здания Майзер в старом комплексе университета в Гиват Рам.

В углу комнаты, где был обнаружен труп, валялась увядшая побуревшая гвоздика — гротескный свидетель завершенности эстетического образа ученого, от которого остался дурно пахнущий труп, представший сейчас привычному, но тем не менее не защищенному от шока взору работника полиции.

«В этом черепе был когда-то язык, он умел петь»[2] — вспомнил Михаэль, и ему вдруг показалось, что он вслух произнес слова принца Гамлета.

Арье Клейн — его толстые губы дрожали — нарушил молчание: издал хриплый звук и вышел из комнаты.

Капитан Охайон дал знак Эли Бехеру, тот вышел и, вернувшись, сообщил, что все уже покинули помещение. Михаэль успел осторожно приоткрыть окно рукой, обернутой носовым платком, отнятым от лица, задержав при этом дыхание.

По этой стороне коридора — большие, хорошие кабинеты, принадлежавшие видным профессорам, думал Михаэль, выглянув в коридор, чтобы глотнуть свежего горячего воздуха. Из окна открывался прекрасный вид на мечеть «Золотой купол» и Старый город, расстилавшиеся внизу. Капитан Охайон вернулся в кабинет, глянул на труп, вздрогнул и снова посмотрел на Старый город.

— Придется вытащить труп в подвал, к автостоянке, — сказал Эли Бехер. Он стоял у входа в кабинет, держа дверь приоткрытой.

— Здесь лифты поблизости, — сухо заметил Михаэль.

Эли, гнусавивший из-за насморка, осторожно приблизился к трупу, находившемуся между батареей отопления и большим столом, и заглянул через плечо патологоанатома.

— Не трогать! — предупредил Михаэль, не поворачивая головы, с интонацией человека, который знает, что говорит нечто общеизвестное.

Прошли долгие минуты, прежде чем молодой патологоанатом, лицо которого стало зеленым под стать халату, сказал шепотом:

— Кто-то здесь сильно бушевал.

Михаэль с этим врачом был не знаком, но из-за того, что тот, по молодости лет и отсутствию опыта, не смог сразу сформулировать заключение в профессиональных терминах, почувствовал к нему некоторую жалость и симпатию. Лишь затем патологоанатом заметил, что череп трупа проломлен в нескольких местах, и спросил, не использовался ли для удушения галстук.

— Впрочем, это не было причиной смерти, я могу еще до экспертизы почти с уверенностью сказать. Видите, — обратился он к Эли, и тот послушно взглянул на шею жертвы, набухшую вокруг плотного узла галстука.

Врач чуть не упал, поворачивая шею трупа.

Вглядываясь в его лицо, Михаэль заметил морщинки в углах глаз и подумал, что тот не так уж и молод. Он спросил, когда примерно наступила смерть.

— Нужна экспертиза, но по грубой оценке, минимум часов сорок восемь тому назад.

Врач указал на костюм, который выглядел тесным на раздутом трупе.

— Его избивали перед смертью?

— Видимо, да. Я бы сказал, что его били по лицу, возможно, кулаком, возможно, стулом.

Врач вытер рукой в резиновой перчатке капли пота со лба. В его глазах все еще был ужас. Михаэль хотел расспросить о деталях, но тут дверь кабинета открылась.

Работники передвижной криминалистической лаборатории вошли в кабинет словно бы с заготовленной улыбкой. Михаэль знал, что выражение их лиц — не более чем самозащита. Когда-то он сам не способен был «сделать лицо игрока в покер», как называла это Циля. Хорошо получалось это у Пнины из экспертного отдела. В комнату протиснулся фотограф Цвика, присвистнул и зажал нос.

К концу съемок и замеров в кабинете уже находились все специалисты-«функционеры», как называл их Бехер, — начальник полиции округа, пресс-секретарь, офицер следственного отдела. Все пришли сюда, рассматривали труп, героически преодолевая запах в комнате, — лишь для того, чтобы «отметиться».

— Такого у нас еще не было. Убийство в университете. Может, это теракт, что вы скажете, Охайон? — спросил Арье Леви, начальник полиции Иерусалимского округа.

Михаэль, прочистив горло, ответил, что возможно. Он с нетерпением ждал выноса тела. Исчезнет ли когда-нибудь из кабинета трупный запах, думал он.

Отсюда открывался такой прекрасный вид. Охайон понимал, что его собственное воспоминание об этом запахе тоже не скоро исчезнет, ведь он знал покойного и не раз завидовал его спокойной и уверенной манере чтения лекций, элегантности и утонченности.

Сотрудники передвижной криминалистической лаборатории снимали отпечатки пальцев. Михаэль следил за их работой, не слишком прислушиваясь к разговорам, видел сосредоточенное лицо Эли Бехера, слушал бормотание патологоанатома, который уложил свои инструменты в саквояж и ушел. Затем, пренебрегая неписаными правилами, по которым он должен был оставаться на месте происшествия, пока там находятся работники экспертизы, Михаэль вышел из комнаты и прислонился к стене коридора, ожидая, пока все закончится. Он надеялся, что вне кабинета можно будет отдышаться. Однако в узком извилистом коридоре притока воздуха не было. Он пошел вдоль него до места, где коридор разветвлялся на три части, образуя площадку, окруженную стенами, и уселся на скамью, на краю которой сидел, опустив голову на руки, Арье Клейн.

Арье поднял голову и увидел полицейского. У профессора Клейна были серые широко поставленные глаза, в которых застыл страх. Михаэль зажег сигарету и предложил пачку соседу. Клейн заколебался, пожал плечами, взял сигарету и наклонился к полицейскому, чтобы прикурить. Несколько минут они курили молча.

Здесь не было дверей — только почтовые ящики, щиты объявлений, две скамейки. Михаэль вдруг почувствовал, что от него словно бы отделилась часть его «я», которая со стороны наблюдает за ним и Клейном. По лицам обоих было видно, что они еще не выставили защитных барьеров против страха, овладевшего ими сильнее любых других чувств. Арье Клейн обернулся к Михаэлю, тот взглянул в глаза и на губы соседа и услышал голос профессора — специалиста по средневековой поэзии — голос, в свое время гремевший в здании Майзер в старом комплексе университета в Гиват Раме. Но теперь профессор говорил шепотом:

— Нельзя предвидеть, что может случиться.

И, будто отвечая на немой вопрос собеседника:

— Я мог бы предположить, что буду чувствовать боль, тоску, шок, наконец, но прежде всего я ощущаю страх. Совсем как маленький ребенок — как будто этот труп живет своей жизнью и может на меня наброситься. Загадка!

Михаэль вытянул ноги. Он слушал молча. Но Клейн понимал, что его слушают внимательно.

— В моем представлении он был ни на кого не похож. Даже не кто-то особенный, а что-то особенное. Вот откуда этот страх, я полагаю.

Арье потушил сигарету о пепельницу на высокой стойке — жестяном барабане. Михаэль продолжал слушать.

— Непостижимо! Я видел его, был близко знаком с ним, а теперь это — дурно пахнущий труп, и ни гвоздики, ни костюмы уже не помогут. У него даже детей не было. Мне не удается ощутить печаль. Только страх. Своя рубашка ближе к телу, и больше всего человек боится смерти. Я имею в виду не конец жизни, а реальную встречу с покойником.

Михаэль не мог собраться с духом, чтобы использовать момент для сбора «первичной информации», как это называлось на их жаргоне. Он предпочел не нарушать потока интимных и наивных излияний этого большого человека, которого он знал и как одного из основателей поселений на Земле Израиля.

— Я полагаю, — Клейн встал, — что у человека, работающего в полиции и часто сталкивающегося с такими случаями, есть способы защиты от подобного рода страха.

— Вы ошибаетесь, — Михаэль тоже встал, — во всяком случае, не в первые минуты.

Они были одного роста, их глаза снова встретились. Михаэль кивнул, потушил сигарету и вернулся в кабинет, где находился труп.

Он наблюдал, как эксперты замеряли, записывали, фотографировали и прочесывали каждый сантиметр. Начальник полиции округа поспешил выйти, за ним — все его люди. В комнату внесли носилки, эксперты сложили свои инструменты и все содержимое кабинета в большие мешки, труп вынесли, а полицейские вереницей направились к главному администратору корпуса гуманитарных факультетов. Они двигались по крутым узким лестницам, которые, казалось, никуда не вели, но тем не менее вели на другие этажи, в другие корпуса. Капитан Охайон невольно улыбнулся при мысли, что это место пригодно для козней международных шпионов.

Он снова вспомнил старый университетский комплекс в Гиват Раме — сидение на скамейках в солнечные дни, мини-юбки, ноги Ниры — его бывшей жены, которые ему так хотелось погладить, когда они склонялись над конспектами, лежа на покрытой травой лужайке, которая некоторым образом причастна к появлению Юваля. Он не раз с грустью вспоминал первые годы учебы в университете и газоны Гиват Рамы, и как все студенты исторического факультета сдавали экзамен по книге Ле Монта. Как способствовали, думал он, эти экзамены по истории Средних веков возникновению многих семейных пар! Просто удивительно, что здесь, в этом новом кампусе на горе Скопус, среди этих зданий из камня и мрамора, не пропускающих солнечных лучей, до сих пор создаются семьи!

У них даже кафетерия приличного как не было, так и нет, думал он, пьют кофе в тесных закутках…

Михаэль прислушался к шагам, гремящим в коридоре. Они принадлежали пресс-секретарю окружной полиции Гилю. На нем, несмотря на жару, была плотная форма цвета хаки, на плечах красовались погоны старшего лейтенанта.

Офицер безопасности университета метался между полицейскими, пока не выбрал того, к кому решил обратиться. У входа в кабинет главного администратора в синем корпусе начальник полиции округа мощной своей рукой больно схватил Михаэля за руку и жестко сказал:

— Охайон, это необычный случай, я хочу создать ОСГ — особую следственную группу.

Михаэль сдержался, чтобы не ответить, что такая группа уже фактически существует, и вдруг почувствовал, как усталость разливается по всему телу, несмотря на отдых в Эйлате.

Это была знакомая ему усталость — реакция на безвыходность ситуации, на отсутствие «ниточки» в следствии. Ее обычно сменял другой приступ — страха, который нападал на него с каждым новым расследованием. Первая волна была связана с жутким обличьем смерти. Вторая — с ощущением, что все предыдущие его успехи не имеют никакого значения, будто их и не было вовсе. В начале каждого нового дела он был уверен, что на этот раз раскрыть загадку не удастся. И тогда наступала вот такая усталость, и внутренний голос напоминал ему о тщетности жизни, о смерти, о том, что он будет кем-то наказан и на этом все еще не кончится. Впрочем, все это перекрыло одно, обращенное к начальнику слово:

— Я слушаю!

Полковник Арье Леви, начальник Иерусалимского округа полиции, сказал:

— Я думаю, ты возглавишь ОСГ. Подбирай ее состав. Нам придется иметь дело с руководством университета, с журналистами и со всем миром. Необходимо быстро разгадать тайну убийства.

Охайон с готовностью кивнул. Текст был хорошо знаком. Все случаи — необычные, все убийства нужно быстро раскрыть. Не всегда, правда, начальник полиции округа ставил его во главе особой следственной группы. Кто-то стукнул дверью. Пресс-секретарь полиции, у которого на этот раз была задача весьма деликатная — о чем предупредил его начальник полиции округа, — увидел, что вошел президент университета.

Арье Леви относился к нему так, словно тот был все еще послом Израиля в ООН. Как он умудряется выглядеть таким свежим в эту жару, удивлялся Михаэль, глядя на сверкающую белизной рубашку президента и его синий галстук. Сам он чувствовал себя потным в джинсах и голубой рубашке, которую он выгладил сегодня утром, а вид у нее уже был такой, будто ее вынули из грязного белья. Комната наполнилась запахом дорогого лосьона после бритья, и Михаэль вдыхал его, стараясь заглушить вонь. Лицо Мерома — президента университета было бледным, в его светлых глазах отразилось смятение.

«Как бы он реагировал на вид трупа?» — подумал Михаэль. Он почувствовал себя неловко, наблюдая, как Арье Леви важно представился, назвав свое имя и звание. Михаэль ждал, что у начальника вот-вот появятся признаки агрессивности. Отношение Арье Леви к людям с высшим образованием было одной из причин его частых придирок к Михаэлю. Он приготовился уже услышать любимую фразу Леви «Здесь вам не университет», которую его начальник произносил обычно, распекая подчиненных, даже еще когда был начинающим инспектором, но здесь как раз был университет, и Михаэль в смущении услышал:

— Возглавлять нашу следственную группу будет капитан Охайон, он когда-то блистал у вас в университете. Чему вы учились, Охайон, истории?

Президент посмотрел на Михаэля со смешанным выражением опаски и вежливости, поправил галстук и кивнул Леви, который не прекращал говорить.

Офицер следственного отдела Авидан, представившись, стал выдвигать возможные версии проникновения убийцы в университет. Долго обсуждались система охраны университета, время закрытия ворот. Обнаружилось, что любой человек может оставаться до конца недели в своей комнате и никто об этом знать не будет. Пресс-секретарь заявил, что подробности выяснятся, когда будет установлен час смерти.

— И тогда, — заявил следователь, — можно будет поговорить с офицерами охраны университета.

Президент взглянул на полицейских и сдержанно спросил о других предположениях.

— Есть, разумеется, и другие, — сказал Леви голосом, преисполненным важности, — например, сексуальные мотивы или личный конфликт.

Президент смотрел на собеседников с опаской, и Михаэль понял, что он им не доверяет. И тогда, вспомнив недавнее происшествие, он произнес свои первые слова, после чего в комнате воцарилась тишина.

— Вчера я вернулся из Эйлата, где стал свидетелем несчастного случая под водой.

Все молча посмотрели на Михаэля, Арье собрался было перебить, но Михаэль опередил его, обратившись к президенту:

— Идо Додай. Вам знакомо это имя?

Президент отрицательно покачал головой. Арье Леви раскрыл рот.

Пресс-секретарь, офицер следственного отдела и Эли Бехер с нетерпением ждали продолжения разговора.

— Я так понял, что он тоже с кафедры литературы, — продолжал Михаэль, — и не могу не задать вопрос: а не связаны ли эти два происшествия? Двое с одного факультета, в одно и то же время.

— Я об этом пока что не слышал, — с дипломатичной осторожностью сказал президент университета, — но можно, разумеется, уточнить.

Он нерешительно глянул на Леви и, когда тот кивнул, склонился над телефоном и коротко поговорил со своей секретаршей. Она подтвердила информацию. Сказала, что похороны состоятся лишь завтра, потому что нужно ждать результатов экспертизы.

— Я об этом, разумеется, ничего не знал, — словно бы извиняясь сказал президент, — но ведь это совершенно разные вещи — случай под водой в Эйлате и насильственная смерть здесь.

Арье тоже с интересом взглянул на Михаэля.

— Надо проверить, нет ли тут связи, — сказал Михаэль с сомнением, — сколько человек работает у вас на кафедре литературы?

Президент извиняющимся тоном ответил, что определенно не знает, разумеется, уточнит эти данные в администрации, но по его мнению — примерно двадцать человек. Включая ассистентов.

Президент снова озабоченно глянул на Михаэля и нерешительно добавил:

— Несмотря на трагическое, жуткое происшествие, я не понимаю, зачем нужно искать связь между этими двумя событиями, ведь одно произошло здесь, в университете, а другое — в Эйлате.

Никто не ответил этому костлявому человеку, теребившему свой галстук. Он единственный в этой комнате был в галстуке. На его белой рубашке отчетливо проступили следы пота. Арье Леви пригладил свои короткие кудрявые волосы, вытер лоб и сказал успокаивающе:

— Может, и нет никакой связи, но проверить нужно. Одно и то же время — конец недели. На той же кафедре. Все-таки.

В комнату заглянула Пнина из экспертного отдела. Ее обычной жизнерадостности как не бывало, румяные щеки побледнели:

— Мы уезжаем. Закончили.

Она посмотрела на Арье Леви. Он кивнул. Даже ей это далось нелегко.

«Значит, я не один здесь такой ранимый. Сомнительное утешение», — подумал Михаэль, когда дверь за ней закрылась.

— Мы будем вам помогать, — сказал президент, явно пытаясь установить контакт. Он улыбнулся, как бы рассчитывая на благодарность. — Вы получите любую помощь.

Снаружи послышались голоса. Присутствующие в растерянности посмотрели друг на друга. Арье Леви кивнул пресс-секретарю Гилю:

— Ну выйди к ним, скажи что-нибудь. Скажи, что идет проверка систем безопасности. Нельзя провоцировать панику. Представь им ясную картину, но при этом со знаком вопроса — это надо сделать еще до того, как начнут орать политики. Правые скажут, что гора Скопус должна быть надежным местом, что нельзя принимать арабов в университет, а левые — что университет не нужно было переводить сюда. Скандал в любом случае обеспечен.

— Так быстро прибыли журналисты?

— Разве это быстро? — Арье Леви глянул на часы. — Уже пять. Вообще-то они приходят вместе с нами, но мы дали информацию лишь полчаса тому назад, искали по рации нашего офицера связи; журналисты тут как тут, значит, офицер связи тоже скоро будет. Они сидят на нашей частоте, и нет никакой возможности что-либо скрыть.

Мером подозрительно смотрел на Гиля. Молодое лицо полицейского, его длинные светлые усы, смеющиеся глаза вызвали, по-видимому, недоверие старого дипломата. Гиль это понял и с ехидной улыбочкой смерил взглядом президента — от сверкающих черных туфель до холодных глаз.

— Так что, выйти к ним сейчас? — спросил он у начальника округа.

— Да, и пусть они все убираются. Завтра, скажи им, будет больше подробностей, — нетерпеливо проговорил Арье, и тут в комнату вломился Дани Белилати.

«Живот у него растет с каждым днем», — подумал Михаэль.

Дани обернулся и изрыгнул по адресу толпящихся у. дверей журналистов поток сочных проклятий.

— Это наш офицер связи старший лейтенант Белилати, — объяснил Арье Леви Мерому, теребившему свой галстук.

Арье сердито глянул на Дани, который поспешно запихивал в брюки свою трикотажную рубашку. Дани, вытирая красное лицо, стал путано объяснять, что он только что вернулся с рабочей встречи. Оглядев окружающих, он постепенно стал успокаиваться.

«Явно трупа еще не видел», — подумал Михаэль.

— Так что случилось? — спросил Белилати.

— Что случилось? — Арье Леви вкратце описал ситуацию.

— Тирош — это какой-то поэт? — спросил Белилати, взглянув на Михаэля, сидевшего позади начальника округа, и держа в руке незажженную сигарету.

Президент университета посмотрел на офицера связи с тем же выражением, с каким смотрел на Гиля, который вышел сейчас к группе журналистов.

Разве может такой человек, как Белилати, думал Михаэль, с этой его лысиной, красным лицом, с пузом, торчащим из грязных штанов, — разве может он вызывать доверие у человека, который выглядит как Мером?

— Вы полагаете, будто убийство произошло в конце недели, но офицер безопасности знает, что в субботу все здания университета заперты. Чтобы войти сюда, нужно специально звонить и просить офицера открыть здание, а потом звонить снова, чтобы выйти. — Белилати словно молитву прочел, после чего посмотрел на офицера безопасности.

Охайон, которому собственный голос показался хриплым, спокойно ответил, что это действительно так, но убийство-то произошло утром в пятницу, когда все открыто и каждый может спокойно зайти и выйти.

Дани Белилати почесал лоб:

— Ладно, говорить не о чем, пока не установят время смерти, но прежде всего нужно отработать версии, связанные с системой безопасности. Кому-нибудь известно о политической активности Тироша?

Михаэль читал стихи Тироша, опубликованные в пятничных литературных приложениях. Они не произвели на него большого впечатления, поэтому он ответил:

— По всей вероятности, он — салонный левый.

— Ну да, он же из университета, — грубо ответил Белилати, — а значит, должен быть немного левым, да?

И взглянул на президента. Михаэль старался не улыбаться. Он-то знал, что Белилати говорит серьезно, тогда как все остальные полагали, что Белилати иронизирует.

Президент довольно сухо ответил, что в университете есть люди с разными политическими взглядами.

— На факультете литературы? Поэт? Да чтобы в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году был кто-то не левый? Ну-ну.

Белилати склонил потную голову и насмешливо глянул на президента.

На лбу президента проступили капли пота. Он спросил, нужен ли он еще, и обратился к Арье Леви:

— С кем мне держать связь?

Леви, с видом очень занятого человека, ответил:

— Мы обратимся к вам, когда будет известно что-то новое. Нужную информацию вы сможете получить у капитана Охайона, который теперь будет заниматься этим делом. Его всегда можно найти через диспетчерскую. Но нужно набраться терпения, — заявил он президенту поучительным тоном.

Михаэль знал, как Леви в эти минуты возвышается в собственных глазах. Поведение и внешность президента: его лощеные манеры, галстук, способность не потеть даже в условиях стресса — все это вызывало у Михаэля неосознанное отторжение, так же как его ни к чему не обязывающие, но отточенные фразы и его хорошо скрытый посыл:

«Я-то могу отличить главное от ерунды, я знаю, какое вино нужно пить с каким блюдом».

Теперь президент был в растерянности — теперь он зависел от Леви, и Леви доставляло это удовольствие.

Михаэль должен был признаться себе, что люди, подобные президенту, вызывают у него раздражение и даже зависть. «Они родились с серебряной ложкой во рту[3], из которой потом делают себе заколки для галстука», — думал он.

Так он объяснял это Майе — совершенно серьезно, когда встретил ее в доме израильского атташе по культуре, работавшего в Чикаго (как раз тогда этот атташе был проездом в Израиле — по дороге в Австралию).

От такого человека, как президент, прошедшего школу МИДа, можно было ожидать чего угодно.

Арье Леви пошел проводить президента. Начальник полиции округа уверенно шикнул на корреспондентов, которые все еще толпились в коридоре. Увидев выходящих из кабинета Леви и президента, они оставили в покое пресс-секретаря полиции и метнулись к ним.

«Впрочем, — думал Михаэль, — иначе как с холодной вежливостью и почти открытым презрением не отреагируешь на развязные манеры начальника полиции округа».

Началось обсуждение: кого включить в следственную группу, помимо Охайона и Эли Бехера?

— Циля все еще на сохранении беременности? — спросил Авидан.

— Она уже две недели не на больничном, — ответил Эли, — но не захочет мотаться по ночам и все такое. Впрочем, в качестве координатора группы она, разумеется, подойдет.

Эли вопросительно взглянул на Михаэля.

— Если она согласится, то может быть координатором, — ответил Михаэль, — но ее одной все равно недостаточно.

Леви вернулся в комнату и закрыл за собой дверь. Его лицо приняло обычное строгое выражение, а маленькие глазки, всегда напоминавшие Михаэлю бисеринки, вдруг потухли.

— Ну хорошо, теперь вы знаете, с кем вам придется работать. Итак, группа сформирована еще до того, как начальник главного управления полиции на меня набросится, не говоря уже о всяком другом начальстве и обо всем мире. Белилати! Ты присоединяешься к особой группе, и я думаю, что, если мы действительно хотим разгадать эту загадку, нужны еще двое к вам троим.

— Циля может быть здесь полезна. Она два года училась в университете до того, как пришла в полицию, и кое-кого здесь знает, — сказал Михаэль.

Леви покосился на него:

— А кто еще?

— Сейчас не знаю, разве что вернуть Рафи после расследования того случая с Яффскими воротами.

— Ты консерватор, Охайон. Тебе нравится работать с одними и теми же людьми, да?

Михаэль не ответил, но подумал об Амнуэле Шорере, прежнем начальнике следственного отдела, который «вырастил» его и научил всему, что он теперь знал. Михаэлю очень бы хотелось, чтобы Амнуэль вернулся и снова стал его начальником, тогда бы не пришлось брать на себя почти все полномочия по разгадке этого дела, в котором пока даже ниточки не видно.

Но штат особой группы был уже укомплектован, без обсуждения с Цилей, и Эли выглядел удрученно.

У нее чуть выкидыша не было, вспомнил Михаэль, случись такое, она ожесточила бы всех нас.

И все же он решил настаивать на своем — просто не было сил обучать нового человека всем тем мелочам, которые знала Циля. На третьем месяце беременности вполне можно сидеть в конторе координатором.

Хотя хамсин продолжался и время было позднее, пришлось все же возвращаться в маленькую секретарскую комнату, где все еще сидели сотрудники факультета литературы.

Несмотря на их протесты, о которых уже отрапортовал поставленный у входа сержант, работникам факультета пока не было позволено покинуть здание. Тот же сержант решительно преградил доступ четырем журналистам, ожидавшим у дверей. Журналисты тут же набросились на направлявшихся в комнату полицейских. Троих из них Михаэль знал. Четвертой была симпатичная молодая женщина, криминальный репортер с телевидения, она строила глазки Михаэлю, одновременно давая команду стоявшему за ней оператору навести на него объектив. От резкого света Михаэль замигал.

Он потребовал от журналистов уйти отсюда. Они перешли в узкий коридор, привычно при этом протестуя и твердя насчет «права общества знать».

— Пусть общество наберется терпения, прежде всего надо, чтобы было, что знать, — парировал Михаэль.

— Старший лейтенант Охайон! — обратился к Михаэлю опытный журналист, представитель самой популярной газеты страны, и Бехер поспешил поправить его:

— Капитан. Послушайте, надо уже привыкнуть. Капитан Охайон. Ясно?

Оба полицейских без стука вошли в секретарскую.

Несмотря на открытое окно, воздух в комнате был спертый, тем более что она не просто была набита людьми, но людьми испуганными. Ощущался здесь и сладкий аромат духов, и запах гниения, который чудился Охайону повсюду с тех пор, как он побывал в кабинете, где был найден труп.

Михаэль молча оглядел присутствующих и в считанные секунды просчитал ситуацию во всех подробностях. Иногда в таких случаях он чувствовал себя оператором, выполняющим указания хорошего режиссера. Напротив двери, у окна, в той же позе сидела Яэль, за ней стоял Арье Клейн, его толстые губы тряслись. Адина Липкин сидела за столом и нервно вытирала лицо бумажной салфеткой, которую вытащила, по-видимому, из открытого ящика стола слева. Он знал здесь лишь Арье Клейна, профессора, специалиста по средневековой поэзии, и Шуламит Целермайер, специалиста по фольклору. Ее он помнил тоже по своей учебе в университете. Она сидела за столом Рахель, раздвинув тяжелые ноги и натянув на колени темную юбку. Шуламит тут же начала протестовать, топая ногами в ортопедических босоножках. Она не скрывала своего гнева по поводу того, что им не дают выйти отсюда.

«Если их сейчас не выслушать, грянет скандал», — подумал Михаэль.

— Это неслыханное безобразие! — громким голосом, с одышкой заговорила Шуламит. — Держать людей целый день без воды и без воздуха, не дать им возможности связаться с семьями, а ведь уже пять часов!

Михаэль прервал ее вопросом: кто видел Тироша последним?

Она замолчала. Атмосфера шока и усталости сменилась атмосферой наэлектризованности, слова Шуламит зарядили присутствующих новой энергией.

На вопрос Михаэля никто не ответил. Все смотрели друг на друга. Наконец Адина сказала:

— Из-за трагедии с Додаем я искала его уже на исходе субботы и не могла нигде найти.

Она смяла бумажную салфетку и принялась рыдать.

В субботу Тироша никто не видел. Присутствующие подтвердили это кивками, а Калицкий сказал: «Нет, не видели».

«Белилати и Рафи уже направляются к дому Тироша», — подумал Михаэль.

Теперь ему придется задавать вопросы личного характера.

Еще до того, как атмосфера немного разрядилась, он спросил: кто видел Тироша в пятницу?

Адина заявила, что в пятницу было заседание с участием всех преподавателей кафедры. Заседания проводятся в среднем раз в три недели, по пятницам.

— Было ли что-то особенное на последнем заседании?

— Не знаю, — ответила Адина, — я не присутствовала, и у меня еще не было времени ознакомиться с протоколом. Секретарь вообще не участвует в заседаниях кафедры.

Михаэль вспомнил рассказы Цили про учебу в университете и факультетскую секретаршу и чуть не улыбнулся. На лице Адины отразилось огорчение по поводу того, что она не могла полностью контролировать ситуацию на всех фронтах и смирилась с этим.

— Но я его видела, разумеется, и до заседания, и после. Только профессор Клейн не видел его — он вернулся из годичного отпуска лишь вчера. — Адина снова зарыдала, перемежая всхлипывания обрывками фраз: — Что же это такое? Все умрут один за другим? Здесь кто-то крутится… какой-то… мне страшно здесь…

— Ничего общего, Адина, ничего общего нет между этими двумя случаями, — резко заявила Сара Амир, но Аронович подмигнул и многозначительно посмотрел на Адину:

— В самом деле? Кто-то здесь что-то замышляет?

Михаэль быстро оглядел присутствующих, чтобы по возможности видеть их реакцию.

— Кто видел его после заседания?

Снова ответила Адина:

— Доктор Шай обедал с ним после заседания.

— Она меня имеет в виду, — сообщил Тувье со своего места у стены.

Михаэль вызвал Шая в коридор и обратил внимание на синие взбухшие прожилки на его лице.

— В котором часу это было?

Сержант у входа шуршал бумагами, записывая.

— Примерно в двенадцать тридцать. Заседание закончилось в одиннадцать, ну и пока вышли. Мы здесь обедали, в Майерсдорфе, он сказал что-то насчет поездки в Тель-Авив, но ничего определенного.

— До которого часа вы там были?

— До двенадцати тридцати.

— А потом? Вы его видели?

— Нет. Я поднялся с ним на минуту в его кабинет, чтобы кое-что взять, и оставил его там.

Михаэль взглянул на Шая, чей безжизненный голос все еще продолжал звучать в его сознании.

— В котором часу вы расстались?

— Примерно в двенадцать тридцать, может, в час, — сказал Тувье тем же вялым голосом.

Михаэль вызвал Эли Бехера из комнаты и что-то прошептал ему на ухо.

— Кто видел Тироша или говорил с ним после часа в пятницу? — спросил Бехер.

Тувье стоял у двери, Михаэль прошел мимо него, зашел в комнату и быстро оглядел присутствующих. Все молча смотрели друг на друга, никто не отвечал. Шуламит Целермайер громко вздохнула:

— Может, теперь моя очередь?

Она действительно выглядела напуганной и, как бы пытаясь объяснить это, сказала:

— Это больше, чем мы можем вынести, — два случая сразу.

— У него была машина? — Михаэль заметил изменения в атмосфере комнаты, как будто присутствующие узнали новую подробность, о которой сами еще не успели подумать.

— Да, — ответил Тувье, и все взгляды обратились на него, — я полагаю, он приехал сюда на своей машине, вы найдете ее на университетской стоянке внизу, не узнать ее невозможно, это «альфета-семьдесят девять». Таких всего две в стране.

Дита Фукс начала рыдать. Михаэль заметил ее бледность, набухшие веки.

— Может, дадите нам уйти? — спросила она, всхлипывая. — Этот полицейский, что стоит там, не выпускает нас отсюда, а я думаю, что там с детьми, и просто хочу домой!

Это детски-наивное заявление прозвучало явно истерически.

Эли открыл дверь и что-то сказал полицейскому у входа. Михаэль заметил, что полицейский поспешил в направлении синего корпуса.

— Что Тирош намеревался делать в Тель-Авиве? — снова обратился Михаэль к Тувье.

— Я точно не знаю, — растерянно ответил тот.

«Он сам выглядит как труп», — подумал Михаэль.

— Надо думать, что-то связанное с женщинами, — сказал Кальман Аронович, привстав со своего места. Злоба в нем на какое-то мгновение вытеснила страх. Михаэль спросил о семейном положении Тироша.

— Убежденный холостяк, — ответила Шуламит Целермайер, — ни одного родственника у него в стране нет.

И тут последовал неотвратимый вопрос, задавая который Михаэль всегда чувствовал себя сыщиком из телефильмов:

— Кто, по вашему предположению, мог быть заинтересован в его смерти?

Наступила напряженная тишина. Михаэль внимательно наблюдал за присутствующими. На их лицах было выражение нерешительности, колебания, отчаяния, а на некоторых — желание скрыть свое мнение. Но за всем этим Михаэль увидел, словно за полосой тумана, страх. Он глянул прямо в глаза Адине Липкин. В них был ужас и явное желание что-то скрыть.

— Кто? — спрашивали его глаза у секретарши. Она сделала отрицательный жест рукой:

— Понятия не имею.

И обратила к окружающим взгляд, молящий о помощи.

— Кто-то из вас что-нибудь знает о его политических взглядах? — спросил Эли Бехер.

Напряженность несколько упала, когда Тувье ответил:

— Я думаю, все знают о его политических взглядах, он был активистом «Шалом Ахшав»[4] и писал политические стихи.

Михаэль спросил, был ли он лидером движения, угрожали ли ему.

— Да хватит уже! Многие желали бы его смерти, — выдохнула Шуламит Целермайер и поднялась во весь свой рост. — Не понимаю, почему мы все молчим как в рот воды набрали. Есть студенты, над которыми он издевался; женщины, с которыми он имел связь и порвал ее; их мужья; поэты и литераторы, которых он унижал, да и просто множество людей, которые были бы рады его смерти. Мы просто здесь с ума сходим, а ведь нет никакой связи между этими двумя смертями — его и Идо! Просто случайное совпадение. Просто совпадение, понимаете?

Все молчали.

Тувье смотрел на Шуламит с ужасом, открывая и закрывая рот и опираясь своим худым телом о стену. Арье Клейн смотрел удивленно: не сошла ли она с ума? Дрожащим басом он произнес:

— И все-таки, Шуламит, вероятно, нам нужно держать себя в руках: ты ведь видишь, ситуация достаточно драматична. Не надо сгущать краски. Может, и есть люди, которым казалось, что они были бы рады его смерти, может, есть и такие, что действительно обрадуются, но я не могу себе представить, что кто-то мог убить его собственными руками. Согласитесь, это огромная разница — желать смерти и самому убить. И вообще, — обратился он к Михаэлю, — это не мы сделали, никто из нас его не убивал, так дайте нам уйти отсюда и попросите нашей помощи цивилизованным образом.

Эли Бехер укоризненно взглянул на Михаэля.

— Ты нарушаешь все законы, — заметил он, — почему ты допрашиваешь свидетелей, когда они вместе? Почему бы тебе не расспросить их потом, по одному, как положено?

Михаэль взглянул на часы и быстро прикинул в уме программу на этот день.

— Ладно, — устало сказал он, — оставьте свои телефоны, адреса и все данные; к вам обратятся в ближайшие дни. Еще сегодня вечером, самое позднее, завтра утром мы позвоним вам и назначим каждому время допроса.

— Допроса? — послышался нежный голос Яэль. Михаэль, привыкший видеть ее неподвижно, как статуя, сидящей в своем кресле, на мгновение замер с рукой на ручке двери.

— Допрос, расследование, дача показаний — назовите это как угодно, — сказал он, не отрывая взгляда от Яэль.

— Что это значит? Где это будет? — Ее тихий голос тревожной сиреной отозвался в сознании Охайона. Он ответил весьма жестко:

— У нас в полиции, на Русском подворье. Мы вам сообщим, где именно.

Сержант, все это время стоявший у двери, зашел в комнату и передал отчет офицера безопасности: никакой машины «альфета» на стоянке университета не найдено. Михаэль уже собрался было уходить, но тут Яэль рухнула на пол, как тряпичная кукла.

— Когда она придет в себя, — строго сказал Михаэль сержанту, — собери у всех данные. И помоги ей, — он указал на Адину, склонившуюся над Яэль. Адина бормотала, что причина понятна — Яэль ничего не пила и не ела с утра. Наконец девушка пришла в себя, открыла синие свои глаза.

Михаэль тут же вышел из комнаты, нажал кнопку лифта. Выезжая на своем «форде-эскорт» с подземной стоянки университета на главное шоссе, он глубоко вздохнул и сказал:

— Выбрались из Аида.

— Что ты сказал? — спросил Эли Бехер.

— Ничего, у меня ассоциации с древнегреческой мифологией. Как-никак литературный факультет. Мы словно выбрались из преисподней. Надо первым делом в Эйлат позвонить — проверить, связаны ли два эти случая. Давай подумаем, кого мы там знаем.

— Погоди, ты не думаешь, что стоит пригласить кого-то из них на допрос уже сегодня? Того, кто видел его последним, к примеру.

— Сейчас шесть тридцать, а я еще хочу кого-то застать в Эйлате. Какой смысл начинать допросы сегодня, когда нет ответа от патологоанатома, не поговорили с экспертами, нет отчета о его доме? С другой стороны…

Михаэль спросил по рации, закончены ли поиски в Эйлате. Лишь через несколько минут диспетчер ответил:

— Нет, не закончены.

— Ладно, — вздохнул Эли, — подождем отчета экспертов и патологоанатома. Ты всегда медлишь поначалу. И мне каждый раз тяжело к этому привыкнуть. Я знаю, знаю. Надо сперва вникнуть во все подробности, познакомиться с людьми — таковы твои правила. Я надеюсь, что патологоанатом «вдохновит» нас, не хотелось бы застревать на первом этапе. Ну так поговорить с Цилей?

— Почему бы офицеру отдела кадров не поговорить с ней?

— Если ты ее боишься, так я себе спокойно буду спать, но я думал, ты знаешь, чем можно ее соблазнить.

Михаэль молча улыбнулся. Лишь через пять лет совместной работы Эли открыто намекнул на интимные отношения, связавшие его с Цилей.

Было уже семь вечера, когда Михаэль поставил машину в районе Емин Моше, рядом с «рено-4» Белилати и машиной экспертного отдела. Они вышли. Эли глянул в бумажку с адресом:

— Посмотрим, где это.

Михаэль огляделся и сказал:

— Знаешь стихи Амихая о Емин Моше?

Эли отрицательно качнул головой.

— Они начинаются строкой: «В Емин Моше рука любимой была в моей руке». Что скажешь?

Эли посмотрел на него долгим взглядом, помолчал, затем ответил:

— «В Керем Авраам сад моей жены был в моем кармане».

Михаэль громко рассмеялся.

— И хамсин кончился, — сказал Эли, спускаясь по широкой лестнице в глубь застройки.