Лучшей погоды нельзя было пожелать. Мягкий северный ветер на заре подмел и землю и небо и умчался куда-то вдаль. В небе не осталось ни облачка, на шоссе поблескивали отшлифованные булыжники. Было на редкость хорошее, звонкое летнее утро.
Взявшись за руки, Тамара и Зина шли посреди улицы быстрым спортивным шагом. Обе они принарядились в новенькие светлые платьица, обеим было весело, и, слегка взмахивая руками, они оживленно беседовали.
— Время-то как незаметно идет, — заметила Зина. — До заводской спартакиады всего пятидневка осталась...
— Очень хочется затяжной прыжок сделать, — ответила ей Тамара.
— За чем дело стало?
— Сегодня хочу попробовать.
— А тебе можно? — спохватилась Зина.
— А почему нельзя? — удивилась Тамара.
— Как почему? Ведь и двух недель не прошло после аборта!
Тамара смутилась.
— Пустяки...
Зина с упреком смотрела на подругу.
— Хочешь рисковать?
— Ничего не рисковать, — возразила Тамара. — Сегодня попробую и, если получится, повторю на празднике.
Она упрямо замолчала.
Подруги молча пошли по улице.
По выходным дням на крайних улицах всегда было больше оживления. Люди шли в лес, к озеру, — на окраинах везде зеленели палисадники, и прямо за домами начиналось поле, а в иных местах лес подступал чуть ли не к самым окнам. Возле палисадников возились ребятишки, и детские голоса звенели на всех перекрестках.
С обычной настойчивостью Зина возобновила прежний разговор.
— А мне кажется, тебе следует подождать.
— Замолчи, пожалуйста! — резко оборвала ее Тамара. — Никто ничего не знает, чувствую я себя хорошо, и точка.
— А если тебе врач запретит?
— А! — Тамара пренебрежительно отмахнулась от подруги. — Ты лучше своими делами занимайся. Знаешь, что о тебе говорят?
Тамара никогда не передавала Зине никаких сплетен, но сегодня уж очень ее раздражала непрошеная заботливость подруги.
— И о тебе, и о китайце... Выслуживаешься, говорят, перед Григорьевым.
— И пусть! — рассердилась Зина.— Что бы ни говорили, я своего добьюсь!
— Ну и я добьюсь, — сказала ей в тон Тамара и, меняя предмет разговора, указала на двухэтажный деревянный коттедж, мимо которого они проходили. — Крюков здесь, что ли, живет?
Зина взглянула на малиновую черепичную крышу и утвердительно кивнула.
— А что?
— Зайдем за ним? — предложила Тамара.
— Не хочу, — отказалась Зина. — Я на него сердита. Он теперь постоянно мою работу оговаривает.
Тамара улыбнулась.
— Ты его и раньше не слишком жаловала.
— Ну и не жаловала, — согласилась Зина. — Прилипчивый он какой-то...
— Придирчивая ты очень... — Тамара закинула голову и посмотрела в небо. — Солнце-то где! Небось уже одиннадцать...
Зина тряхнула головой.
— Не опоздаем.
Навстречу подругам, прямо посреди дороги, волоча ноги в пыли, ковылял пожилой китаец в черной запыленной куртке. На ремне, перекинутом через плечо, висела плетеная корзина, наполненная бумажными мячиками. Медленно и равнодушно шел он по камням в сопровождении кучки державшихся от него поодаль ребятишек.
— Постой! —Зина указала на торговца. — Видишь? Купим по мячику?
Они подошли к китайцу, и торговец привычным механическим жестом опустил корзину перед покупательницами.
Подруги наклонились над грудой пестрых бумажных шариков и принялись их перебирать, теряясь и не зная, на каком мяче остановить свой выбор.
— Сколько стоит? Сколько платить? — наперебой спрашивали они, то и дело пробуя, как подскакивает на резинке тот или иной мячик.
Почти не глядя на девушек, закрывая утомленные глаза и улыбаясь краями губ, торговец заученно и покорно повторял:
— Мало-мало... Тилисати копеека мячика...
Мячики отлетали и сейчас же подскакивали обратно к руке.
Подруги купили себе по мячу и, забавляясь новыми игрушками, пошли дальше по большому просторному шоссе, тянувшемуся посреди ровного зеленого поля.
Китаец медленно поднял корзину, вскинул ее на плечо и заковылял по дороге.
С усталым лицом, с полузакрытыми глазами шел он, равнодушно посматривая по сторонам, и такой у него был скучный и неприветливый вид, что даже ребятишки постепенно отстали от торговца.
Чередовались четные и нечетные голубые номера, украшавшие дома в поселке.
Китаец утомленно остановился перед коттеджем, покрытым малиновой черепицей, задумчиво постоял перед входной дверью, оглянулся и спокойно поднялся на крыльцо.