Утренняя смена

ХХ

Будильник постукивал до того назойливо, что Чжоу начал злиться на него, как на живое существо. Часы торопились, а Зина не шла. Чжоу положил часы плашмя — так всегда поступала Зина, когда ей надоедало их тиканье. Часы продолжали отсчитывать секунды. Чжоу с гневом посмотрел на будильник и сунул его под подушку.

Подавляя свое нетерпение, Чжоу принялся приводить в порядок письменный стол. Он переставил чернильницу, перечинил все карандаши, переложил книги... В одну из книг была заложена газета. Чжоу развернул ее — это оказался тот самый номер заводской газеты, в котором сообщалось о смерти Тамары Суровцевой. Зина берегла этот номер. Тут же, не отходя от стола, Чжоу вновь стал просматривать сухую немногословную заметку.

Ниже были напечатаны портрет девушки и ее автобиография. Редакция подготовляла специальный номер к открытию спартакиады. Лучше спортсмены завода должны были рассказать читателям о своей жизни. При помощи редакционных сотрудников написала о себе и Тамара. Из-за несчастной случайности ее жизнеописание появилось в газете раньше.

Со странным чувством Чжоу рассматривал газету. Обидно было читать сейчас этот бодрый и чуть самоуверенный рассказ.

Тамара, теперь уже мертвая, рассказывала о том, как она научилась прыгать, рассказывала о своем детстве, об отце, убитом на войне, о матери, служившей в какой-то конторе счетоводом, о школе, которую так и не удалось кончить. Обычная биография. Она приехала на завод. С этого момента жизнь ее резко изменилась. Она сделалась токарем, начала зарабатывать много денег, стала помогать матери. Рассказ Тамары становился особенно подробен, когда она переходила к описанию своих занятий в кружке парашютистов, первого прыжка, своих намерений; она всерьез собиралась заняться парашютизмом, поступить в авиационный институт. Она многое собиралась сделать...

Не могло быть ничего грустнее этого бодрого жизнеописания. Но Чжоу не чувствовал особенной горечи. Ему было радостно от сознания того, что Зина жива. Она жива, она придет к нему с минуты на минуту, она никогда с ним не расстанется. Стыдно сердиться на часы. Чжоу поставил будильник прямо перед собой. Было около десяти часов. Он переставил лампу на подоконник. Дожидаясь Зину, он часто ставил лампу на подоконник. Из-под абажура падал мягкий зеленоватый свет. Свет означал, что он дома, что он ждет, свет торопил ее, это был свет маяка. Маяка, который светит только для одного любимого человека.

Чжоу взял книгу, сел у окна. Осторожный стук в дверь оторвал его от чтения. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Крюков.

— Добрый вечер, товарищ Чжоу... Можно?

Чжоу отложил книгу.

— Заходите, товарищ Крюков.

— Я вам помешал, но я не виноват, — объяснил вошедший. — Меня просила зайти Зина.

Чжоу рванулся к гостю.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего, не волнуйтесь, — успокоил его Крюков. — Она просила передать, что вернется позже, что у нее важные дела. Она задержится у Груза. — Интонации в голосе Крюкова приобрели двусмысленный оттенок. У нее важное дело. Она просила меня позаботиться, чтобы вы не тревожились.

— Вы что-нибудь перепутали, — сказал Чжоу. — Зина не может находиться у Николая Семеновича. Он занят сейчас большой, серьезной работой, и его никому нельзя тревожить.

Крюков скромно улыбнулся.

— По-видимому, кому-то можно.

— Нет, Зины у него нет, — решительно возразил Чжоу.

— А может быть, она ему... помогает? — настойчиво спросил Крюков.

— Нет, нет, — не согласился Чжоу. У них плохие отношения.

— По работе, — наивно объяснил Крюков. — А так... Вы же не знаете, какие отношения были между ними до вашего приезда. Они всегда нравились друг другу.

Чжоу взял с подоконника книгу, раскрыл ее, закрыл.

Он не хотел больше разговаривать, — Крюкову оставалось только уйти. Он и пошел было к двери, но, колеблемый какими-то сомнениями, остановился.

— Простите, Чжоу, — нерешительно произнес он. — Я не знаю... Следует ли мне быть откровенным... Я не хочу вас огорчать, но неужели вы не видите, что над вами смеются? Да, над вами смеются, а вы... Вы этого не замечаете!

— Надо мной? — с недоумением переспросил Чжоу. — Смеются?.

Крюков нервно прошелся по комнате.

— Хорошо, Чжоу, я буду с вами откровенен,— сказал он с несвойственной ему обычно горячностью. — Кто над вами смеется, удивляетесь вы? Да все! Вы слишком заняты собственными переживаниями и не обращаете внимания на окружающих. Конечно, какой-нибудь Григорьев относится иначе, он культурный человек. Но все эти... мальчики и девочки... Неужели вы думаете, что они всерьез питают к вам какую-либо симпатию? Да и Зина... Что привлекло ее к вам? Любопытство! Вы — китаец, диковинка...

Вряд ли можно было глубже задеть Чжоу.

— Неправда! — воскликнул он. — Зина мне и друг, и жена, и товарищ...

Крюков с сожалением посмотрел на Чжоу.

— Она смеется над вами! — воскликнул Крюков, и голос его задрожал. — Вы ведете себя, как добродетельный студент, а ваша Зина в это время...

— Я ничего не хочу слышать! — закричал Чжоу, на мгновение теряя самообладание.

— Вы это можете видеть! — насмешливо возразил Крюков.

И Чжоу вдруг согласился с ним.

— Хорошо, я увижу, — почти спокойно произнес он, стыдясь своей вспышки и в самом деле успокаиваясь оттого, что принял определенное решение. — Я пойду и увижу.

Он с шумом отодвинул попавшийся ему под руку.

— О нет, Чжоу, я не отпущу вас одного, — сказал Крюков. — Я провожу вас... Успокойтесь. Я буду счастлив, если ошибся...

И он заботливо снял с вешалки и подал Чжоу его серую фетровую шляпу.