В гнезде Орла

Глава 9

По прибытию в Готенбург Клауса забрала служебная машина, и он сразу отправился в город. На полуострове он был в первые. Столица рейхсгау Готенланд очень сильно контрастировала с городами Берлина. Здесь не было шика, современных домов; благоустройства оставляло желать лучшего. После войны план Гитлера по заселению в прошлом советского Крыма немцами из итальянской провинции Южный Тероль провалился. Не прошло и пяти лет, как половина новых жителей полуострова, привезённых в Готенланд добровольно-принудительно, массово стали проситься обратно. Кому-то не нравился климат, кому-то соседство с населением бывшего Союза, а кому-то просто хотелось вернуться к своим родным. После этого Берлин стал выделять на много меньше денег на Готенланд, чем планировал.

Данная тенденция с отбытием нового населения на свои прежние места проглядывалась в тогда ещё рейхскомиссоритах повсеместно. По плану Гиммлера на захваченные восточные территории планировалось к шестидесятому году переселить двадцать миллионов поселенцев, а к концу столетия все девяносто. Переселить пересилили, но нельзя просто привезти человека и сказать, что это твой новый дом. Вот и приходилось приготовленные для немцев жизненные пространства оставлять коренному населению и считаться с ним. Иначе какой смысл от мёртвых площадей, на которых нет производств, и они не засеиваются.

Проезжая по улицам Готенбурга, Клаус вспоминал слова ветерана армии Вермахта, который учувствовал в оккупации полуострова. Захват в прошлом Симферополя произошёл второго ноября сорок первого года. В этот день немецкие и румынские войска вошли в город и сразу начали наводить свои порядки. Армия заняла административные здания, на домах появились объявления об обязательной регистрации. Людей насильно заставляли на советских паспортах ставить штампы о новой прописке по месту жительства при участках полиции. Активно велась пропаганда о выезде в Германию. В газете «Голос Крыма» на постоянной основе публиковались материалы о счастливой жизни выехавших. Впрочем, желающих уехать на территорию Рейха не было.

Началась и активная еврейская чистка. Если в настоящее время во всех учебниках пишется о переселении еврейского населения на какой-то мифический восток, то на деле «юде» висели на деревьях, столбах в центре города, а рядом с ними болтались те, кто укрывал коммунистов, опоздал на работу, не являлся на регистрацию или укрывал самих евреев.

На замену советскому рублю пришла немецкая марка, впрочем, её постоянно не хватало, и вплоть до начала пятидесятых активно продолжала ходить советская валюта.

Конечно, через несколько месяцев после захвата полуострова, появилось подобие нормальной жизни. Заработали школы, училища, музыкальные курсы, проводились футбольные матчи и концерты. Летом сорок второго в Готенбурге открылся кинотеатр «Крым» для гражданского населения. Всё это делалась просто для того, чтобы местные успокоились; всех расстрелять было нельзя, кто-то же должен был работать.

Добравшись до ЖД вокзала имени Альфреда Эдуарда Фрауенфельда, первого генерального комиссара «Генерального округа Крым-Таврия», Клаус увидел десятки полицейских машин. Всё было окружено, было не протолкнуться. Центральное здание наполовину выгорело и было разрушено.

Ещё в годы войны в Готенбурге активно действовали партизаны. Они провели семнадцать успешных диверсий. Подрывали эшелоны с боеприпасами, горючим и другими грузами. Мешали ремонтировать пути. Справиться с ними удалось только к марту сорок четвёртого года. Нескольких членов подпольной организации арестовали, один не желая сдаваться бросился под поезд. Видимо, повесили и расстреляли не всех, раз спустя восемьдесят лет дело партизан живёт и, судя по всему, довольно успешно.

Клаус, на ходу показывая удостоверение, совершенно не вглядываясь в лица полицейских, поспешил на территорию вокзала. Изнутри он выглядел не лучше, чем снаружи. Прокопчённые чёрные стены ясно давали понять, что пожар был сильный. Кругом руины, под завалами которых лежали обгоревшие тела, которые вот уже сутки никак не могли вынести.

— Хайль Рейх, — поприветствовал Клаус одного из полицейских в зелёной форме. — Штурмбаннфюрер Клаус Фукс. О моём прибытии вам должны были доложить. Мне нужно всё осмотреть.

— Хайль Рейх, — ответил полицейский. — Оберштурмфюрер Бен Фишер Гестапо, — он поправил очки на носу. — Мы вас ждали, герр Фукс. Пойдёмте, я всё вам покажу.

Клаус проследовал за полицейским. Они покинули выгоревшее практически дотла здания и оказались на перроне. Перед ними открылся большое открытое пространство с десятками путей на которых лежали грудой металлолома, раскуроченные взрывом составы.

— Чёртовы повстанцы, партизаны или как их ещё можно назвать… — злобно посмотрел на уничтоженные поезда Фишер. — Кто продал или передал им данные, что через Готенбург будут проходить составы с боеприпасами и техникой следующие в Миленько (Мелитополь).

— Есть подозреваемые? — Клаус поднёс ладонь к носу, от дуновения ветра в воздухе поднялся смрад сгоревшей плоти.

— Пока нет. Я сам прибыл в Готенбург из Кирпфо (Киева) сегодня утром за пару часов до вашего прибытия. В рядах местной полиции слишком мало немцев, от них ничего дельного не добьёшься.

По закону в любой структуре всех госорганов должно было быть не менее семидесяти процентов представителей арийской расы. В реальности такой процент держать было нереально. Просто неоткуда было брать «чистокровных» служащих. Клауса это очень злило. Он никогда не был сторонником равенства. Однако выражать своё разочарование майор не стал.

Под присмотром гестаповцев он осмотрел железнодорожные пути. Вместе с их криминалистами Клаус пришёл к мнению, что взрывчатку заложили не на путях, а под самими составами. На это указывали довольно цельные рельсы и шпалы. Если бы взрывчатка была заложена под путями, то рельсы были искривлены или разлетелись на части, а шпалы были повреждены.

Делать в Готенбурге больше нечего. Можно отправляться Теодорихсхафен. Майор просто не представлял, что ему ещё делать. Гестаповцы должны сами совсем справиться. Попрощавшись с Фишером, он сел в служебную машину и приказал отвезти его в портовый город.

***

Оказавшись в Теодорихсхафене, Клаус никак не мог прийти в себе. За время пути он успел задремать. Очнувшись, он первым делом проверил телефон. Пришло сообщение, что на военно-морской базе его встретят только вечером. Целый день придётся провести в портовом городе. На часах было только девять часов утра.

На улицах Теодорихсхафена было жарко. Столбики термометра переваливали за двадцать пять градусов. Клаус даже снял свой мундир и носил его в руках, ходя в одной рубашке. Как и в Готенбурге, улицы города его не впечатляли. После отмены проекта «Готенланд» Теодорихсхафен ждала такая же участь, как и остальные города полуострова. Берлин не стремился вкладываться в города, превратив некогда одно из самых живописных мест в скопление заводов и портов. От ныне серые, безликие улицы относили любого на полвека назад.

Клаус слышал, что до войны Советский Севастополь был крупным промышленным, научным и культурным центром юга Европейской части СССР, а также главной базой Черноморского флота. После оккупации его и жителей ожидала удручающая участь. Жёсткая политика по подавлению сопротивления не давала местным покоя. Майор такую политику уважал и считал правильной. Все должны знать своё место. Жаль, что это всё в прошлом. Слишком много свободы получили покорённые народы после семьдесят четвёртого года. Если бы население держалось в страхе или лучше работала пропаганда, то события в Готенбурге не произошли. Клаус уверял себя, что с немецким мышлением никто бы не решился на подобное. Нельзя предать свою страну. Данную мысль он пытался донести до румынской женщины Даны. Её приставили к майору, чтобы она его сопровождала.

— Смешно, но я скучаю по Германии находясь по факту в ней. Не чувствую я здесь свою страну. Так быть не должно, — Клаус уплетал яичницу в одном из более-менее презентабельных ресторанов в городе с видом на море. — Слишком много позволено покорённым народам, ведь как говорил Геббельс: «Худший враг пропаганды – интеллектуализм». Раньше все покорённые народы имели максимум четыре класса образования, а теперь восемь. Если ученик способный ему и во все могут дать возможность обучаться в высшем учебном заведении.

— Нужны опытные сотрудники на сложные производства, — Дана понимала, что презрение у Клауса есть и к её персоне. После объединения Европы и образования рейхсгау Румыния участь её страны была не лучше, чем у оккупированных советских территорий. Разруха, нищета и марионеточное правительство из Берлина. О «Великой Румынии» можно было забыть. — Кто-то должен работать.

— Это понятно. Платить рабочему, чтобы он мог хотя бы сосуществовать, но много выгоднее чем держать рабов, которые долго не живут.

— У вас очень суровые взгляды, герр штурмбаннфюрер. — Дана отпила гранатового сока, печально посмотрела на море и убрала с глаз локон, чёрных словно уголь волос.

— Иных быть не должно. Только так. Есть Великий Рейх и все должны это понимать… —Клаус продолжил уплетать яичницу.

Он время от времени поглядывал на румынку. Та после последних его слов предпочла молчать. Она была не молода, ей было сорок. Распущенные волосы, острый нос, морщинистая оливковая кожа и треугольное лицо без капли макияжа. Её народ имел такие же права, как и населения бывших рейхскомиссориатов. Дешёвая рабочая сила. Румыния, будучи союзницей Рейха по Оси, должна была получить от Гитлера советскую Бессарабию и солидные территорию до Днепра. Правда, договорённости не были исполнены. Почти вся румынская армия полегла на советских территориях. Поэтому ей было уготовано стать частью Германии, вернее её бедной нижней частью.

***

После завтрака Клаус решил вздремнуть. Дана выделила для майора гостиную. Тот провалялся до четырёх часов дня, после чего отправился вместе с румынкой гулять по набережной.

Солнце уходило за горизонт, раскрашивая небо красивым светло-розовым закатом. На волнах покачивались оранжевые буйки, а где-то вдалеке, в открытом море, виднелись корабли.

Жара спала, Клауса застегнул мундир. Отдых пошёл ему на пользу, он стал более спокойным. О Рейхе больше не говорил. Много спрашивал о жизни Даны, как она оказалась в Теодорихсхафене.

— Мой дед участвовал во взятии Крыма, получил ранение, так и остался здесь. После войны перевёз семью. Тогда ещё Крым обещали сделать раем, а сделали дырой, — рассказывала Дана, гуляя с Клаусом по набережной, — Он до конца своей жизни говорил, что не понимает, как они победили русских. Говорил, они сражались за каждый дом.

— В другой реальности всё могло быть иначе, — Клаус держал руки за спиной. — Но здесь и сейчас, в реальности, где мы победители, а они проигравшие, неважно, как они сражались.

— Гитлер победил, но потери были неимоверны. Уткнувшись в оборону русских на востоке, потери были больше, чем за прошлые годы войны в Европе.

— Пиррова победа! — согласился Клаус и подошёл к металлической ограде, что разделяла набережную с пляжем. Он увидел, как на складном стуле кто-то сидит и смотрит на море. — Кто это? На нём странная одежда…

— Это? — Дана подошла ближе. — Это бывший советский солдат. Воевал за этот полуостров. Он безобидный.

— Я хочу с ним поговорить, — Клаус никогда не разговаривал с солдатами советской армии. — Интересно, как ему живётся в нашем мире. — Майор посмотрел на Дану. — Можете идти. Вы свободны.

Дана улыбнулась и покинула ненавидимого ею всей душой гостя. Клаус тем временем ступил на галечный пляж, под тяжестью его тела мелкие камешки заскрипели, потираясь своими серыми телами друг об друга. Кроме пожилого мужчины в такой же старой, как и он сам, телогрейке, никого не было. Купальный сезон ещё не начался, и кроме рыбаков на пирсе у моря мало кого можно было встретить.

Старик печально сидел на деревянном складном стульчике, в пальцах держа серебристую монету. Рядом с ним на гальке лежала потрёпанная советская офицерская фуражка, только без красной звёздочки. Клаус сел рядом со стариком на холодную гальку, тот на него даже не посмотрел. Старик давно заметил его, прогуливающего по набережной. Особенно его нарукавную повязку. От её вида у него не было ни трепета, ни страха, ни даже ненависти. Ничего.

— Хорошая сегодня погода, — заговорил Клаус.

— Чайки низко летают. Будет шторм, — ответил старик. Клаус посмотрел на его морщинистые руки и понял, что в пальцах он держал совсем не монету, а медаль «За отвагу», только без орденской ленты. Запрещённая вещь, хоть кто её отберёт. Деду жить осталась всего ничего, пусть делает, что хочет. — Эту медаль я получил в боях за этот город в декабре сорок первого, — он заметил, что майор смотрит на медаль. — Много ваших сложило головы за этот полуостров. Он столько пережил за свою историю и ещё переживёт. Жаль, я не доживу до того дня, когда он снова вернётся в родную гавань.

— Верите в то, что Великий Рейх может рухнуть? — с усмешкой спросил майор, к его ногам накатило волна, слегка омыв его сапоги.

— Нет и не было никого Великого Рейха, — уверенно произнёс старик и надел на голову фуражку. — А то, что вы называете страной, скоро захлебнётся во всей зловонной ненависти, что ваша власть принесла человечеству.

— За такие слова вас могли бы сослать…

— Куда? В Дахау? Или какой другой «лагерь смерти»? — перебил старик, откашлялся и рассмеялся. — Я был там, — в глазах старика вспыхнули страшные картины, обезумевшие от голода люди, облизывающие пол в поисках воды, страшные эксперименты учёных-садистов и осознания того, каждый день может стать для тебя последим. — Меня ничем не напугать. Я умер восемьдесят лет назад.

— Рейх после войны позволил вам жить, вернуться сюда, работать. Как я понимаю, вы от сюда родом.

— Я родился в Керчи, но повторюсь, давно уже не живу. Я мёртв.

— Но всё же вы говорите со мной, — усмехнулся Клаус. — Рейх даровал вам жизнь. Вы должны быть благодарны ему, что после войны вам позволено жить. Именно жизнь — самый большой подарок вам от фюрера.

— Я живу только потому, чтобы захваченные вами города окончательно не опустели. Никакой это не подарок. Я жив от безысходности. Слишком много ваших полегло здесь в Крыму, под Москвой, Сталинградом и особенно под Свердловском. Он вам так и не покорился. Вам пришлось оставить Россию под боком, — старик кряхтя поднялся со стула. — Не знаю, правда ли говорят, что японцы давно вас не боятся и готовы в любой момент напасть. У них тоже есть бомбы.

— Им не победить Рейх. — Клаус сказал так, словно сам не верил своим словам. Старик это сразу понял.

— Если бы это было так, то твой голос звучал бы увереннее, — старик впервые за всё время улыбнулся, сложил стул, взял его в руки, нацепил фуражку и поплёлся к выходу с пляжа. — Ты боишься, что будет война, но воевать не ты, не твои сослуживцы не могут и не хотят. Вы не солдаты, а так, сборище ряженных клоунов, в которое не верит даже ваше поганое правительство. При всей жестокости вашей армии в годы войны отмечу, те умели воевать. Сейчас же у вас одна надежда на бомбы. Они спасли вас однажды. Но вечно это продолжаться не может. Думаю, ты успеешь понять, что такое проживать жизнь мертвеца.

Клаус смотрел ему вслед и ничего не мог ему ответить. Он словно оцепенел. Старик тем временем скрылся из виду, как призрак, будто его и не было.

Армия Рейха слаба, как и вся страна в целом. Каких-то тридцать лет назад любой бы на его месте, не смотря на возраст, огрел бы деда прикладом и на всеобщем обозрении расстрел за подобные слово. Сейчас же старая рухлядь смеялась над ним, над офицером СС, чья красная повязка на рукаве внушала в глазах людей страх. Сейчас она могла внушать только презрение. Напугать ею можно было только маленьких детей, которые не хотели слушаться родителей.

Завибрировал телефон. Клауса очнулся, достал устройство из кармана и посмотрел на экран. Его ждали на военно-морской базе.

***

Клаус на служебном автомобиле, с последними лучами солнца, быстро добрался до военно-морской базы. На проходной дежурило несколько полицейских. Они заметили идущего к ним офицера, насторожились, крепко сжав в руках стволы винтовок.

— Хайль Рейх! Штурмбаннфюрер СС Клаус Фукс, Главное управление имперской безопасности, — представился майор и показал удостоверение. — Прибыл из Берлина расследовать взрыв на линкоре «Вильгельм».

— Хайль Рейх! — отсалютовал лейтенант полиции, и все его подчинённые. — Унтерштурмфюрер Томас Беркхоф. Герр штурмбаннфюрер, мы вас ждали. Прошу за мной.

Клаус проследовал за лейтенантом. На территории военно-морской базы он сразу заметил потопленный линкор. Он был виден с любой точки. Досталось ему знатно. Корабль, словно мёртвый кит, выброшенный на берег, накренившись, лежал наполовину в воде. Не трудно догадаться, что, взрыв произошёл в отсеке с боекомплектом.

Оказавшись рядом с оцепленным Линкором, Клаус увидел, как над ним в лучах уходящего солнца, покрикивая летали чайки. Линкор спустили на воду только в прошлом году. Он должен был стать самым современным кораблём Кригсмарине, но вместо этого теперь он лишь дорогостоящий кусок металлолома.

— Герр унтерштурмфюрер, вы свободны, — Клаус отпустил лейтенанта.

Лейтенант отсалютовал майору и удалился. К Клаусу тем временем подошёл приземистый, полноватый, усталый мужчина за сорок в гражданской одежде.

— Хайль Рейх! Командующий базой, контр-адмирал Олаф Вирц, — представился мужчина. — Вы, если я не ошибаюсь, Клаус Фукс из Главного управление имперской безопасности. Прошу прощения за мой внешний вид, я прибыл сюда ещё прошлой ночью прямо из дома, ещё не успел переодеться. Мы получили приказ из Берлина полностью подчиниться вам и ничего самим не расследовать.

— Хайль Рейх! Герр контр-адмирал, — Клаус решил перейти сразу к делу, — всё в порядке. Я здесь, чтобы всё выяснить. Мне доложили, что вам и вашим людям было поручено приготовить список всех членов экипажа «Вильгельма».

— Всё готово… вот, — Олаф замялся, — весь состав.

Клаус принял из рук командующего базой планшет. Майор заметил, что несмотря на высокое звание, Олаф нервничал. В своей жизни он, видимо, только и мог красиво позировать на фотографиях. Никакой военной выдержки. Размазня.

— Большая часть линкора состоит не из немцев! Это нарушение, — Клаус смотрел на имена и понимал, что на самом новом боевом корабле состав состоял сплошь из русских, непонятно от куда взявшихся французов и испанцев. Лишь треть состава имела немецкие корни. — Также здесь представлен не весь состав. Почему нет в списке капитана линкора?

— Прошу прощение, герр штурмбаннфюрер, в последние годы очень мало мальчишек грезят службой в Кригсмарине. Приходится брать либо местных, либо к нам присылают матросов из западных рейхсгау, — на лбу Олофа выступили вкрапления пота. Его брови намокли, а руки задрожали, от чего командующий базой скрыл их в карманах пиджака. — Что касается фрегаттен-капитана, то мне казалось, что герра Ботмера можно вычеркнуть из числа подозреваемых. У него безукоризненная репутация и…

— Я хочу пообщаться с каждым членом экипажа лично, — Клаус перебил Олофа, — включая весь командный состав. Прикажите герру Ботмеру немедленно явиться ко мне на допрос.

Майор говорил строго и решительно. Олофу ничего не оставалось, кроме как повиноваться и сделать всё, что прикажет человек из Берлина. Он проводил Клауса до командного пункта и помог выбрать помещение для допросов.

Майор хотел создать для допрашиваемых максимально неуютную обстановку. Для этого он выбрал комнату на минус втором этаже. В неё так давно никто не заходил, что даже лампочка на потолке зажглась не сразу.

Всё помещение было окутано паутиной. Стояли шкафы, заваленные всякими старыми бумагами, стояли полусгнившие ящики ещё со времён войны с Турцией, на полу валялись, превращённые в труху, вперемешку с крысиным дерьмом, обрывки старых газет. Заголовок одной гласил: «Das Reich vereinigte Europa»[1]. Данная газета датировалась шестьдесят вторым годом, именно тогда, двадцатого июля, гарнизон окружённого Стамбула капитулировал, и вся Европа стала контролироваться Рейхом.

— Сплошной бардак, — Клаус нагнетал для Олофа обстановку, чтобы тот сильно не расслаблялся и думал, что могут взяться и за него. — И в таком удручающем виде содержатся помещения на военном объекте. Прикажите принести сюда стол, пару стульев и кувшин с водой.

Олоф молча удалился исполнять приказ. Клаус на это усмехнулся. Он расстегнул воротник, затхлый запах действовал удушающе. Когда в помещение принесли стол и стулья, майор снял с головы фуражку, наполнил стакан водой, сделал один большой глоток и попросил заводить к нему членов экипажа «Вильгельма» по одному.

Допрос начался. Клаус, несмотря на национальности экипажа, сомневался, что обычные матросы могли потопить корабль. Замешан в диверсии командный состав. И это быстро подтвердилось: оказалось, что последние два дня все матросы отдыхали. Им отключили электронные допуски. На корабль последние сутки ступала нога только командного состава и технического персонала военной базы, те должны были окончательно проверить готовность линкора к отплытию. Вот только у вторых не было допуска в отсек с боекомплектом и во все складские помещения, только в двигательный отсек. Их можно исключить из числа подозреваемых. Введённая на корабль электронная система допусков записывает на сервере все применение ключ-карт. В день диверсии на линкоре сработал только пропуск Боцмана. Но вот незадача. У него было алиби, он весь день провалялся в санчасти, развлекаясь с медсестрой. Камеры всё подтверждали. Значит, кто-то вместо него проник в отсек и заложил взрывчатку. Этот кто-то был никто иной, как капитан корабля. Оставался только он один. К тому же, когда сработал допуск, все камеры на базе резко отключились.

— Герр Ботмер, скажите, где вы были за несколько часов до взрыва на линкоре? — спросил Клаус, стоя над душой фрегаттен-капитана, высокого статного мужчины лет тридцати пяти лет.

— Я был в городе, — спокойно ответил Ботмер, — просто гулял. Мой корабль должен был уйти в плаванье, хотелось ещё немного побыть на суше.

— В городе плохо с системой видеонаблюдения. Можете вспомнить, в какие заведения вы заходили, чтобы подтвердить вашу невиновность?

— Я просто гулял. Я не пью, мне не было нужды никуда заходить.

— Так, — Клаус сделал вид, что смотри в экран планшета, — мне только что прислали запись, на ней человек очень похожий на вас, гуляет по набережной в районе десяти часов. Это можете быть вы, и, правильно понимаю, если это вы, то на вас была гражданская одежда.

— Я не гуляю в форме. Она привлекает много внимания, так что это, скорее всего, был я.

— Вы? — Клаус повернул планшет экраном на Ботмера. — Прошу, взгляните.

— Экран погас.

— Он и не загорался, — Клаус подошёл к Ботмеру сзади, положил руки на спинку стула, наклонился и шепнул ему на ухо: — Не зачем врать. Нигде вы не гуляли.

— Не понимаю, вас герр Фукс. Вы обвиняете в подрыве собственного корабля? — всполошился Ботмер. — Проверьте мой пропуск, система бы его отследила, если бы я им воспользовался вечером в день диверсии.

— Вечером? — Клаус поймал его. — Почему вы заговорили про вечер? Заложить взрывчатку в отсек с боекомплектом могли и за неделю до взрыва.

— Я знаю, что последним на корабль заходил боцман. Я видел в системе его пропуск.

— Вот только дорогой боцман весь вечер мял бабам сиськи. Его никак не могло быть на корабле.

— Проверьте камеры.

— Камеры были отключены, герр фрегаттен-капитан. Произошёл сбой именно в вечер взрыва. Не находите странным. Вы, к слову должны были об этом осведомлены.

— У вас всё ровно нет никаких доказательств. Вообще, вы разговариваете со старшим по званию.

— Я не служу и не служил на флоте, мне плевать. К тому же, в данный момент мои полномочия такие, что я, можно сказать вхожу в Верхушку Рейха, — Клаус устало посмотрел на часы. Было уже за полночь. — Я знаю, это были вы. Вы потопили линкор.

— Я не буду признаваться в том, чего не совершал, — Ботмер стоял на своём.

— Ну стойте на своём. Утром вас отправят в Берлин, там с вами ещё поговорят, потом может отправитесь Заксенхаузен, думаю там вам будет легче вспомнить, где вы гуляли. Предоставите алиби…

Угроза концлагерем работала безотказно, особенно для тех, кто о них был хорошо наслышан. Ботмер жёстко выругался и всё рассказал Клаусу. Ему заплатили, пообещали вывезти в Америку. Он продался.

— Как легко… — Клаус без какого-либо сочувствия посмотрел на Ботмера. — Стоит только заикнуться о концлагере, как всё становится явным. Как же просто… Утром с вами ещё побеседует ребята из Гестапо. Передам вас им. А сейчас прошу меня извинить, мне нужно связаться с Берлином.

Клаус вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Весь этот цирк с Ботмером изрядно его вымотал. Он почему-то с самого начала подумал, что в диверсии замешен кто-то из командного состава. Оказался прав, впрочем, как и всегда. Если фрегаттен-капитан связан с сопротивлением, парни из Гестапо это выяснят.

Майор все полученные сведенья тут же сообщил Харму. Директор Абвера принял всё к сведенью и поручил ему первым рейсом отправляться в Кракау.

Клаус облокотился на стену, вытер со лба пот и закрыл глаза. Хочется выпить. В этот момент его осенило, что Ботмер немец и предал Рейх. Такого в его понимании просто не могло быть.

[1] Рейх объединил Европу (пер. с нем)