В Объятиях Соблазна

Глава 19

Марко

Покинув бальный зал, я стремительно прошел по гулкому коридору и, распахнув первую попавшуюся дверь, ввалился в полутемную комнату. Не утруждая себя запиранием двери, я привалился к стене рядом и судорожно втянул спертый воздух.

Голова шла кругом, сердце колотилось где-то в горле. Черт, что на меня нашло? Зачем я это сделал?

Сцена, которую я устроил на глазах у всей венецианской знати, стояла перед глазами, будто выжженная каленым железом. Этот танец с Элизабет, эти сумасшедшие поцелуи, грубые объятия… Боже, да я вел себя как последний подонок! Насильник и похититель чести.

С каким-то мазохистским наслаждением я прокручивал в голове мельчайшие детали своего триумфа. Вот я кружу ее в вихре вальса, прижимая к себе до хруста в ребрах. Заглядываю в огромные, испуганные глаза, вдыхаю аромат ее кожи. Вот впиваюсь в упрямо сжатые губы, терзаю, подчиняю грубой лаской. Вот шепчу на ухо непристойности, обещаю взять свое…

Дьявол, как же сладко было держать ее в своей власти! Видеть, как смятение в синих глазах сменяется гневом и бессильной яростью. Чувствовать, как отчаянно бьется под моей ладонью хрупкое сердечко. Как заполошно вздымается девичья грудь, как дрожат стиснутые моими пальцами бедра…

Я застонал и хлестко ударился затылком о стену. Нет, не было в этой пытке ни капли услады. Лишь горечь и мучительный стыд. Что я наделал, безумец? Опозорил Элизабет перед всем светом, втоптал в грязь ее доброе имя. Выставил дешевой потаскухой, порочной искусительницей. Теперь-то ее точно будут считать моей любовницей. Содержанкой и шлюхой.

И ради чего? Чтобы доказать свою власть? Сломить ее, поставить на колени? Да, признаюсь, поначалу мною двигала именно жажда реванша. Невыносимо было смотреть, как эта гордячка флиртует направо и налево. Сначала с тем напыщенным англичанишкой — вчера в ресторане они так мило ворковали, что кулаки чесались от злости. А теперь еще и дож! Как она кокетничает с ним, стреляет глазками, позволяет трогать себя жадными лапами. Аж кровь вскипала от бешенства. Так и тянуло оттащить за волосы, встряхнуть хорошенько, рявкнуть: «Моя!»

Да, глупо отрицать — я ревновал. Ревновал, как последний болван. И из кожи вон лез, чтобы приструнить эту своевольную девицу. Видит бог, она сводила меня с ума. Дразнила, провоцировала, выводила из себя одним своим видом. Юная, свежая, неискушенная — и в то же время своенравная, дерзкая, несгибаемая. Воплощение невинности и порока.

С самой первой встречи Элизабет не давала мне покоя. Поселилась в мыслях и снах, отравила сердце сладкой болезнью. Я и сам не понимал, что со мной творится. Почему меня так тянет к ней, почему хочется сделать своей любой ценой. Сломать, подчинить, погасить эту невыносимую искру…

Но сегодня, во время нашего безумного танца, меня будто молнией ударило. Когда я, доведенный до исступления близостью ее тела, впился в эти упрямые губы — все встало на свои места. Я понял, чего на самом деле хочу. Чего жажду всем своим существом, до боли в напряженном паху.

Вожделение. Первобытное, дикое, неодолимое. Вот что двигало мной, вот что застилало разум кровавой пеленой. Я хотел Элизабет. Хотел до безумия, до потери рассудка. Хотел подмять ее под себя, вбиваться между раскинутых бедер, слышать сладкие стоны и крики. Упиваться ее запахом, вкусом, текстурой бархатной кожи. Заклеймить, пометить, впаять в плоть и душу.

Дьявол, да я едва не взял ее прямо там, в бальном зале! На виду у всей этой никчемной знати. В какой-то миг плевать стало на репутацию, последствия, здравый смысл. Плоть взяла верх, завопила о своих правах. И если бы Элизабет не оттолкнула меня, не залепила эту звонкую пощечину — я бы не сдержался. Поволок бы в первую попавшуюся нишу и задрал к чертям это кружевное платьице…

Тяжело дыша, я сполз по стене и запустил пальцы в волосы. Голова раскалывалась, виски ломило. Надо же было так вляпаться. Так бездарно и подло похерить весь свой план! Ведь единственное, чего я добился своим свинством — это ее ненависти. Да, теперь Элизабет точно возненавидит меня. Будет презирать, гнушаться, избегать как чумы. И поделом, в общем-то.

Но как, черт подери, смириться с этой ненавистью? Как жить дальше, зная, что упустил свой шанс? По-хорошему надо бы извиниться. Вымаливать прощение на коленях, рвать на себе волосы. Да только не в моих это правилах. Слишком горд и упрям, чтобы признать свою вину. Да и что толку? Элизабет все равно не простит. Слишком горда и независима, чтобы принять покаяние насильника.

Не знаю, сколько я просидел вот так, в сумрачном коридоре палаццо дожей. Минут пять или целую вечность. Гомон бала за стеной то стихал, то накатывал с новой силой. Музыка то замирала, то взрывалась бравурными аккордами. Где-то хлопали двери, шуршали юбки, звенели бокалы. А я сидел, остервенело дергая себя за волосы. И пытался понять, как же так вышло. Как одна юная англичанка смогла перевернуть всю мою жизнь.

Внезапно из темноты выступила хрупкая женская фигурка. Я напрягся, пытаясь разглядеть лицо незнакомки под маской. На миг сердце зашлось в безумной надежде — неужели Элизабет? Неужели решилась поговорить начистоту? Но нет, не она. Незваная гостья оказалась Лаурой — моей давней любовницей и по совместительству шпионкой в борделе.

— Марко? Ты здесь? — проворковала она, бесшумно подходя ближе. В голосе звенели тревожные нотки. — Боже, я весь вечер не могу тебя найти! Куда запропастился, черт тебя дери?

Она опустилась рядом на корточки, вглядываясь мне в лицо. Смуглые пальцы привычным жестом пробежались по щеке, очертили линию рта. Я невольно отпрянул, избегая прикосновений. Сейчас ее ласки казались неуместными, почти оскорбительными. Мне не хотелось, чтобы меня трогал кто-то другой. Кто-то, кроме Элизабет.

Лаура недоуменно нахмурилась и убрала руку.

— Что с тобой, Марко? Что стряслось? — она прищурилась, силясь разглядеть мое лицо в полумраке. — Это из-за той сцены с синьориной Эштон, да? Все гадают, что у вас за игрища. Мол, неужто ты попал в сети этой чопорной англичаночки? Решил сделать строптивицу своей лю…

— Закрой рот! — рыкнул я, чувствуя, как вспыхивают щеки. — Не смей о ней так говорить, поняла? Элизабет не такая. Она… она не то, что ты думаешь.

На мгновение повисла напряженная пауза. А потом Лаура расхохоталась — зло, горько, надрывно. Смех ее отдавался в висках, царапал барабанные перепонки.

— Ой, да брось! — выдавила она сквозь приступы веселья. — Можно подумать, я не знаю, что ты задумал. Хочешь перетянуть девчонку на свою сторону, да? Совратить, обаять, привязать к себе. А потом — бац! Прибрать к рукам бордель вместе со всем наследством. Умно, ничего не скажешь.

Она одобрительно цокнула языком и погрозила пальцем.

— Вот только не думай, что это будет легко. Синьорина не из тех дурочек, что млеют от грубой лести. Гляди, как бы она сама тебя не обвела вокруг пальца! Бабы — они знаешь какие хитрые? Тем более благородные девицы.

Голос Лауры сочился ядом пополам с плохо скрываемой обидой. Я знал, что она давно и безнадежно влюблена в меня. Терпит измены, сносит грубость, лелеет пустые надежды. Ждет, когда же я наиграюсь и остепенюсь с ней, верной и покладистой. Наивная дурочка, разве не понимает, что используют ее как вещь? Просто удобный инструмент для реализации коварных планов.

Но сейчас ее болтовня, ее жалкие потуги влезть в мою жизнь вызывали лишь глухое раздражение. Мне не хотелось ни видеть Лауру, ни говорить с ней. Хотелось побыть одному, разобраться в себе. Понять, как жить дальше с этой саднящей раной в груди. С этой неодолимой страстью к женщине, что презирает меня всей душой…

— Уйди, — глухо процедил я, пряча лицо в ладонях. — Оставь меня, прошу. Мне нужно подумать.

Я услышал, как Лаура судорожно вздохнула. Словно от обиды и непонимания. На миг ее рука замерла над моим плечом — будто хотела дотронуться напоследок. Но я отшатнулся, уходя от прикосновения. Нет. Хватит с меня фальшивой близости. Никаких больше суррогатов, никаких ширм и подмен.

Лаура негромко всхлипнула и медленно поднялась. Зашуршал подол ее платья, зацокали по мрамору каблучки, удаляясь прочь. Звуки ее шагов постепенно стихали, пока не растворились в гулкой тишине коридора. Я снова остался в одиночестве, наедине с мыслями, что роились в голове подобно разъяренным осам. Наедине с этим чудовищем, что сегодня родилось в моей измученной душе.

Чудовищем, которое носит гордое и страшное имя — Любовь.

Элизабет

Задыхаясь от бега и душивших меня рыданий, я неслась прочь от дворца дожей, прочь от музыки, смеха и сияющих огней. Каждый шаг уносил меня все дальше от разверзшейся пропасти стыда, от груза обрушившегося позора. Я петляла по узким улочкам Венеции, не разбирая дороги, спотыкаясь о неровные камни мостовой. Боль в ступнях от неудобных туфель, стянутое тесным лифом тело, бьющий в лицо колкий ветер с каналов — все это казалось незначительным, пустячным в сравнении с тем мучительным ощущением непоправимой катастрофы, что разрасталось в моей груди.

Мысли метались, путались, натыкались друг на друга. Я, Элизабет Эштон, благовоспитанная английская леди, невинная дебютантка — и вдруг в одночасье сделалась героиней грязного скандала. Одним поцелуем, одной постыдной минутой слабости перечеркнула свою репутацию, разрушила будущее. Теперь в глазах всего высшего света я — падшая женщина, потаскуха, недостойная уважения и сочувствия.

Самое ужасное, непостижимое — на краткий миг, на одно безумное мгновение я и сама… поддалась искушению. Ответила на жадный напор губ Марко, прильнула к его разгоряченному телу. Вкус табака и бренди во рту, властная хватка жестких пальцев, опаляющее кожу дыхание — все это вскружило голову, затуманило разум похлеще крепкого вина. Плоть взяла верх над рассудком, низменные инстинкты возобладали над доводами чести. И в эту жуткую, постыдную секунду я, кажется, была готова… Нет, нет, только не это!

Подобрав пышные юбки, я припустила прочь от мест, знакомых до боли, хранивших отпечаток моего позора. Несколько раз пришлось перейти на бег трусцой — ноги так и норовили споткнуться то о выбоину в камне, то о разлапистый корень дерева. В какой-то момент зацепившееся за гвоздь кружево с треском разорвалось, жемчужины из прически со стуком покатились по мостовой, но мне было уже все равно. Хотелось лишь одного — убежать, скрыться, исчезнуть. Раствориться в ночной темноте, слиться с безмолвными тенями средневековых палаццо.

Злые слезы застилали взор, мешали дышать. Приглушенные всхлипы вырывались из груди, царапая гортань, пока я петляла по безлюдным улочкам и задворкам, все дальше углубляясь в чернильный лабиринт Венеции. Звуки города — плеск волн в каналах, скрип уключин гондол, обрывки музыки и смеха, доносившиеся из освещенных окон — словно таяли, блекли, отступали на второй план, уступая место моему оглушительному, всепоглощающему отчаянию.

Мысли беспорядочно метались, путаясь, цепляясь друг за друга. Стоило на миг зажмуриться — и перед глазами вставало перекошенное лицо Марко. Дьявольский блеск янтарных глаз, хищный оскал влажных губ… И мой собственный судорожный всхлип, беспомощное трепыхание в стальных объятиях. Лучше бы сразу провалиться сквозь землю, сгинуть, исчезнуть — лишь бы никогда больше не видеть этого. Не знать, что где-то там, за стенами палаццо, смеются надо мной, осуждают, припоминают мельчайшие детали постыдной сцены…

Внезапно нога подвернулась на выщербленных ступенях моста, и я с резко рухнула на колени. Вскрикнула, обхватила себя за плечи, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Венеция смеялась надо мной — ее причудливые тени корчили рожи из подворотен, извивы каналов насмешливо поблескивали, шепот ветра в кронах отдавал едкой издевкой. Мир сузился до размеров булавочной головки, утратил краски и формы. Существовали лишь боль, стыд и бесконечное, непереносимое «за что»?

Не знаю, сколько я так просидела, свернувшись в комок на холодном камне. В какой-то момент слезы иссякли, дрожь унялась. Из оцепенения вывел далекий крик чайки и плеск весла, донесшийся с Гранд-канала.

Обессиленная, сломленная, я устало привалилась к перилам моста. Открывающийся вид на Гранд-канал, еще недавно казавшийся таким сказочным, сейчас вызывал лишь приступ тошноты. Ну их к черту, эти пряничные палаццо, мерцающие в свете луны воды, гондолы с влюбленными парочками! Сплошная мишура, за которой скрываются грязь, похоть и продажность.

Тяжело дыша, я огляделась по сторонам, пытаясь понять, куда же меня занесло. Так, кажется, это Сан-Марко, самый центр. Вот и Часовая башня, и колонна со статуей крылатого льва. До палаццо Контарини рукой подать. Вот только возвращаться туда прямо сейчас…

При одной мысли об этом меня передернуло от омерзения. Нет уж, увольте! Не хочу даже видеть стены этого проклятого дома. Лучше уж переночевать где-нибудь в гостинице, а поутру со свежей головой решить, как быть дальше.

Хотя, похоже, выбора у меня особо и нет. События сегодняшнего вечера напрочь вытеснили из головы мысли о наследстве, но теперь они вернулись с удвоенной силой. Ведь завещание тетушки — это ключ к моей свободе. Пока я владею борделем, пока не избавилась от него любой ценой, Марко будет висеть надо мной дамокловым мечом. Сможет шантажировать, принуждать, измываться как ему заблагорассудится.

В голове начал понемногу оформляться план действий. Пока еще смутный, туманный — но с каждой минутой он обрастал подробностями, кристаллизовался, становился все более реальным. Я не могла позволить себе сидеть сложа руки, упиваться жалостью к себе. Слишком многое стояло на кону. Честь семьи, мое доброе имя, будущее, которое представлялось теперь таким зыбким и непрочным…

Я с трудом поднялась на негнущиеся ноги. Нащупала в ридикюле носовой платок, утерла мокрые щеки. Ну все, баста. Никаких больше слез и истерик. Невзгоды закаляют, а не ломают. Так отец говорил — и был чертовски прав.

Расправив плечи и гордо задрав подбородок, я решительно зацокала прочь от моста. Решила пройдусь, проветрю голову. Здесь, в лабиринтах улочек и набережных, можно бродить до рассвета. Венеция — город для одиноких мечтателей. Для тех, кому нужно укрыться от любопытных глаз, зализать раны, собраться с силами.

Вот и я брела наугад, куда глаза глядят. Вдоль припортовых ночлежек, трактирчиков, лавочек. Обходила шумные компании, гогочущих матросов, подозрительных оборванцев. Меня вели вперед тусклый свет редких фонарей и плеск воды. Несколько раз приходилось шарахаться в подворотни, избегая чересчур приставучих кавалеров. Но страха, как ни странно, не было. Лишь тупая, ноющая боль где-то под сердцем. И твердая решимость все исправить.

Так я и кружила по безлюдным закоулкам, пока небо на востоке не посерело. Усталость брала свое — ноги гудели, обмякшее тело клонилось к земле. Кажется, я совсем стерла ноги в кровь.

Наконец впереди забрезжил знакомый силуэт — громада палаццо Контарини. В окнах не теплилось ни огонька, дом казался погруженным в сон. Ни души не видно было во дворе и в саду, лишь шелестели на ветру кроны вязов да плескалась вода в фонтане.

Я решительно толкнула массивную дверь парадного входа и, не дав глазам привыкнуть к темноте, шагнула в непроглядный мрак вестибюля. Но не успела сделать и пары шагов, как с размаху впечаталась в до боли знакомую твердую грудь — на пороге, преграждая мне путь, стоял не кто иной, как Марко.