В Объятиях Соблазна

Глава 21

Элизабет

Я с трудом разлепила воспаленные веки, приподнялась на постели. В висках стучало, во рту пересохло, словно в пустыне. Сквозь щель в портьерах в спальню струился тусклый свет — судя по всему, давно миновал полдень.

С трудом поднявшись, я подошла к окну и рывком раздернула шторы. В лицо ударило блеклое весеннее солнце, где-то вдалеке заголосили чайки. Венеция жила своей привычной жизнью, не ведая о буре, что терзала мою измученную душу.

Прошлая ночь вновь встала перед глазами — во всей своей унизительной красе. Бал-маскарад, нарочито страстный поцелуй Марко, похабные шуточки и смешки гостей. Мое бегство из залы, полное отчаянья и стыда. Злые слезы, что я глотала всю дорогу до дома. Бессильная ярость, что долго не давала уснуть.

Какая же я наивная дура! Очаровалась беспринципным мерзавцем. А он… Он просто использовал меня. Одурачил, а потом опозорил перед всем светом. И ради чего? Ради минутной прихоти, ради удовлетворения своего самолюбия!

Стиснув зубы, я до боли впилась ногтями в ладони. Как ни печально было признавать, но я проиграла, по всем статьям.

Решительно кивнув своим мыслям, я принялась лихорадочно собирать вещи. Платья, туфли, книги, безделушки — все летело как попало, грудой сваливалось на постель. Руки дрожали, движения были резкими и дерганными. Хотелось поскорее убраться из этого проклятого палаццо. Стереть из памяти и жгучий стыд бального скандала, и сладкую истому поцелуев, и горечь разочарования.

Самым трудным оказалось написать прощальное письмо. Перо прыгало в негнущихся пальцах, буквы плясали перед глазами. Как подобрать слова, чтобы выразить всю боль, все смятение чувств? Упрекнуть в подлости — или смиренно признать свое поражение? Тешить себя надеждой на понимание — или гордо превозмочь отчаяние?

Исписав несколько листов, я в сердцах отшвырнула перо. К черту красивости! Буду краткой и честной. Напишу как есть — мол, уезжаю, прощайте. Все, точка. Нечего распинаться в признаниях. Марко все равно не способен оценить искренность моих чувств. Видит во мне лишь глупую девчонку, случайность, помеху свалившуюся на голову.

Запечатав конверт, я со вздохом откинулась на спинку стула. Что ж, дело сделано. Теперь бы еще хватило духу довести задуманное до конца. Не сломаться, не дать слабину в последний миг.

В дверь вдруг тихонько поскреблись, и на пороге возникла Ханна. Волосы кое-как заколоты, передник съехал набок. В руках она держала пышный букет ромашек.

— Мисс, вам тут цветы от синьора Марко принесли. Посыльный только что доставил.

Я замерла, не веря своим глазам. Ромашки? Да как у него только наглости хватило!

— Убери, — процедила сквозь зубы. — Видеть не желаю.

Ханна растерянно захлопала глазами, прижав букет к груди.

— Но мисс Элизабет… Может, не стоит так горячиться? Вдруг это знак, что синьор Марко хочет помириться? Попросить прощения за…

— Ханна, ты смеешься? — резко оборвала я. — Какое еще прощение? Этот подлец опозорил меня перед всем светом! Растоптал мою честь, разбил сердце. А теперь, видите ли, решил загладить вину парой жалких цветочков? Нет уж, увольте!

Служанка вздохнула и понуро опустила голову. Видно было, что она и сама не верит в раскаяние Марко. Просто пытается утешить, подсластить пилюлю. Вот только мне сейчас не до утешений. Я твердо решила — уеду. Сегодня же, сию минуту. Иначе просто не выдержу, сломаюсь.

— Ладно, делай что хочешь, — устало махнула я рукой. — Хочешь — поставь в вазу, хочешь — выброси. Нам пора собираться. Экипаж уже ждет.

Ханна покачала головой, но спорить не стала. Молча отступила, освобождая проход. И тут же поставила злополучный букет в вазу.

А я, чувствуя, как к горлу подступают слезы, заметалась по комнате. Схватила саквояж, принялась сгребать пожитки. Остатки косметики, шляпки, перчатки — все полетело как попало, вперемешку. Сверху я бросила смятые листы бумаги — те, на которых пыталась излить боль своей истерзанной души. Нет, к черту! Не стану больше распинаться в признаниях. Я все решила.

Рывком застегнув саквояж, я окинула комнату прощальным взглядом. Вот и все. Конец моим венецианским каникулам, конец глупым мечтам. Прощайте, сеньор Альвизе! Надеюсь, когда-нибудь ваша совесть проснется. И вам станет стыдно за все, что вы со мной сделали.

С этими мыслями я решительно вышла из комнаты, не оглядываясь. Быстро спустилась по лестнице, чеканя шаг. Слишком много воспоминаний будил этот дом. Слишком больно было осознавать, что я покидаю его вот так — тайком, словно воровка.

Но вдруг на первом этаже мелькнуло что-то яркое. Я вскинула голову — и похолодела. У распахнутых дверей, небрежно опершись о косяк, стояла Лаура.

Первая куртизанка борделя щурилась, разглядывая меня с ехидной усмешкой.

— Надо же, кто пожаловал! — протянула она, стряхивая пепел с мундштука. — А я-то гадала, куда это вы собрались. Никак сбегаете, синьорина? И даже не попрощавшись с благодетелем? Ай-яй-яй, как некрасиво!

Я застыла, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Только не сейчас! Только не очередное унижение, когда нервы и так на пределе.

— Лаура, прошу вас, — процедила, пытаясь обойти куртизанку. — Мне сейчас не до препирательств. Будьте любезны, пропустите. У меня дела.

— Дела? — ухмыльнулась та, не двигаясь с места. — Это какие же? Неужто к новому любовнику торопитесь? Так я вам вот что скажу — не старайтесь особо. Все вы на одно лицо, гордячки недотроги. Сперва из себя неприступных строите, а как припечет — к первому встречному в постель прыгаете.

От злости у меня потемнело в глазах. Вот стерва! Как смеет меня оскорблять? Да еще и намекать на…

Но не успела я и рта раскрыть, как Лаура вдруг рассмеялась. Громко, искренне, до неприличия развязно.

— Расслабьтесь, синьорина! Можете быть спокойны — Марко вам больше не помеха. Этот франт только мой. Ну а вы летите на волю, ищите другого покровителя. Глядишь, в следующий раз повезет больше.

И она похабно подмигнула, поигрывая мундштуком.

Дыхание перехватило от бешенства. Нет, это уже ни в какие ворота! Меня, наследницу древнего рода, смеет поучать продажная девка? Да как у нее только язык поворачивается!

— Благодарю за заботу, — процедила с ледяной учтивостью. — Однако я сама в состоянии о себе позаботиться. Без покровителей и прочих сомнительных личностей. Вы путаете леди с продажными девками, готовых лечь под любого, кто звенит кошельком.

Лаура дернулась как от пощечины. В глазах полыхнула такая ярость, что я невольно попятилась. Кажется, на сей раз я все же перегнула палку.

На миг повисла напряженная тишина. Мы буравили друг друга злобными взглядами, как два бойцовых пса перед схваткой. Того гляди сцепимся не на шутку! Но вдруг губы Лауры растянулись в ехидной усмешке. Она картинно поправила растрепавшиеся локоны и промурлыкала:

— Ох, леди, леди! Вся такая из себя недотрога. Только знаете, куда приводят ваши хваленые принципы? Прямиком на паперть, в старые девы! Будете куковать одна-одинешенька, пока такие как я пожинают плоды страсти.

Она торжествующе оскалилась и подалась вперед, глядя мне прямо в глаза.

— Вот я, например. Знаете, чего добилась? Не только заполучила самого завидного жениха Венеции, но и наследничка ему подарю. Причем совсем скоро, хи-хи! Так что пока вы тут ломались да строили из себя невесть что, мы с Марко времени зря не теряли. Утешались, так сказать. И весьма продуктивно, как видите!

С этими словами она игриво похлопала себя по животу. В ее глазах плясали дьявольские огоньки — злорадные, уничижительные. Будто раскаленные иглы впивались в мою истерзанную душу.

У меня потемнело в глазах. Мир поплыл, в ушах зашумело, словно морской прибой. Что? Быть того не может! Только не говорите, что эта шлюха… К горлу подступила тошнота — будто желчью захлебнулась.

— Да-да, не удивляйтесь! — торжествующе подхватила Лаура. — Марко наградил меня дитятком.

Пошатнувшись, я схватилась за створку двери. Перед глазами поплыли багровые круги.

— Что ж, поздравляю, — процедила холодно. — Уверена, ребенок будет счастлив расти в атмосфере разврата и обмана.

И, больше не говоря ни слова, вылетела за порог. Прочь, прочь отсюда! Подальше от ехидного смеха Лауры, от паучьих сетей интриг, от всей этой грязи и мерзости, что отравляла душу.

Карета уже ждала. Я рванула дверцу, упала на сиденье.

Хлестнул кнут. Экипаж сорвался с места, увозя меня прочь от «Палаццо Контарини». Прочь от разбитых надежд и несбывшихся грез. Прочь от подлого обманщика, растоптавшего мою гордость и….любовь⁈

Ветер бил в лицо, высушивая слезы. Венеция проносилась мимо яркими картинками — шумные улочки, пестрые вывески лавок, гондолы на каналах. Но мне уже не было до них дела. Я смотрела вперед, в серую даль, туда, где ждало неизвестное будущее. Страшное, но манящее. Будущее, в котором мне предстояло начать все с чистого листа.

— Что ж, прощайте, сеньор Марко! Надеюсь, когда-нибудь и на вашей улице перевернется телега. А я… Я начну новую жизнь. И в ней больше не будет места для лжи.

Марко

Лучано участливо похлопал меня по плечу, щедро плеснул вина в два кубка. Один протянул мне, другой лихо опрокинул в себя.

— Ясное дело — с глаз долой, из сердца вон! Сбежала наша красотка обратно в свой туманный Альбион, оставив тебе все хозяйство. Как ловко ты всё провернул — поцеловать гордячку, поборницу чистоты и невинности на глазах у всей Венеции! Это лучшая твоя партия, дружище. Даже я бы не додумался до подобной подлости…

Он расхохотался, но тут же осекся, заметив мое окаменевшее лицо. В два глотка допил вино и участливо склонился ко мне:

— Эй, ты чего, Марко? Никак жалеешь, что ли? Да брось! Скатертью дорога этой заносчивой англичанке. Ишь, какая недотрога выискалась — такого мужика, как ты, отвергла. Да по тебе любая девка в Венеции сохнет! Найдешь себе десяток получше, зуб даю.

Он подмигнул и хохотнул, довольный собственным красноречием. А я стоял, будто громом пораженный, комкая в руках злополучную дарственную. Не мог поверить, осознать, принять. Элизабет ушла. Сбежала прочь из моей жизни, не сказав ни слова. Оставила мне в насмешку это треклятое наследство — богатство, которое мне теперь и не нужно. Какой толк в деньгах, драгоценностях, недвижимости — если самое ценное, самое желанное ускользнуло из рук?

С замиранием сердца я выбежал из кабинета. Ворвался в спальню Элизабет и застыл на пороге, оглушенный увиденным. Вещи… Вещи Элизабет исчезли! Гардероб распахнут настежь, шкафы пусты. Косметика, книги, личные мелочи — словно корова языком слизнула.

Не веря глазам, я шагнул в комнату, заметался между голых стен и полок. Распахивал и захлопывал дверки, шарил дрожащими руками по углам, будто надеялся отыскать хоть какой-то след ее присутствия. Но тщетно! Элизабет и впрямь исчезла, растворилась без следа.

Колени предательски дрогнули, в груди что-то жалобно екнуло. В голове не укладывалось, как она могла так поступить. Сбежать, толком не попрощавшись. Исчезнуть из моей жизни без единого слова, без шанса все исправить.

Взгляд упал на туалетный столик — и сердце пронзила острая боль. В хрустальной вазе стоял букет ромашек, еще свежих и душистых. Тех самых, что я прислал ей этим утром с посыльным. Значит, она даже не притронулась к ним. Не удостоила вниманием мой скромный дар, мою искреннюю попытку загладить вину.

Рядом с вазой лежал небрежно брошенный конверт со знакомым вензелем.

Руки затряслись, когда я схватил письмо и лихорадочно вскрыл. Пробежал глазами по строкам, нацарапанным летящим почерком.

"Марко!

Когда ты прочтешь это письмо, меня уже не будет в Венеции. Я уезжаю. Возвращаюсь домой, в Англию. Слишком тяжело мне здесь находиться после всего… после того, что между нами произошло.

Поверь, я пыталась. Пыталась понять, оправдать тебя в своих глазах. Забыть весь тот кошмар, что ты устроил мне прошлой ночью. Но не могу. Слишком свежа рана, слишком глубоко ты меня задел.

Я не знаю, было ли это спланированной местью или просто минутной слабостью, звериной страстью, которую ты не смог побороть. Это уже неважно. Факт в том, что ты унизил меня. Унизил публично, жестоко, намеренно.

И как бы ты ни извинялся, ни рвал на себе волосы — боюсь, я не смогу тебя простить. Нет, я не держу зла. Видит Бог, я пытаюсь понять и оправдать. Но моя гордость, мое достоинство уязвлены слишком сильно.

Сегодня же подписываю отречение от наследства тетушки Беатриче. Все состояние, счета и права на владение борделем переходят к тебе. Как ты и мечтал.

Для себя я оставлю лишь небольшую сумму на первое время. Не беспокойся, мне хватит. Я не нуждаюсь в подачках и милостыне. Постараюсь начать новую жизнь, забыть весь этот кошмар. И тебя. Особенно тебя.

Прощай, Марко. И пожалуйста, не ищи встречи. Не пиши, не пытайся связаться. Не порть все еще больше. Я уезжаю, чтобы залечить раны и похоронить нашу недолгую, болезненную историю.

Будь счастлив. Найди женщину, которая примет тебя таким, какой ты есть. И пусть у вас все получится.

Элизабет."

Письмо выпало из ослабевших пальцев, спланировало на пол. Я стоял, будто громом пораженный, комкая кулаки, сдерживая непрошеные слезы. С замиранием сердца я потянулся к злосчастной коробочке, что жгла грудь через внутренний карман сюртука. Открыл — и едва не взвыл от разочарования. Медальон лежал внутри, тускло поблескивая гранями. Медальон в форме сердца, что я выбирал с такой любовью и надеждой.

Еще несколько часов назад он казался мне символом грядущего примирения, знаком моего искреннего раскаяния, залогом ее прощения. А теперь… Теперь он стал горьким напоминанием о моей глупости и самонадеянности.

Медальон жег ладонь будто раскаленный уголь. Я сжал его так, что острые грани впились в кожу до крови. Боль отрезвляла, приводила в чувство, заставляла трезво взглянуть на произошедшее.

Я вернулся в кабинет, рухнул в кресло, обхватил голову руками. В висках стучало, горло сдавило спазмом. Лучано с готовностью плеснул мне вина, придвинул к губам кубок. Но меня мутило от одной мысли о выпивке. Сейчас бы не глоток — целую бочку опрокинул, лишь бы загасить эту раздирающую боль в груди.

Друг озабоченно заглянул мне в лицо, отставил вино.

— Слушай, Марко, да ты никак всерьез втрескался? Вот уж не думал, что тебя проймет! Ну ничего, авось еще свидитесь. Мало ли девиц на свете — сегодня одна, завтра другая. Через неделю и думать забудешь об этой синьорине, как там ее…

Я вскочил как ужаленный, сгреб Лучано за грудки. Лицо его побелело, глаза испуганно округлились. Но мне было плевать. Я тряс его как грушу, рычал в перекошенное от страха лицо:

— Молчи, идиот! Ни черта ты не понимаешь! Элизабет — она… Она одна такая. Единственная. Я люблю ее, слышишь? Люблю! И ни за что не смирюсь с тем, что потерял. Хоть на край света за ней пойду, из-под земли достану!

Лучано трепыхался в моей хватке, бормотал испуганно:

— Тише, тише, Марко! Господь с тобой, разве ж я против? Ежели приспичило — догоняй свою зазнобу, вези домой в охапке. Кто ж тебе не даст-то? Только это… Поостыл бы сперва. А то больно уж глаза у тебя шальные. Наломаешь дров по горячке…

Я разжал пальцы, и друг с облегчением сполз по стенке. Потирая ладонью горло, он опасливо покосился на меня. А я стоял посреди комнаты — растерзанный, раздавленный, уничтоженный. Мысли путались, разбегались как тараканы. В голове билась только одна мысль — найти ее. Вернуть. Все исправить.

Схватив со стола дарственную, я скомкал ее и швырнул в камин. К черту эти подачки, к черту наследство! Единственное мое богатство сейчас мчалось прочь, навстречу новой жизни. Жизни, в которой мне нет места.

Но я так просто не сдамся. Отправлюсь за ней хоть на край земли. Брошусь в ноги, вымолю прощение. Заслужу, верну ее любовь. Даже если придется ползти за каретой, цепляясь за колеса. Даже если…

Лучано, кряхтя, поднялся с пола. Отряхнул сюртук, одернул манжеты. Покачал головой, глядя на мое перекошенное лицо.

— Ох, Марко, Марко… Подумать только! Зарекался ведь — никаких баб, кроме шлюх да содержанок. А тут поди ж ты — втюрился как мальчишка. Чую, добром это не кончится. Ох, не кончится…

С этими словами он подхватил со стола кувшин, плеснул себе вина. Залпом осушил кубок и, вытерев рот рукавом, вышел вон. А я так и остался стоять посреди комнаты — страдающий, мечущийся, полный решимости. Элизабет, я найду тебя. Найду — и больше не отпущу. Клянусь всеми святыми — верну тебя, даже если это будет стоить мне жизни.

Найду хоть на краю света, верну любой ценой. Брошу все: бордель, дела, чертову Венецию. Поеду за ней даже на край света.

А там — будь что будет. Я буду бороться до последнего. Унижаться, гнуть спину, ползать на коленях. Сделаю все, чтобы вернуть любимую женщину. Ведь только с ней моя жизнь обретает истинный смысл. Только ради Элизабет стоит жить и сражаться.

И будь я проклят, если снова оступлюсь! На сей раз не предам, не совершу прежних ошибок. Буду беречь свою любовь пуще зеницы ока, защищать от всех невзгод.

Лишь бы она простила. Лишь бы дала еще один шанс. И уж тогда я не упущу его, не оплошаю. Потому что знаю — она моя единственная, неповторимая. Дар небес, чудо, посланное мне свыше.

Моя Элизабет. Моя нежная, строптивая, несравненная. Та, без которой моя жизнь теряет краски и вкус.

Потому что люблю. Так сильно, что эта любовь выжигает меня дотла.

И клянусь — я приложу все силы, чтобы ты поверила. Чтобы смогла разглядеть в неотесанном грубияне того Марко, которым я стану ради тебя.

Нежного, преданного, любящего.

Твоего. Навсегда только твоего.