В стране Львиных гор

КОНТРАСТЫ, ВЕЗДЕ КОНТРАСТЫ

Гулять утром по оживленным улицам Фритауна — большое удовольствие. Хотя тропическая жара уже лежит тяжким бременем на тесной сети узких переулков и открытых площадей, жизнь здесь бьет ключом. По улицам столицы непрестанно течет никогда не иссякающий поток машин различных размеров и возрастов. На каждом перекрестке стоят полицейские; продавцы мороженого и газет сильно затрудняют движение. Торговцы в длинных одеяниях, в маленьких шапочках без полей расхаживают взад и вперед. Они обвешаны кусками ярких тканей и энергично торгуются с покупателями. Женщины и девушки в живописных платьях, переговариваясь на ходу, спешат на рынок. На головах у них корзины с манго, ананасами, бананами, кокосовыми орехами, рыбой, очищенными апельсинами, завернутыми для защиты от солнца в большие банановые листья. Спокойно пробираются они сквозь пеструю толпу, удерживая на голове деревянный поднос с уложенными горкой связками клубней ямса и корней маниока. Некоторые носят таким образом большие тяжести, но сильнее всего поражает даже не вес поклажи, а их граничащая с артистизмом способность соблюдать равновесие. Зато здесь не увидишь сутулой женщины! У каждой осанка королевы!

Большинство женщин носит традиционную африканскую одежду — длинные до пят платья, разрисованные различными узорами цвета индиго или сшитые из готовых купонов. Они называются «лапа». Африканки, особенно женщины-темне, отдают предпочтение цветным туникам с красивыми кушаками. Впрочем, и в Африке одежда составляет предмет «женской политики». Креолки уже одеваются по европейской моде, но тоже любят броские веселые тона. Прически носят высокие, для этого волосы искусно подвязывают яркими платками, нередко в тон платью.

Некоторые девушки щеголяют в мини. Эти прелестные создания смотрят на меня смышлеными глазами, немного смущенно. В них есть что-то естественное, неиспорченное, и признаюсь чистосердечно, на многих из них очень приятно смотреть. Особенно когда они вечерами движутся в танце под звуки музыки с таким темпераментом и фантазией, что только совсем уж сухарь может остаться спокойным.

Из многочисленных швейных мастерских доносится треск швейных машин. «Брюки за десять минут», — написал один находчивый портной на входной двери. Мне интересно проверить, действительно ли он укладывается в этот срок, и я какое-то время наблюдаю за его работой. Он сидит перед древней зингеровской машиной и, энергично нажимая на педаль, демонстрирует перед клиентом граничащее с волшебством умение быстро сшить из куска светлой ткани хорошо сидящие брюки. Правда, у него уходит на это не десять минут, а все тридцать, но у брюк есть линия! Этот человек мне понравился, и я даже подумываю, не заказать ли мне тоже брюки. К сожалению, он давно заметил мои фотокамеры, откровенно болтающиеся на животе, и в результате цена подскакивает до недосягаемой высоты. Как я ни стараюсь, сбросить ее оттуда мне не удается.

На рынке Фритауна: ремесленники и торговцы

предлагают свои услуги и товары

Кто по-настоящему не торговался, никогда не поймет всей прелести этой игры. Твердые цены на предлагаемые товары кажутся африканцу величайшей несправедливостью и к тому же прескучной вещью: почему богатый человек или турист должен платить столько же, сколько последний бедняк из жалкой хижины во Фритауне? Нет уж, извините пожалуйста, с европейцев и с других состоятельных людей запрашивают куда больше! И никто не в силах обойти железную логику этой системы торговли. После первого робкого опыта в Дакаре я настолько привык торговаться, что на первых порах мне будет трудно вести себя дома иначе. Представляю, как вытянулось бы лицо кассирши в нашем универсаме, если бы я ей сообщил, что заплачу за масло столько-то, и ни пфеннига больше! В Африке все иначе.

Буйство красок и форм на местном рынке, где все перемешано, — истинное блаженство для моего сердца фотографа. Мне приносит наслаждение каждый шаг вдоль пестрых рядов тарелок, мисок, горшков, кружек, ведер, тканей и платков, ковров, обуви, брюк, рубашек и блузок, платьев, шляп, овощей и фруктов, копченой рыбы, живых коз и кур — все они представлены здесь в огромном многообразии. Правительство разрешило сьерралеонцам заниматься мелкой торговлей, пока оно не в состоянии обеспечить им другие возможности заработка.

Толчея ужасная. Я слышу гортанные звуки различных африканских языков, но не могу различить, что это — крио, менде или темне. По-английски говорит только половина населения Фритауна, но жестикуляция торговцев понятна всем. Ну же, подходи и покупай! Невозможно не заразиться этой торговой лихорадкой. По накалу страстей традиционные африканские рынки уступают разве только азиатским базарам.

Однако фотографировать приходится с большой осторожностью. Пока я выступаю как потенциальный покупатель, сердца всех продавцов прямо-таки летят мне навстречу, но стоит мне сделать движение, чтобы поднять фотоаппарат, как беззаботный смех девушек замирает, а дружелюбные взгляды торговцев леденеют. Одни немедленно отворачиваются, другие даже всерьез раздражаются. Последние — мусульмане, свято чтущие законы своей религии, которая запрещает изображать людей. Снимать же скрытой камерой я, к сожалению, не могу. Слишком много глаз вокруг, они неотрывно следят за каждым моим движением. Щелканье фотоаппарата не только привлекло бы всеобщее внимание, но и вызвало бы оживленные комментарии, выражающие подозрительность, интерес, враждебность, любопытство, недовольство, восторг. Реакции так же разнообразны, как сама африканская действительность, и быстро переходят от одной крайности к другой. И то подумать, что сказали бы у меня на родине, если бы какой-нибудь иностранец вот та, к назойливо лез повсюду со своим фотоаппаратом! В итоге всякий раз, желая сделать снимок, я вступаю в переговоры с моей натурой, чтобы за небольшие чаевые получить ее согласие. Увы, в награду за вежливость я очень часто получаю фотографии, лишенные естественности.

Я даже решил придерживаться вымогательской, по существу, системы — покупать только в том случае, если разрешат фотографировать, — и попытался испробовать ее на молодой матери, сидевшей со своим мальчонкой между грудами плодов папайи и благоухающего манго. Женщина сразу согласилась подчиниться моей «системе» и покорно заулыбалась. Только я собрался заснять живописную сцену, как появился муж женщины. Мне он погрозил кулаком, а на жену раскричался: «Убирайся отсюда!» Подхватив малыша, она быстро убежала за пределы досягаемости моей камеры.

С сожалением я покачал головой и со звоном опустил в карман предназначенную женщине монету. Муж на миг замер, его раздражения как не бывало. Но гордость не позволила ему пойти на попятную, тем более что вокруг уже смеялись. Я ушел. «Военные действия» снова помешали мирной сделке!

К слову сказать, в Африке вовсе не просто установить немудреную вроде бы вещь — правильную выдержку. Для этого требуется некоторый опыт. Дело в том, что даже самый чувствительный экспонометр показывает только общую освещенность. В условиях Западной Африки это легко может привести к ошибке, так как почти черные лица большинства ее жителей поглощают много света. Если не открыть диафрагму на одно-два деления, они получаются на снимке пятном. Фотограф должен найти компромисс между темной окраской кожи и светлым фоном, подсвеченным солнцем. Только опыт может научить делать правильную выдержку, гарантирующую надежные результаты.

В тот же день на перекрестке незнакомый молодой африканец доверительно тронул меня за плечо: я должен сделать ему любезность и сфотографировать его отца, которого он вел за руку. Глубокий старик с резко обозначившимися на лице морщинами производил жалкое впечатление послушного ребенка. Наверное, сын видел, как я в благодарность за позирование совал людям в руку немного мелочи, и решил таким образом чуть поправить свои финансовые дела. За этим дело не станет: и я полез в карман за десятицентовой монетой. Но нет, деньги ему не нужны, он хочет получить фотографию своего отца. И притом немедленно! Я ответил, что так быстро дело не пойдет. Африканец сердито возразил, что он уже видел нечто подобное, а я его просто обманываю. На доску была поставлена моя честь. Как быть? Объяснить ему процесс получения негативов и позитивов? Наверняка какой-нибудь американский турист с камерой «Поляроид», действующей, как известно, на основе длящегося секунды газового проявления, внес смуту в представления местных жителей о фотографировании. А я с моей «медленной техникой» должен расхлебывать теперь заваренную им кашу. Но мешкать нельзя: вокруг уже собираются прохожие и с интересом прислушиваются к нашему спору. Он может принять неприятный оборот. Иного выхода, как солгать, нет. Итак, я договариваюсь с африканцем завтра утром встретиться у здания парламента.

Это происшествие целый день не шло у меня из головы. Вечером я заперся в ванной комнате Хассана и действительно проявил пленку в ванночке при температуре раствора 29 градусов без добавления закрепителя. Все шло хорошо. Я смогу показать моему «клиенту» по крайней мере негатив. Успокоившись, я повесил пленку сушиться на веревку, а сам пошел спать. Но утром с ужасом обнаружил, что размягчившаяся эмульсия в нескольких местах стекла по подложке. Все мои надежды рухнули! Даст бог, я больше не встречу во Фритауне этого человека!

Чудеса эквилибристики

На следующий день я пошел в фотоателье. Оно находится в центре и пользуется хорошей репутацией. «Фотоработы, обслуживание круглосуточное», — сообщает вывеска. Ателье принадлежит ливанцу. Из «студии» доносится маршевая музыка. Деревянные ставни с внутренней стороны увешаны пожелтевшими под безжалостными лучами солнца снимками в стиле двадцатых годов. В некоторых фото чувствуется стремление придать натуре более живой вид, но потуги на цветное раскрашивание и откровенная ретушь производят жалкое впечатление. На некоторых лицах брови подрисованы просто беззастенчиво. Перед дверью стоят большие поливинилхлоридные ванны с увеличенными фото. В двух ведрах между большими кусками льда плавает несколько пленок. Из одного ведра у меня на глазах утоляет жажду бездомный пес. Над дверью протянута тонкая веревка, и на ней сохнут две пленки. Пыль от проходящих мимо¹ машин беспрепятственно проникает в комнату. У меня не возникло ни малейшего желания проявить здесь пленки, хотя я, конечно, с удовольствием посмотрел бы пробы.

На холме за отелем «Парамаунт» я увидел резиденцию премьер-министра. Невзрачное белое здание под красной черепичной крышей стоит в саду, похожем на парк. У входа вытянулись, словно колонны, высокие пальмы. Ворота открыты. Может, премьер-министр за границей? Нет, он здесь: на флагштоке развевается зелено-бело-синий национальный флаг Сьерра-Леоне. Сьерралеонцы так объясняют символическое значение цветов своего флага: зеленый — сельское хозяйство страны, ее природные богатства и горы; белый — единство и справедливость; синий же цвет олицетворяет надежду, что окно в мир, каким является единственная в своем роде природная бухта Сьерра-Леоне, позволит стране внести свой вклад в дело мира во всем мире. Государственный флаг, герб и гимн были приняты в 1961 году после открытого конкурса.

Курица с шестью цыплятами спокойно проходит в открытые ворота, словно в саду премьера больше корма. Резиденция погружена в идиллический покой.

Премьер-министр д-р Сиака Стивенс — друзья называют его Шаки — принадлежит к народу лимба. Еще в колониальный период он пользовался большим авторитетом среди населения, сначала благодаря своей решительной политике на посту профсоюзного руководителя, а затем как мэр Фритауна. Да и сегодня каждый вправе прийти сюда и после соответствующего уведомления лично поговорить с премьером.

Иду дальше по поднимающейся круто вверх асфальтированной улице. Солнце печет убийственно, воздух совершенно неподвижен. Квартал у вершины Тауэр-Хилл, где расположены только официальные учреждения, кажется вымершим. Какой разительный контраст с пестрой толчеей рынка и шумом автомобилей внизу, в городе!

На плато, венчающем Тауэр-Хилл, находится парламент. Его здание было завершено как раз в 1961 году, в год завоевания независимости. Целесообразно построенный низкий дом, без помпезных излишеств, производит скучное впечатление, но в нем все фундаментально и практично.

Здание охраняется сотрудниками госбезопасности, и я прошу одного из них разрешить мне войти. Разрешили, но сумки и фотоаппараты мне пришлось сдать. Никто не хочет рисковать безопасностью.

Дружелюбный чиновник в штатском неторопливо водил меня из одной комнаты в другую. Мы миновали огромное фойе, комнаты совещаний различных фракций, заглянули в большую библиотеку, телевизионный зал, даже в столовую для депутатов. Все импозантно, всюду чистота, порядок и… кондиционеры!

Под конец мы вошли в зал заседаний. По английскому образцу он имеет полукруглую форму. Справа от места спикера — скамьи правящей партии, слева — оппозиции. Над местами оппозиции находится галерея для дипломатического корпуса и представителей печати. За спикером надлежаще приподнятое роскошное кресло генерал-губернатора. Он представляет королеву Великобритании, которая формально еще считается верховным правителем Сьерра-Леоне. Кандидатуру на пост генерал-губернатора выдвигает премьер-министр. С 1962 года должность генерал-губернатора занимает африканец. Никакого влияния на внешнюю и внутреннюю политику он не оказывает, его функции исключительно представительские.

Все новые законы, указы и изменения, принятые по решению парламента, публикуются еженедельно в официальном органе правительства «Сьерра-Леоне газетт». Там же помещаются сообщения о назначении новых чиновников, об уходе в отпуск и на пенсию, о выдаче лицензий старателям алмазов, а также некрологи.

Немного поодаль от здания парламента небольшой мемориал. Бюст пожилого человека с лбом мыслителя и энергичными чертами лица — память о сэре Милтоне Маргаи, первом премьер-министре независимого государства Сьерра-Леоне. У подножия памятника много цветов. Народ чтит этого прямого и честного человека, боровшегося с продажностью и корыстолюбием своих чиновников. Он был настолько скромен, что, будучи премьером, отказался от личной машины. Когда Маргаи умер в 1964 году, на его счете было немногим больше пятисот леоне (около трех тысяч марок)!

Смотрю с горы на город. Далеко внизу окутана легкой дымкой бухта. Расстояние до нее так велико, что я не различаю деталей. Два больших судна стоят на рейде в ожидании места у причала.

Справа, высоко над Тауэр-Хилл, возносятся знаменитые горы Фура-Бей, на которых раскинулись здания нового университета. За ними тянется к небу радиовышка Фритауна. Передатчик мощностью десять киловатт вещает на английском языке, на крио, менде и темне. Передачи можно принимать батарейными транзисторами на всей территории Сьерра-Леоне. Здесь же находится телевизионная вышка Фритауна, она с 1963 года передает вечерние программы. К 1970 году число телевизоров во Фритауне уже перевалило за две тысячи.

И тем не менее в глубине страны, да и на окраинах самого Фритауна, по-прежнему господствует добрая старая керосиновая лампа. Контрасты, везде контрасты! Они заставляют задуматься.

Наверху, на вершине горы, современное электронное радио- и телеоборудование, а в каких-нибудь трехстах метрах ниже, у основания, по-прежнему теснятся нищие лачуги неграмотного населения. В центре города около огромных современных магазинов самообслуживания, оборудованных кондиционерами, бродят, словно вышедшие из средневековья, уличные торговцы, отчаянно борющиеся за существование. Вот где действительно «средневековье» и XX век тесно соседствуют друг с другом!

Эти проблемы нельзя разрешить за один день. Но правительство прилагает большие усилия в этом направлении. Его надежда — молодежь. Когда я вижу, как веселые мальчики и девочки в чистеньких формах синего и зеленого цвета выходят из лачуг на окраине города и идут в школу, я воспринимаю это зрелище как символ счастливого будущего.

Вечером мне пришлось заняться первым на африканской земле ремонтом «Баркаса». Из-за жары ослаб ремень вентилятора. Лежа под машиной, я заметил, что во время плавания соленая морская вода вызвала окисление. Болты и гайки проржавели так сильно, что я возился почти два часа, пока привел все в порядок. Слуга Хассана, Памусса, мыл машину. Он делал это с каменным выражением лица, словно выполняя сверхсекретную миссию, а вокруг него толпились любопытные мальчишки со всей округи.

Стало прохладнее. Термометр показывал «всего» 28 градусов в тени. Солнечный шар быстро погружался в море.