В стране Львиных гор

«СЕКЕ, СЕКЕ!» — ПРИВЕТСТВУЮТ МЕНЯ ТЕМНЕ

Макени — самая маленькая из трех провинциальных столиц Сьерра-Леоне. Всего около восьми тысяч человек живет в ее низких домиках, которые по обеим сторонам улицы тесно жмутся друг к другу, словно жемчужины на одной нитке. Большинство зданий имеет квадрат в основании и покрыто крышей из волнистого железа, свисающей в сторону улицы широким козырьком. Его подпирает несколько круглых или квадратных столбов, и таким образом получаются тенистые аркады.

За домами раскинулись сады и огороды, где выращиваются различные тропические культуры: бананы, апельсины, манго, ананасы и всевозможные овощи. Очень много кокосовых пальм, их стволы возносятся на несколько метров над крышами домов, также отбрасывая благодатную тень. Между ними проглядывают совершенно своеобразные деревья, усыпанные ярко-красными, цветами. Местные жители называют их франгипани, что в переводе означает «кладбищенские цветы». Странное, казалось бы, название для таких жизнерадостных цветов, но африканцы благодаря традиционному воспитанию относятся к горю и смерти совсем не так, как мы, европейцы.

За кокосовыми орехами

В городском пейзаже Макени бросается в глаза великолепная мечеть. С какой бы стороны вы ни приближались к городу, вы видите четыре ее минарета. Светлые башни отчетливо выделяются на фоне синего неба. С каждого из девяти больших и маленьких куполов смотрит полумесяц со звездой — символ ислама. Ни одна религия не нашла в Сьерра-Леоне, да и во всей Западной Африке, такого множества последователей, как мусульманская. И ни одна не смогла столь наглядно выразить в храмах свою власть над душами верующих. Около шестидесяти процентов всего населения Сьерра-Леоне, прежде всего большинство темне, — сунниты, т. е. последователи суннитского направления ислама.

После смерти пророка Мухаммеда в 632 году по нашему летосчислению среди его последователей начались распри из-за того, кого считать законным главой ислама, грозившие подорвать единство верующих. Большая их часть — сунниты — хранила верность ортодоксальной сунне, в которой собраны высказывания Мухаммеда, его сподвижников и другие легенды; остальные же — шииты-объявили своим верховным главой и законным наследником пророка зятя Мухаммеда — Али и потомков Али. После кровопролитной битвы при Кербеле в 680 году, закончившейся решительным поражением шиитских войск, раскол ислама стал окончательным[10]. В странах Западной Африки шиитское течение мусульманства почти не пользуется успехом.

Поразительно быстрое распространение ислама к югу от Сахары было скорее следствием развитого общественного обмена, чем систематической религиозной пропаганды, какой, например, усиленно занимались христианские миссионеры. Восток всегда был африканцам ближе, чем Европа.

Кроме того, христианство было религией колонизаторов! Важно и то, что ислам предоставлял верующим большую свободу. Он, например, допускал полигамию и проявлял терпимость к некоторым отклонениям от своего учения. Достаточно сказать, что ни одна мусульманка к югу от Сахары никогда не закрывала лица в отличие от своих арабских сестер на севере.

Приверженность исламу, однако, не мешает многим африканцам посещать одновременно церкви других вероисповеданий. Это странное, казалось бы, явление восходит к традициям старых религий буша. Все африканские религии признают существование верховного божества и этим приближаются к монотеистическим[11]. Но верховному божеству никто не молится, молитвы возносятся второстепенным богам, так называемым оришам. Это представляется вполне логичным; если племени нужен дождь, оно обращается к тому орише, который ведает дождем. Другое племя, заинтересованное в охотничьей удаче, поклоняется исключительно орише охотников.

Не удивительно поэтому, что и сегодня многие африканцы исповедуют сразу несколько вероучений, каждое из которых они связывают с определенным оришей. Благодаря подобной веротерпимости к югу от Сахары между исламом и христианством, несмотря на их тесное соседство, никогда не было жестоких столкновений, какие сотрясали другие страны.

Я не решился заглянуть во двор мечети, где перед главным зданием с молельными нишами и кафедрой для проповедника находились бассейны для ритуальных омовений. Это было бы величайшей невежливостью и, безусловно, вызвало бы сильное раздражение: я был увешан фотоаппаратами, а храм, святая святых, требовал уважения к запрету ислама изображать живые существа, хотя меня как фотографа это возмущало.

Недалеко от мечети — мастерская резчика. Тут уж я не мог пройти мимо. В тени аркад покрытого волнистым железом дома сидят четыре молодых человека, работающие под наблюдением мастера постарше. Один искусно вырезает из слоновой кости звенья для цепочки, его сосед их полирует, и скрепляет медными скобами, третий с поразительной ловкостью обрабатывает корень причудливой формы, последний же превращает деревянную чурку в сильно стилизованную человеческую голову. Это, наверное, будет танцевальная маска, для которой на заготовке уже прорезаны отверстия для глаз, носа и рта.

Из переносного транзистора японского производства льется приглушенная танцевальная музыка; идет передача из Фритауна. Как все же переменились времена!

Прежде изготовление танцевальных масок, символов предков и амулетов обязательно сопровождалось магическим ритуалом: в процессе работы над ними произносили магические заклинания или пели магические песни, так как эти предметы должны были защищать своих владельцев и сообщать им магическую силу. А сегодня при этом звучит легкая музыка, транслируемая по радио.

— Разрешите войти? — спросил я мастера.

— Пожалуйста, — ответил он прокуренным голосом, пододвигая мне круглую кожаную табуретку. Внимательно наблюдая за работой, я спрашиваю себя: что это — искусство или ремесло? Провести между ними границу в Африке, связанной традициями, нелегко, ибо африканцы понимают под «искусством» нечто иное, чем мы.

Традиционное искусство было и по сей день остается в Африке анонимным. Например, культовая маска, висящая на стене, с точки зрения африканца, никоим образом не является произведением искусства, это всего-навсего обработанный кусок дерева. Но в тот самый момент, когда ее надевает танцор и начинает танцевать, она становится средством художественного выражения. Только тогда форма, материал и цвет данного предмета обретают совсем особое, ритуальное значение.

Но теперь и в этой области произошли ощутимые изменения, хотя многие мастера в сельских местностях продолжают хранить верность древним традициям. Их искусство сводится к набору технических приемов, притом совершенно определенных, которые часто выполняются самыми примитивными орудиями.

Резчики работали не спеша, не обращая на меня внимания. Спустя некоторое время мастер спросил: «Чем могу быть полезен?» — приведя меня этим в замешательство: сейчас он предложит мне купить что-нибудь из его изделий. Но ничуть не бывало. Выяснилось, что мастерская не занималась серийным производством на продажу, а изготовляла уникальные экземпляры по заказу клиентов. Мастер охотно показал мне готовые вещи, ожидавшие в заднем помещении своих будущих владельцев. Преобладали цепи и амулеты, фигурки животных, деревянные ложки с резным орнаментом, черные танцевальные маски, прекрасные работы из слоновой кости. Но больше всего меня поразил настоящий шедевр — целое стадо слонов, вырезанное из одного большого кривого бивня. На нем, начиная от острия и кончая шейкой зуба, расположились в затылок друг другу одиннадцать шагающих слонов. Эту прекрасную тонкую вещь заказал один иностранный дипломат.

Искусное изделие из слоновой кости,

выполненное резчиками Макени

Я осторожно поинтересовался, откуда мастер получает слоновую кость.

— Из Нигерии, — отрезал он. Но у меня были все основания сомневаться в правдивости его слов: слоны с такими большими бивнями в настоящее время уцелели только в Центральной и Восточной Африке.

Сфотографировав слонов со всех сторон, я пошел дальше осматривать город. Некоторые встречные дружелюбно приветствовали меня словами на языке темне: «Секе, секе!» Радостно удивленный, я отвечал тем же: «Секе, секе!». Жест вежливости, но он заставил меня забыть, что я здесь чужой.

Несколько матерей, обнаженные до пояса, сидят на ступеньках домов и спокойно кормят грудью своих младенцев. Они полны естественного достоинства и почти не обращают внимания на мои усиленные попытки их сфотографировать. Молодые девушки также не пытаются ускользнуть от поблескивающего глаза камеры, когда я навожу его с помощью фотоискателя. Большинство из них одеты в длинные африканские одеяния из очень красивых тканей с ярким рисунком. Вопреки моде, уже получившей признание во Фритауне, короткие юбки встречаются редко. Некоторые женщины по арабскому обычаю носят светлые, почти белые платья. По-видимому, здешние франтихи питают пристрастие к большим серьгам в виде пестрых шариков или серебряных подвесок: уличные торговки предлагают большой-выбор этих предметов. Последний крик местной дамской моды, очевидно, соломенные шляпы мягких тонов с широкими полями, отделанные изящной вуалью, которые никак не соответствуют традиционному обычаю носить тяжести на голове. Обладательницы таких шляп идут за покупками с плетеной сумкой из желтой соломы через плечо. Несколько женщин ищут защиты от жгучих лучей солнца под зонтиками веселых расцветок. Две матери с младенцами за спиной несут водруженные на голову тяжелые, в восемь слоев, кипы тканей. Дети тоже пытаются носить на головах миски с плодами манго или лепешками из маниока, но, еще не умея как следует соблюдать равновесие, старательно придерживают их руками.

Это яркое многообразное зрелище очень интересно наблюдать, а еще интереснее фотографировать. Как и я, вся толпа стремится к рынку. В Макени шестьдесят три африканских и двадцать пять ливанских магазинов с очень большим выбором товаров, но они никоим образом не заменяют рынок с его толчеей.

За первыми рыночными прилавками стоит один-единственный старый кедр, на котором приютилась большая колония красноголовых ткачиков. С верхних веток дерева свисает не меньше сорока их гнезд типичной шарообразной формы. Своим названием эти птицы обязаны ярко-красной голове, которой обладают только самцы. В колонии почти не заметно движения, редко-редко к ней подлетают отдельные птицы: время гнездования и высиживания птенцов наступит только через несколько недель, в период дождей, когда больше всего корма.

До меня донесся резкий запах рыбы. На столе, покрытом мешковиной, стоят корзины с кучками копченой морской рыбы. Ассортимент товаров на рынке Макени отвечает практическим потребностям жителей африканской деревни. Кроме продуктов питания, овощей и фруктов здесь много мисок, тарелок, чашек, горшков… На каждом шагу предлагают платки и ткани. Но нигде не видно изделий африканских ремесел, до которых так охочи туристы.

За мной увязался странно одетый человечек. Его платье до пят и белая феска придавали ему некоторое сходство с арабскими купцами. Никаких товаров при нем не было, но тем не менее по его красноречивым жестам я понял, что он хочет что-то мне продать. Всячески в самой вежливой форме я старался дать ему понять, что я для него не клиент, так как остановился ненадолго в Теко и обеспечен всем необходимым. Из моей речи он уловил только два слова — «клиент» и «Теко» — и тотчас предложил нанести мне туда визит. Я пожал плечами и отошел, показывая, что разговор закончен.

К моему великому удивлению, в тот же день, около шести часов вечера, настойчивый торговец и в самом деле явился в Теко с огромной сумкой, набитой черными резными масками из кедрового дерева. Положение мое было безвыходным! Храбрый малый не побоялся пройти в тропическую жару около двадцати километров, и притом с таким грузом дерева. Я чувствовал себя морально обязанным сделать «покупку долга», но никак не мог решить, на чем мне остановить свой выбор. Наконец я выбрал черную танцевальную маску. Торговец просиял и порекомендовал мне еще меч. «Из Нигерии», — сказал он с особым ударением. Невольно я улыбнулся. Почему опять из Нигерии? Меч из Сьерра-Леоне — это, конечно, ерунда, а вот из Нигерии… Всюду одно и то же — нет пророка в своем отечестве. Меня забавляло, с какой легкостью Лгут все эти торговцы.

Этот самый меч, рубящее оружие длиной в полметра, с рукояткой в кожаной обтяжке, по сути дела, был несколько «облагороженной» пангой. Клинок, вложенный в ножны из козлиной кожи, уже изрядно притупился и заржавел, но какое это имело значение?

Сделка была заключена только после обычных препирательств относительно платы, которую я по доброй воле дополнил парой мелочей из моего запаса подарков. Торговец, судя по выражению его лица, остался доволен. В довершение визита его угостили холодным напитком, после чего он отправился в долгий путь домой, в Макени.

Сури, присутствовавший при переговорах, улыбался, но не произнес ни слова. Торг — дело святое, никто не вправе ему мешать. Но потом он заметил немного пренебрежительно: «Нигерийский-то кинжал здешний». В этом я и сам не сомневался ни на миг.

Сури только семнадцать лет. Он рос в бедной семье, не мог поэтому посещать школу и почти не говорит по-английски. Его кулинарное искусство тоже основывается скорее на счастливых случайностях, чем на умении. Но располагающая к себе внешность молодого локо и неизменно приветливое выражение лица восполняют все пробелы его образования. Мне же больше всего нравится, с каким старанием Сури выполняет порученную ему работу. Мы очень быстро стали друзьями, и я не раз получал от Сури дельные советы.

По предложению Сэма Джонсона я решил на некоторое время расположиться лагерем в Теко, а уже отсюда предпринимать поездки на внутреннее плато, в Тонколили, Коно, Бомбали и Коинадугу. К этому меня побудили два обстоятельства: по отношению к этим местностям Теко занимал центральное положение; лесничий Северной провинции африканец Т. К. Джон был другом Сэма Джонсона. Сэм давно говорил ему обо мне, и на следующий день после моего приезда Т. К. Джон в сопровождении своей жены, трех сыновей и дочери приехал в Теко. Его визит был для меня очень важен: Т. К. Джон, лесничий всей Северной провинции, конечно, как никто знал состояние фауны в своем зеленом «царстве». Этот высокий, стройный человек интеллигентной внешности производил впечатление серьезного, большого, немного неуклюжего мальчика. В его лице я быстро обрел союзника, так как Джон обладал удивительной способностью воодушевляться. Три часа подряд мы говорили только о слонах, бегемотах, шимпанзе и попугаях, пока несколько полноватая м-с Джон не взбунтовалась и не потребовала переменить тему. Мы немедленно повиновались, но Джон успел мне шепнуть, что предоставит для моих зоологических экскурсий опытного проводника. В этот вечер я был самым счастливым человеком в Теко и, сидя в кругу африканских друзей на террасе перед домом Сэма, особенно наслаждался прелестью тропической ночи.

Пестрое содружество пернатых уже прекратило свой вечерний концерт, его сменило однообразное пиликанье цикад. На свет лампы прилетали с громким щебетанием изящные птички, они, подобно летучим мышам, делали над нашими головами несколько зигзагов и молниеносно исчезали снова в ночной темноте. Рассмотреть их было невозможно, но мне сказали, что это нектарницы. Нашу лампу постепенно облепили мириады насекомых — от маленьких москитов, издававших раздражающее жужжание, до больших жуков-«гудельщиков». Сэм Джонсон поставил под лампу миску с водой, и через несколько минут в ней уже плавали трупики многих из этих назойливых существ. Остальные самоубийцы, покончившие жизнь на горячей лампе, сотнями валялись на полу террасы. Вдруг из темноты выпрыгнула большая коричневая лягушка и осторожно приблизилась к месту «побоища». Она быстро высовывала язык и слизывала нм еще трепетавших насекомых. С явным наслаждением она поглощала одну порцию за другой, нисколько не смущаясь нашим присутствием. С час она охотилась на этих богатых угодьях, после чего, наевшись, удалилась.

В это же время распрощались и гости. Утомленный насыщенным днем, я еле дополз до постели. Но в комнате, которую я из боязни москитов запер почти герметически, было так душно, что мне долго не удавалось заснуть. Пот струился изо всех пор. Если раскрыть окна, будет легче переносить жару, но тогда москиты сделают жизнь невыносимой. Только к утру немного посвежело, и я заснул. Правда, спал я недолго: прохладные утренние часы до восхода солнца я использую для ремонта автомобиля и фотоаппаратов, для починки одежды. Каждый день я подползаю под кузов машины, пересчитываю гаечки и, если накануне ни одна не потерялась, чувствую себя счастливым. Конечно, у меня с собой изрядное количество запасных частей, целый ящик, но известно ведь, что обычно происходят такие поломки, каких меньше всего ожидаешь. А возить в багаже второй «Баркас» в разобранном виде немного накладно. Имей страховое агентство у меня дома хоть отдаленное представление о тех передрягах, в которые ежедневно попадает машина на африканских дорогах, мне бы, конечно, не получить запросто страховой каско-полис[12].