@importknig
Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".
Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.
Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.
Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig
Оглавление
Читателю
ГЛАВА I. Юлиан Отступник 332-63
I. НАСЛЕДИЕ КОНСТАНТИНА
ГЛАВА II. Триумф варваров 325-476 гг.
ГЛАВА III. Прогресс христианства 364-451
ГЛАВА IV. Европа обретает форму 325-529
ГЛАВА VII. Персы 224-641
ГЛАВА VIII. Мухаммед 570-632
ГЛАВА IX. Коран
ГЛАВА X. Меч ислама 632-1058
ГЛАВА XI. Исламская сцена 628-1058 гг.
ГЛАВА XII. Мысль и искусство в восточном исламе 632-1058 гг.
ГЛАВА XIII. Западный ислам 641-1086
ГЛАВА XIV. Величие и упадок ислама 1058-1258 гг.
ГЛАВА XV. Талмуд
ГЛАВА XVI. Средневековые евреи 565-1300 гг.
ГЛАВА XVII. Ум и сердце еврея 500-1300 гг.
ГЛАВА XVIII. Византийский мир 565-1095 гг.
ГЛАВА XIX. Упадок Запада 566-1066 гг.
ГЛАВА XX. Возвышение Севера 566-1066 гг.
ГЛАВА XXI. Христианство в конфликте 529-1085 гг.
ГЛАВА XXII. Феодализм и рыцарство 600-1200 гг.
ГЛАВА XXIII. Крестовые походы 1095-1291 гг.
ГЛАВА XXIV. Экономическая революция 1066-1300 гг.
ГЛАВА XXV. Восстановление Европы 1095-1300 гг.
ГЛАВА XXVI. Предвозрожденческая Италия 1057-1308 гг.
ГЛАВА XXVII. Римско-католическая церковь 1095-1294 гг.
ГЛАВА XXVIII. Ранняя инквизиция 1000-1300 гг.
ГЛАВА XXIX. Монахи и монахини 1095-1300 гг.
ГЛАВА XXX. Мораль и нравы христианства 700-1300 гг.
ГЛАВА XXXI. Возрождение искусства 1095-1300 гг.
ГЛАВА XXXII. Расцвет готики 1095-1300 гг.
ГЛАВА XXXIII. Средневековая музыка 326-1300
ГЛАВА XXXIV. Передача знаний 1000-1300 гг.
ГЛАВА XXXV. Абеляр 1079-1142
ГЛАВА XXXVI. Приключение Разума 1120-1308
ГЛАВА XXXVII. Христианская наука 1095-1300 гг.
ГЛАВА XXXVIII. Эпоха романтизма 1100-1300 гг.
ГЛАВА XXXIX. Данте 1265-1321
Примечания
Читателю
Цель этой книги - дать настолько полный и объективный отчет о средневековой цивилизации с 325 по 1300 г. н. э., насколько позволят пространство и предубеждения. Ее метод - интегральная история - представление всех фаз культуры или эпохи в одной общей картине и повествовании. Обязательство охватить экономические, политические, правовые, военные, моральные, социальные, религиозные, образовательные, научные, медицинские, философские, литературные и художественные аспекты четырех различных цивилизаций - византийской, исламской, иудейской и западноевропейской - затрудняет унификацию и краткость. Встреча и конфликт четырех культур в крестовых походах обеспечивает единство; а уставший читатель, потрясенный объемом книги, может найти утешение в том, что оригинальная рукопись была вдвое длиннее настоящего текста.* Не было сохранено ничего, кроме того, что казалось необходимым для правильного понимания эпохи или для придания жизни и красок сказке. Тем не менее, некоторые важные отрывки, выделенные уменьшенным шрифтом, могут быть пропущены читателем без смертельного ущерба.
Эти два тома составляют IV часть истории цивилизации. В части I "Наше восточное наследие" (1935) рассматривается история Египта и Ближнего Востока до их завоевания Александром около 330 г. до н. э., а также Индии, Китая и Японии до настоящего столетия. В части II "Жизнь Греции" (1939) рассказывается о карьере и культуре Эллады и Ближнего Востока до завоевания Греции римлянами в 146 г. до н. э. В части III "Цезарь и Христос" (1944) рассматривается история Рима и христианства от их зарождения и Ближнего Востока от 146 г. до н. э. до Никейского собора в 325 г. н. э. Эта книга продолжает изучение жизни белого человека до смерти Данте в 1321 году. Часть V "Возрождение и Реформация", охватывающая период с 1321 по 1648 год, должна появиться в 1955 году, а часть VI "Век Разума", продолжающая историю до наших дней, должна быть готова к 1960 году. Это настолько приблизит автора к дряхлости, что он должен будет отказаться от привилегии применить интегральный метод к двум Америкам.
Каждый из этих томов задуман как самостоятельная единица, но читателям, знакомым с "Цезарем и Христом", будет легче уловить нити настоящего повествования. Хронология заставляет нас начать с тех сторон четырехчастной средневековой цивилизации, которые наиболее далеки от нашего обычного интереса, - византийской и исламской. Христианский читатель будет удивлен тем, сколько места уделено мусульманской культуре, а мусульманский ученый будет скорбеть о краткости, с которой блестящая цивилизация средневекового ислама была здесь обобщена. Была предпринята настойчивая попытка быть беспристрастным, рассматривать каждую веру и культуру с ее собственной точки зрения. Но предрассудки сохранились, хотя бы в отборе материала и распределении места. Разум, как и тело, заключен в свою кожу.
Рукопись писалась трижды, и при каждом переписывании обнаруживались ошибки. Многие из них должны остаться; улучшение части приносится в жертву завершению целого. Исправление ошибок будет приветствоваться.
Выражаем благодарность доктору Усе Лихтенштадтеру из Института Азии в Нью-Йорке за чтение страниц об исламской цивилизации; доктору Бернарду Мандельбауму из Еврейской теологической семинарии Америки за рецензирование страниц о средневековом еврействе; профессору Линну Торндайку из Колумбийского университета за использование его перевода отрывка из Александра Некхама; издательству Кембриджского университета за разрешение процитировать переводы из книги Эдварда Дж. Брауна "Литературная история Персии"; Публичной библиотеке Лос-Анджелеса, в частности ее филиалу в Голливуде, и Библиотеке Конгресса США за предоставленные книги; мисс Роуз Мэри ДеВитт за набор 50 000 заметок; доктору Джеймсу Л. Уайтхеду, доктору К. Эдварду Хопкину и миссис Уилл Дюрант за квалифицированную помощь в классификации материала; мисс Мэри и Флоре Кауфман за разнообразную помощь; и миссис Эдит Дигейт за высокую компетентность при наборе рукописи.
Эта книга, как и все предыдущие, должна была быть посвящена моей жене, которая на протяжении тридцати семи лет дарила мне терпеливое терпение, защиту, руководство и вдохновение, которые не могут возместить все эти тома. Именно по ее просьбе эти два тома посвящены нашей дочери, зятю и внуку.
УИЛЛ ДЮРАНТ
22 ноября 1949 г.
КНИГА I
ВИЗАНТИЙСКИЙ ЗЕНИТ
325-565 ГГ.
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА
Даты правителей и пап относятся к периоду их правления. Все даты указаны по старому стилю.
226:
Ардашир основывает Сасанидскую династию
241-72:
Шапур I Персидский
251-356:
Святой Антоний Египетский
293-373:
Афанасий
300-67:
Иларий Пуатье
309-79:
Шапур II Персидский
310-400:
Авсоний, поэт
311-81:
Ульфилас, апостол готов
325:
Никейский собор
325-403:
Орибасий, врач
325-91:
Аммиан Марцеллин, история
329-79:
Святой Василий
320-89:
Григорий Назианзен
331:
Б. Юлиан Отступник
337:
Смерть Константина
340-98:
Святой Амвросий
340-420:
Святой Иероним
345-407:
Святитель Иоанн Златоуст
345-410:
Симмах, сенатор
348-410:
Пруденций, поэт
353-61:
Констанций единственный император
354-430:
Святой Августин
359-408:
Стилихо, патриций
361-3:
Император Юлиан
363-4:
Император Джовиан
364-7:
Валентиниан I, западный император.
364-78:
Восточный император Валенса
365-408:
Клавдиан, поэт
366-84:
Папа Дамасус I
372:
Гунны пересекают Волгу
375-83:
Грациан Западный император
378:
Битва за Адрианополь
379:
Феон Александрийский, математик
379-95:
Феодосий I, император
382-92:
Афера Алтаря Победы
383-92:
Валентиниан II, западный император.
386-404:
Перевод Иеронима, Библия
387:
Крещение Августина
389-461:
Святой Патрик
390:
Покаяние Феодосия
392-4:
Евгений Западный император
394:
Конец Олимпийских игр
394-423:
Гонорий Западный император.
395-408:
Аркадий Восточный император.
395-410:
Аларих I Король вестготов
397:
Исповедь святого Августина
c. 400:
Сатурналии Макробия
402:
Аларих потерпел поражение при Поллентии
403:
Равенна становится столицей Запада
404:
Конец гладиаторских игр
407:
Римские легионы покидают Британию
408-50:
Феодосий II Восточный император.
409:
Пелагий, богослов
410:
Аларих захватывает Рим
410-85:
Прокл, математик
413:
Орозий, историк
413-26:
Августин "Город Бога
415:
Убийство Гипатии
425:
Константинопольский университет
425-55:
Валентиниан III Западный император.
428-31:
Несторий патриарх в К'пле
429:
Вандалы покоряют Африку
431:
Эфесский собор
432-82:
Сидоний Аполлинарий
432-61:
Святой Патрик в Ирландии
433-54:
Аэций Патриций
438:
Феодосийский кодекс
439:
Гайзерик берет Карфаген
440-61:
Папа Лев I
440:
Моисей Хоренский, история
449:
Англосаксы вторгаются в Британию
450-67:
Марсианский восточный император.
450-550:
Великая эпоха архитектуры и мозаики в Равенне
451:
Аттила потерпел поражение при Труа
452:
Лев I изгоняет Аттилу из Рима
453:
Д. Аттила
454:
Валентиниан III убивает Аэция
455:
Гайзерик захватывает Рим
456:
Рикимер правит Западом
457-61:
Майориан Западный император.
466-83:
Вестготы завоевывают Испанию
474-91:
Дзено Восточный император.
475-6:
Ромул Августул
475-526:
Теодорих Король остготов
475-524:
Боэций, философ
476:
Конец Западной Римской империи
480-573:
Кассиодор, историк
481:
Хлодвиг и франки начинают завоевание Галлии
483-531:
Кавадх I; маздакитский коммунизм
490-570:
Прокопий, историк
491-518:
Анастасий I Восточный император.
493-526:
Теодорих правит Италией
525-605:
Александр Тралльский, врач
527-65:
Юстиниан I Восточный император.
529:
Юстиниан закрывает афинские школы; святой Бенедикт основывает Монте-Кассино
530-610:
Фортунат, поэт
531-79:
Хосру I Персидский
532-7:
Собор Святой Софии
533:
Белисарий отвоевывает Африку
535-53:
Готская война" в Италии
538-94:
Григорий Турский, историк
546-53:
Тотила правит Италией
552:
Шелковая культура в Европе
570-636:
Исидор Севильский, энциклопедист
577:
Англосаксонская победа при Деорхеме
589-628:
Хосру II Персидский
616:
Персы завоевывают Египет
637-42:
Арабы завоевывают Персию
641:
Конец Сасанидской династии
ГЛАВА I. Юлиан Отступник 332-63
I. НАСЛЕДИЕ КОНСТАНТИНА
В 335 году император Константин, чувствуя близость смерти, призвал к себе своих сыновей и племянников и по глупости разделил между ними управление завоеванной им огромной империей. Старшему сыну, Константину II, он отдал Запад - Британию, Галлию и Испанию; сыну Констанцию - Восток - Малую Азию, Сирию и Египет; младшему сыну, Константу, - Северную Африку, Италию, Иллирикум и Фракию, включая новую и старую столицы - Константинополь и Рим; двум племянникам - Армению, Македонию и Грецию. Первый христианский император потратил свою и многие другие жизни на восстановление монархии и объединение веры в Римской империи; его смерть (337 г.) поставила под угрозу все. Ему предстоял нелегкий выбор: его правление не обрело святости времени и не могло обеспечить мирное преемство единственного наследника; разделенное правление казалось меньшим злом, чем гражданская война.
Гражданская война все равно пришла, и убийство упростило ситуацию. Армия отвергла власть всех, кроме сыновей Константина; все остальные родственники умершего императора по мужской линии были убиты, кроме его племянников Галла и Юлиана; Галл был болен и обещал скорую смерть; Юлиану было пять лет, и, возможно, очарование его возраста смягчило сердце Констанция, которому традиция и Аммиан приписывают эти преступления.1 Констанций возобновил с Персией древнюю войну между Востоком и Западом, которая никогда не прекращалась со времен Марафона, и позволил своим братьям уничтожить друг друга в братской вражде. Оставшись единственным императором (353 г.), он вернулся в Константинополь и управлял воссоединенным королевством с угрюмой честностью и преданной некомпетентностью, слишком подозрительный, чтобы быть счастливым, слишком жестокий, чтобы быть любимым, слишком тщеславный, чтобы быть великим.
Город, который Константин назвал Нова Рома, но который еще при его жизни получил его имя, был основан на Босфоре греческими колонистами около 657 года до н. э. Почти тысячу лет он был известен как Византия; и Византия останется ярлыком для его цивилизации и искусства. Ни одно место на земле не могло бы превзойти ее в качестве столицы; в 1807 году в Тильзите Наполеон назовет ее империей мира и откажется уступить ее России, которой суждено было по направлению ее рек жаждать ее контроля. Здесь в любой момент правящая сила могла закрыть главную дверь между Востоком и Западом; здесь собиралась торговля континентов и хранились продукты сотни государств; здесь армия могла стоять наготове, чтобы отбросить господ Персии, гуннов Востока, славян Севера и варваров Запада. Бурные воды обеспечивали защиту со всех сторон, кроме одной, которую можно было обнести прочной стеной; а в Золотом Роге - тихом заливе Босфора - военные флоты и торговые суда могли найти убежище от нападения или шторма. Греки назвали этот вход Керас - "рог", возможно, из-за его формы; позже к нему добавилось слово "золотой", чтобы обозначить богатство, которое приносили в этот порт рыба, зерно и торговля. Здесь, среди населения, преимущественно христианского, и давно привыкшего к восточной монархии и помпезности, христианский император мог пользоваться общественной поддержкой, от которой отказывались гордый сенат и языческое население Рима. Тысячу лет Римская империя будет здесь выживать в потоках варваров, которые должны были затопить Рим; готы, гунны, вандалы, авары, персы, арабы, болгары, русские будут поочередно угрожать новой столице и терпеть поражение; лишь однажды за это тысячелетие Константинополь будет взят христианскими крестоносцами, любящими золото чуть больше, чем крест. В течение восьми веков после Мухаммеда он сдерживал мусульманский прилив, захлестнувший Азию, Африку и Испанию. Здесь, вопреки всем ожиданиям, греческая цивилизация проявит спасительную преемственность, упорно сохранит свои древние сокровища и передаст их, наконец, Италии эпохи Возрождения и всему западному миру.
В ноябре 324 года Константин Великий повел своих помощников, инженеров и священников из гавани Византии через окрестные холмы, чтобы наметить границы своей предполагаемой столицы. Некоторые удивлялись тому, что он так много сделал, но "я буду продвигаться вперед, - сказал он, - пока Он, невидимый Бог, который шествует передо мной, не сочтет нужным остановиться".2 Он не оставил незавершенным ни одного дела, ни одного слова, которые могли бы дать его плану, как и его государству, глубокую поддержку в религиозных чувствах народа и в верности христианской церкви.
"В послушании Божьему повелению".3 Он привлек тысячи рабочих и художников для возведения городских стен, укреплений, административных зданий, дворцов и домов; он украсил площади и улицы фонтанами и портиками, а также знаменитыми скульптурами, беспристрастно призванными из ста городов его царства; а чтобы отвлечь буйство населения, он построил богато украшенный и просторный ипподром, где страсть публики к играм и азартным играм могла выплеснуться в масштабах, сравнимых только с деградирующим Римом. Новый Рим стал столицей Восточной империи 11 мая 330 года - день, который с тех пор ежегодно отмечался грандиозными церемониями. С язычеством было официально покончено, Средние века торжествующей веры, так сказать, официально начались. Восток выиграл свою духовную битву с физически победоносным Западом и будет править западной душой тысячу лет.
За два века после основания Константинополя как столицы он стал и в течение десяти веков оставался самым богатым, самым красивым и самым цивилизованным городом мира. В 337 году в нем проживало около 50 000 человек, в 400 году - около 100 000, в 500 году - почти миллион.4 В официальном документе (ок. 450 г.) перечислены пять императорских дворцов, шесть дворцов для придворных дам, три для высокопоставленных сановников, 4388 особняков, 322 улицы, 52 портика; добавьте к этому тысячу магазинов, сотню увеселительных заведений, роскошные бани, блестяще украшенные церкви и великолепные площади, которые были настоящими музеями искусства классического мира.5 На втором из холмов, возвышавших город над водами, лежал Форум Константина, эллиптическое пространство, в которое с обоих концов входили триумфальные арки; портики и статуи образовывали его окружность; на северной стороне стоял величественный дом сената; в центре возвышался знаменитый порфировый столб высотой 120 футов, увенчанный фигурой Аполлона и приписываемый самому Фидию.*
От Форума широкий Месе, или Средний путь, усыпанный дворцами и магазинами и затененный колоннадами, вел на запад через весь город к Августеуму, площади размером тысяча на триста футов, названной в честь матери Константина Елены Августой. На северном конце этой площади возвышалась первая форма Святой Софии - церковь Святой Премудрости; на восточной стороне находилась вторая палата сената; на юге стоял главный дворец императора и гигантские общественные бани Зевксиппа, содержащие сотни статуй из мрамора или бронзы; на западном конце сводчатый памятник - Милион или Веха - обозначал точку, от которой расходились многочисленные великолепные дороги (некоторые из них функционируют до сих пор), связывавшие провинции со столицей. Здесь же, к западу от Августеума, находился большой Ипподром. Между ним и Святой Софией раскинулся императорский или Священный дворец - сложное сооружение из мрамора, окруженное 150 акрами садов и портиков. Тут и там в предместьях располагались особняки аристократии. На узких, кривых, запруженных улочках располагались лавки торговцев, а также дома или доходные дома жителей. В своей западной части Срединный путь открывался через "Золотые ворота" в стене Константина на Марморское море. Дворцы выстроились вдоль трех берегов и дрожали от отраженного в волнах великолепия.
Население города было в основном римским в верхней части, а в остальном - в подавляющем большинстве греческим. Все одинаково называли себя римлянами. Хотя государственным языком была латынь, греческий оставался речью народа, а к седьмому веку вытеснил латынь даже в управлении. Ниже крупных чиновников и сенаторов стояла аристократия землевладельцев, живших то в городе, то в своих загородных поместьях. Презираемые ими, но соперничающие с ними по богатству, были купцы, обменивавшие товары Константинополя и его внутренних районов на товары всего мира; ниже них - разросшаяся бюрократия государственных служащих; ниже них - лавочники и мастера сотни профессий; ниже них - масса формально свободных рабочих, безвольных и бунтующих, обычно дисциплинированных голодом и полицией и подкупленных к миру скачками, играми и ежедневной подачкой в 80 000 мер зерна или буханок хлеба. В самом низу, как и везде в империи, находились рабы, менее многочисленные, чем в Риме Цезаря, и более гуманные благодаря законодательству Константина и смягчающему влиянию церкви.6
Периодически свободное население поднималось со своих рабочих мест, чтобы заполнить Ипподром. Там, в амфитеатре длиной 560 футов и шириной 380, помещалось от 30 000 до 70 000 зрителей;7 Они были защищены от арены эллиптическим рвом, а между играми они могли прогуливаться по тенистой набережной с мраморными перилами длиной 2766 футов.8 Статуи выстроились вдоль спины или позвоночника арены - низкой стены, которая проходила по средней длине арены от ворот до ворот. В центре спины стоял обелиск Тотмеса III, привезенный из Египта; к югу возвышался столб из трех переплетенных бронзовых змей, первоначально установленный в Дельфах в честь победы при Платее (479 г. до н. э.); эти два памятника стоят до сих пор. Ложа императора, Катисма, была украшена в V веке четырьмя лошадьми из позолоченной бронзы, древней работы Лисиппа. На этом Ипподроме отмечались великие национальные праздники с шествиями, атлетическими состязаниями, акробатикой, охотой и боями животных, выставками экзотических зверей и птиц. Греческие традиции и христианские настроения объединились, чтобы сделать константинопольские развлечения менее жестокими, чем римские; мы не слышим о гладиаторских боях в новой столице. Тем не менее, двадцать четыре скачки на лошадях и колесницах, которые обычно доминировали в программе, обеспечивали все то волнение, которым был отмечен римский праздник. Жокеи и возницы делились на синих, зеленых, красных и белых, в соответствии с их работодателями и одеждой; зрители - да и все население города - делились так же; и главные модники - синие и зеленые - дрались горлами на Ипподроме, а иногда и ножами на улицах. Только на играх население могло выразить свои чувства; там оно требовало права просить милостей у правителя, требовать реформ, обличать деспотичных чиновников, а иногда и ругать самого императора, сидящего в своем возвышенном кресле, из которого у него был охраняемый выход во дворец.
В остальном население было политически бессильно. Константиновская конституция, продолжая конституцию Диоклетиана, была откровенно монархической. Два сената - в Константинополе и в Риме - могли обсуждать, принимать законы, выносить решения, но всегда при условии императорского вето; их законодательные функции в значительной степени присваивались консультативным советом правителя, sacrum consistorium principis. Сам император мог издавать законы простым указом, и его воля была высшим законом. По мнению императоров, демократия потерпела крах; она была уничтожена Империей, которую помогла завоевать; она могла управлять городом, возможно, но не сотней разнообразных государств; она превратила свободу в свободу, а свободу в хаос, пока классовая и гражданская война не поставила под угрозу экономическую и политическую жизнь всего средиземноморского мира. Диоклетиан и Константин пришли к выводу, что порядок можно восстановить, лишь ограничив высшие должности аристократией патрицианских графов (comites) и герцогов (duces), набираемых не по рождению, а по назначению императором, который обладал всей полнотой ответственности и власти и был облечен всем потрясающим престижем церемониальной недоступности, восточной пышности и церковной коронации, освящения и поддержки. Возможно, такая система была оправдана ситуацией, но она не оставляла правителю никаких препятствий, кроме советов покладистых помощников и страха перед внезапной смертью. Она создала удивительно эффективную административную и судебную организацию и поддерживала Византийскую империю в течение тысячелетия, но ценой политического застоя, атрофии общества, придворных заговоров, интриг евнухов, войн за престол и целого ряда дворцовых революций, в результате которых трон иногда доставался компетентным, редко - честным, слишком часто - беспринципным авантюристам, олигархической кабале или императорскому дураку.
II. ХРИСТИАНЕ И ЯЗЫЧНИКИ
В средиземноморском мире IV века, где государство во многом зависело от религии, церковные дела были в таком смятении, что правительство считало необходимым вмешиваться даже в тайны богословия. Великие дебаты между Афанасием и Арием не закончились после Никейского собора (325 г.). Многие епископы - на Востоке большинство9-по-прежнему открыто или тайно вставали на сторону Ария, то есть считали Христа Сыном Божьим, но не единосущным и не соприродным Отцу. Сам Константин, приняв постановление Собора и изгнав Ария, пригласил его на личное совещание (331 г.), не нашел в нем ереси и рекомендовал восстановить Ария и ариан в их церквах; Афанасий протестовал; собор восточных епископов в Тире низложил его с александрийской кафедры (335 г.), и два года он жил изгнанником в Галлии. Арий снова посетил Константина и исповедовал приверженность Никейскому Символу веры с тонкими оговорками, которые император не должен был понять. Константин поверил ему и велел Александру, патриарху Константинопольскому, принять его в общение. Церковный историк Сократ рассказывает здесь болезненную историю:
Была суббота, и Арий рассчитывал собраться с общиной на следующий день, но Божественное возмездие настигло его дерзкое преступление. Ибо, выйдя из императорского дворца... и приблизившись к порфировому столбу на Форуме Константина, его охватил ужас, сопровождавшийся сильным расслаблением кишечника. ... Вместе с опорожнением кишечник выпятился, после чего началось обильное кровотечение и выпадение тонкой кишки; кроме того, часть селезенки и печени была удалена в вытекающей крови, так что он почти сразу умер".10
Услышав об этой своевременной чистке, Константин начал сомневаться, не был ли Арий еретиком в конце концов. Но когда сам император умер в следующем году, он принял обряд крещения от своего друга и советника Евсевия, епископа Никомидийского, арианина.
Констанций относился к теологии более серьезно, чем его отец. Он провел собственное расследование об отцовстве Иисуса, принял арианскую точку зрения и счел своим моральным долгом навязать ее всему христианству. Афанасий, вернувшийся на свою кафедру после смерти Константина, был снова изгнан (339); церковные соборы, созванные новым императором, утверждали лишь подобие, а не единосущие Христа с Отцом; церковники, верные Никейскому Символу веры, были удалены из своих церквей, иногда с помощью толпы; в течение полувека казалось, что христианство станет унитарианским и откажется от божественности Христа. В те горькие дни Афанасий говорил о себе как о solus contra mundum; против него выступили все государственные силы, и даже его александрийская паства ополчилась против него. Пять раз он бежал со своей кафедры, часто с риском для жизни, и скитался по чужим землям; на протяжении полувека (323-73 гг.) он терпеливо, дипломатично и красноречиво боролся за вероучение, как оно было определено под его руководством в Никее; он стоял твердо, даже когда папа Либерий уступил. Ему, прежде всего, Церковь обязана своим учением о Троице.
Афанасий представил свое дело папе Юлию I (340 г.). Юлий восстановил его в должности, но собор восточных епископов в Антиохии (341 г.) отверг юрисдикцию папы и назначил Григория, арианина, епископом Александрии. Когда Григорий прибыл в город, враждующие группировки разразились кровавыми беспорядками, убив многих; Афанасий, чтобы прекратить кровопролитие, удалился (342).11 В Константинополе бушевала похожая борьба; когда Констанций приказал заменить православного патриота Павла арианином Македонием, толпа сторонников Павла оказала сопротивление солдатам, и три тысячи человек погибли. Вероятно, за эти два года (342-3) христиане убили больше христиан, чем за все гонения на христиан со стороны язычников за всю историю Рима.
Христиане разделились почти по всем пунктам, кроме одного: языческие храмы должны быть закрыты, их имущество конфисковано, а против них и их поклонников использовано то же самое оружие государства, которое раньше использовалось против христианства.12 Константин не поощрял, но и не запрещал языческие жертвоприношения и церемонии; Констанций приказал закрыть все языческие храмы в империи и прекратить все языческие ритуалы под страхом смерти. Не подчинившиеся должны были лишиться своего имущества и жизни; эти наказания распространялись и на правителей провинций, которые пренебрегали исполнением указа.13 Тем не менее, языческие острова оставались в распространяющемся христианском море. В старых городах - Афинах, Антиохии, Смирне, Александрии, Риме - было много язычников, прежде всего среди аристократии и в школах. В Олимпии игры продолжались до Феодосия I (379-95); в Элевсисе мистерии праздновались до разрушения храма Аларихом в 396 году; а в афинских школах продолжали передавать, с мягкими интерпретациями, доктрины Платона, Аристотеля и Зенона. (Константин и его сын продолжали выплачивать жалованье схолархам и профессорам, составлявшим Афинский университет; юристы и ораторы по-прежнему стекались туда, чтобы научиться хитростям риторики, а языческие софисты - учителя мудрости - предлагали свои товары всем, кто мог заплатить. Все Афины любили и гордились Прохересием, который пришел туда бедным юношей, делил одну постель и плащ с другим студентом, поднялся до официальной кафедры риторики, а в восемьдесят семь лет был все еще так красив, энергичен и красноречив, что его ученик Евнапий считал его "нестареющим и бессмертным богом".14
Но главным софистом четвертого века был Либаний. Он родился в Антиохии (314 г.), оторвался от любящей матери, чтобы отправиться учиться в Афины; ему предложили в жены богатую наследницу, если он останется, но он заявил, что отказался бы от руки богини, лишь бы увидеть дым Афин.15 Он использовал своих учителей как стимулы, а не как оракулов; среди лабиринта профессоров и школ он получил образование сам. Почитав некоторое время лекции в Константинополе и Никомидии, он вернулся в Антиохию (354) и основал школу, которая в течение сорока лет была самой посещаемой и известной в империи; его слава (как он уверяет нас) была столь велика, что его экзорциумы распевали на улицах.16 Среди его учеников были Аммиан Марцеллин, святой Иоанн Златоуст и святой Василий. Он пользовался благосклонностью христианских князей, хотя говорил и писал в защиту язычества и приносил жертвы в храмах. Когда пекари Антиохии устроили забастовку, он был выбран обеими сторонами в качестве арбитра; когда Антиохия восстала против Феодосия I, он был назначен наказанным городом, чтобы отстаивать его интересы перед императором.17 Он пережил почти на целое поколение убийство своего друга Юлиана и крах языческого возрождения.
Язычество четвертого века принимало различные формы: Митраизм, неоплатонизм, стоицизм, кинизм и местные культы городских или деревенских богов. Митраизм утратил свои позиции, но неоплатонизм все еще оставался силой в религии и философии. Доктрины, которым Плотин придал теневую форму - о триедином духе, связывающем всю реальность, о Логосе или божестве-посреднике, совершившем творение, о душе как божественной и материи как плоти и зле, о сферах существования, по невидимой лестнице которых душа падала от Бога к человеку и могла восходить от человека к Богу, - эти мистические идеи оставили свой след в апостолах Павле и Иоанне, имели много подражателей среди христиан и послужили основой многих христианских ересей.18 В неоплатонической философии Иамблиха из сирийского Халкиса к мистерии добавилось чудо: мистик не только видел невидимые чувством вещи, но, соприкасаясь с Богом в экстазе, обретал божественные способности к магии и гаданию. Ученик Иамблиха, Максим Тирский, соединил притязания на мистические способности с благочестивым и красноречивым язычеством, которое покорило Юлиана. Говорил Максим, защищая от христианского презрения использование идолов в языческих культах,
Бог, отец и творец всего сущего, древнее солнца и неба, превыше времени и вечности и всего потока бытия, непознаваем ни одним законодателем, непроизносим ни одним голосом, не видим ни одним глазом. Мы же, не имея возможности постичь Его сущность, прибегаем к помощи звуков, имен и изображений, избитого золота, слоновой кости и серебра, растений и рек, потоков и горных вершин, жаждя познать Его и в слабости своей называя по Его природе все, что есть прекрасного в этом мире. ...Если грека возбуждает к воспоминанию о Боге искусство Фидия, или египтянина - поклонение животным, или другого человека - река или огонь, у меня нет гнева на их расхождения; только пусть они отмечают, пусть помнят, пусть любят".19
Отчасти именно красноречие Либания и Максима склонило Юлиана от христианства к язычеству. Когда их ученик взошел на трон, Максим поспешил в Константинополь, а Либаний вознес в Антиохии песнь торжества и радости: "Вот мы действительно возвращены к жизни; дыхание счастья проходит над всей землей, а истинный бог, под видом человека, управляет миром".20
III. НОВЫЙ ЦЕЗАРЬ
Флавий Клавдий Юлиан родился в пурпуре в Константинополе в 332 году, племянник Константина. Его отец, старший брат и большинство двоюродных братьев были убиты во время резни, положившей начало правлению сыновей Константина. Его отправили в Никомидию на воспитание к епископу Евсевию; он получил передозировку христианского богословия и подавал признаки того, что станет святым. В семь лет он начал изучать классическую литературу с Мардонием; энтузиазм старого евнуха по отношению к Гомеру и Гесиоду передался его ученику, и Юлиан с удивлением и восторгом вошел в яркий и поэтичный мир греческой мифологии.
В 341 году, по неизвестным ныне причинам, Юлиан и его брат Галл были изгнаны в Каппадокию и в течение шести лет практически находились в заточении в замке Мацеллум. Освобожденный, Юлиан некоторое время жил в Константинополе, но его юношеская живость, искренность и остроумие сделали его слишком популярным для спокойствия императора. Его снова отправили в Никомидию, где он занялся изучением философии. Там он хотел посещать лекции Либания, но ему запретили; однако он договорился, чтобы ему приносили полные записи лекций мастера. Теперь он был красивым и впечатлительным юношей семнадцати лет, созревшим для опасного увлечения философией. И в то время как философия и свободные умозрения притягивали его, христианство представлялось ему одновременно системой неоспоримых догм и Церковью, раздираемой скандалом и расколом из-за арианских споров и взаимных отлучений Востока и Запада.
В 351 году Галлус стал цезарем - то есть наследником престола - и взял на себя управление страной в Антиохии. Некоторое время Юлиан, защищенный от подозрений императора, странствовал из Никомидии в Пергам и Эфес, изучая философию под руководством Эдезия, Максима и Хрисанфия, который завершил его тайное обращение в язычество. Внезапно в 354 году Констанций вызвал Галла и Юлиана в Милан, где находился его суд. Галл превысил свои полномочия и управлял азиатскими провинциями с деспотической жестокостью, которая шокировала даже Констанция. Его судили перед императором, признали виновным в различных преступлениях и обезглавили. Несколько месяцев Юлиана держали под охраной в Италии; наконец он убедил подозрительного монарха, что политика никогда не приходила ему в голову, а единственным его интересом была философия. С облегчением обнаружив, что перед ним всего лишь философ, Констанций изгнал его в Афины (355 г.). Ожидая смерти, Юлиан легко примирился с изгнанием, в котором он оказался у истоков языческого образования, религии и мысли.
Шесть счастливых месяцев он провел там, занимаясь в рощах, где звучал голос Платона, подружившись с Фемистием и другими бессмертными и забытыми философами, радуя их своей жаждой учиться и очаровывая горожан изяществом и скромностью своего поведения. Он сравнивал этих полированных язычников, наследников тысячелетней культуры, с серьезными богословами, окружавшими его в Никомидии, или с теми благочестивыми государственными деятелями, которые сочли нужным убить его отца, братьев и многих других; и пришел к выводу, что нет более свирепых зверей, чем христиане.21 Он плакал, когда слышал, что знаменитые храмы низвергнуты, языческие жрецы прогнаны, а их имущество роздано евнухам и партизанам.22 Вероятно, именно в это время он в осторожном уединении принял посвящение в мистерии в Элевсисе. Мораль язычества потворствовала его отступничеству. Его друзья и учителя, разделявшие его тайну, вряд ли могли согласиться на ее раскрытие; они знали, что Констанций увенчает его несвоевременной мученической смертью, и с нетерпением ждали того времени, когда их ставленник унаследует трон, восстановит их заслуги и их богов. В течение десяти лет Юлиан во всем соблюдал христианское богослужение и даже публично читал Писание в церкви.23
Среди всех этих тревожных укрытий пришел второй вызов - предстать перед императором в Милане. Он едва осмелился пойти; но от императрицы Эусебии ему передали, что она содействовала его делу при дворе и что ему нечего бояться. К его изумлению, Констанций отдал ему в жены свою сестру Елену, присвоил титул Цезаря и поручил ему управление Галлией (355). Застенчивый молодой целибат, пришедший в одежде философа, с трудом принял мундир полководца и супружеские обязанности. Должно быть, его еще больше смутило известие о том, что германцы, воспользовавшись гражданскими войнами, которые почти уничтожили военную мощь империи на Западе, вторглись в римские провинции на Рейне, разбили римскую армию, разграбили старую римскую колонию Кельн, взяли сорок четыре других города, захватили весь Эльзас и продвинулись на сорок миль в Галлию. Столкнувшись с новым кризисом, Констанций призвал юношу, которого он одновременно подозревал и презирал, к метаморфозе - превращению в администратора и воина. Он дал Юлиану гвардию из 360 человек, поручил ему реорганизовать галльскую армию и отправил его за Альпы.
Юлиан провел зиму во Вьенне на Роне, занимаясь военными упражнениями и ревностно изучая военное искусство. Весной 356 года он собрал армию в Реймсе, отбросил немецких захватчиков и отвоевал Кельн. Осажденный в Сенсе алеманнами - племенем, давшем название Германии, - он тридцать дней отбивал их атаки, сумел обеспечить население и свои войска продовольствием и переборол терпение врага. Продвигаясь на юг, он встретил главную армию алеманнов у Страсбурга, сформировал своих людей в клин полумесяца и, используя блестящую тактику и личную храбрость, привел их к решающей победе над силами, значительно превосходящими его собственные.24 Галлия вздохнула свободнее, но на севере салийские франки все еще опустошали долину реки Мёз. Юлиан выступил против них, разбил их, заставил отступить за Рейн и с триумфом вернулся в Париж, столицу провинции. Благодарные галлы приветствовали молодого Цезаря как еще одного Юлия, а его солдаты уже выражали надежду, что он скоро станет императором.
Он пробыл в Галлии пять лет, заново заселяя опустошенные земли, реорганизуя оборону Рейна, пресекая экономическую эксплуатацию и политическую коррупцию, восстанавливая процветание провинции и платежеспособность правительства, а заодно снижая налоги. Люди удивлялись, что этот задумчивый юноша, так недавно оторвавшийся от своих книг, словно по волшебству превратился в полководца, государственного деятеля и справедливого, но гуманного судью.25 Он установил принцип, согласно которому обвиняемый должен считаться невиновным, пока его вина не будет доказана. Нумерий, бывший губернатор Галлии Нарбонской, был обвинен в растрате; он отрицал обвинение, и его не могли опровергнуть ни в одном пункте. Судья Дельфидий, раздосадованный отсутствием доказательств, воскликнул: "Может ли кто-нибудь, могущественнейший Цезарь, быть признан виновным, если достаточно отрицать обвинение?" На что Юлиан ответил: "Можно ли доказать невиновность человека, если достаточно обвинить его?". "И это, - говорит Аммиан, - был один из многих примеров его гуманности".26
Его реформы нажили ему врагов. Чиновники, опасавшиеся его внимания или завидовавшие его популярности, отправляли Констанцию тайные обвинения в том, что Юлиан планирует захватить императорский трон. В ответ Юлиан написал роскошный панегирик императору. Констанций, не теряя подозрений, отозвал галльского префекта Саллюстия, который лояльно сотрудничал с Юлианом. Если верить Аммиану, императрица Евсевия, бездетная и ревнивая, подкупила слуг, чтобы они давали жене Юлиана абортивное средство всякий раз, когда она была беременна; когда же Елена родила сына, повитуха перерезала ее пупочную нить так близко к телу, что ребенок истек кровью до смерти.27 На фоне всех этих забот Юлиан получил от Констанция (360 г.) приказ отправить лучшие части своей галльской армии для участия в войне против Персии.
Констанций был небезоснователен. Шапур II потребовал вернуть Месопотамию и Армению (358 г.); когда Констанций отказался, Шапур осадил и захватил Амиду (ныне Диярбекир в турецком Курдистане). Констанций выступил против него и приказал Юлиану передать императорским легатам для кампании в Азии по 300 человек из каждого галльского полка. Юлиан протестовал, что эти войска были набраны при условии, что их не попросят служить за Альпами; он предупредил, что Галлия не будет в безопасности, если ее армия будет так истощена. (Шесть лет спустя германцы успешно вторглись в Галлию). Тем не менее, он приказал своим солдатам подчиниться легатам. Солдаты отказались, окружили дворец Юлиана, провозгласили его Августом - то есть императором - и умоляли оставить их в Галлии. Он снова посоветовал повиноваться, они упорствовали, и Юлиан, чувствуя, как и предыдущий Цезарь, что дело решенное, принял императорский титул и приготовился сражаться за империю и свою жизнь. Армия, отказавшаяся покинуть Галлию, теперь обязалась идти на Константинополь и посадить Юлиана на трон.
Констанций находился в Киликии, когда до него дошли новости о восстании. Еще год он воевал с Персией, рискуя своим троном, чтобы защитить страну; затем, заключив перемирие с Шапуром, он двинул свои легионы на запад, чтобы встретиться со своим кузеном. Юлиан выступил с небольшим отрядом. Он остановился на некоторое время в Сирмиуме (недалеко от Белграда) и там, наконец, провозгласил свое язычество всему миру. Максиму он восторженно писал: "Теперь мы публично поклоняемся богам, и вся армия, которая последовала за мной, посвящена их поклонению".28 Удача спасла его от шаткого положения: в ноябре 361 года Констанций умер от лихорадки под Тарсом, на сорок пятом году жизни. Месяц спустя Юлиан въехал в Константинополь, без сопротивления взошел на трон и с видом любящего кузена председательствовал на похоронах Констанция.
IV. ИМПЕРАТОР-ЯЗЫЧНИК
Юлиану был уже тридцать один год. Аммиан, который часто видел его, описывает его как
среднего роста. Его волосы лежали гладко, как будто их расчесали, а борода была лохматой и собранной в точку; глаза были яркими и полными огня, что говорило об остроте его ума. Брови тонкие, нос идеально прямой, рот немного крупноват, с полной нижней губой; шея толстая и изогнутая, плечи большие и широкие. От головы до кончиков пальцев он был хорошо сложен, а потому был силен и хорошо бегал.29
Его автопортрет не столь лестен:
Хотя природа не сделала мое лицо ни слишком красивым, ни цветущим в молодости, я сам по глупости добавил к нему эту длинную бороду. ... Я терплю вшей, которые шныряют в ней, словно в зарослях для диких зверей. ... Голова моя всклокочена; я редко стригу волосы и ногти, и пальцы мои почти всегда черны от чернил".30
Он гордился тем, что сохранил простоту философа среди роскоши двора. Он сразу же избавился от евнухов, цирюльников и шпионов, служивших Констанцию. Его молодая жена умерла, и он решил больше не жениться, поэтому не нуждался в евнухах; один цирюльник, по его мнению, мог позаботиться обо всем дворцовом персонале; что касается поваров, то он ел только самую простую пищу, которую мог приготовить каждый.31 Этот язычник жил и одевался как монах. По-видимому, после смерти жены он не знал ни одной женщины в плотских отношениях. Спал он на жестком поддоне в неотапливаемой комнате;32 Он держал все свои покои неотапливаемыми всю зиму, "чтобы приучить себя переносить холод". У него не было вкуса к развлечениям. Он сторонился театра с его развратными пантомимами и обижал народ, держась подальше от Ипподрома; на торжественных праздниках он некоторое время присутствовал, но, найдя одну расу похожей на другую, вскоре удалялся. Сначала народ был впечатлен его добродетелями, его аскетизмом, его преданностью трудам и кризисам управления; его сравнивали с Траяном как полководца, с Антонином Пием как святого, с Марком Аврелием как царя-философа.33 Мы удивляемся тому, как легко этот молодой язычник был принят городом и Империей, которые на протяжении целого поколения не знали ничего, кроме христианских императоров.
Он радовал византийский сенат своим скромным соблюдением его традиций и прерогатив. Он поднимался со своего места, чтобы поприветствовать консулов, и вообще играл в августовскую игру, считая себя слугой и делегатом сенаторов и народа. Когда он ненароком нарушал сенаторскую привилегию, то штрафовал себя на десять фунтов золота и заявлял, что он, как и его сограждане, подчиняется законам и формам республики. С утра до ночи он трудился над государственными задачами, за исключением перерыва во второй половине дня, который он отводил на учебу. Его легкая диета, как нам говорят, придавала его телу и уму нервную подвижность, благодаря которой он быстро переходил от одного дела или посетителя к другому и ежедневно изнурял трех секретарей. Он с усердием и интересом выполнял функции судьи, разоблачал софистику адвокатов, с изяществом уступал устойчивым мнениям судей, противоречащим его собственному , и поражал всех справедливостью своих решений. Он уменьшил налоги, взимаемые с бедняков, отказался от дара золотых корон, традиционно преподносимого каждой провинцией новому императору, освободил Африку от накопившихся долгов и отменил чрезмерную дань, которую до сих пор взимали с иудеев.34 Он ужесточил и строго соблюдал требования, предъявляемые к лицензии на медицинскую практику. Его успех как администратора увенчался триумфом как полководца; "его слава, - говорит Аммиан, - постепенно распространялась, пока не заполнила весь мир".35
Среди всех этих государственных дел его главной страстью была философия, а целью - восстановление древних культов. Он приказал отремонтировать и открыть языческие храмы, вернуть им конфискованное имущество и возобновить привычные доходы. Он разослал письма ведущим философам того времени, приглашая их приехать и пожить в качестве гостей при его дворе. Когда прибыл Максим, Юлиан прервал речь, с которой выступал перед сенатом, на полной скорости побежал приветствовать своего старого учителя и представил его с благодарными похвалами. Максимус воспользовался энтузиазмом императора, принял нарядные одежды и роскошный образ жизни, а после смерти Юлиана подвергся суровому допросу о том, как он так быстро приобрел столь неподобающее богатство.36 Юлиан не обращал внимания на эти противоречия; он слишком любил философию, чтобы поведение философов отвращало его от нее. "Если кто-то, - писал он Евмению, - убедил тебя, что для рода человеческого есть что-то более выгодное, чем заниматься философией в свободное время без перерывов, то это заблуждающийся человек, пытающийся ввести тебя в заблуждение".37
Он любил книги, брал с собой в походы библиотеку, значительно расширил библиотеку, основанную Константином, и создал другие. "Некоторые люди, - писал он, - питают страсть к лошадям, другие - к птицам, третьи - к диким зверям; но я с детства был одержим страстным желанием приобретать книги".38 Гордясь тем, что он не только государственный деятель, но и автор, он стремился обосновать свою политику диалогами в манере Лукиана, орациями в стиле Либания, письмами, почти такими же свежими и очаровательными, как письма Цицерона, и формальными философскими трактатами. В "Гимне царскому сыну" он излагает свое новое язычество; в эссе "Против галилеян" он объясняет причины отказа от христианства. Евангелия, пишет он в преддверии "Высшей критики", противоречат друг другу и сходятся главным образом в своей невероятности; Евангелие от Иоанна существенно отличается от трех других в повествовании и теологии; а история сотворения мира в Бытие предполагает множественность богов.
Если только каждая из этих легенд [Бытия] не является мифом, включающим, как я действительно считаю, некое тайное толкование, они полны хулы на Бога. Во-первых, Он представлен как не знающий, что та, кто была создана в качестве помощницы Адама, станет причиной грехопадения человека. Во-вторых, отказать человеку в познании добра и зла (только это знание придает связность человеческому разуму) и ревновать, чтобы человек не стал бессмертным, причастившись от древа жизни, - это значит быть крайне обидчивым и завистливым богом. Почему ваш бог так ревнив и мстит за грехи отцов детям? ... Почему столь могущественный бог так гневается на демонов, ангелов и людей? Сравните его поведение с мягкостью Ликурга и римлян по отношению к нарушителям. Ветхий Завет (как и язычество) санкционировал и требовал жертвоприношения животных. ... Почему вы не принимаете Закон, который Бог дал евреям? ... Вы утверждаете, что прежний Закон... был ограничен по времени и месту. Но я могу процитировать вам из книг Моисея не десять, а десять тысяч отрывков, где он говорит, что Закон - на все времена".39
Когда Юлиан попытался восстановить язычество, он обнаружил, что оно не только непримиримо разнообразно в практике и вероучении, но и гораздо больше пронизано невероятными чудесами и мифами, чем христианство; и он понял, что ни одна религия не может надеяться завоевать и тронуть общую душу, если она не облачит свою моральную доктрину в великолепие чудес, легенд и ритуалов. Его поразила древность и универсальность мифов. "Выяснить, когда был первоначально изобретен миф, можно не больше, чем выяснить, кто был первым человеком, который чихнул".40 Он смирился с мифологией и одобрял использование мифов для привития морали непросвещенным умам.41 Он сам снова рассказал историю о Кибеле и о том, как Великая Мать была перенесена в виде черного камня из Фригии в Рим; и никто не мог предположить из его рассказа, что он сомневается в божественности камня или эффективности его переноса. Он обнаружил потребность в чувственном символизме для передачи духовных идей и принял митраистское поклонение солнцу как религиозный аналог преданности философа разуму и свету среди людей. Для этого царя-поэта не составило труда написать гимн Гелиосу, Царю-Солнцу, источнику всей жизни, автору бесчисленных благодеяний для человечества; по его мнению, это был настоящий Логос, или Божественное Слово, которое создало и теперь поддерживает мир. К этому верховному принципу и первопричине Юлиан добавил бесчисленные божества и джинны из старых языческих верований; терпимый философ, по его мнению, не станет напрягаться, чтобы проглотить их всех.
Было бы ошибкой представлять Юлиана как вольнодумца, заменившего миф разумом. Он осуждал атеизм как зверство,42 и преподавал такие сверхъестественные доктрины, которые можно найти в любом вероучении. Редко какой человек сочинял такую бессмыслицу, как в гимне Юлиана солнцу. Он принимал неоплатоническую троицу, отождествлял творческие архетипические Идеи Платона с разумом Бога, считал их посредником Логоса или Мудрости, с помощью которой было создано все сущее, и смотрел на мир материи и тела как на дьявольское препятствие на пути к добродетели и освобождению заключенной в нем души. Через благочестие, доброту и философию душа могла освободиться, подняться до созерцания духовных реальностей и законов и таким образом погрузиться в Логос, возможно, в самого Бога. Божества политеизма, по мнению Юлиана, были безличными силами; он не мог принять их в их популярных антропоморфных формах; но он знал, что люди редко доходят до абстракций философа или мистических видений святого. На публике и в частном порядке он практиковал старые ритуалы и принес в жертву богам столько животных, что даже его поклонники краснели за его холокосты.43 Во время своих походов против Персии он регулярно обращался к предзнаменованиям, как римские генералы, и внимательно слушал толкователей своих снов. Похоже, он не доверял колдовству Максима.
Как и всякий реформатор, он считал, что мир нуждается в нравственном обновлении, и для этого он разработал не просто внешнее законодательство, а религиозный подход к внутренним сердцам людей. Его глубоко тронул символизм мистерий в Элевсисе и Эфесе; ни одна церемония не казалась ему более подходящей для того, чтобы вдохновить на новую и более благородную жизнь; он надеялся, что эти впечатляющие обряды инициации и посвящения могут быть распространены среди немногих аристократов на большую часть народа. По словам Либания, "он желал, чтобы его называли скорее священником, чем императором".44 Он завидовал церковной иерархии христианства, его преданным священникам и женщинам, общинности его богослужения, обязывающей убедительности его благотворительности. Он был не прочь подражать лучшим сторонам религии, которую надеялся вытеснить и уничтожить. Он призвал новую кровь в языческое жречество, организовал языческую церковь со своим главой и призвал свое духовенство соперничать и превосходить христианское служение в обучении народа, раздаче милостыни бедным, гостеприимстве чужестранцам и подаче примеров хорошей жизни.45 Он основал в каждом городе школы, где читал лекции и излагал языческую веру. Своим языческим священникам он писал, как Франциск своим собратьям-монахам:
Ведите себя со мной так, как, по вашему мнению, я должен вести себя с вами; если хотите, давайте заключим договор, согласно которому я буду указывать вам на свои взгляды относительно всех ваших дел, а вы в свою очередь будете делать то же самое для меня относительно моих высказываний и поступков. Ничто, на мой взгляд, не может быть более ценным для нас, чем эта взаимность....46 Мы должны делиться своими деньгами со всеми людьми, но в большей степени с добрыми, беспомощными и бедными. И я утверждаю, хотя это и покажется парадоксальным, что благочестивым поступком было бы делиться одеждой и пищей даже со злыми людьми. Ведь мы отдаем именно человечность человека, а не его моральный облик.47
Этот язычник был христианином во всем, кроме вероисповедания, и, читая его и сбрасывая со счетов его мертвую мифологию, мы подозреваем, что многими симпатичными чертами своего характера он был обязан христианской этике, впитанной в него в детстве и ранней юности. Как же он вел себя по отношению к религии, в которой был воспитан? Он предоставил христианству полную свободу в проповеди, богослужении и практике и отозвал ортодоксальных епископов, сосланных Констанцием. Он лишил христианскую церковь всех государственных субсидий и закрыл для христиан кафедры риторики, философии и литературы в университетах на том основании, что эти предметы могут с пониманием преподавать только язычники.48 Он отменил освобождение христианского духовенства от налогов и обременительных гражданских повинностей, а также свободное использование епископами помещений, предоставляемых для государственной службы. Он запретил передачу наследства церквям; сделал христиан неправомочными для занятия государственных должностей;49 приказал христианам каждой общины полностью возместить ущерб, нанесенный ими языческим храмам в предыдущие царствования, и разрешил сносить христианские церкви, построенные на незаконно захваченных землях языческих святилищ. Когда в результате этой скоропалительной логики возникли смятение, несправедливость и беспорядки, Юлиан попытался защитить христиан, но отказался изменить свои законы. Он был способен на сарказм, едва став философом, когда напомнил некоторым христианам, пострадавшим от насилия, что "их Писание увещевает их переносить свои несчастья с терпением".50 Христиане, реагировавшие на эти законы оскорблениями или насилием, подвергались суровому наказанию; язычники же, прибегавшие к насилию или оскорблениям в общении с христианами, относились к ним со снисхождением.51 В Александрии языческое население питало особую ненависть к арианскому епископу Георгию, который занял кафедру Афанасия; когда он спровоцировал их публичной процессией, сатирически изображавшей митраистские обряды, они схватили его и разорвали на куски; и хотя немногие христиане защищали его, многие христиане были убиты или ранены в ходе возникших беспорядков (362 г.). Юлиан хотел наказать бунтовщиков, но его советники убедили его довольствоваться письмом с решительным протестом к жителям Александрии. Афанасий вышел из укрытия и вновь занял свой епископский престол; Юлиан заявил, что это было сделано без согласования с ним, и приказал Афанасию удалиться. Старый прелат повиновался; но в следующем году император умер, и патриарх, символ торжествующих галилеян, вернулся на свою кафедру. Десять лет спустя, в возрасте восьмидесяти лет, он скончался, богатый почестями и шрамами.
В конце концов страстная настойчивость Юлиана победила его программу. Те, кого он обижал, боролись с ним с изощренной настойчивостью; те, кому он благоволил, отвечали равнодушием. Язычество было духовно мертво; в нем больше не было ни стимула для молодости, ни утешения для печали, ни надежды на то, что за могилой. Некоторые новообращенные приходили к нему, но в основном в расчете на политическое продвижение или императорское золото; в некоторых городах восстановили официальные жертвоприношения, но только в обмен на услуги; в самом Пессине, на родине Кибелы, Юлиану пришлось подкупать жителей, чтобы они почитали Великую Мать. Многие язычники понимали под язычеством добрую совесть в удовольствиях. Они были разочарованы тем, что Юлиан оказался более пуританином, чем Христос. Этот мнимый вольнодумец был самым набожным человеком в государстве, и даже его друзьям было неприятно идти в ногу с его набожностью; или же они были скептиками, которые не слишком скрытно улыбались его устаревшим божествам и заботливым гекатомбам. Обычай приносить животных в жертву на алтарях почти угас на Востоке, да и на Западе за пределами Италии; люди стали считать это позором или беспорядком. Юлиан назвал свое движение эллинизмом, но это слово отталкивало язычников Италии, которые презирали все греческое, что не было мертвым. Он слишком много полагался на философские аргументы, которые никогда не доходили до эмоциональных основ веры; его труды были понятны только образованным людям, которые были слишком образованны, чтобы принять их; его вероучение было искусственным синкретизмом, который не пустил корней в надеждах или причудах людей. Еще до его смерти его крах стал очевиден, и армия, которая любила и оплакивала его, назвала христианина, который должен был стать преемником его трона.
V. КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ
Его последней великой мечтой было соперничество с Александром и Траяном: установить римские штандарты в персидских столицах и раз и навсегда покончить с персидской угрозой безопасности Римской империи. С нетерпением он организовывал свою армию, выбирал офицеров, ремонтировал пограничные крепости, снабжал провизией города, которые должны были ознаменовать его путь к победе. Осенью 362 года он прибыл в Антиохию и собрал свои войска. Купцы города, воспользовавшись наплывом, подняли цены; люди жаловались, что "всего много, но все дорого". Юлиан призвал к себе руководителей экономики и убеждал их сдержать стремление к наживе; они обещали, но не выполняли, и наконец он "назначил справедливую цену на все и сделал ее известной всем людям". Возможно, чтобы заставить цены снизиться, он приказал привезти 400 000 модиев (пеков) кукурузы из других городов Сирии и Египта.52 Купцы протестовали против того, что его цены делают прибыль невозможной; они тайно скупали привезенную кукурузу, увозили ее и свои товары в другие города, и Антиохия оказалась с большими деньгами и без еды. Вскоре население осудило Юлиана за его вмешательство. Антиохийские умники высмеивали его бороду и трудолюбивое посещение мертвых богов. Он ответил им в памфлете "Мисопогон, или Ненавистник бород", остроумие и блеск которого вряд ли пристали императору. Он саркастически извинялся за свою бороду и порицал антиохийцев за их наглость, легкомыслие, экстравагантность, безнравственность и безразличие к богам Греции. Знаменитый парк Дафни, некогда священный храм Аполлона, был превращен в увеселительный курорт; Юлиан приказал прекратить увеселения и восстановить святилище; едва это было сделано, как оно сгорело. Подозревая христиан в поджоге, Юлиан закрыл Антиохийский собор и конфисковал его богатства; несколько свидетелей подверглись пыткам, а священник был предан смерти.53 Единственным утешением императора в Антиохии стал его "пир разума" с Либанием.
Наконец армия была готова, и в марте 363 года Юлиан начал свою кампанию. Он провел свои войска через Евфрат, затем через Тигр; преследовал отступающих персов, но был измучен и почти разочарован их политикой "выжженной земли", когда они сжигали все посевы на своем пути; то и дело его солдаты были близки к голодной смерти. В этой изнурительной кампании император проявил свои лучшие качества: он делил все трудности со своими людьми, ел их скудный рацион или даже меньше, шел пешком через жару и наводнения и сражался в первых рядах в каждой битве. Среди его пленниц были молодые и красивые персиянки; он никогда не нарушал их уединения и никому не позволял бесчестить их. Под его умелым командованием войска дошли до самых ворот Ктесифона и осадили его, но невозможность достать продовольствие вынудила отступить. Шапур II выбрал двух персидских вельмож, отрезал им носы и велел отправиться к Юлиану под видом людей, которые дезертировали из-за этого жестокого оскорбления, и привести его в пустыню. Они послушались; Юлиан поверил им и последовал за ними со своим войском на двадцать миль в безводную пустыню. Пока он вызволял своих людей из этой западни, на них напали персы. Нападение было отбито, и персы бежали. Юлиан, не заботясь о том, что у него нет доспехов, был первым в их погоне. Копье вошло ему в бок и пронзило печень. Он упал с лошади и был отнесен в палатку, где врачи предупредили его, что жить ему осталось всего несколько часов. Либаний утверждал, что оружие вышло из рук христианина, и отмечал, что ни один перс не потребовал награды, которую Шапур обещал за убийство императора. Некоторые христиане, например Созомен, согласились с рассказом Либания и похвалили убийцу, "который ради Бога и религии совершил столь дерзкий поступок".54 Финальная сцена (27 июня 363 года) была в традициях Сократа и Сенеки. Юлиан, говорит Аммиан,
Лежа в своей палатке, он обратился к своим удрученным и скорбящим спутникам: "Как нельзя более кстати, друзья, пришло время мне оставить эту жизнь, которую я с радостью возвращаю природе по ее требованию". ... Все присутствующие зарыдали, и тогда он, сохраняя свой авторитет, укорил их, сказав, что им не подобает оплакивать принца, призванного к союзу с небом и звездами. Поскольку это заставило их всех замолчать, он вступил с философами Максимом и Приском в затейливую дискуссию о благородстве души. Внезапно рана в его боку широко открылась, давление крови стеснило дыхание, и после глотка холодной воды, которую он попросил, он тихо скончался на тридцать втором году своей жизни.55*
Армия, все еще находившаяся в опасности, нуждалась в командире, и ее руководители выбрали Иовиана, капитана императорской гвардии. Новый император заключил мир с Персией, передав ей четыре из пяти сатрапий, захваченных Диоклетианом около семидесяти лет назад. Иовиан никого не преследовал, но он быстро перевел государственную поддержку из языческих храмов в церковь. Христиане Антиохии с ликованием встретили смерть императора-язычника.57 Однако в большинстве своем победившие христианские лидеры проповедовали своим общинам великодушное забвение тех обид, которые нанесло христианство.58 Пройдет еще одиннадцать веков, прежде чем эллинизм получит новый день.
ГЛАВА II. Триумф варваров 325-476 гг.
I. УГРОЖАЕМЫЙ РУБЕЖ
Персия была лишь одним из участков границы протяженностью 10 000 миль, через которую в любой момент и в любом месте в Римскую империю, состоящую из ста народов, могли вторгнуться племена, не испорченные цивилизацией и завидующие ее плодам. Персы сами по себе представляли неразрешимую проблему. Они становились все сильнее, а не слабее; скоро они вновь завоюют почти все, что тысячу лет назад удерживал Дарий I. К западу от них находились арабы, в основном бедуины без гроша в кармане; самый мудрый государственный деятель улыбнулся бы при мысли о том, что этим мрачным кочевникам суждено захватить половину Римской империи, а заодно и всю Персию. К югу от римских провинций в Африке жили эфиопы, ливийцы, берберы, нумидийцы и мавры, которые с ожесточенным терпением ждали, когда рухнет оборона или моральный дух империи. Испания казалась надежно римской за своими запретными горами и защитными морями; никто не предполагал, что в четвертом веке она станет германской, а в восьмом - магометанской. Галлия теперь превосходила Италию в римской гордости, в порядке и богатстве, в латинской поэзии и прозе; но в каждом поколении ей приходилось защищаться от тевтонов, чьи женщины были более плодородны, чем их поля. Лишь небольшой имперский гарнизон мог быть выделен для защиты римской Британии от шотландцев и пиктов на западе и севере и от норвежских или саксонских пиратов на востоке и юге. Берега Норвегии представляли собой цепь пиратских нор; ее жители находили войну менее утомительной, чем пахоту, и считали набеги на чужие берега благородным занятием на голодный желудок или в свободные дни. В южной Швеции и на ее островах, как утверждают, находилась ранняя родина готов; возможно, они были коренными жителями области Вислы; в любом случае они распространились как вестготы на юг до Дуная, а как остготы обосновались между Днестром и Доном. В самом сердце Европы, ограниченном Вислой, Дунаем и Рейном, жили беспокойные племена, которым предстояло перекроить карту и переименовать народы Европы: Тюринги, бургунды, англы, саксы, юты, фризы, гепиды, квады, вандалы, алеманны, суэвы, лангобарды, франки. Против этих этнических приливов у Империи не было защитной стены, за исключением Британии, а лишь отдельные форты и гарнизоны вдоль дорог или рек, обозначавших пограничные рубежи (лимесы) Римской империи. Более высокая рождаемость за пределами империи и более высокий уровень жизни внутри нее сделали иммиграцию или вторжение такой же судьбой для Римской империи, как сегодня для Северной Америки.
Возможно, нам следует изменить традицию, согласно которой эти германские племена называются варварами. Правда, называя их bar bari, греки и римляне не имели в виду комплимент. Вероятно, это слово было братом санскритского var-vara, что означало грубый и безграмотный чурбан;1 Оно снова встречается в берберском языке. Но германцы не зря в течение пяти веков соприкасались с римской цивилизацией в торговле и войне. К IV веку они уже давно приняли письменность и правительство, состоящее из стабильных законов. Если не считать франков Меровингов, их сексуальная мораль превосходила римскую и греческую.* Хотя им не хватало цивилизованности и изящества, присущих культурным людям, они часто позорили римлян своей храбростью, гостеприимством и честностью. Они были жестоки, но вряд ли больше, чем римляне; вероятно, они были шокированы, узнав, что римский закон разрешает пытать свободных людей, чтобы вырвать признание или показания.3 Они были индивидуалистами до степени хаоса, в то время как римляне были приручены к общительности и миру. В своих высших слоях они проявляли некоторую признательность к литературе и искусству; Стилихон, Рицимер и другие германцы полностью включились в культурную жизнь Рима и писали на латыни, которая, по признанию Симмаха, им нравилась.4 В целом захватчики - прежде всего готы - были достаточно цивилизованными, чтобы восхищаться римской цивилизацией как более высокой, чем их собственная, и стремиться скорее к ее приобретению, чем к разрушению; в течение двух столетий они просили лишь о допуске в Империю и ее неиспользуемые земли и активно участвовали в ее защите. Если мы продолжим называть германские племена четвертого и пятого веков варварами, это будет сделано в угоду обычаю и с такими оговорками и извинениями.
К югу от Дуная и Альп племена, населявшие страну, уже входили в империю мирным путем и даже по царскому приглашению. Август начал политику заселения варварами пограничных территорий, чтобы пополнить пустующие области и легионы, которые больше не заполняли бесплодные и неродовитые римляне; Аврелий, Аврелиан и Проб приняли этот план. К концу IV века Балканы и восточная Галлия были преимущественно германскими; римская армия тоже; многие высокие должности, как политические, так и военные, находились в руках тевтонов. Когда-то империя романизировала эти элементы, теперь же иммигранты варваризировали римлян.5 Римляне стали носить меховые плащи на варварский манер и распускать длинные волосы; некоторые даже перешли на брюки, что вызвало возмущение императорских указов (397, 416).6
Поводом для великого вторжения послужили далекие монгольские равнины. Хсиунг-ну, или Хиунг-ну, или гунны, представители туранского племени, занимали в третьем веке регион к северу от озера Балкаш и Аральского моря. Согласно Иордану, их главным оружием была физиономия.
Ужасными чертами лица они внушали страх тем, кого, возможно, и не превосходили в военном деле. Они заставляли врагов бежать в ужасе, потому что их смуглый облик внушал страх, а вместо головы у них был... бесформенный комок, а вместо глаз - проколы. Они жестоки к своим детям в день их рождения. Они рассекают щеки самцов мечом, чтобы те, прежде чем получат питание молоком, научились терпеть раны. Поэтому они стареют безбородыми и с лицами, изуродованными мечом. Они невысокого роста, быстры в движениях, ловкие наездники, готовые к обращению с луком и стрелами, широкоплечие, с крепко поставленными шеями, всегда гордо выпрямленными.7
Война была их промыслом, а пастьба скота - отдыхом. "Их страна", - гласит пословица, - "это спина лошади".8 Вооруженные стрелами и ножами, наделенные отвагой и быстротой, движимые истощением своих земель и натиском восточных врагов, они продвинулись в Россию около 355 года, одолели и поглотили аланов, переправились через Волгу (372?) и напали на почти цивилизованных остготов на Украине. Эрманарик, столетний король остготов, храбро сражался, был разбит и погиб, по некоторым данным, от собственной руки. Часть остготов сдалась и присоединилась к гуннам, часть бежала на запад, в земли вестготов к северу от Дуная. Вестготская армия встретила наступающих гуннов у Днестра и была разбита; остатки вестготов просили у римских властей на Дунае разрешения перейти реку и поселиться в Моэзии и Фракии. Император Валенс прислал известие, что их пропустят при условии, что они сдадут оружие и отдадут в заложники своих юношей. Вестготы переправились и были беззастенчиво ограблены императорскими чиновниками и войсками; их девушки и юноши были обращены в рабство влюбленными римлянами; но после усердного подкупа переселенцам было разрешено оставить оружие. Продовольствие продавалось им по голодным ценам, так что голодные готы отдавали десять фунтов серебра или раба за кусок мяса или буханку хлеба; в конце концов готы были вынуждены продавать своих детей в рабство, чтобы спастись от голодной смерти.9 Когда они проявили признаки восстания, римский генерал пригласил их вождя Фритигерна на пир, замышляя убить его. Фритигерн сбежал и поднял отчаявшихся готов на войну. Они грабили, жгли и убивали, пока почти вся Фракия не опустела от их голода и ярости. Валенса поспешил с Востока и встретил готов на равнинах Адрианополя с меньшими силами, состоявшими в основном из варваров, находившихся на службе у Рима (378). Результатом, по словам Аммиана, стало "самое катастрофическое поражение римлян со времен Канн" за 594 года до этого.10 Готская кавалерия одержала победу над римской пехотой, и с того дня и до XIV века стратегия и тактика кавалерии доминировали в угасающем военном искусстве. Две трети римской армии погибли, сам Валенс был тяжело ранен; готы подожгли коттедж, в котором он укрылся, и император и его сопровождающие погибли в пламени. Победоносная орда двинулась на Константинополь, но не смогла пробить оборону, организованную вдовой Валенса Доминикой. Вестготы, к которым присоединились остготы и гунны, переправившиеся через незащищенный Дунай, разоряли Балканы от Черного моря до границ Италии.
II. ИМПЕРАТОРЫ-СПАСИТЕЛИ: 364-408
В этот кризис империя не перестала производить способных правителей. После смерти Иовиана армия и сенат передали корону Валентиниану, грубому и негретящему солдату, напоминавшему Веспасиана. С согласия сената он назначил своего младшего брата Валенса августом и императором на Востоке, а сам выбрал более опасный Запад. Он укрепил границы Италии и Галлии, напитал армию силой и дисциплиной и снова оттеснил наступавших германцев за Рейн. Из своей столицы Милана он издавал просвещенные законы, запрещающие детоубийство, основывал колледжи, расширял государственную медицину в Риме, снижал налоги, реформировал обветшавшую монету, пресекал политическую коррупцию и провозглашал свободу вероисповедания и культа для всех. У него были свои недостатки и слабости; он был способен на холодную жестокость по отношению к врагам; и, если верить историку Сократу, он узаконил двоеженство, чтобы санкционировать свой брак с Юстиной,11 чья красота была слишком щедро описана его женой. Тем не менее, его смерть в 375 году стала трагедией для Рима. Его сын Грациан унаследовал власть на Западе, год или два жил в соответствии со своим отцом, затем предался развлечениям и погоням, а управление страной оставил коррумпированным чиновникам, которые выставили на продажу все должности и решения. Полководец Максим сверг его и вторгся в Италию, пытаясь сместить преемника Грациана и сводного брата Валентиниана II; но новый император Востока Феодосий I Великий двинулся на запад, разбил узурпатора и посадил молодого Валентиниана на миланский трон (388).
Феодосий был испанцем. Он отличился как полководец в Испании, Британии и Фракии; он убедил победоносных готов присоединиться к его армии, а не сражаться с ней; он управлял восточными провинциями со всей мудростью, кроме терпимости; и полмира с благоговением взирало на его удивительное собрание красивых черт и величественного присутствия, готового гнева и готового милосердия, гуманного законодательства и сурового ортодоксального богословия. Пока он зимовал в Милане, в Фессалонике вспыхнули характерные для того времени волнения. Императорский наместник Ботерик заключил в тюрьму за скандальную безнравственность популярного среди горожан возницу. Они потребовали его освобождения, Ботерик отказался, толпа разогнала гарнизон, убила его самого и его помощников, разорвала их тела на куски и прошлась по улицам, демонстрируя отрубленные конечности как эмблему победы. Известие об этой вспышке взбудоражило Феодосия. Он отправил тайный приказ о наказании всего населения Фессалоник. Людей пригласили на ипподром для игр; там на них обрушились скрытые солдаты и уничтожили 7000 мужчин, женщин и детей (390),12 Феодосий послал второй приказ, смягчающий первый, но он пришел слишком поздно.
Римский мир был потрясен таким жестоким возмездием, и Амвросий, который со стоическим христианством управлял Миланской кафедрой, написал императору, что он, епископ, не может снова совершать мессу в императорском присутствии, пока Феодосий не искупит перед всем народом вину за свое преступление. Хотя император втайне раскаивался, он не хотел понижать престиж своей должности столь публичным унижением. Он попытался войти в собор, но путь ему преградил сам Амвросий. После нескольких недель тщетных усилий Феодосий сдался, снял с себя все знаки отличия империи, вошел в собор как смиренный кающийся и умолял небо простить его грехи (390). Это был исторический триумф и поражение в войне между Церковью и государством.
Когда Феодосий вернулся в Константинополь, Валентиниан II, двадцатилетний юноша, оказался не в состоянии справиться с навалившимися на него проблемами. Его помощники обманули его и прибрали власть к своим продажным рукам; его начальник ополчения, язычник-франк Арбогаст, взял на себя императорскую власть в Галлии; и когда Валентиниан отправился во Вьенну, чтобы утвердить свой суверенитет, он был убит (392). Арбогаст, положив начало длинной череде варварских правителей, возвел на трон Запада мягкого и послушного ученого. Евагрий был христианином, но настолько близко сошелся с языческими партиями в Италии, что Амброз опасался его как очередного Юлиана. Феодосий снова отправился на запад, чтобы восстановить законность и ортодоксию с армией, состоящей из готов, аланов, кавказцев, иберов и гуннов; среди его полководцев были гот Гайнас, который захватит Константинополь, вандал Стилихо, который будет защищать Рим, и гот Аларих, который разграбит его. В двухдневной битве под Аквилеей Арбогаст и Евгениус потерпели поражение (394); Евгениус был сдан своими солдатами и убит, а Арбогаст погиб от собственной руки. Феодосий назначил своего одиннадцатилетнего сына Гонория императором Запада, а своего восемнадцатилетнего сына Аркадия - соправителем Востока. Затем, измученный походами, он умер в Милане (395), на пятидесятом году жизни. Империя, которую он неоднократно объединял, снова разделилась и, за исключением короткого периода правления Юстиниана, больше никогда не будет единой.
Сыновья Феодосия были слабоумными слабаками, вскормленными в удручающей безопасности. Хотя их мораль была почти столь же прекрасна, как и их намерения, они не были созданы для того, чтобы быть лоцманами в шторм; они скоро потеряли контроль над делами и передали управление и политику своим министрам: на Востоке - коррумпированному и скупому Руфину, на Западе - способному, но беспринципному Стилихону. В 398 году этот знатный вандал устроил брак своей дочери Марии с Гонорием, надеясь стать не только дедом, но и тестем императора. Но Гонорий оказался столь же свободен от страстей, как и от ума; он с нежностью кормил императорскую птицу, и Мария умерла девственницей, пробыв десять лет женой.13
Феодосий поддерживал мир с готами, используя их в войне и выплачивая им ежегодную субсидию как союзникам. Его преемник отказался продолжать выплату субсидий, и Стилихон распустил свои готские войска. Бездельничающие воины жаждали денег и приключений, и их новый лидер, Аларих, обеспечил их и тем, и другим, превзойдя римлян как в дипломатии, так и в войне. Почему, спрашивал он своих последователей, гордый и мужественный гот должен стать наемником у слабых римлян или греков, а не использовать свое мужество и оружие, чтобы выкроить из умирающей империи собственное королевство? В тот самый год, когда умер Феодосий, Аларих привел почти всю массу фракийских готов в Грецию, беспрепятственно прошел через Фермопилы, истребил по пути всех мужчин военного возраста, поработил женщин, опустошил Пелопоннес, разрушил храм Деметры в Элевсисе и пощадил Афины только после получения выкупа, который поглотил большую часть движимого имущества города (396). Стилихон пришел на помощь, но слишком поздно; он поставил готов в невыгодное положение, но заключил с ними перемирие, когда революция в Африке призвала его вернуться на Запад. Аларих заключил союз с Аркадием, который позволил ему поселить своих готов в Эпире. В течение четырех лет в империи царил мир.
Именно в те годы Синезий Киринейский, наполовину христианский епископ, наполовину языческий философ, в своем обращении к любящему роскошь двору Аркадия в Константинополе ясно и убедительно описал альтернативы, стоявшие перед Грецией и Римом. Как могла выжить империя, если ее граждане продолжали уклоняться от военной службы и доверять свою защиту наемникам, набранным из тех самых народов, которые ей угрожали? Он предлагал покончить с роскошью и легкостью и набрать или призвать в армию граждан, готовых сражаться за страну и свободу; он призывал Аркадия и Гонория подняться и поразить наглых варваров внутри империи и загнать их обратно в их логова за Черным морем, Дунаем и Рейном. Двор приветствовал речь Синезия как изящное ораторское упражнение и вернулся к своим пирам.14 Тем временем Аларих заставил оружейников Эпира изготовить для готов полный запас пик, мечей, шлемов и щитов.
В 401 году он вторгся в Италию, грабя все на своем пути. Тысячи беженцев хлынули в Милан и Равенну, а затем бежали в Рим; крестьяне укрывались в обнесенных стенами городах, а богачи собирали все свое богатство, которое могли перевезти, и судорожно искали проход на Корсику, Сардинию или Сицилию. Стилихон лишил провинции гарнизонов, чтобы собрать армию, способную остановить готский поток; и в Поллентии, в пасхальное утро 402 года, он набросился на готов, которые прервали грабеж ради молитвы. Битва была нерешительной; Аларих отступил, но зловеще, в сторону незащищенного Рима; и только крупная взятка от Гонория убедила его покинуть Италию.
Робкий император, когда Аларих подошел к Милану, решил перенести свою столицу в Галлию. Теперь он стал искать более безопасное место и нашел его в Равенне, чьи болота и лагуны делали ее неприступной на суше, а морские мели - на море. Но новая столица содрогнулась, как и старая, когда варвар Радагайс во главе 200 000 аланов, квади, остготов и вандалов перешел через Альпы и напал на растущий город Флоренцию. Стилихо еще раз доказал свое полководческое искусство, разгромил разношерстную орду с относительно небольшой армией и в цепях доставил Радагайса к Гонорию. Италия снова задышала, а императорский двор, состоящий из патрициев, принцесс, епископов, евнухов, птицеловов и генералов, вернулся к своей рутине роскоши, коррупции и интриг.
Канцлер Олимпий завидовал и не доверял Стилихону; его возмущало явное попустительство великого полководца неоднократным побегам Алариха, и ему казалось, что он обнаруживает в нем тайное сочувствие германца к германским захватчикам. Он протестовал против взяток, которые по наущению Стилихона были даны или заложены Алариху. Гонорий не решался сместить человека, который двадцать три года вел армии Рима к победе и спас Запад; но когда Олимпий убедил его, что Стилихон замышляет посадить на трон его сына, робкий юноша согласился на смерть своего генерала. Олимпий сразу же отправил отряд солдат для исполнения указа. Друзья Стилихона хотели сопротивляться, но он запретил им и предложил свою шею мечу (408).
Через несколько месяцев Аларих вновь вошел в Италию.
III. ИТАЛЬЯНСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ
Западная Римская империя к концу IV века представляла собой сложную картину подъема и упадка, литературной активности и бесплодия, политической помпезности и военного разложения. Галлия процветала и угрожала италийскому лидерству во всех областях. Из примерно 70 000 000 душ, населявших империю, 20 000 000 или более были галлами, и лишь 6 000 000 - италийцами;15 Остальные были в основном грекоязычными восточными людьми; сам Рим с 100 г. н. э. был этнически восточным городом. Когда-то Рим жил за счет Востока, как современная Европа до середины двадцатого века жила за счет своих завоеваний и колоний; легионы выкачивали продукты и драгоценные металлы из дюжины провинций в особняки и казну победителей. Теперь завоевания закончились, и началось отступление. Италия была вынуждена зависеть от собственных людских и материальных ресурсов, которые были опасно сокращены семейными ограничениями, голодом, эпидемиями, налогами, расточительством и войной. Промышленность никогда не процветала на паразитическом полуострове; теперь, когда ее рынки были потеряны на Востоке и в Галлии, она больше не могла поддерживать городское население, которое добывало средства к существованию, работая в магазинах и домах. Коллегии или гильдии страдали от невозможности продать свои голоса в монархии, где голосование было редкостью. Внутренняя торговля упала, разбойничьи нападения на дорогах усилились, а некогда отличные дороги, хотя и оставались лучше, чем до XIX века, пришли в упадок.
Средние классы были главной опорой муниципальной жизни в Италии; теперь они тоже были ослаблены экономическим упадком и фискальной эксплуатацией. Каждый владелец недвижимости облагался растущими налогами, чтобы поддержать разросшийся бюрократический аппарат, главной функцией которого был сбор налогов. Сатирики жаловались, что "те, кто живет за счет общественных средств, более многочисленны, чем те, кто их обеспечивает".16 На коррупцию уходила большая часть уплаченных налогов; тысячи законов были направлены на то, чтобы предотвратить, выявить или наказать недобросовестное использование государственных доходов или имущества. Многие сборщики переплачивали налоги с простых людей, а мелочь оставляли себе; за вознаграждение они могли облегчить налоговое бремя богатых.17 Императоры старались обеспечить честный сбор налогов; Валентиниан I назначил в каждом городе защитника города, чтобы защитить горожан от сутяжничества сюзеренов, а Гонорий отменил налоги городов, оказавшихся в затруднительном финансовом положении. Тем не менее, если верить Сальвиану, некоторые граждане бежали за границу, чтобы жить под властью варварских королей, которые еще не научились в полной мере искусству налогообложения; "агенты казначейства казались страшнее врагов".18 В этих условиях стимулы к воспитанию детей ослабли, и население сократилось. Тысячи пахотных акров оставались необработанными, создавая экономический вакуум, который в сговоре с уцелевшим богатством городов притягивал жаждущих земли варваров. Многие крестьяне, не имея возможности платить налоги или защищать свои дома от вторжения или грабежа, передавали свои владения более богатым и сильным помещикам и становились их колонами или земледельцами; они обязывались отдавать господину часть своей продукции, труда и времени в обмен на гарантированное пропитание и защиту в мире и войне. Таким образом, Италия, которая никогда не узнает полного феодализма, была одной из первых стран, подготовивших его основы. Аналогичный процесс происходил в Египте, Африке и Галлии.
Рабство постепенно угасало. В развитой цивилизации ничто не может сравниться с переменной заработной платой, зарплатой или прибылью свободного человека в качестве экономического стимула. Рабский труд оплачивался только тогда, когда рабы были в изобилии и стоили дешево. Их стоимость возросла с тех пор, как легионы перестали приносить домой человеческие плоды побед; теперь, когда правительство было слабым, рабам было легко сбежать; кроме того, за рабами нужно было ухаживать, когда они болели или старели. По мере того как стоимость рабов росла, владелец защищал свои инвестиции в них более бережным обращением; но хозяин все еще имел, в определенных пределах, власть жизни и смерти над своим имуществом,19 он мог использовать закон для возвращения беглых рабов и мог вступать в сексуальные отношения с такими из них, мужчинами или женщинами, которые удовлетворяли его амбидекстерную фантазию. Паулин из Пеллы хвалил себя за целомудрие своей юности, когда "я сдерживал свои желания... никогда не принимал любовь свободной женщины... и довольствовался любовью рабынь в моем доме".20
Большинство богачей теперь жили на своих загородных виллах, избегая суматохи и городского сброда. Тем не менее большая часть богатства Италии по-прежнему тяготела к Риму. Великий город больше не был столицей и редко видел императора, но он оставался социальным и интеллектуальным центром Запада. Здесь же находилась вершина новой итальянской аристократии - не наследственной, как в старину, а периодически набираемой императорами на основе земельных богатств. Хотя сенат утратил часть своего престижа и большую часть власти, сенаторы жили в пышности и напоказ. Они занимали важные административные должности и устраивали публичные игры из своих личных средств. Их дома были переполнены слугами и дорогой мебелью; один ковер стоил 400 000 долларов.21 Письма Симмаха и Сидония, поэзия Клавдиана раскрывают более светлую сторону этой господской жизни: социальную и культурную активность, верное служение государству, гениальную дружелюбность, верность супругов, нежность родительской любви.
Священник из Марселя в V веке нарисовал менее привлекательную картину условий в Италии и Галлии. Книга Сальвиана "О правлении Бога" (ок. 450 г.) посвящена той же проблеме, которая породила "Город Божий" Августина и "Историю против язычников" Орозия: как можно примирить зло варварских нашествий с божественным и благодетельным Провидением? Эти страдания, отвечал Сальвиан, были справедливым наказанием за экономическую эксплуатацию, политическую коррупцию и моральный разврат римского мира. Среди варваров, уверял он, нет такого безжалостного угнетения бедных богатыми; сердце варвара мягче, чем сердце римлянина, и если бы бедняки могли найти средства передвижения, они бы массово мигрировали, чтобы жить под властью варваров.22 Богатые и бедные, язычники и христиане в пределах империи, говорит наш моралист, одинаково утопают в трясине безнравственности, редко известной в истории; прелюбодеяние и пьянство - модные пороки, добродетель и воздержание - попки для тысячи шуток, имя Христа стало бранным ругательством среди тех, кто называет Его Богом.23 В противовес всему этому, говорит наш второй Тацит, можно привести здоровье, бодрость и храбрость германцев, простое благочестие их христианства, снисходительное отношение к покоренным римлянам, их взаимную преданность, добрачное целомудрие и супружескую верность. Вождь вандалов Гайзерик, захватив христианский Карфаген, был потрясен, обнаружив бордель почти на каждом углу; он закрыл эти притоны, а проституткам предоставил выбор между браком и изгнанием. Римский мир деградирует физически, теряет всякую моральную доблесть и оставляет свою защиту наемным иностранцам. Как такие трусы могут заслужить выживание? Римская империя, заключает Сальвиан, "либо мертва, либо испускает последний вздох", даже на пике своей роскоши и игр. Moritur et ridet - смеется и умирает.24
Это ужасная картина, явно преувеличенная; красноречие редко бывает точным. Несомненно, тогда, как и сейчас, добродетель скромно прятала голову и уступала первую полосу пороку, несчастью, политике и преступлению. Августин рисует почти такую же мрачную картину с аналогичной морализаторской целью; он жалуется, что церкви часто пустеют от конкуренции танцующих девушек, демонстрирующих в театрах свои растрепанные прелести.25 На массовых играх все еще происходила резня осужденных и пленников, чтобы устроить праздник. Мы догадываемся о пышной жестокости таких зрелищ, когда Симмах пишет, что на один праздник он потратил 900 000 долларов и что двадцать девять саксонских гладиаторов, которые должны были сражаться на арене, обманули его, задушив друг друга в ходе компактного самоубийства перед началом игр.26 В Риме четвертого века в году было 175 праздников: десять - с гладиаторскими состязаниями, шестьдесят четыре - с цирковыми представлениями, остальные - с представлениями в театрах.27 Варвары воспользовались этой страстью к виртуальным сражениям, напав на Карфаген, Антиохию и Трир, пока люди были поглощены игрой в амфитеатре или цирке.28 В 404 году гладиаторская программа праздновала в Риме сомнительную победу Стилихона при Поллентии. Кровь уже начала литься, когда восточный монах Телемах выскочил с трибун на арену и потребовал прекратить бои. Разъяренные зрители забили его камнями до смерти, но император Гонорий, тронутый этой сценой, издал эдикт, отменяющий гладиаторские игры.* Цирковые состязания продолжались до 549 года, когда они были прекращены из-за истощения городских богатств в ходе готских войн.
В культурном отношении Рим не видел столь насыщенного века со времен Плиния и Тацита. Музыка была в моде; Аммиан29 жалуется, что она вытеснила философию и "превратила библиотеки в гробницы"; он описывает гигантские гидравлические органы и лиры размером с колесницу. Школы были многочисленны; каждый, говорит Симмах, имел возможность развить свои способности.30 В "университетах" профессора, оплачиваемые государством, преподавали грамматику, риторику, литературу и философию студентам, собранным со всех западных провинций, а варвары, окружавшие их, терпеливо изучали военное искусство. Любая цивилизация - это плод с крепкого дерева варварства, и падает она на самом большом расстоянии от ствола.
В этот город с миллионным населением около 365 года приехал сирийский грек знатного происхождения и красивой фигуры, Аммиан Марцеллин из Антиохии. Он был солдатом в штабе Урсицина в Месопотамии, принимал активное участие в войнах Констанция, Юлиана и Иовиана; он жил до того, как начал писать. Когда на Востоке наступил мир, он удалился в Рим и взялся дополнить Ливия и Тацита, написав историю империи от Нервы до Валенса. Он писал на трудной и запутанной латыни, как немец на французском ; он слишком много читал Тацита и слишком долго говорил по-гречески. Он был откровенным язычником, поклонником Юлиана, презирал роскошь, которую приписывал епископам Рима; но при всем этом он был в целом беспристрастен, восхвалял многие аспекты христианства и осуждал ограничение академической свободы Юлианом как ошибку, "которая должна быть переполнена вечным молчанием".31 Он был настолько образован, насколько может найти время солдат. Он верил в демонов и теургию и цитировал в пользу гаданий своего заклятого противника Цицерона.32 Но в целом он был прямым и честным человеком, справедливым по отношению ко всем фракциям и людям; "никакое словесное лукавство не украшает мои рассказы, но безусловная верность фактам".33 Он ненавидел угнетение, экстравагантность и показуху и высказывал свое мнение о них везде, где только можно. Он был последним из классических историков; после него в латинском мире остались только летописцы.
В том же Риме, чьи нравы казались Аммиану снобистскими и развращенными, Макробий нашел общество людей, которые украшали свое богатство вежливостью, культурой и филантропией. Он был прежде всего ученым, любил книги и спокойную жизнь; в 399 году, однако, мы видим, что он служит викарием, или императорским легатом, в Испании. Его комментарий к "Сну Сципиона" Цицерона стал популярным проводником неоплатонистского мистицизма и философии. Его шеф-поваром, цитируемым почти всеми историками за последние 1500 лет, были Сатурналии, или Праздник Сатурна, "Литературные курьезы", в которых автор собрал разнородный урожай своих учебных дней и книжных ночей. Он усовершенствовал Аулуса Геллия и одновременно переманил его, облекая свой материал в форму воображаемого диалога между реальными людьми - Претекстатом, Симмахом, Флавианом, Сервием и другими, собравшимися на трехдневный праздник Сатурналий с хорошим вином, хорошей едой и учеными разговорами. Врачу Дисарию задают несколько медицинских вопросов: Почему простая диета лучше разнообразной? Почему женщины редко, а старики так регулярно напиваются? "Холоднее или горячее природа женщин, чем мужчин?". Есть рассуждения о календаре, длинный анализ лексики, грамматики, стиля, философии и плагиатов Вергилия, сборник бранных слов всех эпох, трактат о богатых банкетах и редких блюдах. По вечерам этих прорицателей развлекают более легкие вопросы. Почему мы краснеем от стыда и бледнеем от страха? Почему лысина начинается с макушки? Что появилось первым - курица или яйцо? (Ovumne prius fuerit an gallina?)34 То тут, то там встречаются благородные отрывки, например, когда сенатор Претекстат говорит о рабстве:
Я буду оценивать людей не по их статусу, а по их манерам и нравам; это - от нашего характера, а то - от случая. ...Ты должен искать друзей, Евангел, не только на Форуме или в Сенате, но и в своем собственном доме. Относись к рабу с мягкостью и добротой, допускай его к своим разговорам, а иногда и к своему интимному совету. Наши предки, избавляя господина от гордости, а раба - от стыда, называли первого pater familias, а второго familiaris (то есть один из семьи). Ваши рабы будут больше уважать вас, чем бояться.35
Именно этот кружок около 394 года принял в свои ряды поэта, которому суждено было спеть лебединую песню великолепия Рима. Клавдий Клавдиан, как и Аммиан, родился на Востоке и владел греческим языком как родным; но он должен был выучить латынь в раннем возрасте, чтобы писать на ней так бегло и хорошо. После недолгого пребывания в Риме он отправился в Милан, нашел место в штате Стилихона, стал неофициальным поэтом-лауреатом императора Гонория и женился на родовитой и богатой даме; Клавдиан рассчитывал на главный шанс и не собирался быть похороненным на Поттеровском поле. Он служил Стилихону мелодичными панегириками и зверски язвительными стихами против соперников Стилихона. В 400 году он вернулся в Рим и был с благодарностью принят, когда в поэме "О консульстве Стилихона" написал для Вечного города панегирик, достойный самого Вергилия:
Консул, равный богам, покровитель города, превосходящего все, что на земле охватывает воздух, чей размах не может измерить ни один глаз, чью красоту не может изобразить ни одно воображение, чью хвалу не может озвучить ни один голос, который поднимает золотую голову под соседними звездами, а своими семью холмами подражает семи областям неба; мать оружия и закона, которая простирает свою власть над всей землей и была самой ранней колыбелью правосудия: Это город, который, возникнув из скромного начала, протянулся к обоим полюсам и из одного маленького места распространил свою власть так, что стал соприкасаться со светом солнца. ...Только она одна приняла в свое лоно побежденных и, как мать, а не императрица, защитила род человеческий общим именем, призвав побежденных разделить ее гражданство и соединив далекие расы узами привязанности. Благодаря ее правлению миром мы обязаны тем, что весь мир - наш дом, что мы можем жить там, где нам заблагорассудится, и что посещение Туле и исследование его некогда страшных диких мест - всего лишь спорт; благодаря ей все и каждый могут пить воды Роны и пить поток Оронта. Благодаря ей мы все - один народ.36
Благодарный сенат воздвиг Клавдиану статую на Форуме Траяна "как славнейшему из поэтов", соединившему в себе красоту Вергилия и мощь Гомера. После дальнейших стихов в честь доходных тем Клавдиан обратился к "Изнасилованию Прозерпины" и рассказал старую историю с призрачными картинами земли и моря и нежной нотой, напоминающей о греческих любовных романах того времени. В 408 году он узнал, что на Стилихона было совершено покушение, а многие друзья генерала были арестованы и казнены. Дальнейший ход его истории нам неизвестен.
В Риме, как и в Афинах и Александрии, сохранились значительные языческие меньшинства, и в конце четвертого века все еще стояло 700 языческих храмов.37 Иовиан и Валентиниан I, похоже, не закрыли храмы, открытые Юлианом. Римские жрецы по-прежнему (394 г.) собирались в своих священных коллегиях, Луперкалии праздновались по старым полудиким обрядам, а на Via Sacra то и дело раздавался пронзительный крик волов, ведомых на жертвоприношение.
Самым уважаемым из язычников последнего времени в Риме был Веттий Претекстат, лидер языческого большинства в сенате. Все люди признавали его достоинства - честность, образованность, патриотизм, прекрасную семейную жизнь; некоторые сравнивали его со старым Катоном и Цинциннатом. Время лучше помнит его друга Симмаха (345-410), чьи письма рисуют столь приятную картину той очаровательной аристократии, которая считала себя бессмертной накануне смерти. Даже его семья казалась бессмертной: дед был консулом в 330 году, отец - префектом в 364 году; сам он был префектом в 384 году и консулом в 391 году. Его сын был претором, внук станет консулом в 446 году, правнук - в 485 году, а прапраправнуки - в 522 году. Его богатство было огромным; у него было три виллы под Римом, семь других в Лациуме, пять на Неаполитанском заливе, другие в других местах Италии, так что "он мог путешествовать по полуострову и быть везде дома".38 Никто не может похвастаться, что он не пожалел этого богатства, потому что он щедро тратил его и искупил свою вину учебой, государственной службой, безупречной моралью и тысячей незаметных филантропических поступков. Среди его верных друзей были как христиане, так и язычники, как варвары, так и римляне. Возможно, он был язычником еще до того, как стал патриотом; он подозревал, что культура, которую он представлял и которой наслаждался, была связана со старой религией, и боялся, что одна не может пасть без другой. Верность древним обрядам позволяла гражданину почувствовать себя звеном в цепи удивительной преемственности от Ромула до Валентиниана и научиться любить город и цивилизацию, так мужественно создававшуюся на протяжении тысячи лет. Недаром его сограждане выбрали Квинта Аврелия Симмаха своим представителем в последней драматической борьбе за своих богов.
В 380 году император Грациан, которого красноречивый Амвросий склонил к страстной ортодоксии, провозгласил Никейский Символ веры обязательным "для всех народов, подвластных правительствам нашей милости", а последователей других верований осудил как "безумных и сумасшедших".39 В 382 году он приказал прекратить выплаты из императорской или муниципальной казны на языческие обряды, весталок и жрецов; конфисковал все земли, принадлежащие храмам и жреческим коллегиям; велел своим агентам убрать из Дома сената в Риме статую богини Победы, которую Август поставил там в 29 году до н. э. и перед которой двенадцать поколений сенаторов давали клятву верности императору. Сенат назначил делегацию во главе с Симмахом, чтобы ознакомить Грациана с делом о Виктории; Грациан отказался их принять и приказал изгнать Симмаха из Рима (382). В 383 году Грациан был убит, и обнадеженный сенат отправил депутацию к его наследнику. Речь Симмаха перед Валентинианом II была воспринята как шедевр красноречивой мольбы. Он утверждал, что нецелесообразно так резко прекращать религиозные обряды, которые на протяжении тысячелетия ассоциировались со стабильностью общественного порядка и престижем государства. В конце концов, "какая разница, каким путем каждый человек ищет истину? Ни по одной дороге люди не могут прийти к пониманию столь великой тайны" (uno itinere non potest perveniri ad tam grande secretum).40
Молодой Валентиниан был тронут; Амвросий рассказывает, что даже христиане в императорском совете советовали восстановить статую Победы. Но Амвросий, отсутствовавший с дипломатической миссией в интересах государства, отменил решение совета, направив императору императивное письмо. Он разбирал один за другим аргументы Симмаха и отвечал на них с характерной силой. В сущности, он пригрозил отлучить правителя от церкви, если прошение будет удовлетворено. "Ты можешь войти в церкви, но не найдешь там священника, который примет тебя, или найдешь их там, чтобы запретить тебе вход".41 Валентиниан отклонил апелляцию сената.
В 393 году язычники Италии предприняли последнюю попытку, рискуя всем ради революции. Полуязыческий император Евгений, которому Феодосий отказал в признании, надеясь привлечь язычников Запада на свою защиту, восстановил статую Победы и похвастался, что после победы над Феодосием будет пасти своих коней в христианских базиликах. Никомах Флавиан, зять Симмаха, возглавил армию в поддержку Евгения, разделил с ним поражение и покончил с собой. Феодосий вошел в Рим и заставил сенат принять постановление об отмене язычества во всех его формах (394 г.). Когда Аларих разграбил Рим, язычники увидели в унижении некогда могущественного города гнев своих забытых богов. Война конфессий разрушила единство и моральный дух людей, и когда поток вторжения достиг их, они могли встретить его только взаимными проклятиями и разделенными молитвами.
IV. ВАРВАРСКИЙ ПОТОП
В качестве постскриптума к убийству Стилихона Олимпиус приказал уничтожить тысячи последователей Стилихона, включая предводителей его варварских легионов. Аларих, который ждал своего шанса за Альпами, воспользовался им сейчас. Он пожаловался, что обещанные ему римлянами 4000 фунтов золота так и не были выплачены; в обмен на это он пообещал, что заложниками его будущей верности станут самые благородные готские юноши. Когда Гонорий отказался, он перешел Альпы, разграбил Аквилею и Кремону, привлек на свою сторону 30 000 наемников, возмущенных убийством своих предводителей, и пронесся по Фламинскому пути до самых стен Рима (408 г.). Никто не оказал ему сопротивления, кроме одинокого монаха, который осудил его как разбойника; Аларих рассмешил его, заявив, что сам Бог повелел ему вторгнуться. Испуганный сенат, как и во времена Ганнибала, впал в варварство; он заподозрил вдову Стилихона в сообщничестве с Аларихом и предал ее смерти. В ответ Аларих перерезал все пути, по которым в столицу могло попасть продовольствие. Вскоре население начало голодать; мужчины убивали мужчин, а женщины - детей, чтобы съесть их. К Алариху была отправлена делегация с просьбой об условиях. Они предупредили его, что миллион римлян готов сопротивляться; он рассмеялся и ответил: "Чем толще сено, тем легче его косить". Смирившись, он согласился уйти, получив все золото, серебро и ценное движимое имущество в городе. "Что же останется нам?" - спросили посланники. "Ваши жизни", - презрительно ответили им. Рим решил продолжить сопротивление, но голод заставил сделать новое предложение о капитуляции. Аларих принял 5000 фунтов золота, 30 000 фунтов серебра, 4000 шелковых туник, 3000 шкур, 3000 фунтов перца.
Тем временем неисчислимое количество рабов-варваров, сбежавших от своих римских хозяев, перешло на службу к Алариху. В качестве компенсации готский вождь Сарус дезертировал от Алариха к Гонорию, взял с собой значительные силы готов и напал на основную армию варваров. Аларих, посчитав это нарушением подписанного перемирия, снова осадил Рим. Раб открыл ворота, готы ворвались внутрь, и впервые за 800 лет великий город был взят врагом (410 г.). В течение трех дней Рим подвергался дискриминационному разграблению, в результате которого церкви Святого Петра и Святого Павла остались нетронутыми, а беженцев, искавших в них убежища, пощадили. Но гунны и рабы в 40-тысячной армии не поддавались контролю. Сотни богатых мужчин были зарублены, их женщины изнасилованы и убиты; было практически невозможно похоронить все трупы, которыми были усеяны улицы. Тысячи пленников были взяты в плен, среди них - сводная сестра Гонория Галла Плацидия. Золото и серебро изымалось везде, где только можно было найти; произведения искусства переплавлялись ради драгоценных металлов, которые в них содержались; многие шедевры скульптуры и керамики с радостью уничтожались бывшими рабами, которые не могли простить нищету и труд, породившие эту красоту и богатство. Аларих восстановил дисциплину и повел свои войска на юг, чтобы завоевать Сицилию; но в том же году он заболел лихорадкой и умер в Козенце. Рабы отвлекли течение реки Бусенто, чтобы вырыть для него надежную и просторную могилу; затем поток вернули в свое русло, а чтобы скрыть место, рабы, выполнявшие эти работы, были убиты.42
Атаульф (Адольф), шурин Алариха, был избран его преемником на посту короля. Он согласился вывести свою армию из Италии при условии, что ему отдадут в жены Плацидию, а его вестготы, в качестве foederati Рима, получат южную Галлию, включая Нарбонну, Тулузу и Бордо, под свое самоуправляемое королевство. Гонорий отказался от брака; Плацидия дала согласие. Готский вождь провозгласил, что его цель - не разрушить Римскую империю, а сохранить и укрепить ее. Он вывел свою армию из Италии и с помощью разумного сочетания дипломатии и силы основал вестготское королевство Галлия, теоретически подчиненное империи, со столицей в Тулузе (414 г.). Через год на него было совершено покушение. Плацидия, любившая его, пожелала остаться вечной вдовой, но была выдана Гонорием за полководца Констанция. После смерти Констанция (421) и Гонория (423) Плацидия стала регентшей при своем сыне Валентиниане III и в течение двадцати пяти лет управляла Западной империей, ничем не опозорив свой пол.
Уже во времена Тацита вандалы были многочисленным и сильным народом, владевшим центральной и восточной частями современной Пруссии. Ко времени Константина они продвинулись на юг, в Венгрию. Потерпев ошеломляющее поражение от вестготов, оставшиеся вандалы попросили разрешения переправиться через Дунай и войти в состав империи. Константин дал согласие, и в течение семидесяти лет они росли и множились в Паннонии. Успехи Алариха будоражили их воображение; вывод легионов из-за Альп для защиты Италии оставил богатый Запад открытым; и в 406 году огромные массы вандалов, аланов и суэвов переправились через Рейн и опустошили Галлию. Они разграбили Майнц и истребили многих жителей. Они двинулись на север, в Белгику, разграбили и сожгли имперский город Трир. Они переправились через Мёз и Эсну, разграбили Реймс, Амьен, Аррас и Турнэ и почти достигли Ла-Манша. Повернув на юг, они переправились через Сену и Луару в Аквитанию и обрушили свою вандальскую ярость почти на все ее города, кроме Тулузы, которую героически защищал ее епископ Эксупериус. Они остановились в Пиренеях, затем повернули на восток и разграбили Нарбонну. Галлия редко знала столь тщательного опустошения.
В 409 году они вошли в Испанию в количестве 100 000 человек. Здесь, как и в Галлии и на Востоке, римское владычество принесло деспотичное налогообложение и упорядоченное управление, богатство сосредоточилось в огромных поместьях, население состояло из рабов, крепостных и обедневших свободных; и все же, по милости стабильности и закона, Испания была одной из самых процветающих римских провинций, а Мерида, Картахена, Кордова, Севилья и Таррагона - одними из самых богатых и культурных городов империи. На этот, казалось бы, безопасный полуостров спустились вандалы, суэвы и аланы; в течение двух лет они грабили Испанию от Пиренеев до пролива и распространили свои завоевания даже на африканское побережье. Гонорий, неспособный защитить римскую землю римским оружием, подкупил вестготов юго-западной Галлии, чтобы они вернули Испанию империи; их умелый король Валлий выполнил эту задачу в ходе хорошо спланированных кампаний (420); суэвы отступили на северо-запад Испании, вандалы - на юг, в Андалусию, которая до сих пор носит их имя; а Валлий посрамил неверность римских дипломатов, вернув Испанию императорской власти.
Все еще жаждущие завоеваний и хлеба, вандалы переправились в Африку (429). Если верить Прокопию43 и Иордану,44 они пришли по приглашению римского наместника Африки Бонифация, который желал их помощи против своего соперника Аэция, преемника Стилихона; эта история не имеет достаточного авторитета. В любом случае вандальский король вполне мог стать инициатором этого плана. Гайзерик был гордым внебрачным сыном рабыни, хромым, но сильным, аскетичным в образе жизни, неустрашимым в конфликтах, яростным в гневе, жестоким во вражде, но обладающим непобедимым гением как в переговорах, так и в войне. Прибыв в Африку, к его 80 000 вандальских и аланских воинов, женщин и детей присоединились дикие мавры, давно обиженные на римское господство, и еретики-донатисты, которые подвергались гонениям со стороны ортодоксальных христиан, а теперь приветствовали новое правление. Из 8 000 000 душ населения римской Северной Африки Бонифаций смог собрать лишь незначительное число для помощи своей небольшой регулярной армии; потерпев поражение от орды Гайзериха, он отступил в Гиппо, где престарелый святой Августин пробудил население к героическому сопротивлению. В течение четырнадцати месяцев город держался в осаде (430-1); затем Гайзерик отступил, чтобы встретиться с другим римским войском, и так ошеломил его, что посол Валентиниана подписал перемирие, признав вандальское завоевание в Африке. Гайзерик соблюдал перемирие, пока римляне не потеряли бдительность; затем он набросился на богатый Карфаген и взял его без боя (439 г.). Знать и католическое духовенство были лишены своего имущества, изгнаны или обращены в рабство; мирское и церковное имущество конфисковывалось везде, где только находилось, и пытки не щадили, чтобы обнаружить его тайники.45
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги