Вот пуля пролетела

Глава 3 За чашкой кофия

— Байс, не стыдно тебе?

Байс смотрел на меня спокойно, всем видом показывая, что нет, не стыдно. Ну, поймал голубя, ну, съел — что в этом постыдного? А ты не зевай, если голубь!

— Интересный у тебя кот, — сказал Давыдов. — Просто пират, рыжий и наглый. И имя какое‑то морское, Байс!

— Похоже, — согласился я. — Байс, гюйс, бимс… Но нет, не морское. Байс — это зловредный дух индейской сельвы. Мелкий воришка. Если в хозяйстве что‑то пропало, вилка, штопор, катушка ниток или что‑то в этом роде, значит, байс утащил. Он котенком шалил много, то со стола украдет, то еще где‑нибудь, вот и прозвали — Байс. Сейчас‑то нет. Не крадёт. Приучили к порядку.

— Голубя‑то он ловко спроворил.

— Такое уж у него естество. Байс не домашний кот, он даже и не кот вовсе, а ягуарунди — маленькая пума. Дикий зверь. Охотник.

— И как он оказался у тебя?

— Индеец принес.

— Подарил?

— Обменял на стальной нож. Они приручаются, ягуарунди. Если с детства среди людей. Истребляют крыс, спасают хозяйское добро. Или вот голубей ловят.

Мы сидели у меня, в малой гостиной, и ждали, когда Мустафа принесёт кофе. За ту неделю, что я живу в новой квартире, сложилась привычка — в одиннадцать часов приниматься за кофе. Кофе Мустафа готовит отменно, и Давыдов тоже пристрастился к зелью. Это хорошо. Одна чашка кофе утром — и через три года инсульт минует Дениса Васильевича Давыдова. Проживет лет на пять больше, нежели на соседней ветви Большого Баньяна. Или на десять.

Мустафа принес кофе, крепкий, ароматный. Думаю, запах разнесся далеко: окно, смотрящее на улицу, по случаю теплой погоды открыто, автомобильного чада нет и ещё долго не будет, и по прохожему, что шагах в двадцати от нас, видно: чует!

— Чудный кофий! — сказал Давыдов. Да, кофий сейчас — он. Мужского рода. Потом превратится в кофе, а род останется — по традиции. — Выпьешь, и заботы отлетают.

И он вздохнул.

— Что за заботы, душа моя? — спросил я генерала.

— Да с домом. Купец, что держит магазин в первом этаже, пристал — срежь, да срежь ему плату, а то, мол, уйдёт.

— Какой негодяй! И много просит срезать?

— Две тысячи! При тётушке платил десять, а теперь хочет восемь, каналья!

— Гони его прочь, и сдай другому.

— Да… Где его, другого, возьмёшь? Я же тут ходов‑выходов не знаю, да и не пристало мне, генералу, знать.

— Вздор, вздор. Зачем самому знать, ты этому… как его… Афанасию поручи. Не генеральское дело редуты строить, генеральское дело — знать, где эти редуты строить.

— Афанасий говорит, что и в самом деле цена упала по всему городу.

— Давай спросим. И да, пусть и Антуан будет, послушает. Ему полезно будет, русскую жизнь посмотреть. Ты не против?

— С чего мне быть против? Пусть.

Афанасий и Антуан явились быстро.

— Ваше сиятельство, цены летом падают, каждый скажет. Такая ситуация. В июне найти наёмщика трудно. Торговля замирает летом‑то, — говорил Афанасий.

— Вот видишь, — обратился ко мне Давыдов. — А мне эти две тысячи очень бы пригодились. Я, брат, в журнал хочу вложиться.

— А давай поручим дело Антуану.

— Ты думаешь?

— Вреда ведь не будет. Антуан курсы коммерции слушал, авось что дельное получится.

— Ну, пусть, — с сомнением сказал Давыдов.

— Только вот что, душа моя. Ты в разговор не вмешивайся, на купца этого совсем не смотри, будто не видишь и не слышишь. Ты поэт, герой, генерал, что тебе купец? Смотри в окно, или вон на Байса. На меня. На Мустафу. На Антуана тоже смотри. А на купца не смотри. Это важно.

— Как скажешь.

— Афанасий, приведи купца, — скомандовал Антуан. Сегодня он был одет в повседневную ливрею, зелёную с серебром. Но тоже очень красивую.

Афанасий оглянулся на Давыдова. Тот кивнул, мол, исполняй.

— Как его кличут, купца‑то? — в спину Афанасию спросил Антуан.

— Савел Никодимович, стало быть.

Савел Никодимович пришел минут через пятнадцать.

— Уж простите, не смог сразу, занят был, — сказал он безо всякого смущения. А ведь с генералом говорит. И с бароном. А что генерал, подождёт генерал.

— Ты… Савел, арендуешь помещение в доме генерала Давыдова, — не спросил, а констатировал Антуан.

Купец посмотрел на арапа, потом на нас. Давыдов смотрел в окно, я — на Антуана, и только Афанасий на купца.

— Я. Снимаю под магазин, значит.

— И просишь снизить плату?

— Мне барыня, статская советница Бугакова, обещала, что снизит.

— У вас есть документ?

— Зачем документ, дворянское слово есть. Она мне сказала, а она всегда слово держала. Да и как не снизить? Обороты на этой улице маленькие, никакой выгоды тут магазин держать на десяти тысячах.

— Вот, и я говорю, — встрял Афанасий.

— Помолчи, голубчик, — оборвал его Антуан, и, повернувшись к купцу, продолжил:

— Я от имени и по поручению владельца дома объявляю, что его превосходительство генерал‑лейтенант Денис Давыдов решил пересмотреть расценки на сдачу производственных и торговых площадей. В связи с этим назначаются возвышенные платы. На будущий срок аренда занимаемых вами помещений составит четырнадцать тысяч рублей на ассигнации за период с первого сентября года одна тысяча восемьсот тридцать шестого до тридцать первого августа одна тысяча восемьсот тридцать седьмого. Но учитывая слово, данное статской советницей Натальей Бугаковой, вам на один год дается уступка в две тысячи рублей, следовательно, сумма составит двенадцать тысяч рублей на ассигнации с выплатой в три срока. Первый взнос, четыре тысячи рублей ровно, должен быть сделан до первого июля сего года. В противном случае договор о найме будет считаться расторгнутым к первому сентября, и к этому сроку вы будете обязаны освободить помещение со сверкою состояния и имущества согласно описи. Вопросы есть?

Речь Антуана, плавная, с нарочитым акцентом, впрочем, небольшим, произвела впечатление.

— Да что ж это… Ваше превосходительство, как так можно — двенадцать тысяч? Я ж…

— Савел, если не понял — повторю: его превосходительство генерал‑лейтенант Денис Васильевич Давыдов поручил мне уладить дело с арендой первого этажа. И потому впредь не докучай его превосходительству. Согласен на новые условия — подпишем договор. Не согласен — к первому сентябрю съезжай. Всё, кончено.

— Воля ваша, — сказал купец. — Только одно скажу — будете и по шесть просить — ещё подумаю.

— Думай, думай, голова, — ответил Антуан. — Мустафа, помоги Савелу найти дорогу.

Но купец Мустафы дожидаться не стал, сам ушел.

За ним мы отпустили и наших людей, пусть делом занимаются.

— Вышло эффектно, — сказал Давыдов, когда мы остались одни, — но как бы мне и восемь тысяч не потерять. Какая‑никакая, а синица в руках.

— Ничего ты не потеряешь. Антуан обозначил срок: контракт должен быть подписан до первого июля. Не подпишет купчина — у тебя будет два месяца приискать нового съёмщика.

— А вдруг не найду?

— Полно, Денис, тебе и искать не придется. Сами придут и сами дадут.

— Четырнадцать‑то тысяч?

— Четырнадцать вряд ли, и двенадцать под вопросом, но уж десять тысяч ты получишь наверное.

— Ты думаешь?

— Уверен.

— Как можно быть уверенным? Купцы, они такие… Стакнутся.

— Пусть их.

— А кто ж тогда снимет магазин?

— Да хоть и я. Сбавишь рубль, за десять тысяч без рубля я возьму.

— А зачем он тебе? Магазин?

— Известно зачем, барыши получать. Прибыль должна быть больше расходов, иначе нехорошо, иначе проживаешься. Поставлю на магазин Антуана, что он, зря в университете наукам обучался? Пусть применяет знания на практике! В Бразилии у него получалось, думаю, и здесь получится.

— Погоди, погоди. Он же раб, Антуан?

— Раб.

— И что, у вас рабы университеты посещают?

— Еще как! Я его, Антуана, одному профессору одолжил на год, как слугу. Портфель поднести, указку, учебные материалы развешивать, с доски стирать, и прочие мелкие услуги. Ты же видишь, выглядит он представительно, Антуан. Профессор лекцию читает, Антуан почтительно стоит позади, готовый в любую минуту подать стакан воды или выполнить иное приказание. Своим видом повышает профессорский престиж. Стоит, слушает, смотрит, запоминает, думает. Так курс наук и прошёл. Заметь — даром!

— Ловко! А магазин какой будет?

— Пусть Антуан и решает. Делегация полномочий. Будет играть на повышение, я думаю.

— Повышение?

— Да. Отсюда до Невского три минуты неспешного хода. Значит, можно привлечь лучшую публику. В смысле — готовую тратить деньги.

— Думаешь, он понимает, что нужно Петербургу?

— Глаз у него свежий, вдруг да и увидит то, что за повседневностью не замечают местные купцы. Будущее покажет. Да, кстати, сюда к сентябрю приедет мой служащий, Ганс Клюге.

— Тоже раб?

— Свободный человек. Немец. Инженер, изобретатель, умница. На жаловании. Так вот, он здесь поселится. В этом доме. Так что оставь за ним квартиру, пожалуйста.

— Тоже в двенадцать комнат?

— Ну нет, двенадцать — жирно будет. Он немец, а немец копейки лишней не истратит. Приедет с женой, детей нет. Хватит и четырех комнат. Там угловая квартирка есть, на четыре комнаты, ему и оставь.

— Оставлю, оставлю.

— А насчет двенадцати комнат…

— Да?

— Есть человек, который ищет как раз такую квартиру.

— Кто ж это?

— Пушкин Александр Сергеевич.

— Пушкин? Да он только месяц назад снял квартиру.

— Уже и расторг контракт.

— Да ты откуда знаешь?

— Мустафа сказал.

— А Мустафа откуда знает?

— У слуг свой телеграф. Сплетничают слуги. Соберутся в трактире на Литейном, старшие слуги, и сплетничают. А Мустафа умеет слушать. Пушкин побил дворника. В доме, что снимает. Дворник пожаловался управляющему. Управляющий сделал Пушкину замечание. Пушкин вспылил, обозвал управляющего мерзавцем и сказал, что ноги его в том доме больше не будет. Теперь ищет квартиру. Хозяева большей частью по поместьям да дачам, а ты — здесь. Вот и предложи. Место у тебя хорошее, квартира хорошая, глядишь, и сговоритесь.

— А… А удобно будет?

— Чего ж неудобного, Денис! Можешь и в долг сдать. И не волнуйся, за Пушкиным деньги не пропадут, это я наверное говорю.

— Да я не волнуюсь, — хотя, конечно, Давыдов немного волновался. Но и радовался тоже. Первый этаж — будет сдан, второй этаж — будет полностью сдан, и в третьем квартира обещана. Как он быстро и ловко справляется с канительным делом!

— А Гоголь отбыл в Германию вчера, — вдруг сказал Давыдов. — Сел на пироскаф и был таков.

— Пироскафам принадлежит будущее. Появятся и океанские корабли с паровой машиной, и тогда из Европы в Бразилию можно будет добраться в какую‑нибудь неделю.

— Говорят, ты у него пьесу купил? У Гоголя?

— Правду говорят.

— И двадцать тысяч за неё дал?

— Это врут. Двадцать не дал. Дал две сразу, и четыре потом.

— А зачем тебе?

— В Бразилии есть журнал, «Новая эпоха». У меня в нём пай. Был пай. Опубликуют перевод «Ревизора», поставят пьесу на сцене. Думаю, смогут на этом заработать.

— Был пай? А теперь?

— Я, уезжая, передал пай младшей дочери. Она этим делом увлеклась, пусть и дальше поработает. Кстати, она и переводить будет. А что?

— Нет, ничего… Тут князь Одоевский — между нами, конечно, — хочет журнал издавать. И я в нём двумя тысячами поучаствую, пайщиком. И писать буду.

— Интересно.

— Тебе интересно? Так, может, и ты поучаствуешь? У тебя, вижу, опыт, и деловая хватка дай Бог всякому.

— Деловая хватка говорит — семь раз отмерь, один отрежь.

— Ну, хоть послушай. Вдруг, что и присоветуешь.

— Вдруг, да. На вдруг дело не ставят, вдруг — ненадежный фундамент. Но послушаю.

— Они сегодня сюда подойдет, ко мне то есть. Князь Одоевский и Краевский. К вечеру.

— И я подойду, душа моя.

Тут ударила пушка. Полдень.

— Хороший у тебя кофий! И веселит, и сил прибавляет! — сказал Давыдов, поднимаясь.

— Так в чем же дело? Мустафа тебя научит готовить кофе по‑генеральски. Ты не смущайся, у нас император дон Петру Первый самолично кофе готовил, и гордился этим.

— У нас Петр Великий тоже… готовил… — и ушёл.

Поприсутствовать, послушать, присоветовать. Ага, разумеется. Из‑за океана приехал разбогатевший гусар, швыряется тысячами, почему бы не оказать честь, не пристегнуть его к тройке‑птице русской словесности? А то ведь в карты проиграется, или любовницу заведёт, или и то, и другое. Пропадут зазря тысячи‑то, жалко!

Я кликнул Мустафу, и мы стали собираться на дело.

Дело не простое, но и не сложное: нужно решить транспортную проблему.

Положим, в самом Петербурге извозчики есть, а дальше? Дальше Петербурга? До Москвы ходят дилижансы, но это по прямой, а чуть в сторону — как? Искать согласного вести тебя за оговоренную плату? Не всегда и возьмешь, да и нехорошо это — чужой кучер, чужой экипаж. Потому нужно завести своих лошадей. А для начала — своего кучера.

Где взять?

А по объявлению. «Продается за излишеством кучер тридцати лет, холостой, доброго нрава и трезвого поведения».

Нужно смотреть. Почему холостой — если доброго нрава и хорошего поведения? Нет ли подвоха, а если есть, то какой? Хорош ли кучер, любит ли он лошадей, и если любит, то как?

Много вопросов.

Разберемся.

И мы сначала пошли, потом взяли извозчика, на справных лошадях и хорошей коляске.

— Вот что, голубчик, не хочешь ли заработать десять рублей?

— Отчего ж не хочу, очень даже хочу, а что делать?

— Мы собираемся кучера купить, так ты испытай его — знает ли он дело, или не знает.

— Это можно. Покажу ему своих лошадей, да поспрашиваю, что он о них расскажет. И о коляске расспрошу. Сразу станет ясно, серьезный он, или просто так человек.

Экзаменом мы в целом остались довольны.

— А почему продаете‑то кучера? — спросил я хозяйку.

— К сыну приехала жить, из Тамбовской губернии. А у сына свой кучер. Зачем нам два кучера? Потому и продаю. Мой‑то получше будет, но сыну свой нравится. Ну, пусть.

— А почему холост?

— Была у него невеста, была. Но в холеру умерла. А другую не хочет.

Ударили по рукам, составили купчую, и Селифан Митрошка стал моей собственностью за полторы тысячи рублей на ассигнации. Просили больше. Торговался.

Осталось лошадей приобрести, да коляску. Ну, это на неделе. И проедусь до Воронежа, к мощам святителя Митрофана, например. Замолю грехи пребывания на латинской земле. Развлекусь, пока лето в разгаре. Посмотрю, какова она, Русь‑матушка, с высоты брички.