Вознесение гор

Глава 26

Остаток недели Даниэл провёл в экспериментах с грязью на полу своей комнаты, двигая её, роя своей силой ямы, и закапывая их. Ему никогда прежде не приходило в голову так применять свои способности, пока его едва не убили, заставив задохнуться.

Во время своих экспериментов он также пытался создавать небольшие смерчи из пыли и грязи, как уже делал во время своего последнего боя. Он никогда на самом деле не думал о воздухе как о вещественной «штуке», всегда считая его эфемерным или неосязаемым, но теперь стал осознавать его как нечто воистину физическое.

Даниэл видел, что стал сильнее. Что-то изменилось в нём во время боя с женщиной, или, возможно, в бою с надзирателями. Его сила текла легче, и он ощущал себя могущественнее. Постоянная практика стала давать плоды, и он мог представлять себе сложные очертания и формы гораздо легче, чем прежде.

Когда пришло время для его следующего боя на арене, сопроводить его явился лишь Гарлин. По дороге он ничего не сказал.

Бой оказался разочаровывающим. Его противником на этой неделе был маг Прэйсианов, но не особо сильный. Как только тот исчез, Даниэл создал два круга: поменьше — вокруг себя, и гораздо больше — на расстоянии в более чем пятьдесят футов во все стороны. Более крупный круг он накрыл тонким слоем рассеянного эйсара, непосредственно под поверхностью, на всём расстоянии от его края до края его маленького круга.

Даниэл игнорировал атаки своего противника, маленькие пробные нападения издалека. Каждый раз тот становился видимым на миг, но Даниэл не утруждал себя попытками ответа. После каждой атаки его противник исчезал и мгновенно перемещался. Даниэл ждал.

Наконец мужчина приблизился, скорее всего надеясь попытаться совершить на практически непробиваемый щит Даниэла более сфокусированную атаку с близкого расстояния. Из-за своей полной невидимости он не сумел почувствовать эйсар, распределённый по земле у себя под ногами.

Почувствовав контакт с босыми ногами в пределах внешнего круга, Даниэл стремительно сменил тактику, бросив тонкий слой эйсара в земле, и возведя гигантский щит, следуя контуру своего более крупного круга. Теперь его противник оказался в ловушке, между маленьким внутренним щитом и большим внешним.

Даниэл начал двигать воздух по кругу, создавая небольшой циклон, в центре которого находился он сам. Поднимая грязь и гравий, он вскоре наполнил эту область миниатюрной песчаной бурей. Прэйсиан быстро сбросил невидимость, и создал вокруг себя крепкий щит, но для этого было уже слишком поздно.

Даниэл всего лишь экспериментировал. Его комната была слишком маленькой для создания чего-то большого, и почва в его комнате шла в глубину лишь на фут, прежде чем достигнуть деревянного пола, созданного корнем дерева богов. Здесь, на арене, у него было вдосталь земли и воздуха для игр, и противник, на котором можно было сосредоточиться. Зрители были лишь дополнительным преимуществом.

Даниэл погнал воздух и грязь, которую тот нёс, с со стремительным неистовством, выточив в земле широкое, круглое углубление. В конце концов давление стало слишком большим, и щит его противника пал. Умирал он ужасно, поскольку эйсар всё ещё удерживал его на земле, в то время как ветер сдирал плоть с его костей. Когда он наконец потерял сознание, его сила полностью ушла, и воздух поднял его, заставляя кувыркаться по земле. К тому времени, как Даниэл остановил ветер и опустил свой щит, от мужчины ничего не осталось. Его тело дезинтегрировалось, и его впитала летавшая по кольцу земля.

Когда он покидал арену, Ши'Хар одобрительно ревели. Бросив взгляд на толпу, он увидел несколько характерных сереброволосых голов Рощи Иллэниэл, но его магический взор не отыскал среди них ауру Лираллианты.

Он шёл с Гарлином обратно, чувствуя некоторое ликование от своей победы, но без адреналинового безумия, наполнявшего его в прошлую неделю.

— Я рад, что сегодня здесь ты, — сказал он надзирателю.

— Больше никто не хотел, — уклончиво сказал Гарлин.

— Я вышел из себя, — признал Даниэл. — Однако разозлил меня Лавон, а не ты. — Он не извинялся. Это было бы неискренне, да Гарлин такого и не ожидал, он вырос в ином мире.

— Лавон был бо́льшим ослом, чем большинство, — прокомментировал надзиратель. — Нам приказали впредь тебя не трогать. Большинство остальных хочет твоей смерти, — проинформировал его Гарлин. — Если решишь сделать в будущем что-нибудь дикое, обо мне не волнуйся. Мне велено не вмешиваться.

— Зачем тогда ты вообще меня сопровождаешь? — спросил Даниэл.

— Чтобы показать тебе, куда идти, и давать тебе советы, когда ты вот-вот совершишь что-то, что выльется в наказание от Тиллмэйриаса. Бежать некуда, Тирион.

— Он позаботился о том, чтобы я это осознал, — ответил Даниэл.

Вернувшись в свою комнату, Даниэл расслабился, используя свой эйсар, чтобы снять часть внешних слоёв с деревянного блока, который он прежде срезал со «стола» в своей комнате. Сам стол зажил, и вырос обратно до своей прежней формы, в то время как отрезанный им кусок, похоже, медленно высыхал.

Даниэл срезал лишь маленький слой, помогая дереву сохнуть более равномерно, но не забывал о том, что если оно высохнет слишком быстро, то может начать трескаться. Большую часть времени он держал древесину в земле у себя под кроватью, чтобы она не высыхала слишком быстро.

В тот день он взял оставшуюся древесную стружку, и позволил своему воображению поиграть с ней. Тонкие слои древесины стали лепестками, а срезанные с краёв тонкие волокна сплелись вместе, удерживая каждый из них на месте, закреплённым на тонком деревянном стебле. После более чем часа тонкой концентрации у Даниэла на руках оказалась интересная имитация розы. Вытянув красноватые пигменты из части почвы, он окрасил лепестки в бледно-красный цвет, оставив остальную её часть светло-коричневой.

Затем он принялся ждать Амару.

Она не говорила с ним после их «наказания», но продолжала носить ему еду и воду дважды в день. Он засыпал её словами и извинениями, но она полностью игнорировала их, не показывая никаких признаков интереса.

В этот день он снова преградил ей путь на выходе:

— Подожди. — Прежде чем она успела возразить, он вынул деревянную розу: — Это тебе.

Глаза Амары расширились:

— Что это?

— Цветок, — просто сказал Даниэл. — У меня здесь нет ничего кроме воспоминаний. Я сделал его, чтобы вспомнить прошлое. Подумал, что тебе может понравиться. — Прежде чем она успела ответить, он вложил деревянный стебель в её руку.

Амара ушла прежде, чем он смог угадать, какие у неё могли быть чувства.

После этого недели шли медленно, и почти ничто не облегчало скуку. Даниэла каждую неделю вызывали на противостояние новому сопернику, но бои больше не были для него испытанием. Арена стала его площадкой для игр, и каждый матч был для него лишь возможностью упражнять свои навыки на открытом воздухе и под светом солнца. Он убивал мужчин и женщин без угрызений совести, хотя и был рад, что его больше не заставляли биться с детьми. Видимо, это было уделом неопытных.

Даниэл больше не мог быть до конца уверенным в том, сколько прошло времени — он убивал и жил в почти полной изоляции. Времена года менялись, и с приходом лета он понял, что прошёл по меньшей мере год.

Сохранённый им кусок дерева полностью высох. На его поверхности появилось несколько маленьких трещин, но магический взор показал Даниэлу, что глубоко они не заходили. Основная часть древесины сохла медленно, и осталась целой. Не спеша, ибо времени у него было много, Даниэл использовал свои способности, чтобы медленно убирать внешние слои материала, отсекая прочь части древесины, создавая тело и гриф цистры.

Цистра его матери была сделана из нескольких кусков лёгкого дерева, вырезанных, а затем склеенных вместе. В частности, тело было сделано из двух больших кусков, составлявших выгнутый[3] корпус и плоскую деку, в то время как гриф был из совершенно отдельного куска дерева. Лады и прочие выступы представляли из себя дополнительные куски дерева и металла, приклеенные на свои места.

У Даниэла клея не было, и металла тоже, но у него было терпение, и инструмент, позволявший ему убирать небольшие объёмы материала даже изнутри. Он медленно вырезал внутреннюю часть выпуклого корпуса, и придавал форму грифу, создавая всю цистру, включая лады, из цельного куска дерева.

Колки он был вынужден делать отдельно, используя более крупные куски дерева, которые он отсёк, придавая форму телу цистры. С помощью эйсара он осторожно просверлил в головке отверстия клиновидной формы, чтобы колки можно было слегка вынимать во время настройки, а затем плотно задвигать внутрь, чтобы закрепить после того, как найдено нужное натяжение.

Амара заметила его странную работу, приходя к нему дважды в день, даже иногда задерживаясь, чтобы понаблюдать за ним минуту или две. Даниэл всегда делал ей комплименты, пытаясь завязать беседу, но она редко говорила.

Пару месяцев спустя его работа была почти закончена, и его бесформенный кусок дерева стал строго очерченным и элегантно выглядевшим инструментом. По сравнению с цистрой его матери, инструменту не хватало цвета, но это компенсировалось тонкостью резьбы по дереву, а также вырезанными на плоскости деки тонкими, узорными цветами.

В конце концов любопытство взяло верх над Амарой, и она задала ему вопрос. Вообще говоря, на его памяти это был первый раз, когда она хоть что-то у него спросила.

— Что это?

— Цистра, — тихо ответил он.

— Что она делает? — продолжила она.

Два вопроса! Этот день стал вехой в его с ней общении.

— Если смогу её закончить, то покажу тебе, — сказал он ей. — Но я не думаю, что у меня когда-нибудь получится.

— Почему нет? — Амара явно была очарована прекрасным и совершенно незнакомым предметом.

Даниэл вздохнул:

— Струн нет.

На цистре его матери были металлические струны, дорогостоящая роскошь, но они мило звучали, и держались долгое время. Даниэл и надеяться не мог найти что-то подобное в Эллентрэа. Он также видел струны, часто изготавливавшиеся из кишок, которые он, наверное, смог бы заполучить, если бы проявил достаточное зверство во время следующего матча на арене. В прошлом его стошнило бы от мысли об использовании человеческих внутренностей, но он опустился уже гораздо ниже этого, до уровня практичности, который был едва выше животного.

К сожалению, это тоже не было вариантом. Даже если бы он вынес со следующего матча свой ужасный трофей, Даниэл понятия не имел, как нужно сушить кишки, и как делать из них струны. Он знал, как делать струну из волос или шерсти, сворачивая и сплетая волокна по одному, но у него не было хорошего источника волос кроме своих собственных.

Поначалу он пробовал делать струны из древесных волокон, используя свой эйсар, чтобы отделять и свивать тончайшие волокна в лёгкую струну, но результат оказался хрупким и слабым. Использование его собственных волос дало нечто более сносное, но струна всё равно порвалась, когда Даниэл попытался на ней сыграть.

Ему нужны были более длинные, толстые волосы. Дома он свивал волосы из хвоста отцовской лошади, создавая с помощью них нитки и верёвочки для недоуздков. Это подошло бы идеально, но он понятия не имел, где надзиратели держали своих лошадей, или как он убедит их позволить ему пользоваться их волосами.

— А что ты делаешь со струнами[4]? — спросила она.

Даниэл показал пантомиму игры на инструменте, бренча одной рукой, а другой прижимая гриф разных местах:

— Ими играют. Струны издают ноты, если их правильно дёргать. Можешь достать струны? — Видя её интерес, он задумался, что её, возможно, удастся убедить помочь ему.

— Здесь есть густая пряжа… — начала она.

Даниэл перебил:

— Нет, пряжа не пойдёт. Слишком толстая. Лошадиный волос сгодится, но я не могу его достать.

— Лошадиный волос?

— Из хвоста, — пояснил Даниэл. — Длинные волоски. Белые обычно крепче, если сможешь их найти.

Амара поглядела на него немного, прежде чем развернуться, и молча уйти.

Она не спрашивала его об инструменте, когда вернулась в следующий раз, но неделю спустя она удивила его одним утром. Поставив поднос с его едой на стол, она осталась ждать, а не сразу же ушла.

Такое поведение было для неё необычным. Затем Даниэл заметил массу волос, лежавшую сбоку подноса, длинные пряди белых волос, большинство из них были более чем два фута в длину.

— Как ты это достала? — спросил он её.

— В некоторые дни я ухаживаю за лошадьми, — сказала она ему, делая скоблящий жест рукой. — Никто не замечает, если я беру несколько волосков из хвоста. — Её губы чуть разомкнулись, слегка показав её верхние зубы.

«Она что, улыбается?»

При осознании этого Даниэла захлестнул поток эмоций. Он никогда не видел, чтобы Амара, или вообще кто-то из жителей Эллентрэа, улыбалась. Тиллмэйриас не в счёт. Улыбки этого Ши'Хар чаще были страшнее серьёзных выражений его лица.

Внезапно встав, Даниэл обнял Амару прежде, чем она успела отступить, его щёки намокли.

— Спасибо, — искренне сказал он охрипшим голосом.

Она напряглась в его хватке, незнакомая с таким проявлением чувств.

— Нас снова накажут, — пугливо сказала она, вероятно думая, что он снова собирался её соблазнить. Она попыталась отстраниться.

Даниэл сжал её крепче:

— Нет, это другое. То, что было раньше, я больше пробовать не стану. Это — просто объятия.

Долгий миг спустя она расслабилась, обняв его в ответ, и некоторые время они удовлетворённо стояли так.

— Ты плачешь, — наконец сказала она, заметив влагу на своём голом плече.

— Ты тоже, — ответил Даниэл.

Коснувшись своего лица, она казалась удивлённой:

— Действительно.

Они продолжили обнимать друг друга, пока Даниэл не начал заметно возбуждаться, и не отпустил её.

— Нас накажут, — сделал он печальное наблюдение.

Амара снова бросила на него взгляд, посмотрев ему в глаза, что было само по себе необычным. Затем она бросила взгляд вниз, поглядев на его эрекцию.

— Ты красивый, — сказала она, позаимствовав одну из фраз, которыми Даниэл приветствовал её каждый день. Протянув руку, она небрежно коснулась его там, прежде чем обернуться, и уйти, не сказав больше ни слова.

«Вот чёрт», — подумал Даниэл, когда его внезапно захлестнула похоть.

Позже, снова успокоившись, он не мог не засмеяться, пересматривая её утверждение.

— Ты красивый, — подумал он вслух, — впервые в жизни мне женщина такое говорит, особенно в отношении тебя, — бросил он взгляд вниз.