Я — авантюрист?

Глава двадцать вторая

Матвей вздрогнул, ослабил руки. Птица рванулась, выскользнула из куртки и помчалась вперёд белой молнией. Сколько он пробежал, безголовый бройлер — метров пять, десять? Этого зрелища хватило парням. Дима побледнел, зажал рот, Михаил залился слезами.

— Да, господа мушкетёры, намучаюсь я с вами, — саркастически заметила девушка, подняв затихшую птицу и возвратившись к «лобному месту», — но снисхождения не ждите. Твоя очередь, Дима. А я займусь Антоном.

Парни справились с заданием — головы курам поотсекали, побегов не допустили. Затем началось ощипывание. Без ошпаривания это оказалось занятием трудоёмким и медленным. Пришлось подключить несколько человек в помощь. Через час выпотрошенные и разрубленные куры варились во всех котелках, а ветер разносил окрест белые перышки. Оголодавший народ собрался у костров, чем Нина воспользовалась:

— Слушайте, пока еда готовится, давайте выберем совет активистов. Нас тут человек семьдесят, надо устраивать жизнь, и не поодиночке. Предлагаю, временно, конечно, всех вожатых избрать и еще кого-нибудь. Предложения будут?

Три человека добавились и вошли в совет по итогам открытого голосования. Одного Нина предложила сама — Германа. Высокий брюнет держался уверенно, командовал группой из трёх девушек и парня, а голос его, бархатный баритон звучал очень убедительно. После выборов Нина отвела актив в сторонку и предложила такой план действий: восстановить одно строение птицефабрики и найти склад с кормами, чтобы подкармливать бройлеров:

— Иначе разбредутся. И самим комбикорм есть можно, мясо скоро надоест. Другой еды — ни картошки, ни муки — нет. Нам продержаться надо, связь установить, помощь вызвать, а там будет видно… Вообще, поискать бы в окрестностях, может, ферма какая, поля. Опять же, воду свежую, ручей. И наоборот, — она слегка покраснела, — туалеты… Не дело это, по кустикам прятаться, Заминируем скоро всё, шагу не сделаешь…

Первое заседание совета прошло при единодушном одобрении. Правда, Нине показалось, что никто ничего не возразил только потому, что думать не захотели. Да и ладно!

Главное, вожатые организовали разборку полуразрушенной фермы. Панели стен и кровли оказались лёгкими, сделанными из многих слоёв пористого пластика.

Ими потом перекрыли наиболее сохранившуюся часть и создали нечто похожее на гигантскую коммунальную квартиру. Куры заняли основное помещение, люди — вспомогательные, где лежали запасы гранулированного комбикорма, оборудование и прочая промышленная дребедень.

Санитарные удобства пришлось отнести очень далеко, к очистным сооружениям птицефабрики — другого места не сыскалось. А пакостить себе под носом, уподобляясь курам, которые уже основательно загадили все подступы — на это совет не согласился!

После проливного дождя все резко поумнели и принялись дополнительно строить более прочные и надёжные укрытия, сбившись по желанию в маленькие коллективы. Нина — как смогла, естественно — показала приёмы использования обрушенных плит для жилья. Обломки побольше, метра три длиной, стали вкапывать в землю, а на них укладывали те, что подлиннее.

По примеру Нины из каркаса делали инструмент, типа копалок, заострённых палок. Их использовали, как стойки у костров, как шампуры для жарки кур, ими добывали корни рогоза и саранку, чтобы запечь в костре. Когда Нина впервые угостила скаутов этими печёными деликатесами, сбежались все — такой чудный аромат, похожий на запах отварной картошки и свежего хлеба, витал под крышей.

Призрак голода отступил на неопределённое время, и оно, как будто, остановилось. То есть, солнце поднималось и садилось, дни мелькали, происходили обыденные вещи, но настолько однообразно, что вечером Нине и вспомнить было нечего.

Куры всё также бродили по округе, порой поднимали переполох, когда нападал неведомый хищник, после которого в лесу находили объедки и перья. Вожатые ловили нужное количество бройлеров, рубили им головы, народ разбирал их, сам готовил. И все ждали прихода спасателей, чего Нина никак не понимала.

Она видела, что люди понемногу привыкали в жизни без подсказок от компьютера, становились спокойнее, кое-что вспоминали из прежних профессий и специальностей. По её требованию совет немедленно брал их на заметку и думал, как приставить к полезному делу.

Нина старалась добиться, чтобы коллективное решение принималось по всем правилам, после обсуждения частных мнений. И вот здесь таилось самое большое препятствие. Непонятная робость владела членами совета. Внешне нормальные, взрослые и самостоятельные люди, они все, как один, ждали подсказки, одобрения извне.

Дима как-то признался:

— Нин, ты только не ругайся. Честно, я уверен, что не поймёшь, но попытаюсь растолковать. Когда есть, кого спросить, правильно-неправильно ты собираешься сделать, то привыкаешь…

— Как в конец задачника заглянуть, — вспомнила она старинный, ещё мамин учебник по алгебре. — И вы обленились думать, стали готовые варианты брать. Поняла, поняла. Только сейчас всё не так, что же не отвыкаете?

— Завтра наладят серверы, и вапам заработает, — уверенно ответил парень.

«Ой нет, не наладят», — грустно подумала Нина.

Она с каждым днём всё отчетливее видя неспособность отряда, да что там — нежелание проявлять инициативу в поиске продуктов питания. Недавний оптимизм, когда удалось расшевелить народ и демократически выбрать руководителей, угас в ней:

— Если вапамы были у всего населения, то все теперь и рассуждают, как Дима, и будут пассивно ждать.

Нина начинала каждый совет призывами отказаться от пассивности. Она доказывала, что никто не восстановит источники этергии, не запустит серверы, не оживит вапамы.

— Зима на носу! Те, кто выжил, погибнут от голода и холода. Как мы, потому что держаться на курицах можно, пока они есть. Но убывающее бройлерное поголовье надо восстанавливать! Вы что, не понимаете? Кто будет строить тёплые курятники, пахать, сеять, убирать и хранить зерно, чтобы кормить и растить цыплят и так постоянно? Ведь никого, кроме нас, нет в живых!

Девушка утрировала, доказывала, что и она ничего не может. Суть её призывов сводилась к тому, что мало знать, как обращаться с птицей и скотом — этому она научит в пять минут, а вот руководить людьми — дело совета. Но все слова падали в тупое послушное болото, намеренное ждать и ждать…

Очередным вечером она снова высказала тревогу о будущем. Совет покивал головами и все послушно уставились на неё, командуй, мол.

— Что отмалчиваетесь? — разозлилась Нина. — Не пяльтесь на меня, а думайте! Одна голова хорошо, а две лучше. Нас вот сколько, нужно только сообразить, что делать.

— Ждать, — коротко и категорично заявил, как отрезал, Антон. — Восстановится связь, мы получим указание, что и как.

— А что тебе не нравится? Жратва есть, вода рядом, жизнь налажена, только скучновато, — лениво, с интонацией сибарита удивился Герман, курчавая бородка которого дала совету повод для клички «Аполлон».

Честно, положа руку на сердце, Нина могла признаться, что настояла на его введении в состав совета только по одной причине — Герман походил на принца, о котором она мечтала. Его большие глаза, опушённые длинными ресницами, слегка загнутыми вверх, вызывали в ней приятный трепет и теплоту внизу живота. К сожалению, «принц» совсем не обращал на Нину внимания.

Вот и сейчас он красиво облокотился на край импровизированного стола, умостил на кулак подбородок и отвернулся в сторону вечернего костра, где слышался девичий смех.

— Ты неправ, Герман, — воскликнула председатель совета, понимая, что делает глупость, но не в силах справиться со змеёй, что кусала сердце, — нельзя рассуждать потребительски, надо о будущем заботиться! Ты лидер, вождь, а это обязанность! Повернись ко мне, что ты пялишься в сторону! Я к тебе обращаюсь!

— Да пошла ты! Я никому ничего не обязан. Слабые говоришь, вымрут? Пусть вымирают. Мы не рабы, чтобы работать, мы граждане, доходит? И вообще, мне не нравится, когда на меня наезжают… Я свободный человек. Чао!

Он пружинисто вскочил и убежал. У костра раздались приветственные возгласы, его силуэт мелькнул на фоне пламени в обнимку с девушкой. Нина отвела глаза, сделал усилие, чтобы проглотить слёзы обиды. Все молчали, ожидая её реакции.

— Ладно, не хочет и не надо. Но вы, вы-то чего молчите? Герман плюнул в лицо не мне одной, всем и каждому, а вы утёрлись, — девушка повысила голос, в нём звенела не только оскоблённая гордость, но и гнев на стадо бесхребетников. — Стерпели? Смолчали? Значит, перетерпите и то, что я скажу. Мне надоело вас принуждать и просить — думайте, думайте! — словно это нужно мне. Это нужно вам, им и даже ему, — она пренебрежительно ткнула пальцем в сторону костра Германа, — хотя он этого не понимает. Вы обленились, не хотите напрягать свои прокисшие мозги, так вот, чтобы их прочистить, валите-ка отсюда на все четыре стороны! Нам неоткуда ждать помощи, ясно?

Она кричала на членов совета так, что те съёжились:

— Завтра же! С утрячка! Идите парами, ищите других людей, узнавайте, где есть еда, поля, фермы, уцелевшие здания — всё, что сгодится нам для выживания! А от меня — отстаньте!

Повернувшись к ошеломлённому совету спиной, Нина убежала к ручью. Там, за излучиной, где кусты росли особенно густо, посреди маленького островка торчал высокий плоский камень. На нём было так приятно сидеть в позе Алёнушки, обхватив колени, и мечтать о счастье. Она и сейчас забралась туда, но — поплакать. Принц предал её, сказка не складывалась, а мир, который должен был стать наградой за терпение и стойкость, невзгоды и серость той жизни — оказался наказанием.

Всхлипывая, девушка жалела себя, отмахивалась от комаров, которые не собирались снисходить к чужим переживаниям, а торопились набить брюхо халявной кровью. Битва с ними отвлекала Нину, не позволяла в полной мере насладиться собственными страданиями, как она привыкла, сидя на сеновале или запершись в комнате общежития:

— Задрали! Господи, что за наказание, спасу нет, что от людей, что от кровопийц. Вы смерти моей хотите? Фиг вам, не дождётесь!

Не заметив, как в её руках оказались две веточки, девушка яростно отмахивалась, словно стегала всех этих местных жителей-недотёп, которые без палки, кнута и прута неспособны думать…

Члены совета отнеслись к поручению ответственно и утром разошлись на четыре стороны, как Нина и велела вчера. Пообещали к вечеру вернуться, чтобы доложить о результатах и определиться, что делать дальше. Как назло, сразу после их ухода появились новые заботы.

Возле костра, который поддерживала компания Германа послышались крики, визг и возникла драка. Досужий народ сбежался раньше, чем Нина успела вернуться от края леса, где инструктировала сборщиков хвороста.

Ей пришлось расталкивать плотный круг зевак, протискиваться между спинами, а крики всё не унимались. Один голос, чистый и глубокий, без сомнения, принадлежал Герману — его невозможно забыть или спутать с кем-то, этот бархатистый, раскатистый баритон…

— Что ты на меня набросился? Иди к себе, там и командуй, а здесь у нас демократия и военный коммунизм…

«Надо же, запомнил, — подумала Нина, уже остывшая от вчерашней обиды, — а ведь я только для примера говорила! Нет, надо сейчас ему помочь, потом отвести в сторонку и объяснить, что кроме него, никто не должен быть председателем совета!»

Она пробилась, вышла в круг, который образовался у костра. Двое, Герман и плотный мужчина преклонных лет, стояли над куском стеновой панели, которая заменяла стол или скатерть. Герман прятал за спину круглую посудину, в которой зеленел салат или что-то очень на него похожее, а старик напирал на оппонента:

— Отдай! Ты обманул меня!

Рядом, но в положении лёжа, копошился совсем молоденький паренёк. Он стонал и зажимал нос, кровь из которого уже залила ему низ лица, разорванную блузу и капала на штаны. Нина ничего не поняла, но решительно вмешалась, отталкивая старика от Германа:

— Тихо, тихо… Разойдитесь, вояки! Что вы сцепились? Герман, что ему надо от тебя?

— Да он решил зажать общее достояние, — негодующе воскликнул «принц», — а я отнял! Представь, этот хмырь раскопал склад с добавками, нахимичил себе и своей семье соль и никому не сказал! А сегодня я увидел у него… И отобрал.

Старик выкрикнул:

— Я для себя готовил, а ты украл! И наврал…

— Дед! — окликнул его окровавленный парнишка.

Он поднялся с земли и стоял, запрокинув голову. Старик прервал спор с Германом, подхватил внука, принялся сетовать:

— Вот старый дурак, втравил тебя в драку. А ты тоже хорош, полез против такого бугая, — а затем повел парня прочь, зло крикнув через плечо. — Тебе всё отольётся, паразит! И воровство и насилие. Не радуйся, что безвластие, найдется и на тебя управа!

Нину встревожили обвинения, которые явно относились к Герману. Конечно, воровство можно было отринуть сразу, но вот разбитый нос мальчишки… «Принц» должен быть великодушен!

— Зачем ты взял ответственность на себя? Вынес бы вопрос на совет, никто бы на тебя и не нападал. Что они раскопали, говоришь, соль?

— Ну да. И зажали, только меняться соглашались, на одежду, на обувь. А я узнал, притворился, что покупатель, и отобрал, когда он вытащил мешочек. Так они за мной попёрлись, думали отобрать. Я его и отпозитивил…

— Герман, ты чудо! Это же меняет дело! — зааплодировала Нина. — Так им и надо! Господи, как удачно, а то людям уже опротивела преснятина… Этих я у делу пристрою, пусть готовят на всех. Давай соль, я раздам все!

«Принц» поставил посудину с салатом, распрямился и спокойно ответил:

— Ты совсем дура? Этим глюкам? Этим кондорам? — его мускулистая рука очертила круг. — Вот им кастуй или квесты читай, а нам твои траблы надоели… Мы с народом сами хотим вкусно жрать, если ты реальный кабак организовать не можешь. Кому надо — пусть сам роет или этого упыря трясёт, а я своим делиться не намерен!

Его компания дружными выкриками подтвердила согласие. Нина, как оплёванная, брела к себе и глотала слёзы:

— За что он со мной так? Что я неправильно делаю?

Совет собрался вечером, ничего утешительного не сообщили, но вопрос по соли решили, как подсказала Нина — поручили вожатой Люде готовить её с запасом, и раздавать всем. Герман на заседание совета идти отказался. Его компания держалась обособленно, куда-то уходила, возвращалась, но участия в общественных делах не принимала. Члены совета видели демонстративное поведение «Аполлона», но ничего не говорили, ждали предложений от Нины, а та не могла определиться, как поступить. Чаще всего она корила себя за несдержанность:

— Его воспитывать надо, терпеливо, объяснять. А я? Раскритиковала, унизила пред всеми… Помолчать бы, а не нападать на него. А потом, отдельно от всех, наедине — объяснить, где он неправ… Дура!

Она точно знала, что «в человеке всё должно быть прекрасно», что «красота спасёт мир». С первой встречи с Германом Нина поняла — такой мужественный и совершенный человек обязательно и душой хорош и умён и проницателен. Он — принц, как тот, что разглядел Золушку среди разнаряженных красоток.

С тех пор она томилась неясным ожиданием, что её «принц» обратит внимание на умницу, которая возглавила растерянный люд, подобно Жанне д'Арк. Но тот не замечал, отчего сказка не складывалась. Но Нина знала, раз сказка её, то и отвечать за «сбычу мечт» — её нравилось такая смешная цитата из школьных сочинений — за осуществление мечты, естественно, должна она:

— Я сама виновата, что он меня не замечает. Дура, чего я из-за соли сорвала на нём зло, наговорила лишнего. Соль же теперь на всех готовим. А разоблачил того химика он! Надо бы Герману спасибо сказать, а не орать… Конечно же, он обиделся. Значит, я ему небезразлична! И если позвать, загладить грубость, то всё образуется, вернётся на свои места…

Повседневные заботы отвлекали девушку от раздумий, но потом день кончался и наступала ночь, время для самокопаний и упрёков. Из-за этого Нина засыпала поздно — она старательно искала повод и старательно подбирала слова для извинения. Антон, который пытался за ней ухаживать, деликатно и неуклюже, однажды заметил взгляд, брошенный в сторону Германа, и горько сказал:

— Как ты, такая умная, и не видишь, что он подонок? Совершенный эгоист!

— Не твоего ума дело! — отшила его Нина. — Он умный и благородный человек. Тонкий, а мы его не поняли, и обидели. Я, в смысле, обидела. Я и верну его в совет.

Антон замолчал, но ухаживать не прекратил. Только Нине его вздыхание казалось глупым и никчемным, да и все окружающие парни — мелкими и смешными. Теперь, когда мечты о принце оформились, и она, «принцесса», точно знала, кого видит отцом её детей — желание упасть в объятия Германа и позволить ему делать всё, что заблагорассудится росло не по дням, а по часам.

В одно прекрасное утро Нина решила взять инициативу в собственные руки — извиниться, помириться и объясниться. Едва рассвело, она ушла за излучину, выкупалась и вымыла голову, вместо мыла используя букет диких гвоздик.

Когда волосы немного подсохли, ей удалось расчесаться зелёными шишками репейника, словно в далёком детстве. Чувствуя себя свежей и ароматной, она направилась к костру Германа.

Угли давно прогорели и подёрнулись серым пеплом, но лёгкий кисловатый угар дотлевающей древесины струился по ветру. Хотя заря уже горела в полную силу, в лагере было тихо. Но «принц» не спал, из его укрытия доносились какие-то непонятные звуки:

— Герман… Ты здесь? Нам надо поговорить, — негромко произнесла Нина, деликатно стучась в уцелевшую стеновую панель, на которую косо опирались другие, образуя односкатную крышу.

Всклокоченная голова высунулась ей навстречу:

— Что?

— Нам надо поговорить. Я тут подумала над своими словами и поняла, почему ты ушёл из совета…

Герман решительно шагнул к Нине, схватил её за плечи:

— Что тебе надо, что? Какого дьявола ты за мной следишь? Отстань!

— Ты меня не так понял, — заторопилась она, пугаясь неожиданной реакции, — я опять не то ляпнула! Что же я за дура! Герман, миленький, людям нужен вождь, авторитетный, видный и уверенный…

Брюнет возвышался над ней, сжимал железными пальцами её худенькие плечи и шипел в лицо:

— Мне никто не нужен, запомни! И ты — тоже не нужна! Думаешь, я не понимаю, чего ты ко мне подкатываешься? Чтобы я тебя трахнул! Скажешь, нет? Хочешь, я прямо сейчас это сделаю?

Он заламывал, сводил её плечи назад, отчего Нина теряла равновесие, валилась на спину. Герман почти уронил девушку на вытоптанную траву, тяжело сел на её бедра, свистящим шёпотом повторяя:

— Если трахну, отстанешь?

Снизу его лицо выглядело совсем иначе. Обострённым зрением Нина рассмотрела волосы, которые росли в его ноздрях, назревший прыщик на шее под густеющей бородкой и синячок, характерный след от неосторожного поцелуя, как его называли общежитские девицы — засос.

В ней возникло отвращение, затем страх, панический страх, что вот этот типчик, которого она возвела на пьедестал мечтаний, этот бабник и потаскун — изнасилует её. У Нины всё поджалось внутри, заледенело, пропал голос, как было перед гадом Минькой, который заставил своих дружков держать её за руки, а сам залез рукой в её трусики и пальцем причинил невыносимую боль.

Жалкий писк вырвался из горла девушки, но Герман почему-то испугался, зажал ей рот и чуть не выдавил зубы. Сзади появился его приятель, удивился:

— Нашёл время играть… Пора идти, брось ты эту дуру!

Прежде чем убрать ладонь, «принц» прошептал Нине прямо в лицо:

— Удавлю, если пикнешь. Мы хотим уйти тихо, поняла?

Его несвежее дыхание и угроза стали последней каплей. Из глаз девушки хлынули слёзы, она всхлипнула. Герман встал и, не оглядываясь, зашагал в сторону береговых холмов, нагоняя свою компанию. А Нина сидела в пыли и оплакивала рухнувшую сказку.

После ухода Германа и компании всё стало отвратительным. Начались дожди, стало холодно. На отряд навалились неотложные дела, с которыми одна Нина не могла и не надеялась справиться. Куриный корм в двух хранилищах промок, покрылся плесенью. Пришлось вытаскивать его наружу, рассыпать тонким слоем, сушить под солнышком и снова прятать в склад, но уже надёжный, с многослойной крышей.

Делая второй настил, Дима упал, сильно ушибся. Лечить его оказалось нечем, кроме того же опротивевшего куриного бульона. Отсутствие лекарств оказалось худшим из бед. Двое раненых, которые в катастрофе получили переломы конечностей, кое-как передвигались на самодельных костылях, а вот с теми, кого ушибло или сдавило — было совсем плохо.

За две недели жизни на птицефабрике умерло десять человек. Один мужчина умер первой же ночью, паренёк, весь живот которого выглядел сплошной раной, прожил три дня, но тоже скончался. Мальчик с разбитой головой и несколько женщин с открытыми переломами умерли, когда раны загноились. И другие раненые понемногу умирали от непонятных причин.

Медсестра Тамара, которая всё-таки отыскалась среди невменяемых жителей, отказывалась лечить, ссылаясь, что это дело врачей. Она умела делать перевязки, пусть и не совсем уверенно накладывала самодельные бинты. Нина помнила, что ромашка и зверобой помогали, как антисептик, поэтому долго бродила по лесу и окрестностям, но всё-таки нашла нужные заросли и научила Тому делать отвар.

С другими болезнями бороться было нечем, особенно с расстройством желудка у детей. Скауты ничего не могли поделать — овощи и фрукты взять неоткуда, а куриный корм есть оказалось невозможно — слишком противно он пахнул. Крапивные салаты — это всё, что могла предложить Нина, но где ты найдёшь столько свежих и нежных листочков?

Куриное мясо быстро приелось, и дети первыми поддались зову природы. Они, как дикие животные, как обезьяны, стали пробовать на вкус все зелёные растения, которые росли на лугу. Один глупыш выкопал жёлтенькие корешки, принял их за морковку и тайком сжевал.

— Слава богу, что больше такой морковки не нашли, — раскричалась на вожатых Нина, когда после долгих колик, рвоты и судорог мальчик умер. — Идиоты! Это вёх ядовитый! Цикута!

Ей пришлось собирать всех, проводить урок природоведения и принимать экзамен. Она и сама мало что знала из трав, но такого вопиющего невежества даже представить себе не могла. Всё чаще Нине хотелось забиться в уголок и расплакаться. Вместо чудес этот мир приготовил ей одни страдания.

А тут ещё простуда или грипп, которые свалил каждого второго с высокой температурой, кашлем и головной болью. Превозмогая страдания, Нина пыталась организовать ходячих отрядников на оказание помощи совсем слабым, но ей грубили и отказывали, ссылаясь на собственное нездоровье.

Антон обнаружил в десяти километрах автоматический завод по производству синтетических материалов. Обрадованные люди принесли оттуда много рулонов синтетической ткани и стали использовать, как накидки, как постельное бельё, как одеяла. Однако единственная находка ничего не решала.

Нина сбивалась с ног, пытаясь решить все вопросы, но в один из пасмурных дней потеряла сознание прямо на заседании совета.