Я — авантюрист?

Глава первая

Лешка бежал за ободранным троллейбусом изо всех сил, реализуя последний шанс доехать до дома. Наверное, со стороны это выглядело смешно, когда тощий парнишка неуклюже размахивает портфелем и вопит: «Эй, стойте!» Но важен результат — а он получился, именно такой, как нужен — тормозные огоньки вспыхнули, задняя дверь распахнулась. Чувствуя себя гончаком, полный день отработавшим по зайцам, Лешка перевёл дух, спросил у немногочисленных пассажиров:

— Какой номер?

— Сорок третий, — участливо ответила старушка из середины салона, и справедливо отметила виновницу внезапной, единственной за сегодня, удачи, — вожатой спасибо скажи. Сердобольная девочка, пожалела.

В другое время бы Лешка и потащился вперед, чтобы поблагодарить водителя, но сейчас сил хватило лишь до первого свободного места. Там парнишка и рухнул, унимая дыхание и запоздало потея. Троллейбус полз от остановки к остановке, собирал полуночников и заполнялся.

Скоро народ забил проход и стал нависать над сидящими пассажирами. Возле Парковой, где начинался длинный перегон, толстая бабища навалилась на Лешкино плечо, затем облокотилась на голову. Он вежливо отклонился, но бабища продолжала теснить, а сверху прозвучало гнусавое оскорбление:

— Ты, ботан засушеный, уступи женщине место!

Лешка сделал вид, что не слышит мужского голоса над головой, но его гордость, его любимый берет за хвостик потянули вверх — пришлось обратить внимание на наглеца.

— Место, говорю, уступи, — длинный и наглый полупьяный тип наклонился к Лешкиному уху, — пока добром прошу.

Толстенная и тоже пьяная бабища килограммов на полтораста, не меньше, поощрительно улыбнулась ухажеру:

— Да. Я так устала, и вообще… Беременным надо уступать, видишь, меня тошнит. Укачало…

— Ага, сто раз беременная, — усомнился Лешка, оглядываясь в поисках поддержки, — пить меньше надо…

Ни одна живая душа из спрессованных в транспортный монолит людей не прониклась к нему сочувствием. Конечно, те, кто стоял, завидовали сидящему и тайно желали зла. А те, кто сидел — отмалчивались, чтобы не злить стоячих. Настойчивая бабища навалилась громадным задом на Лешку и заявила:

— Беременная! Уже полчаса, как не больше, — расплющивая вечного неудачника.

Тот выпростался — не терпеть же такую тушу на коленях? Бабища немедленно растеклась на всё свободное место, а троллейбус резко затормозил, отчего массовка колыхнулась вперед. Лешка припечатало лицом к стойке прохода, смяв очки. Динамики объявили:

— У нас неприятность. Башмак напрочь сорвало. Дальше не поедем.

Объявление встретили проклятиями и матом. Грязно-голубой вагон остановился на самом длинном перегоне, где лес рос особенно густо, а дорожных фонарей почти не осталось. Девушка-вожатая извинилась, попросила всех пересесть в следующий троллейбус, который как раз подкатил сзади. Народ тотчас высыпал под дождь, дружной толпой стал ломиться в тот переполненный салон, обругивая собратьев по несчастью.

— Плотней трамбуйтесь, пипл, — подбадривал дополнительных пассажиров уверенный мужской голос, — я на линии последний. Других не будет до утра.

Лешка из всех своих слабых сил ввинтился в заднюю дверь, отпихнув толстую бабищу с длинным вонючим дружком. Тем временем девушка из аварийного троллейбуса по одному опустила длинные «усы» и освободила путь.

Троллейбус тихонечко тронулся, стимулируя последних бедолаг. Лешкин портфель, зажатый в левой руке, застрял где-то далеко позади основного тела. Он болтался высоко, на уровне последних спин, снаружи, и никому не мешал, но внезапно его безжалостно стали вырывать, выкручивать. Пальцы не выдержали и разжались.

Однако расставание с верным другом не сходило в планы Лешки — там лежали еда и ноутбук. Он завопил, рванулся на выход. Этот рывок увенчался успехом — Лешка вывалился из дверей, устоял на мокром асфальте. Портфель лежал недалеко. Три прыжка до него, четыре — назад. Но поздно. Длинный ухажер — это он, он вырвал портфель! — уже втолкнул лжебеременную на освободившееся место, двери сошлись, и троллейбус прибавил ходу.

Стоять дурак дураком, упуская шанс? Глупо! Но два спурта в один вечер — это перебор. Силы кончились раньше, чем надежда. Последний троллейбус исчез за поворотом, а усилившийся дождь смыл остатки иллюзий на справедливость в этом мире. Заслонив голову злополучным портфелем, Лешка побрёл назад, к единственному месту, где мог рассчитывать на укрытие. Девушка-вожатая сидела в кабине, уныло ссутулившись. На стук в переднюю дверь она отреагировала странно — вздрогнула и отпрянула:

— Вы почему не уехали со всеми?

— Откройте, тут так льёт! Пустите, я же ваш пассажир! У меня билет есть, это моё право! Вы что, совсем спятили? Я уже промок! Да быстрее же!

С портфеля текли струйки, очень неприятные даже летом, плечи чувствовали сырость промокавшей куртки, а эта соплюха, совсем ровесница — выделывалась, как муха на стекле! Лешка так ей и сказал, для убедительности колотя кулаком в дверь.

— Уйдите, а то милицию позову, — совсем неуместно закричала та тоненьким голоском.

— Дура, какая тебе полиция, — правильно, но опрометчиво возразил совсем промокший Лешка, опустив портфель на землю и пробуя раздвинуть створки дверей.

Девушка испугалась, крик перешёл в пронзительный визг. Но Лешка настойчиво втискивал пальцы в стык чёрной резины. Он отвоёвывал право сидеть под крышей, а не мокнуть под дождём. Эту битву надо выиграть во что бы то ни стало, а иначе и жить незачем, если ты всегда остаёшься на улице, как последняя собака, как бездомная собака, как никчемный и ни черта не стоящий бомж!

От такого неистового желания сил стало много, пальцы протиснулись сквозь две полосы неподатливой резины, зацепили створки и потянули их в разные стороны…

…чтобы подтвердить Лёшкину невезучесть. Враньё — все их кино про суперменов! Никуда створки не раздвинулись, металл не согнулся послушной гармошкой, желанное сухое нутро не открылось. Пока Лешка сотрясал неподатливые двери, девушка схватила что-то, соскочила с сиденья и ударила, целясь ему по пальцам. Со второго удара — попала, и очень больно. Лешка завизжал едва ли не громче своей оппонентки, стремительно вырвал руки из резиновой ловушки и запрыгал по асфальту, не зная, как унять боль.

Теперь дождь не имел ни малейшего значения — синеющий ноготь заслонял весь мир. Дуя на него, засовывая в рот или зажимая между колен, Лешка понемногу привыкал к очередной несправедливости мира. Проклятый портфель попался под ноги, получил заслуженный пинок, и отлетел в придорожные кусты. Вслед за ним с насыпи сбежал и хозяин, не намеренный больше мириться с таким положением вещей.

Лёшка не заметил, как в душе зародилась суровая решимость — покончить с этим беспределом! Мокрая куртка, черпанувшие в кювете кроссовки, ушибленные пальцы и раздавленные очки — весили очень мало в общем перечне Лешкиных претензий к миру двадцать первого века. Чаша его терпения, как у всякого россиянина, только казалась бездонной.

Сегодня она переполнилась, когда:

— менты забрали его, фактического спасителя того мужика, вместо тех, кто избил и убежал;

— длинный наглец и его толстенная подружка безнаказанно оскорбили;

— бессовестный троллейбус не дождался одного-единственного пассажира;

— на последние деньги купленный билет не обеспечил Лешке даже укрытия от дождя!

Стоит ли жить в таком гнусном мире, где он изгой, постоянный мальчик для битья, совершенно лишний человек?

«Не стоит, — ответил себе решительный человек, — иначе я поверю, что этот мир создан для воров, подонков, сволочей, и сам захочу стать одним из них…»

Слабый свет от дорожного фонаря доходил досюда. Да и много ли его надо, если ты не выбираешь путь? Сразу за кюветом кусты кончились, начался лес. Лешка залез по веткам первой же сосны насколько смог высоко. Выдернув ремень из джинсов, надел петлёй на шею, потянулся к верхней ветке, принялся вязать узел. Дождь незаметно прекратился, но что это меняло в Лешкиных планах? Тучи висели низко и мрачно, как раз соответственно настроению. Прощаясь с этим скверным миром, парень припомнил, что ему известно о других, лучших? Оказалось — ничего.

— Ну, тогда пропади ты пропа…

Низкий гул прокатился по округе, вздымая волоски на коже дыбом и наполняя душу страхом. Земля затряслась. Шумя хвоей, сосна сбросила Лешку, а закон невезения сработал, как часы, приземлив парня на голову.

Беспамятство накрыло бедолагу…

…сердце ушло в пятки. За спиной длинного пацана стояли и ржали приятели, а тот накручивал Лешкину рубаху на кулак, издевательски обдавая лицо тошнотворным табачным запахом изо рта:

— Один из них был рыжим, второй из них был с грыжей…

Он бил Лешку затылком о столб, не больно, но унизительно. Пересилить страх оказалось так трудно, что пинок получился слабым. Мучитель охнул, зажал промежность руками. Лёшку сбили на землю и заработали ногами. Боль от пинков росла, пока удар не пришёлся в голову…

…острая боль в правом подреберье согнула пополам. Мимо тяжело топали остальные новобранцы, хрипло дыша. «Учебка» сдавала кросс. Старшина отвесил Лёшке пинка:

— Ты, урод! Шевели помидорами и не вздумай отстать. Упадешь — убью!

Страх дал силы. После пары резких выдохов удалось заставить ноги двигаться. Один и тот же раскаленный воздух хрипло метался из глотки в легкие, не давая кислорода… Зыбкая муть наплывала изнутри, а снаружи пот слепил глаза… Судорога болью ударила в ноги, связала их, окоротила бег до шага.

— Беги, салабон!

И боль в ушибленной почке разлилась по измученному телу, превратилась в звенящую темноту, а земля стремительно бросилась в лицо…

…два капучино. По соседству кто-то потребовал пива. Бармен наполнил и толкнул туда пенную кружку. Зато кофейные чашечки — поставил далековато. Пришлось встать, чтобы дотянуться. Табурет с грохотом отлетел в сторону, Лешка упал навзничь, выплеснув кофе на себя. А гориллоподобный шутник закатился в хохоте:

— Педрила, закажи тёлке пивка!

Лёшка увидел, как покраснела и выбежала прочь Инна, вскочил и ударил омерзительную харю кулаком. Враг даже не пошатнулся, а обрадовано скрутил противника и сунул головой в бассейн с рыбками. Грудь трепыхалась, прося глоток воздуха. Глаза видели дно и перепуганных рыб сквозь окрашенную струей крови из носа воду… Вода хлынула в легкие…

… и Лёшка проснулся, откашливая воду. Невезенье продолжалось — он сверзился с дерева точняком в кювет. Разумеется, уровень дождевой воды поднялся и едва не утопил его. Мокрая одежда неприятно облепила тело. Лёшка ощутил себя ребенком, которого похмельная мамка облила из чайника, отучая от привычки падать ночью с кушетки.

Очки валялись рядом. Протереть мокрые стёкла оказалось нечем, пришлось ополоснуть в кювете. Толстая корявая сосна снизу выглядела огромной. Лезть на неё и вешаться уже не хотелось. Лёшка сдёрнул с шеи ремень, отошёл, вдевая в джинсы, удивился:

— Ничего себе высота! Метров пять, откуда чебурахнулся? И ничего не сломал, только вырубился. Тряхнуло неслабо. Землетрясение, наверно.

Часы показывали семь. Лешка поднёс циферблат к лицу, скосил глаза, чтобы миновать трещину в очках. Самая тощая стрелка истерически дёргалась, очерчивая извечный круг:

«Идут. Тогда — утро. Не мог я проваляться почти сутки!»

От серого неба ждать солнца — безнадёжно. Лёшка уныло проломился сквозь мокрые кусты по вчерашним следам. На пустой дороге стоял тот же ободранный тускло-синий вагон с номером 43. Створки дверей, которые вчера не пустили Лёшку в сухость, так же плотно сжимали свои вертикальные чёрные губы. Девчонка сидела в кабине, опустив голову на руль — спала, наверное.

Лёшка глянул на синий ноготь, ушибленный этой трусливой и визгливой заразой, которая переночевала сидя, как последняя дура. Уж он-то, попади внутрь, устроился бы с комфортом, лежа на заднем сиденье, длины которого с лихвой достаточно даже для баскетболиста! Нога споткнулась о портфель.

Подняв его, Лёшка примостил на колено, отщёлкнул замок и откинул крышку. Приличная струя воды изнутри плеснулась на живот, точнее, чуть ниже, добавив холода, но совершенно не огорчив. Ничего хорошего вечный неудачник и раньше не ожидал от жизни, но сегодня куда-то ушло истерическое отношение к неудачам. Его место заняло философское, мудрое:

«Сам виноват, мог бы и догадаться, что в него столько дождя натекло…»

Зажигалка, ножик, блокнотик… Всё мокрое. Раскисшую булку пришлось выбросить. Кусок варёной колбасы и стаканчик йогурта — послужили завтраком. Пластиковый стаканчик, вылизанный на доступную языку глубину, полетел в кювет. Можно идти.

Проверять работоспособность ноутбука Лёшка не стал — толку-то здесь, в лесу? И будить спящую заразу стуком в борт вагона он тоже не захотел, прошёл мимо, направляясь в сторону города. Тут идти-то всего пару километров оставалось, минут на двадцать, максимум.

«Прибавлю ходу, чтобы согреться, — подумал он, шагая шире и помахивая портфелем, — и буду всем попуткам махать, авось, кто и подберёт…»

Но ни встречных, ни попуток на дороге не появилось. Странное запустение и абсолютная тишина царили в мире. Лёшка согрелся в быстрой ходьбе, голова стала работать лучше и обратила внимание на скверное состояние асфальта. Мало того, что всю ширину дороги покрывал толстый слой листьев, а местами вызывающе торчали пучки высокой травы, а кое-где росли приличной толщины деревца.

Парень остановился, посмотрел под ноги. Асфальт выглядел очень старо — мелкие трещины так изорвали покрытие, что под подошвами кроссовок оно рассыпалось, разваливалось в сырую крошку, в труху. Позади оставался след, словно в береговом песке. Нехорошее впечатление производила дорога. Так, если судить по фильмам, выглядел город Припять, брошенный жителями из-за Чернобыльской катастрофы.

И столбы, что с ними?!

Прочные бетонные свечки, которые всегда казались несокрушимыми, сейчас во многих местах накренились, а некоторые рухнули, лежали поперек дороги. Лешка перешагнул один, переломленный пополам, с проржавевшей арматурой и обилием трухлявых чешуек под сгнившим скелетом. Проводов на столбе не было. Именно это добило Лёшку. Он панически засуетился, глядя назад, снова вперед, опять назад, словно троллейбусные нити могли возникнуть над его головой.

Ни фига они не возникли. Зато глаза увидели дым, явно фабричного происхождения — жирный, тёмный, тот могуче клубился впереди, в стороне города. Лёшка сел на асфальт, пережидая бушевавшую в уме бурю. Бедная голова! Она не справилась с пришедшей догадкой, и её пришлось обхватить руками, а потом даже накрыть курткой. Так спокойнее, словно в детстве под одеялом, которое оставляло любой страх снаружи.

Самое первое и логичное: «Я спятил!» — не нашло подтверждения, ведь известно, что сумашайки себя считают здоровыми.

«Я сплю?» — отпадает. Во сне ушибленный палец не будет болеть.

«Обкурился?» — то состояние Лёшке нравилось, особенно в первые моменты, когда крыша улетает конкретно. Но отходняк оба раза испортил всё впечатление — он опрометчиво и неразумно мнил себя Ильёй Муромцем, затевал драки. А синяки, они возникают быстро, да вот сходят долго.

«Я попал?»

Никакой радости! На фиг ему постапокалипсис, разруха и запустение? Мистических сил в себе Лёшка не обнаружил, чтобы сразу покорять народы, становиться царём или могучим волшебником. Такие фантазюшки читать хорошо, ставя себя на место главного героя, но в реальность выдумки верить — он что, дурак, что ли?

Однако чем дальше, тем вернее Лёшка склонялся к «попаданству». Тихонько поскуливая от безысходности, он принялся убеждать себя:

— Паскуднее, чем вчера, уже некуда. Вру, я же оптимист, я верю — хуже обязательно будет! Собственно, почему? Может, подвернётся шанс.

Из вчерашней обиды, незабытого желания повеситься, из боли в посиневшем пальце нарождалось мужество. Оно дало силы выпростать голову наружу. А там, на свету, глаза Лёшки-попаданца оценили новый мир иначе, без паники.

Пока ничего особо страшного не произошло. Но входить в незнакомое место следует осторожно. И подготовиться к неприятностям надо заранее. Самые частые неприятности в прошлом всегда связаны с нападением более сильных особей на Лёшку. Ну, физически слабый он, таким уж уродился!

Чтобы повысить шансы, стоило запастись оружием. От упавшего столба легко оторвалась ржавая трубка с удлиненным ромбиком на конце. На жало ромбик не тянул, проткнуть им кого-то не смог бы и Муромец, а вот шандарахнуть по врагу — это запросто! Настроение немного повысилось, и Лёшка двинулся в неизвестность.

А она, проклятая неизвестность, уже неслась навстречу громадными скачками, пригнув лобастую башку, скаля зубы и гулко гавкая. Попаданец замахнулся трубкой, как дубиной, но громадный чёрный пёс сделал последний прыжок. Его передние лапы ударили Лёшку в грудь, опрокинули на спину. Звериная пасть распахнулась, обнажив белые клыки и обдав смрадным запахом…