Я — авантюрист?

Глава двадцать пятая

Гриша и Михаил привели Германа, усадили напротив совета. Девушки из его бывшего коллектива тотчас подбежали, и обвиняемый что-то весёлое им сказал. Когда охранники отогнали их прочь, девушки довольно улыбались и твердили, что «согласны, конечно, согласны!» Водянов что-то объяснил Флоре, потом подошёл к Нине:

— Вы можете задавать вопросы, просить пояснения. А потом скажете свои соображения по поводу виновности обвиняемого. Понятно?

Толпа затихла, когда Виктор повысил голос и потребовал тишины. Он рассказал, что произошло возле троллейбуса, как выглядит картина преступления. Отрядники ахнули, узнав, что приятель Германа был убит топором на месте преступления. Однако Нина обрадовалась:

— Стойте! Ваш Юрий убил безоружного! И почему вы его не связали? Что, двойной стандарт? Он злонамеренный убийца, ведите его сюда тоже!

— Нет. Его не за что судить, — возразил «судья». — Юрий был в состоянии аффекта, к тому же он пытался защитить женщин. Это самооборона, а не нападение.

Водянов привёл цитату:

— Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет! Ещё Невский сказал…

Конечно, они говорили правильно. Если бы обвиняли кого-то другого, то Нина тотчас признала оправдание незнакомого Юрия справедливым, но ради Германа она не могла смолчать:

— Как? Ваш человек зверски, безжалостно убил, лишил жизни человека! А вы его оправдали, даже порицания не вынесли! Получается, что жизнь вообще ничего не стоит? Вы как хотите, но это в корне неправильно!

Темперамент и напор её речи произвели некоторый эффект. Члены совета кивнули, соглашаясь, однако представители Лёшкиного отряда зароптали, особенно красивая девушка, которую Нина сразу невзлюбила. Флора выступила вперед и гневно воскликнула:

— Нет, вы только послушайте её! Да что ты знаешь? Он чуть сам на себя руки не наложил, так переживал. Если бы Юра не напал на этого бандита, то кроме Феди, и нам досталось бы! Думаешь, я таких типов не знаю? Их только психостоп вапама сдерживал, а сейчас они распоясались. Против таких ублюдков нужна сила!

Она кричала, обращаясь ко всем, но чаще всего оборачиваясь к Виктору. Тот играл желваками на каменном лице. Профессор, что сидел через одного человека от Нины, попросил разрешения объяснить ситуацию. Виктор кивнул:

— Валяйте, Сергей Николаевич, но недолго. И без этого… — руки председателя сделали жест, который можно было истолковать, как «не морочьте мозги!»

— Для начала — как вы знаете, тюремного наказания не существует в принципе. Я уж не говорю о смертной казни, которая отменена ещё в середине двадцать первого века. Но тут есть щекотливый нюанс. Если вапамы прекратили работу, и сдерживание злого умысла прекратилось, то виноват ли индивидуум, что совершил преступление? Я бы сказал, что вина ложится на общество, которое не обеспечило гарантированное сдерживание…

Виктор прервал его, иронически хлопая в ладоши:

— Спасибо, объяснили. Одно уточнение, можно? Я сейчас ткну вас пальцем в лицо, а отвечать за выбитый глаз будете вы сами, как часть общества. Согласны?

— Вы утрируете, — оправдался профессор, — а я лишь доктрину изложил, что наши криминологи… Всё-всё! Продолжаю. Есть и должна быть персональная ответственность за проступки и преступления. Я не психолог, но с точки зрения социологии власть, как таковая, нужна для поддержания баланса справедливости, хотя и не только. Проще говоря, тот, кто сильнее, обязан защищать интересы большинства. Отсюда вывод — если мы все вместе репрезентативны, то есть, достоверно представляем большинство, то можно прибегнуть к голосованию, выбрать присяжных… А они решат. Что я и предлагаю. Всё.

Виктор хмыкнул:

— Некогда нам выборы затевать, профессор. Давайте уж прямое голосование, — и он зычным, командирским голосом обратился к толпе. — Все слышали, о чём речь? Юрий убил человека, защищая он него женщин и детей. Кто за то, чтобы назначить ему наказание? Какое, обсудим позже… Трое. Опустите руки. Кто за то, чтобы оправдать? Двенадцать… Спасибо, продолжаем. Перед вами человек, который отнял у человека пистолет, которым тот пытался защитить женщин и детей. У однорукого инвалида, и застрелил его. Слово обвинению.

Флора вскочила, гневно напала на Германа с упреками. Тот ухмылялся, чем довёл девушку до истерики:

— Мерзавец, ты даже совести не имеешь! — она разрыдалась на плече у пожилой женщины. — Я не могу с ним говорить… пусть Эмма или Изольда…

По лицам отрядников и членов совета было понятно, что такое поведение обвиняемого никто не одобрил. Но Нина не растерялась и задала Герману вопрос-подсказку:

— Ты испугался, когда на тебя направили пистолет, верно?

— Ещё чего! — гордо ответил тот, явно не понимая, куда она клонит.

— Но ведь это была угроза твоей жизни! И ты, конечно, вырвал оружие, а когда оно оказалось у тебя, случайно выстрелил?

Нина смотрела на парня неотрывно, внушая ему мысль, что надо согласиться, усилить ответ, подтвердить, что — да, нечаянно, совсем того не желая. Но Герман отказался от помощи, даже нагрубил, скрестив руки на груди:

— Да иди ты, дура! Какая угроза? Он сам пистолет выронил. И хорош на меня пялиться!

Он замолчал, поглядывая на окружающих с видом победителя. Виктор покачал головой:

— М-да-а… Что обвинитель, что защита — ни бе, ни ме… Ответь-ка, Герман. Зачем ты стрелял? Если Федор выронил пистолет, то…

— А кто ты такой, чтобы допрашивать? У меня расстройство нервной деятельности, мне нужна психологическая помощь и реабилитация. Вы никто, — Герман обвёл рукой присутствующих, — так что лучше отпустите, а то потом ответите перед законом за самоуправство!

Поставленный баритон, уверенная речь и манеры подсудимого сильно повлияли на совет. И не только — отряд «Мудрого Знатока», кроме Флоры, пожалуй, как-то стих, оробел. Профессор Водянов наклонился к Виктору и довольно громко высказался:

— Он прав. Я же сказал, по уголовному и пенитенциарному кодексу преступников крайне редко изолируют от общества. В основном используется психокоррекция и шокерное ограничение.

— Это как?

— Удар током возрастающей силы, вплоть до обездвиживания при попытках противоправных поступков. Таким образом формируется условный рефлекс. К сожалению, после отбытия наказания и отмены шокера, всё же случаются рецидивы…

Виктор изумлённо поднял брови:

— Да? О, как далеко вас завёл гуманизм… Господи, Россия, ты когда-нибудь устоишь перед заграничной дурью? Начали с моратория на казнь, а докатились до психокоррекции, — затем посуровел, жёстко спросил Германа. — За что ты получил первое наказание?

— Да иди ты!

— Хорошо, иду.

Виктор встал. Его отряд затаил дыхание. Не понимая причины возникшего напряжения, все остальные тоже затихли. В полной тишине прозвучали слова, обращенные к обвиняемому:

— Ты всё равно ответишь на вопросы, — а затем Виктор обратился к толпе. — Поясню, чтобы не удивлялись. Я нездешний, мне наплевать на ваши условности, на так называемую демократию и законность.

Нина ничего не понимала. Её «принц», который почти утратил былую привлекательность, но ещё кое-что значил для неё, сейчас вёл себя на редкость неправильно. А самозванный «судья», невозмутимый и страшный в своём спокойствии, явно затаил обиду и готовился совершить какую-то гадость.

— У тебя есть десять секунд, — отчеканил Виктор, остановившись перед обвиняемым — потом будет больно.

Герман усмехнулся, сделал непристойный жест и принялся изрыгать такие слова, что всем стало стыдно. «Судья» молчал и смотрел на часы, не отстраняясь от рук, что мелькали перед его лицом. Речь, насыщенная обсценной лексикой, внезапно прервалась, а жуткий крик заставил всех вздрогнуть. Герман согнулся, бережно прижимая кисть левой руки к груди. Виктор громко сказал:

— Отвечай. За что ты получил первое наказание?

Герман набрал воздуха и закричал громче. Виктор сделал неуловимое движение перед его лицом, отчего крик прервался. На мгновение — чтобы стать визгом. Здоровая рука Германа взметнулась и прикрыла ушибленный нос. Виктор воспользовался моментом, ухватил левую руку подсудимого. Визг сменился стоном, и всё стихло. Нина подбежала к барьеру, где испуганный Герман рассматривал вывихнутый и вправленный «судьёй» мизинец.

— Вы садист! Как можно! Конечно, это безопасно, истязать связанного, который не в состоянии дать вам отпор!

Виктор равнодушно ответил:

— Он не связан. Уймись. Он хам, который выпросил урок послушания, — затем повернулся к подсудимому. — Спрашиваю третий раз, потом сломаю ухо.

Герман вскочил, гнусавым от слёз голосом поспешно рассказал о сроке первого ограничения:

— … изнасилование. Второе — хулиганство, третье — избиение. Но я амнистирован!

— Зачем убил Федора?

Подсудимый принялся юлить, оправдываться плохим настроением, голодом, страхом, что на них нападут:

— …этот, с топором, — повертел он головой, разыскивая Юру. — Он убил бы и меня, если…

— Врёшь! — Флора не выдержала, снова закричала, перекрывая своим звонким голосом баритон Германа. — Ты нас запугивал, а когда увидел, что не боимся, специально выстрелил в Федю. Сволочь, в живот! Хоть бы в ногу, чтобы ранить, а то…

И она заплакала. Нина стиснула зубы, понимая, что это театр, что все заранее сговорились мешать ей, что они ненавидят её и Германа, что есть только один способ сорвать их гнусные планы:

— Прекратите комедию ломать, — возмутилась она, обращаясь к Виктору. — У вас всё срежиссировано! Конечно, вот они, свидетели, которые хотят на голос взять или разжалобить. Получается, что все на одного! Куда уж лучше, только я против такого суда! Нет, так не пойдёт! Я должна подготовиться, я должна изучить все детали, чтобы не допустить ошибки!

Профессор Водянов поднялся, чтобы что-то сказать, но Флора зарыдала ещё громче, отрядники кинулись её успокаивать. Поднялся шум, члены совета растерянно смотрели на Нину, ожидая подсказки. Виктор несколько раз хлопнул в ладоши, привлекая внимание, и объявил в короткой тишине:

— Хорошо, готовьте защиту, обсуждайте. Если у вас будет что сказать… — он громко чеканил слова, отчего те позвякивали металлом. — Уже темно. Сейчас мы заканчиваем, а утром прошу всех собраться здесь же — примем решение по объединению. Если вместе, то суд закончим сообща. Если врозь, то распрощаемся, отдадим вам Германа и делайте с ним, что хотите.

Толпа стала растекаться, члены совета тоже собрались уходить, но Виктор окликнул их:

— Э, друзья? А кто стеречь орла будет? Он ваш, вот и забирайте.

Дима, Антон, Матвей и два здоровенных парня, что караулили обвиняемого раньше, повели Германа в единственное закрытое помещение — кладовку. Виктор расспрашивал Флору и мужчин из ее группы. Алёна оживлённо беседовала с вожатой Людой на тему воспитания детей, а Нина воспользовалась моментом и окликнула профессора Водянова.

— Вы ко мне? Простите, не сразу понял… Чем могу служить?

Эта манера обращения отличалась такой несовременностью, что она не удержалась, заметила:

— Вы так странно говорите, Сергей Николаевич, что удивительно. Как из двадцатого века…

— Так оно и есть, — расплылся в довольной улыбке профессор, — именно двадцатый, первая треть…

Ничего себе заявление! Девушка едва удержалась, что не броситься современнику, ну, почти современнику, на шею и не завизжать от восторга. Ещё бы! Человек, который помнит тот мир, который получил классическое образование и должен иметь превосходную память! Нина справилась с порывом и ограничилась откровенным вопросом:

— Так вы наш… А как сюда попали, и когда?

Недоумение, проступившее на благородном лице Сергея Николаевича, дало ответ раньше слов, которые лишь озвучили его:

— Вы тоже, как и Виктор, ошибаетесь в предположениях. Я местный, сиювременник. Мы с вами непременно разберёмся в истории вашего проникновения в эту реальность, но позже, как только возможность появится… А богатством словарного запаса и образностью, не убоюсь иронии цветистыми оборотами — я обязан родителям и дедушке. Они у меня словесники, приобщили к бумажной книге. О, классика, бессмертная, о мемуары, особенно академические издания, без купюр! А стихи? Возвышенная поэтика образов и…

Он красиво и связно говорил, напоминая ручей, журчанием и непрерывностью, но настроение Нины увяло, она вспомнила о цели, с которой окликнула Водянова, а потому неделикатно оборвала его:

— Прошу прощения, но мне надо выяснить, на что способен Виктор. Он так жестоко поступил с нашим товарищем, и я боюсь, что завтра дело кончится плохо…

— Понимаю, как я вас понимаю, — мгновенно переключился профессор. — Мне ведь тоже не по себе от его манер. Видите ли, милая девушка, он уверен, что в условиях особого, как бы помягче, военного, пожалуй… Да, военного, уже начались перестрелки… Ах, я отвлёкся!

Водянов понизил голос, словно готовился открыть некую тайну:

— Он частично прав. У нас никто не рискнёт украсть или обидеть кого-то, но не по велению совести, не из внутренних побуждений или установок, отнюдь. Из страха перед наказанием. Виктор — только никому, смотрите! — в первый же день установил режим террора. И как! Показательно убил молодого, сильного парня, такого же высокого, кстати, как ваш подсудимый. Между нами, — профессор перешёл на шёпот, — он даже не переживал по этому поводу. И это меня пугает больше всего…

— Как вы его терпите? — звенящим от негодования голосом воскликнула Нина. — Гнать таких из руководства! Поганой метлой! Я завтра же поставлю вопрос на общем собрании, и к вам мы не пойдём, пока этот убийца…

Она захлебнулась — воздуха не хватило на монолог. Водянов вклинился в паузу:

— Вы правы, да. Но он и сам поставил вопрос, чтобы избрали другого, порядочного человека. Просто обстоятельства не позволили нам закончить процедуру выдвижения кандидатов и…

— Вот завтра и закончите!

Нина побежала к себе. Она приняла решение, которое могло лишить её места в совете, но жизнь человека стоила дороже, много дороже шкурных интересов. Собрав узелок с запасом еды на первое время, девушка выждала, когда стемнеет. Убедившись, что лагерь засыпает, она направилась в сторону уцелевшего склада. Там, в каморке, томился под охраной Димы и ещё какого-то парня из новеньких Герман.

— Всё нормально?

— Привет, Нина, — охранники заслонились руками от костра. — Всё в порядке, а что?

— Как Герман?

— Тоже нормально. Ужин съел, сейчас спит, наверное. Спокоен, как слон.

— Надеюсь, не убежит, — хитро выразила сомнения Нина, рассчитывая понять, где слабые места у этой импровизированной тюрьмы.

Её первое намерение — отпустить охранников и открыть дверь, конечно же, было глупым и неисполнимым. Нина отдавала отчет, что руководит ею желание спасти от смерти Германа, «принца», пусть и не оправдавшего мечтаний, пусть виноватого в смерти какого-то Фёдора, но всё ещё чуточку её любимого. Наверное, поэтому и голова работала не очень хорошо. Но сейчас, оказавшись совсем рядом — только дверь, вместо замка подпёртая толстой палкой, и разделяла их — девушка успокоилась и решила действовать разумно.

— Дверь ему не выломать, — самодовольно заявил второй охранник, — да и мы не дадим. Пол бетонный, а окошко с тылу завалено.

— Вот и ладно. Ну, пока!

Нина распрощалась, дала круг и зашла в развалины. Долго и осторожно она пробиралась среди потолочных плит и стенных панелей, которые осыпались, разломились и создали настоящие завалы. Крадучись, девушка сделала последние шаги перед обломками плиты, которые привалили окно каморки. Собственно, один только обломок потолочной плиты, который упал вертикально и был прижат другими, мелкими кусками, преграждал путь Герману на свободу.

Нина занялась расчисткой. Она аккуратно переносила обломок в сторону, по возможности бесшумно укладывала и возвращалась за следующим. Сколько времени ушло, пока ей удалось пошевелить вертикальный кусок плиты, сказать трудно, но усталость накопилась такая, что пришлось сесть, чтобы перевести дух. Герман изнутри толкнул обломок, отодвинул и шёпотом спросил:

— Кто? Зачем?

— Тс-с-с! Это я, Нина. Так надо. Минутку подожди, чтобы не шуметь, а то услышат…

Она ощутила такой прилив сил от его голоса, что справилась за пару минут, руками и ногами отгребая мелочь в сторонку. Наконец, заслон удалось отодвинуть настолько, что Герман протиснулся, словно змея, сполз на землю.

— Говори, зачем ты меня выпустила?

— Тебе грозит опасность. Виктор, он убийца…

— Да в гробу я его видал, — захорохорился недавний заключённый, — у него прав нет меня судить…

Однако страстный шёпот Нины заставил его замолчать.

— Что ты! Он страшный человек, он людей убивает. Ты должен переждать, пока я не добьюсь его отстранения от власти. Пойдём, я покажу, где можно укрыться, а потом я тебя верну, и всё будет хорошо…

Когда они выбрались из развалин, луна взошла полностью и прекрасно освещала путь. Нина направилась к излучине ручья, в своё потайное место. Положив узелок с едой на камень, она в полный голос пожелала Герману спокойной ночи. Тот усмехнулся:

— Я тут не останусь. Твои приятели скоро хватятся, начнут искать, а мне не в кайф туда возвращаться. Пойдем со мной!

— Куда? Зачем? — Нина вырвала руку из лапищи Германа, но тот настаивал.

— Я знаю местечко, где жрачки — завались. Там мои приятели окопались. Мы как раз от них шли сюда за девочками, когда этот придурок с пистолетом…

— Пусти! Да что ты во мне пристал!

Она опять сбросила его руку с плеча и отступила к лагерю. Парень удивился:

— Я пристал? Сама меня сюда привела, я не просил! — снова поймал её запястье, крепко стиснул, рванул к себе. — Кончай выделываться, пошли уже. Я же знаю, ты на меня запала, аж по коленкам течёт. Там потрахаемся всласть, не здесь же комаров кормить… Да что ты… Ой!

Оскорблённая Нина вцепилась зубами в его кисть. Герман вскрикнул и свободной рукой ударил девушку в лицо. Некоторое время он рассматривал укушенный палец, затем глянул в сторону лагеря. Приняв решение, парень легко поднял с травы тщедушное беспамятное тело, забросил на плечо, словно мешок, и двинулся в сторону дороги, которая вела в разрушенный город.

Ветка хлестнула по щеке, даже слегка оцарапала. Нина дернула головой, отстраняясь, и поняла, что лежит на чём-то, мерно покачиваясь.

«Герман, — вспомнила и сообразила она, — меня тащит… А куда?»

— Отпусти, — кулачок ударил по могучему плечу, — немедленно отпусти!

Её больно перехватили поперек, сбросили, едва не уронив. Ноги косо приземлились, подогнулись от неожиданности. Чтобы не упасть, Нина ухватилась за Германа. Тот подстраховал обеими руками, поставил прямо:

— Очухалась? Тогда сама топай, я тебе не носильщик, — и зашагал прочь.

— Где мы? — оглянулась девушка, не узнавая место.

Луна серебрила жуткий пейзаж — пустая дорога, поросшая кустарником и порванная трещинами на мелкие неровные блоки, словно пустынный такыр, а за обочиной — поваленные и переломанные деревья, деревья, деревья…

Безоблачное небо и холодное ночное светило придавали миру безжизненную чёткость двуцветия. Чёрное отделялось от серебристого границей, за которой детали не различались, становились невидимыми. Но и светлая сторона добротой и щедростью не отличалась — она растворяла в себе полутона, что придают достоверность предметам, и отливала ртутной мертвенностью.

— Герман, стой!

— Чего ради? — ответ был брошен через плечо, а парень быстро удалялся.

— Где лагерь? Мне надо вернуться!

Герман расхохотался, обернулся полностью, отчего фронтальная поверхность тела оказалась в тени, а контур — залила ртутная белизна.

— Не хочешь быть моей тёлкой, возвращайся, кто мешает? А я пошёл!

Чем дальше он уходил, тем страшнее становилось Нине:

«Оставаться тут, среди поваленного леса? Пережидать ночь в этой жути, безмолвной, словно кладбище?»

Как ответ, прилетел звук, от которого мороз пробежал по спине. Не то глухой клёкот, не то вой очень старого зверя, чьи голосовые связки ослабели и способны лишь на тремолирование — вознёсся над неупокоенными трупами деревьев. Нина не выдержала, побежала к единственному существу, которое могло хоть как-то защитить, уменьшить ужас, переполнивший её душу.

— Герман, подожди! Я с тобой!

Она догнала его, вцепилась в руку:

— Я с тобой! Но только чтобы здесь не оставаться. Потом я уйду! И ты меня не удержишь!

Тот высвободился:

— Нужна ты мне…. Жалею, что взял с собой. Да не цепляйся ты ко мне! Дура…

Они брели по старой дороге, пока не оказались перед разрушенным городом. Безжизненные холмы бетонных обломков выглядели большой свалкой. Луна помогла добраться к прогалине между развалин, где Герман долго отыскивал вход среди одинаково чёрных теней.

Потом они осторожно ползли по какому-то узкому каналу в просторное помещение. Там парень посветил зажигалкой, отыскал обломок пластмассового ящика, поджёг и превратил в факел.

— Не отставай!

Насколько Нина сумела понять, им пришлось подниматься по спиральному коридору, в которой то и дело возникали ходы внутрь этого колоссального сооружения. Оттуда доносились шорохи, но темнота надёжно скрывала их авторов. Парень и девушка основательно устали, когда впереди возникли очертания какого-то механизма.

— Пришли! Сейчас найдём своих, и завалимся спать, — пообещал Герман, ускоряя шаг.

Факел высветил примитивный очаг из крупных кирпичей или ровных камней, на которых стоял закопчённый котёл. Немного дальше в беспорядке валялись с десяток постелей, большинство из которых было занято парами. Всклокоченная голова поднялась с одной из постелей, её обладатель заслонился от света:

— Кто?

— Это я, Кир, — обрадовано воскликнул Герман.

— Один?

— С новой тёлкой. Мы там влетели, хрен проссы…

— Падайте, завтра перетрём, — недовольно проворчал Кир, — да гаси же! Спать мешаешь. Вот там свободное лёжбище.

Герман направился к постели, а Нина отошла к стене, свернулась клубочком на бетонном полу и мгновенно заснула.

Утром её разбудили неделикатным толчком в бок:

— Эй, коза, подъём! Твоя очередь жратву готовить!

Над Ниной стоял высокий, как Герман, парень. Он потянулся без всякого стеснения, зевнул, почесал в паху. Затем повернулся в сторону света и показал девушке на невысокого сутулого человека, который хлопотал у костра:

— Вместе с Лёвкой. Хавчик нам сделаете, тогда и сами поесть можете. Иди, он тебе всё покажет. Теперь будете сообща работать.

Лёва оказался тоже очень молодым, но выглядел, как раб из фильмов. Он постоянно втягивал голову в плечи, сутулился и не поднимал глаз на Дона, как звался главарь этой компании.

Быстро отварив сублиматы, которые пахли просто восхитительно, Лёва и Нина подали их троим парням и двум девушкам. Те торопливо сожрали куски мяса, запивая напитками из разноцветных бутылок.

Побросав пустые одноразовые тарелки на пол, вся компания переместилась к костру и занялась непонятным Нине делом. Они что-то кипятили на плоском листе металла, старательно помешивая и подливая резко и противно пахнущий реактив.

— Что это?

— Марьяж делают, — тоже шёпотом пояснил Лёва, — простенький наркотик. Сварят, потом уколются и приход словят. Надо будет линять, когда дело до приёма дойдёт. Этот приступ требует секса, а если твой Герман бисексуал-экзот, как Дон, то он на меня кинуться может, — и слёзы выступили у парня на глазах. — Оно мне надо?

Кусок нежного мяса застрял у Нины в горле. Весь ужас того, что случится с ней, что уже случилось с Лёвой — предстал перед ней, словно в страшном сне. Она вскочила, побежала вниз, не раздумывая и даже ничего не соображая.

Но далеко уйти ей не удалось, сзади послышался топот ног, и голос «принца» ударил ей в спину:

— Ты куда? А ну, стой! Я зачем тебя сюда привёл?

Нина рванула дверь какого-то склада и шмыгнула в темноту. Герман почти догнал её, радостно захохотал, и ей пришлось обернуться, чтобы встретить опасность лицом к лицу.