Я — твоё солнце

Глава четырнадцатая Напялив матроску, Дебора ещё не достигла дна бассейна

Мама заперлась в своей комнате. Услышав, как она плачет, я спустилась в булочную, открытую в Рождество, купила шоколадный эклер и оставила его на тарелке под дверью.

Я закрыла Изидора в своей комнате, чтобы он не испортил сюрприз, и создала группу на телефоне, включив в неё Джамаля и Виктора.

«С Рождеством, друзья. Вчера мой отец признался маме, что любит другую женщину. Я провела суперсочельник в кругу семьи».

И принялась ждать.

Четыре минуты спустя пришёл ответ от Виктора:

«У меня поезд в 13:17. Приеду на Лионский вокзал в 15:28».

Пришлось подобрать с пола упавшую челюсть.

«Ты не обязан…»

«Я и не думаю. Друзья должны поддерживать друг друга, когда надо».

Прикончите меня.

Где-то в полвторого открылась дверь маминой комнаты.

Тишина.

— Дебора-а-а-а-а-а-а!

Я помчалась к маме.

Опершись о косяк, она стояла в одной ночнушке, качая ногой. На её щеке отпечаталась подушка, а по пальцам ног стекал шоколадный крем, крупными каплями падая на пол.

Изидор набросился на то, что осталось от раздавленного эклера, и проглотил всё в мгновение ока, обильно пуская слюни.

Я поджала губы.

Мама смотрела на меня.

И тут мы обе рассмеялись нервным смехом забитой трубы, отчего Изидор поднял голову и облизнулся. Заметив испачканную ногу, он набросился и на неё.

— О нет, не-е-е-е-ет! — завопила мама.

Убегая от Изидора, она на одной ноге попрыгала в гостиную, но позорный пёс не отставал ни на шаг, скользя по паркету на поворотах. Он загнал маму на диван и огромным розовым языком облизал пальцы ног.

Мама не стала его отталкивать и продолжала смеяться, содрогаясь всем телом. По её щекам потекли крупные слёзы.

— Прости, дорогая, прости, мне так жаль, — икала она.

Я легла рядом и прижала маму к себе:

— Ты должна мне три евро.

Мы смеялись и плакали одновременно.

На перроне Виктор протянул мне голубой подарочный пакетик.

И не чмокнул.

— Это что?

— С Рождеством!

Я уже и забыла, как блестят его глаза.

Не могу поверить, что эта слащавая фраза появилась у меня в голове. Видимо, в моём мозгу есть тайный уголок с сопливым островом, где растут розовые деревья и гуляют влюблённые фламинго, а другие птицы в узорах рококо распевают по кругу приторные до смерти песни. Вернись на землю, дура!

— Спасибо… Поедем на метро?

— А ты не хочешь посидеть в кафе?

— Ок.

— Открой!

Пытаясь скрыть дрожь в пальцах, я разорвала бумагу и достала чёрный бархатный мешочек. А в нём — тонкий красный браслет, украшенный серебряным паучком.

Виктор подарил мне украшение.

— Шикарно. Джамаль позеленеет от зависти!

— Не беспокойся, я и для него купил и по почте отправил.

— Круто.

Он подарил несколько экземпляров браслета с пауком, ну же, Дебора, где ты голову оставила сегодня утром? В душе? В машине? В унитазе?

— А у меня для тебя ничего нет.

— Ничего страшного, твой подарок — наша встреча.

Он вообще понимает, что несёт?

Прогулявшись по улицам, мы наугад зашли в какое-то кафе, украшенное светящимися гирляндами.

Я рассказала ему о трубе в кабинете, о среднем пальце, об отце, который сегодня впервые официально не будет ночевать дома, о катастрофе с шоколадным кремом.

— А ты поговорила с отцом?

— Он попробовал сегодня утром, но было семь часов, я сделала вид, что ничего не слышала. Через десять секунд появилась бабушка — конец беседе. Да там и обсуждать нечего.

— Ты так думаешь?

— А разве он не будет извиняться? Объяснять причины? Рассказывать собственной дочери о новой истории любви?

Виктор поднял брови:

— Ты злишься на него…

— А это так удивительно?

— Нет, но ты могла бы выслушать его точку зрения.

— Да какую точку зрения? Он любит другую! Тут не о чем говорить!

— Ситуация может быть сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Я раздражённо вздохнула.

Не злись, Дебора, хотя тебе это идёт. Я понимаю, ты в ярости, он причинил боль твоей маме. Но он же не злодей, не так ли? Такова жизнь. Подобные вещи могут случиться в любой момент.

Мне показалось или это было в «Жене булочника»[6]?

Мечтать не вредно.

И хватит уже этих «Тебе идёт» и «Твой подарок — наша встреча»! Или он специально?

Жалкие попытки.

— Перед тем как прийти сюда, я спросила у мамы, хочет ли она, чтобы я осталась. Но она решила побыть одна: отменила отпуск и завтра возвращается к работе.

Виктор сделал глоток кофе.

— Я бы на её месте тоже так поступил. Зачем тянуть резину.

— Но и принять ситуацию тоже не получится.

Виктор улыбнулся и покачал головой.

— Что? Что я опять не так сказала?

— Ничего, ты меня удивляешь, вот и всё.

Я поёрзала на кожаном диванчике.

— Мне кажется или тут жара в пятьдесят градусов?

— Тебе кажется. Давай надену браслет?

Его жаркие пальцы прикоснулись к моей коже.

Его жаркое дыхание отозвалось в ухе. У него всё жаркое. Надеюсь, он не заметил мурашки у меня на коже.

— Ладно, хочешь, расскажу, как я провёл Рождество?

И тут — ура! — ему удалось меня рассмешить. Один из его племянников заболел и блеванул прямо в туфли его тёти, бабулин и дедулин кот учинил казнь мыши под раковиной дяди, который тут же грохнулся в обморок, вся семья заразилась кишечным гриппом и провела сочельник в очереди в туалет. В итоге: нехватка туалетной бумаги вечером двадцать четвёртого декабря. Виктор получил в подарок деньги, одежду, а также чудесным образом не подхватил заразу.

Мы вышли из кафе под вечер: мне хотелось проверить, как там мама.

— Спасибо, что приехал.

— Я должен был вернуться завтра утром, так что нестрашно. К тому же я не много потерял: лучше уж быть тут с тобой, чем подхватить вирус.

Я хотела его чмокнуть, но что-то удерживало — скорее всего, совершенно несвоевременная застенчивость.

— Ну что, до скорого? — бросила я, покидая его у выхода из метро.

Так хотелось, чтобы он был ближе — гораздо ближе.

— Тридцать первого? У Джамаля? Думаю, я приду пораньше, помогу ему с подготовкой.

— Ок!

И я слиняла.

Виктор придёт с Адель. Завтра он её встретит. Завтра он её поцелует. Завтра он её обнимет.

Дома перечитаю «Цветы зла» — для поднятия настроения.

Двадцать девятого декабря, с трудом продравшись через до смерти скучное чтиво (мадам Шмино посоветовала нам Бютора — БЮ-ТО-РА!), я пошла проверить почту.

Было одно письмо для меня.

От бабули Зазу.

Я вернулась в свою комнату, чтобы его прочесть.

Я ничего не ждала от него, хотя люблю получать бумажные письма. Никто больше их не пишет, а жаль: у бумаги нет ничего общего с электронной почтой или СМС, которые мы читаем в потоке, на ходу, в метро, в магазине или в очереди в кинотеатр. К письму особое отношение. Осязаемое. В нём есть очарование старины: в редкие дни, когда получаю письма, я старательно устраиваюсь для чтения, будто на мини-церемонию, освящающую само действо, — так бумага кажется тяжелее.

Замолчи, Дебора.

Чего хочет бабушка? Эта скряга ничего не подарила мне на Рождество. Ни она, ни тёти. Семейка со сжатыми булками…

Моя дорогая Дебора!

Я никогда не была внимательной к тебе бабушкой.

Когда ты была маленькой, в возрасте четырёхпяти лет, ты приехала к нам на каникулы. Мы работали в саду, гуляли. Дедушка хотел научить тебя столярному делу, но ты попала молотком себе по пальцам и больше никогда не появлялась в мастерской. Мы очень смеялись: это были прекрасные каникулы, и мы очень радовались.

Но я до сих пор не понимаю…

Тогда ты сказала папе, что тебе было скучно.

И никогда больше не возвращалась одна.

Ты моя первая внучка, так что я почувствовала себя униженной, мне стало грустно: я была ужасной бабушкой, не способной позаботиться о своей внучке. И ты лишила меня своего присутствия и статуса любимой бабули. Я на тебя обиделась.

Очень глупо в моём-то возрасте, не так ли?

Когда умер дедушка, я заполняла пустоту, общаясь с Крисом и Матильдой. Потом появилась Шарлотта. Ты уже выросла, стала недоступной, как твои мама и папа, не слишком склонной к разговорам.

А потом случился вчерашний сочельник…

Новость о разводе твоих родителей стала сюрпризом для меня, но я уважаю выбор твоего отца. Жизнь коротка, а у твоей матери тяжёлый характер. Короче, это вообще меня не касается. Речь идёт о моём сыне — и я желаю ему всего самого лучшего.

Однако я долго размышляла о среднем пальце, который ты сунула под нос своему дяде.

Думаю, отчасти этот палец предназначался мне.

И, думаю, я это даже заслужила.

В конверте ты найдёшь подарок на Рождество.

Я не хочу отделаться или подкупить тебя, моя малышка Дебора, просто знаю, что тебе предстоит трудный путь. И иногда помогает покупка нового платья, или поход в ресторан с друзьями, или ещё что-нибудь, что я не могу себе представить, поскольку слишком стара. Немного, но помогает.

Хочу, чтобы ты знала: будучи такойдалёкой или неловкой, я всё равно часто думаю о тебе и горжусь тем, какой девушкой ты становишься — с поднятым или нет средним пальцем, — потому что ты моя любимая внучка.

Целую тебя и люблю,

бабуля

Я пошарила в конверте.

И нашла чек на тысячу евро.

В пять часов вечера было уже темно, тяжёлое небо опустилось, словно крышка. Я купила утеплённые стельки для лягушачьих сапог. Мама иссохла, будто мёртвая ветка.

Джамаль вернулся тридцатого декабря. После звонка я вздохнула с облегчением, что могу сбежать из дома, и помчалась к нему. Наконец-то удастся поговорить с живым человеком, способным внятно выражаться — у Изидора всё-таки ограниченный словарный запас, чтобы рассуждать об абстрактных понятиях.

Джамаль подарил мне новогодний шарик с лисицей внутри — помнит, что я люблю лисичек.

Мы сравнили наши браслеты и пошли за покупками. Джамаль потребовал рассказать в подробностях, как прошёл тот кошмарный ужин, и спросил, как мама.

— Перестала вырезать.

— Это плохой знак?

Он схватил бутылку мегасладкой газировки — настоящей машины по созданию фурункулов на подбородке (это я узнала на личном печальном опыте с некоторыми сегодняшними продуктами).

— Понятия не имею. Она смотрит фильмы и плачет. Я жарю блины. Она не говорит, не включает мобильник, оборвала кабель домашнего телефона. Постарела лет на десять.

— А твой отец?

— Он шлёт тонны сообщений, извиняется, говорит, что я всё пойму позже, что любит меня и так далее. Он уехал праздновать Новый год с Бразильянкой в Нью-Йорк.

— Вот это да…

— Я подумываю отправить к нему Гертруду самолётом. Тарантул в трусах успокоит его пыл. На крайних всегда можно прибегнуть к слабительным.

Джамаль поржал, обнажив клыки — они мне уже совсем не казались уродливыми.

— Гертруда бы наверняка подошла к делу серьёзно, потому что ты ей нравишься. Но ты помнишь, у неё больше нет ядовитых клыков.

— Очень жаль.

Но я так не думала на самом деле.

Я очень скучала по своему далёкому молчаливому отцу.

На следующий день мама не работала: вся редакция ушла на каникулы.

Она встала в полдень. Круги под её глазами были похожи на два гнилых абрикоса: если она вдруг отправится в музей, её можно будет легко принять за восставшую из мёртвых мумию.

«Я смогу прийти только к шести-семи. Присматриваю за мамой».

Джамаль не ответил, но это не страшно: Виктор с Адель должны были явиться в три, чтобы помочь с приготовлениями.

Выдающийся предстоял вечерок…

Не вылезая из пижамы, я поглощала хлопья и залипала на сериал в компьютере. Первый сезон.

Время от времени я бродила по квартире.

Мама лежала в постели.

В итоге она всё-таки приняла душ. Я не могла оставить её одну тридцать первого декабря, когда её муж свалил, несмотря на двадцать три года совместной жизни и наличие отпрыска. В полвосьмого я постучалась к ней в дверь.

Стоя в одних колготках, она разглядывала три платья, разложенных на одеяле.

— Чем занимаешься сегодня вечером?

— Коллеги устраивают небольшую вечеринку.

Она скромно улыбнулась: дорогого ей стоила эта улыбка, но моему спокойствию уже не было предела. Мама показала на платья:

— Какое посоветуешь?

— Красное. Ты в нём сногсшибательна.

Кривая улыбка расплылась ещё шире.

— Спасибо, дорогая. А ты? Ты пойдёшь в джинсах?

— Да…

Не хочешь позаимствовать у меня маечку?

— Футболка «I love bouledogues» — верх сексуальности для меня, мама.

Она издала нервный смешок — но смешок — и поцеловала меня в лоб.

Я попыталась посмотреть на своё отражение в прихожей перед выходом, но зеркало полностью исчезло: записки залепили его сверху донизу.

— Хорошенько повеселись! Я люблю тебя, Дебора. Ты — моё солнце! — крикнула мама из ванной, где она красилась.

Спускаясь по лестнице, я задумалась: мама никогда не говорила мне ничего подобного.