Я — твоё солнце

Глава двадцать третья Помаленьку-потихоньку Дебора вьёт своё гнездо

Мама согласилась.

Тут же.

— Без проблем.

Стараясь всеми силами оттеснить меня с ненавистной кухни и тем самым вернуть себе звание хозяйки, она насыпала макароны в кастрюлю и помешала их вилкой, царапая дно так сильно, что у меня волосы встали дыбом.

— Можешь рассчитывать на меня. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ей помочь. — И, не оборачиваясь, она добавила: — Я ведь тоже сделала аборт.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать всю серьёзность только что сказанных слов, чтобы уловить спрятанное в них откровение.

— Это было до тебя. Я училась в университете. Денег не было. Слава богу, тогда приняли закон Симоны Вейль. Я забеременела и сделала аборт. Так что я понимаю. Я схожу с Элоизой в центр планирования семьи и помогу ей. Я даже сама запишусь на приём. Но лучше ей прийти к нам после уроков и всё обговорить втроём. Если ты тоже будешь здесь, возможно, она не станет так волноваться.

Нацепив очки на лоб, мама продолжала помешивать макароны.

— Это было…

Слова застряли у меня в горле.

— Это было до твоего отца.

Над кастрюлей мягко клубился пар.

— Мир Элоизы перевернётся, ты знаешь. Может, не сразу, и даже не через несколько недель. Но такого рода события — как бумеранг, всегда к тебе возвращаются.

Изидор умиротворяюще царапал кафель. Я гладила его, чтобы сдержать дрожь в руках.

— Прошло уже двадцать пять лет, а я всё ещё об этом вспоминаю. Часто. Иногда спрашиваю себя, каким было бы это крохотное существо, которое никогда не будет существовать… Встречу с которым отменила я сама.

Ложка вертелась.

Пока приоткрывалась дверь, запертая на три оборота с моего рождения.

Я рассеянно слушала уроки, записывала что-то время от времени, не задумываясь.

Мама делала аборт.

Вечером я привела домой призрак Элоизы и её сероватый оттенок лица.

Обычно такая жизнерадостная, сегодня она была похожа на оленёнка, взобравшегося на мамину кровать на дрожащих лапках и боязно озиравшегося вокруг. Она сидела по-турецки и грызла песочное печенье, словно знатная дама из эпохи Мольера.

— Мы можем сходить в центр планирования, или я отведу тебя к своему гинекологу. Я всё оплачу.

— Я не могу принять…

— Можешь и примешь. Центр планирования — это хорошо. Но я знаю своего гинеколога. Отличный парень. И от себя добавлю, что предпочту обратиться к нему.

Я старалась не налегать на печенье, но напрасно: крошки усыпали всё одеяло. Я попыталась отряхнуть их резким движением руки. Однако мама была слишком занята беседой, чтобы что-то заметить. Хорошо чешется тот, кто чешется последним.

— А как это происходит?

Ты побеседуешь с ним. По закону тебе дадут время на размышление после первого приёма и до того самого дня.

— Того самого?

— До операции, если она понадобится.

— Меня будут оперировать? — вздрогнула Элоиза.

— Я не знаю, всё зависит от срока.

Элоиза тихо заплакала. Мама положила ладонь ей на руку.

— Я с тобой, Элоиза. Ты не одна. Всё будет хорошо.

Я отправилась на кухню приготовить чай. За мной по пятам, словно тень, последовал Изидор.

Всё это слишком.

Когда я вернулась, Элоиза осушила слёзы.

— А если мои родители узнают, что вы мне помогли? Они могут…

— Что? Набить мне рожу?

— Нет… Я не знаю… подать на вас в суд?

— По какому поводу? Я имею право тебе помогать, быть рядом. Тебе нужен взрослый, совершеннолетний, а Деборе восемнадцать исполнится только через несколько недель.

Элоиза уставилась на неё. Мама больше не была похожа на беззащитное, потерянное существо, которое хотело покончить с собой. Она выглядела благородно, словно рыцарь в сияющих доспехах, размахивающий мечом справедливости. Элоиза могла положиться на неё, найти в мамином худощавом тельце опору, получить советы, зарядиться энергией. Расстановка сил изменилась.

Мама стала её непоколебимым проводником.

Истинный повод для гордости.

Следующие недели я провела в какой-то странной смеси эйфории с тревогой — очень любопытный набор.

Через несколько дней после каникул папа пригласил меня на обед. Он ждал меня у лицея в одном твидовом пиджаке, хотя лило как из ведра.

— Мне кажется, ты реинкарнация английского джентльмена, — прошептала я, входя в ресторан, который он выбрал.

Он улыбнулся.

— Ну что? Как дела? Как мама?

Я обрадовалась, что наш разговор начинается с этой темы. В конце концов, он пришёл за новостями — это главное.

— В тебе заговорило чувство вины?

И когда я только научусь умолкать в нужный момент?

— Нет. Любопытство. Я люблю твою маму, Дебора. Не в том смысле, о котором ты могла подумать, но чувство очень сильное. Она мне больше не жена, но никогда не исчезнет из моей жизни.

— Спасибо, что избавил от деталей. Слушай, ей гораздо лучше.

Мы сделали заказ, поели в относительной тишине — иллюстрация наших с ним отношений. Только вот теперь звяканье вилок о тарелки было наполнено недосказанностью, эмоциями, застенчивостью. Папиной застенчивостью.

Он покончил с луковым супом, я доедала салат с тёплым козьим сыром.

— Ты уже выбрала, куда поступишь на следующий год?

— И да, и нет. Я думаю об одном институте и филологическом факультете. В таком порядке. Я…

Я смотрела на него исподлобья.

— У тебя много времени, дорогая. Я много думал и решил, что мы требуем от вас сделать выбор слишком рано. Сегодня молодёжь начинает работать позже, проводит много времени на стажировках. Наверное, бросаться в омут с головой довольно страшно.

— И я согласна с тобой.

— Что-нибудь обязательно тебе подойдёт. Решишь сама.

— В тебя вдруг кто-то вселился или что?

— Все мы можем повзрослеть и передумать. Даже я.

— Я рада, что это так.

— Угу. Твоя мама до сих пор принимает лекарства?

— Да.

— И встречается с психиатром?

— Да.

— Она спит?

— Да.

Этот отцовский допрос меня прикончит.

Папа отложил вилку и промокнул рот салфеткой.

Тут меня осенило: в прошлой жизни папа жил в английских пустошах с собаками и носил велюровые штаны, словно поклонник Джейн Остин, и ездил в карете куда-нибудь в Бат.

— Дебора!

— Что?

— Хочешь… десерт?

Мне хотелось рассказать ему об аборте, но это не моя тайна. Жаль.

Папа немного напрягся.

— Дебора!

— О, всё нормально, я же не грубила тебе!

— А ты… не думала встретиться с Элизабет?

— Я бы не отказалась от смузи. Детокс не помешает. Что-нибудь зелёное с кучей травы, отчего улучшается цвет лица.

Я прочистила горло.

— Прости, папа. Я…

— Это моя вина. Ты не обязана отвечать прямо сейчас. — Он глубоко вздохнул. — Мы ещё не разговаривали о разводе с твоей мамой, потому что она отказывается со мной видеться. Но однажды придётся встретиться с реальностью. Тебе скоро восемнадцать. И я… я бы хотел… я…

Принесли смузи: восхитительный, светло-зелёный, с трубочкой. Я сделала глоток. Гадость. И поставила бокал на стол.

— Я бы хотел, чтобы ты спокойно жила где захочешь. И со мной тоже, то есть со мной и Элизабет, если вдруг появится желание. Ну или время от вре мени. Я с радостью приготовлю для тебя комнату.

Я снова схватила смузи, вставила трубочку в рот и наклонила стакан, чтобы отпить.

Хотя трубочка уже была во рту.

Смузи плавно вылился мне на штаны.

Я в ужасе уставилась на холодное зеленоватое пятно, которое росло на моих джинсах, и убежала в туалет, где принялась щедро поливать штаны водой и мылом, которое не вымывалось.

Встреча с Элизабет.

Жизнь с ней и моим отцом.

Зелёное пятно от смузи.

Я вернулась за стол три минуты спустя.

— Извини.

— Ничего страшного. Смотри, тебе принесли другой смузи.

— О, как мило! Постараюсь не разлить его хотя бы на этот раз.

Мы ушли из ресторана, не возвращаясь к теме. Но разобранная на детали тема вертелась у меня в голове, затираясь до дыр.

С одной стороны, я рада, что вижусь с Джамалем и Виктором, с другой, мне как-то легче, что теперь мы встречаемся реже. Мы пересекаемся на уроках, болтаем, парни ведут конспекты, иногда дают мне их списать. Я им даю свои заметки. Но теперь я занимаюсь по большей части дома, рядом с мамой.

Также я отсылаю им подробные отчёты о маминой деятельности. Потому что, несмотря на неожиданные откровения об аборте, мама всё такая же отстранённая. Чтобы привыкнуть, я анализирую её поведение, а Джамаль и Виктор выступают в роли экспертов. Они, конечно, ничего в этом не понимают, но хотя бы делятся мнением.

Теперь у нас мандалы.

Мама забросила вырезки, чтобы посвятить свои дни раскрашиванию мандал — этих гипнотизирующих рисунков, на которые медитируют буддийские монахи. И на которых чёрт-те как чирикают дети в начальной школе.

Поначалу я не обратила внимания.

А потом наткнулась на раскрытую книгу на её кровати, которая поясняла психоаналитическую теорию на основе подсознания и созерцания. Ещё там было о таинственном значении этих кружочков.

— Да тут всё понятно: она ищет свой центр! — воскликнул Виктор.

— То есть мне не волноваться? Даже из-за очередной одержимости?

— Я бы не стал. Просто…

— …Доверься ей.

По вечерам и в выходные мы с Джамалем обмениваемся тонной сообщений. Он рассказывает о Тео (с которым договорился встретиться в апреле), о Викторе, о том, что чувствует или чувствовал.

И, конечно, о Гертруде.

Я ему отсылаю одну фотографию Изидора в день.

Виктор как никогда прикован к своему телефону: аппарат уже сросся с его правой рукой. Однако вне групповых чатов он редко пишет мне лично.

Даже знать не хочу, что он пишет и кому.

Просто наблюдаю за ним, наслаждаюсь каждой секундой в его компании, даже если от боли давит в груди, словно там крутят отвёрткой, а от всех этих бессмысленных наблюдений из глаз неистово (и несчастно) хлещет. Я приближаюсь к нему, отдаляюсь, играю в «три шага вперед, три шага назад, три шага влево, три шага вправо». Надеюсь, не сломаюсь.

Держаться в стороне хорошо: я обрастаю броней. Общаться с ним тоже неплохо: я получаю свою дозу, солнце поднимается выше.

А между двумя этими состояниями я теряюсь.

К тому же мне снятся сны. Там я свободна. Не от него, нет, но свободна любить. В своих снах я целую Виктора так крепко, что он теряет сознание и падает от мастерства моих языковых мышц. Он пожирает меня своими кавайными глазами, шепчет, что любит и хочет меня.

Не хватает только кокосовых пальм, коктейля в запотевшем бокале и гитары.

Да здравствуют сны.

Днём я иду либо домой, либо к Элоизе.

Иногда направления совпадают, когда мы остаёмся у меня.

Мама назначила приём у гинеколога, который практикует в клинике. Они сходили туда вместе. Меня тоже позвали, но я должна была остаться в лицее: у Элоизы занятия заканчиваются раньше. И, если честно, не представляю себе прогул в зале ожидания, переполненном большими животами.

На выходе из Питомника меня ждало наводнение сообщений в телефоне:

«Я посреди стада беременных женщин, тут целое гнездо!»

«У девушки напротив такой огромный живот, что пупок наружу. Вылез! Похож на фурункул».

«Я тебе говорила, что уснула на английском? Соседка по парте разбудила, ткнула локтем. Представляешь, я даже слюни пустила на стол».

«У них всех яйца тираннозавра вместо груди. Ужас. Я даже прислушалась, чтобы убедиться, что они не трескаются».

«Жесть, сиськи у девушки через два стула от меня вот-вот взорвутся. Я держу под рукой журнал, чтобы прикрыться, мало ли…»

«Я следующая, мне страшно!»

«Ну вот. Мы вышли. Мне назначили новый приём скоро».

«Дебо… я на восьмой неделе».

«Меня будут оперировать».

«Твоя мама — супер».

«Спасибо, какашечка».

«Восемь недель».

Я постаралась её успокоить, но без лишнего рвения. Между Элоизой и мамой образовалась связь, которую я не понимаю, но это хорошо, это что-то сильное. Эта связь помогает Элоизе, у которой теперь появилась союзница.

И маме это тоже на пользу. Ей доверили важнейшее дело, отчего обнажились пробелы в её истории. Взгляд в прошлое движет её вперёд.

Почему и как — я понятия не имею, но в субботу утром она сказала:

— Я отправила сообщение твоему отцу.

Ложка замерла у рта, и холодные мюсли посыпались мне на колени.

Я плохо расслышала?

— Ещё слишком рано для личной встречи, но я хотела тебе сообщить. Вчера вечером я написала ему.

« Мама… Я…

Она приподняла бровь.

— Даже не поздравишь?

Мы улыбнулись друг другу. Нет, моя мама не спятила. Она просто неспокойна.

И хрупка.

Такое бывает.

В следующий вторник мадам Шмино объявила, что мне больше не нужны дополнительные занятия. Мои большие перемены вернулись.

— Ваш средний балл поднялся до тринадцати и восьми на вторых пробных экзаменах — очень достойная оценка. Ваша мама вернулась. Так что можете расправить крылья. Конец года будет очень насыщенным в плане подготовки к экзаменам.

— Поняла.

— Однако если вам понадобится совет или какое-то объяснение, мы всегда к вашим услугам.

— Хорошо. Спасибо большое.

— Не разделите со мной шоколадный эклер напоследок, Дебора?

Если честно, я буду скучать по нашим встречам.

Элоиза уверена в своём решении. Мама рассказала, что она долго плакала на втором приёме у врача — настолько, что тот спросил, не сомневается ли она.

Не сомневается.

«Но всё равно, это тяжело, тяжело», — пробормотала мама и закрылась в своей бывшей комнате, через приоткрытую на долю секунды дверь которой я однажды разглядела стену, увешанную мандалами.

Окей, я пообещала никогда не появляться в её королевстве, но если дверь открыта, я тут ни при чём!

Чтобы успокоиться, я отправилась в ванную и пересчитала ресницы на правом веке.

День был назначен. Он неумолимо приближался на всех ветрах. Элоиза угасала на глазах.

В день икс мама написала мне в школу записку с липовой отговоркой, и мы все вместе отправились в больницу.

Элоиза ждала внизу у нашего дома. Она вцепилась мне в руку.

Другой рукой она вцепилась в мамину ладонь. Не произнося ни слова, мы шли по улицам мимо грузовиков с доставкой, мимо поправлявших причёски молодых людей в костюмах. Клиника находилась в двадцати минутах ходьбы. Я пропустила маму и Элоизу вперед: это их место, я тут никогда не была.

Элоиза прижалась ко мне.

— Ты натощак?

— Да.

— Мы подождём тебя здесь, хорошо? Мы будем рядом, когда ты проснёшься. Не беспокойся, доктор Пажес — отличный гинеколог.

— Да, да…

Я поцеловала её и хлопнула по ягодицам. Её глаза, казалось, вот-вот выкатятся.

— Если со мной что-нибудь случится, скажи Эрванну, что я люблю его. И что я жульничаю в на-столки, чтобы он выиграл.

— Обещаю. Я даже почти сожалею, что с тобой ничего не случится. Когда ещё представится возможность выдать такую фразу. До скорого, королева драмы!

Мы с мамой уселись на пластиковые стулья в зале ожидания. Элоиза исчезла в сопровождении медсестры.

Снаружи набухали первые застенчивые почки на деревьях. Была где-то середина марта. Дышать стало легче.

— Спасибо, мама.

— За что?

— За Элоизу.

Она схватила журнал, на обложке которого улыбалась девушка, обнажая слишком белые зубы. Мама открыла журнал и пролистала не глядя.

— Ты не хочешь куда-нибудь съездить на весенние каникулы?

— Только вдвоём?

— Втроём. С Изидором. Я на больничном, но поездкам ничего не мешает. Недалеко от Фонтенбло, я видела, сдаётся домик в какой-то глуши, забыла название… Арион, кажется. Мы могли бы там провести пять-шесть дней. Ты позанимаешься в тишине. — Она отложила журнал.

На белых стенах зала ожидания, который, конечно, был переполнен роем беременных женщин, висели сельские пейзажи.

Я взяла первый попавшийся журнал.

«Как правильно целоваться и оживить отношения с помощью секса».

О, это точно для меня.

— Я бы хотела пригласить к нам Виктора и Джамаля в субботу, ты не против?

— В гостиной стоит моя кровать, что значит, вам придётся запереться в твоей комнате. Это ничего?

— Нет, всё равно. Единственное условие — закажем пиццу.

— Ну это мы можем устроить.

Мама кивнула.

Я никогда никого не приглашала, кроме Элоизы. Я рассказывала маме о Викторе в своих письмах. Мы понемногу возвращаемся к реальности. Любуясь плоскими грудями и лицами без морщин, я пролистала журнал.

— А каникулы втроём в лесу с Изидором — это отличная идея.

Мы сходили за сэндвичами и шоколадными булочками, а потом вышла Элоиза. Вид у неё был нездоровый и бледный, но всё прошло хорошо.

Сегодня она останется у нас ночевать: я устроила послеоперационную пижамную вечеринку. Мы несколько часов пробыли с Элоизой в палате, а потом втроём отправились домой.

Подниматься по лестнице было трудно, но мы справились.

Едва войдя в квартиру, Элоиза рухнула на мою кровать и вздохнула с облегчением. Мы с мамой приготовили ужин и разбудили Элоизу, чтобы поесть.

— Простите, — пробормотала она.

— Горячие бутерброды с сыром?

— Верх счастья.

— Ты рассказала Джамалю и Виктору?

— О чём?

— Обо мне!

Я откинулась на подушку. Мы в ночнушках лежали на моей кровати. Приготовленный для Элоизы матрас валялся на полу, накрытый одеялом с изображением чаек. На нём калачиком свернулся Изидор.

Нам снова было по десять лет.

Эй, «мисс Вселенная», мир не вертится вокруг твоего пупка! Будешь мороженое?

— Но из-за меня ты теперь реже с ними видишься. Давай сюда всё ведро.

— Я вижусь с ними реже, потому что сама так решила. Не беспокойся, они придут в гости в субботу.

— Отлично! А когда ты признаешься в чувствах небритому красавчику?

— Никогда. Там всё умерло. Сдохло. Покрылось плесенью.

— Ты уверена?

— Да.

— А я вот заметила, что он чаще на тебя смотрит.

— Это из-за гормонов, они тебе в голову ударили.

Элоиза сжала ложку, которая размером больше походила на ковш экскаватора.

— Кстати о гормонах. Всё хорошо? Тебе больно?

— Не очень.

— Как ты себя чувствуешь?

— Твоя мама просто супер.

Я кивнула.

Элоиза залезла в ведро с мороженым с головой.

— Ты рассказала Эрванну?

— Нет.

— Почему?

— Струсила. Боялась, он не поймёт. Или заставит сохранить ребёнка.

Я заметила слёзную аномалию, навернувшуюся на её глаза.

— Я видела, как бьётся его крошечное сердце. Бум-бум, бум-бум, бум-бум. Конечно, восемь недель — это немного, но…

Я вскочила и прижала её к себе. Всхлипывания Элоизы разбудили Изидора: он приподнял голову над лапами.

— Ты устала, моя снежная козочка, давай, укладывайся, я почитаю полчасика, хорошо?

Элоиза стекла на свой матрас, я протянула ей платок. Она вытерла слёзы, и я чмокнула её в нос.

— Ну всё, я выключаю свет, оставлю только лампу у кровати.

Она завернулась в одеяло, как мумия. Её голос приглушало толстое одеяло.

— Дебо?

— Что?

— Спасибо. За всё, за маму, за то, что была рядом, что помогла, короче… Спасибо.

— Это тебе спасибо. Я узнала о маме вещи, о которых она никогда не говорила.

— Да, но…

— Замолчи и спи.

— Хорошо.

Две секунды спустя она ровно дышала.

Я вслушивалась в ночь.

Я дома, рядом с живой мамой, лучшей подругой, которой стало легче, с позорным псом, которого люблю несмотря ни на что.

Мир прекрасен.