Я — твоё солнце

Глава первая Дебора должна хорошо подготовиться к первому сентября

Неприятный шум сверлит мне мозг: что-то вроде крика разъярённого пылесоса, когда в трубу попадает забытый под кроватью носок и вся машина истошно визжит. Стараясь не обращать внимания, я сосредоточилась на божественной атмосфере. Я вам уже рассказывала о бо-женственной атмосфере? Так вот: я лежу на пляже, на белом песке под кокосовой пальмой, её резные листья покачиваются от лёгкого бриза. Небо сияет, как и моя улыбка. Не хочу хвастаться — это вообще не в моих привычках, — но я просто неотразима в розовом бикини, идеально облегающем мои формы. Попивая коктейль вроде тех, что подаются в бокалах с сахарной кромкой и разноцветными зонтиками, я слушаю, как загорелый парень играет на гитаре: у него медовый голос, и он буквально пожирает меня глазами. Даже слюни пустил. Майкл? Антуан? Дени? Никак не вспомню его имя, но одно точно: он меня хочет.

Я уже привыкла.

Они все меня хотят.

Потревоженный клапан пылесоса издал вопль оперной певицы: этого пронзительного звука хватило, чтобы прогнать видение. Мне бы очень хотелось побыть там ещё немного, но пейзаж исчез: песок растворился, загорелый парень и его гитара рассеялись как дым. Бикини испарилось.

Приоткрыв один глаз, я понимаю, что лежу в собственной кровати — той самой, что родители подарили мне на пять лет. Пощупав ягодицы, я осознаю, что идеальные формы исчезли вместе с парнем, а на их месте царит вот уже несколько поколений, не отдавая ни сантиметра своей территории, господин Целлюлит. Он не оставлял в покое ни маму, ни бабушку, ни прабабушку: глянув на семейные фотографии, можно подумать, будто целлюлит у нас в крови.

Вытянув руку, я выключила будильник: этот гад вытащил меня из самого… самого… (блин, даже слов подобрать не могу) сна.

«Они все меня хотят».

Ну конечно.

Я бы заметила.

Представив, как запах изо рта врывается в мои ноздри со вздохом сожаления, я решила вздохнуть мысленно и заключить пари. Принцип простой: если через несколько секунд я включу радио и там заиграет песня… ну, скажем, группы «Намбер 30», ну да, «Намбер 30», любая песня, не будем усложнять, пари должно быть реальным, — то я проведу великолепный год в выпускном классе. Внимание, барабанная дробь, «Намбер 30», «Намбер 30», «Намбер 30», «Намбер 30»…

«…тем самым КЭК-40 потерял вчера три десятых пункта. Перед тем как предоставить слово Йоханну, я напоминаю, что в Великобритании сошёл с рельс поезд. В ужасной катастрофе погибли уже тысяча пятьсот сорок шесть человек, однако власти…»

Выключить.

Выключить, выключить, выключить!

Выпила целый литр воды — говорят, это улучшает цвет кожи. Вчера я старательно приготовила одежду: свитер, юбка, балетки, но, похоже, вселен ная решила всё за меня.

Идёт дождь.

Париж посерел.

Перед уходом я заглянула на кухню, бросив короткое «Привет!» маме, свесившей голову над чашкой кофе. Мама такая растрёпанная, что кажется, она это нарочно. Её веки припухли от сна.

— Привет! Удачи сегодня!

— Пока-пока!

Бегом, надо вдохнуть свежего воздуха.

Не знаю, что происходит, но наша квартира — само воплощение жути. Мама и так никогда не была разговорчивой, однако в последнее время она просто слоняется из угла в угол, как застрявший между мирами призрак, пока отец просиживает дни и ночи на работе. Невыносимо.

Перед тем как хлопнуть дверью, я взглянула на своё отражение в старинном зеркале в прихожей. На зеркало был приклеен листок с номером телефона, написанным красным фломастером.

Пора валить.

Стоя под красивым зонтиком цвета фуксии, нацепив медвежьи ушки, Элоиза ждала меня у Питомника. Никто не знает, откуда взялось это название, Питомник, однако все понимают почему: в нашем лицее классы битком набиты учениками, можно подумать, тут поставлено на поток разведение кроликов. Кажется, это называется животноводством.

Целое дело.

Короче, Элоиза стояла у Питомника.

Моя лучшая подруга, сестра, о которой я всегда мечтала, гений. Конечно, мадам Сулье, наш учитель естествознания, не разделяет моего мнения. Однажды она написала в её дневнике «Элоиза — худшая ученица за всю мою карьеру преподавателя естествознания. У неё пустая банка вместо головы. Над такими, как она, надо опыты проводить». Но мне плевать и даже нравится, что у неё не все дома.

Накинув капюшон, чтобы не вымокнуть под проливным дождём, я благополучно прошмыгнула между лужами и вздохнула с облегчением. Элоиза улыбнулась, метнув сноп искр из-под килограмма туши для ресниц. По её выражению лица догадываюсь: победа, мы в одном классе.

— Мы не в одном классе! — выдала Элоиза, когда я поравнялась с ней.

— Уверена?

— Я в «Б», а ты в «Г».

— То есть ты так светишься от разочарования?

— Нет, конечно, но ты не поверишь: со мной в одном классе Эрванн.

— Эр ван? Это что, новая марка дезодоранта? — Эрванн, брат Грега, ну знаешь, красавчика, который поступил в Сорбонну на философский!

— Шутишь? У Эрванна же капуста вместо мозгов! В его вселенной Виктор Гюго — футболист, а Декарт придумал игральные карты. А кто со мной в «Г»?

— Э-э-э… я толком и не посмотрела, — защищалась Элоиза, разглядывая будущих одноклассников поверх моего плеча. — А, точно, вспомнила: Джамаль! Ну, помнишь, тот, с гигантскими клыками, он ещё тарантулов разводит?

— Блестяще. Кто ещё?

— Ну не дуйся. Вас в классе тридцать девять. Наверняка найдётся пара сносных ребят. Что у тебя на ногах?

Я взглянула на свои ступни, обутые в зелёные резиновые сапоги, на носках которых красовались объёмные глазища — единственная годная в такую погоду обувь. Мои конверсы сдохли, да и кроссовки из искусственной змеиной кожи приказали долго жить. Но я уже привыкла, поэтому стоически снесла саркастическую улыбку Элоизы — эта девчонка всегда неотразима, будто сами боги благословили её. Доказательство: она красивая, остроумная и в лучшем классе.

Я же проведу год с Человеком-тарантулом.

Пришлось тащиться в лягушачьих сапогах аж до кабинета 234. Можно сколько угодно крутить головой, ничего интересного на горизонте: толпа косичек, двое с брекетами, всклокоченные космы, одна красная бейсболка. Ни тебе сексапильности. Ни свалившихся с неба новичков из разряда «мужчина всей моей жизни». Словом, среднячки, бледность и серость в изобилии.

Я точно останусь старой девой. На моей могиле будет написано: «Здесь покоится Дебора, любительница лягушек. Увы, ни одна из них так и не превратилась в сказочного принца».

Уткнувшись носом в мобильный телефон и натянув шапку цвета коровьей лепёшки до самых бровей, в углу стоял Джамаль. Его гигантские зубы торчали даже из закрытого рта. Отвратительно.

Вот вам идеальная пара: Человек-тарантул и Девушка-амфибия.

Прислонившись спиной к батарее в коридоре, я достала телефон — просто для виду, — стараясь не замечать компанию девчонок с Таней во главе. Они перешёптывались и показывали на мои сапоги. Человек-тарантул и Таня — прямо мой счастливый день. До сих пор мне удавалось их избегать, но вот чары рассеялись. В течение целого года каждое утро придётся терпеть Таню и её отутюженный хвостик. Таня похожа на Элоизу, только она умнее и злее. Примерная ученица, безупречная красавица. Устраивает тусовки в квартире площадью в двести квадратных метров исключительно со сливками Питомника. Кружит голову парням. Никогда не наденет лягушачьи сапоги даже в самых жутких кошмарах.

Мне стало одиноко. Даже хуже: я начала думать, о родителях. Отец всё реже и реже появляется дома с тех пор, как его повысили до главного редактора в газете, пусть «главный» и звучит круто. Похоже, он решил жениться на работе, только вдруг у невесты обнаружилась проказа, а никто и не знал: там целая волна увольнений готовится. Так что когда нам выпадает шанс с ним пересечься, отец всегда усталый, встревоженный и всё равно что не с нами.

У мамы же два состояния: апатия и лихорадочная деятельность. И во втором случае она буквально одержима: будто у меня над головой загорается надпись: «Займись своей дочерью!» — и бах! Мама начинает бомбить меня вопросами, на которые совершенно не хочется отвечать («Какая сейчас группа популярна у молодёжи?»), или же вываливает на меня ушат чепухи, которую ей лучше бы обсудить с подругами — жаль, что их у мамы нет, — типа: «Я тебе рассказывала, что моя коллега Фрида съехалась с двадцатичетырёхлетним немцем?»; или, стоя перед зеркалом, растягивая кожу на лице: «Думаешь, будет видно, если я кольну ботокс в скулы?». Я отвечаю обычно, что ни к чему, так как именно это она и хочет услышать. Мне очень жаль, но я не понимаю, как ей помочь. К тому же моя мама больше похожа на планету где-то на задворках Солнечной системы: она и вправду далеко. Я люблю её, но понятия не имею, что действительно творится у неё в голове.

Скорее бы сдать экзамены и свалить из этого депрессивного гнезда. Может даже, получится снять двухкомнатную квартиру с Элоизой…

Брюнетка лет пятидесяти в приталенном костюме приблизилась к нам беличьими шагами. Едва волоча ноги, ученики потащились за ней. Двухметровый здоровяк чуть не выбил мне глаз, пока убирал телефон во внутренний карман, но я всё-таки благополучно уселась, вцепившись в парту, словно утопающий в плот. Через какое-то время в классе повисла относительная тишина, и я осмотрелась.

Надежда умирает последней.

Может, мне чуть-чуть повезёт, и какой-нибудь парень с опозданием ворвётся в класс, и от его сияния померкнут лампы.

— Привет!

Очнувшись от этих зефирных мыслей, я подняла голову в поисках своего собеседника: незнакомец уселся справа. Незнакомец, которого я не знаю, если не ясно.

Я превратилась в камеру видеонаблюдения, вроде ЭАЛа[2] из «Космической одиссеи 2001 года», только с ресницами, а то чёрный пустой глаз — это всё-таки жутко. У новичка жёсткие каштановые волосы, ореховые глаза, а ресницы — кстати о них — дали бы фору даже опахалам Бетти Буп (может, он использует щипчики для завивки каждое утро?). Вокруг шеи новичка был повязан шарф цвета морской волны, а на щеках пробивалась лёгкая щетина. Он наблюдал за мной. Видимо, сказав: «Привет!», он надеялся на ответ.

Мечтать не вредно.

— Добрый день, меня зовут мадам Шмино, я ваш классный руководитель! — произнесла брюнетка.

Поднявшись на кафедру, она положила портфель на стол, повернулась и осмотрела ряды, поглаживая висевшие на груди очки.

— Я преподаю философию.

Я посмотрела на часы.

Оставалось пятьдесят четыре минуты.