Я — твоё солнце

Глава пятнадцатая Она не ответила, а небо, затянутое тучами, угасало…

Джамаль с сияющим лицом открыл мне дверь. С кухни доносился приглушённый шум.

— Всё хорошо? Как мама?

С очаровательной обходительностью он взял моё пальто и повесил его в прихожей.

— Празднует Новый год с коллегами… Кто эти люди?

— Друзья тарантулов.

— В смысле?

По коридору мы проследовали в кухню. Теперь я узнавала каждую картину, каждую вазу, каждый столик.

— Я завсегдатай форумов для арахнофилов и за некоторое время обзавёлся друзьями.

Когда мы проходили мимо двери к террариумам, мне показалось, я слышу, как в лапах Гертруды и её сестёр кричат о помощи бедные кузнечики. Используют ли тарантулы антеннки вместо зубочисток?

— Сколько нас будет?

— Человек пятьдесят.

— Ого.

На кухне кипела жизнь: все болтали, смеялись, открывали бутылки с алкоголем, способным продезинфицировать рану глубиной в три сантиметра. Я тут же заметила Адель.

Это было просто.

Единственная девчонка.

— А! Дебо!

Виктор наклонился, чтобы чмокнуть меня, и я мгновенно залилась краской под пристальным взглядом Адель.

— А это Адель.

Зараза, какая красивая. Я улыбнулась ей, взмолившись, чтобы ненависть и зависть не потекли у меня сквозь поры — придётся постараться.

После обмена любезностями («Ты хорошо знаешь Париж?» — «Да, я тут родилась». — «Как дела в лицее?» — «Я учусь в университете». — «Какое красивое колье!» — «Это Виктор подарил…» — «НУ ДА, А МНЕ ОН ПОДАРИЛ БРАСЛЕТ С ПАУКОМ И ВООБЩЕ ПОШЛА НА ФИГ, ОК?») я отправилась резать яблочный пирог. Хуже всего то, что Адель милая и стильная. Она точно не носит футболки с надписью «I love bouledogues».

Дверной звонок надрывался не переставая, галдёж становился всё громче. Кто-то протянул мне бокал шампанского, который я тут же опустошила. Второй ждала та же участь. Я готовила бутерброды, прибиралась, следила за чистотой, однако как только в моей руке оказывался бокал, я тут же его осушала — ну не выливать же.

Незнакомцы (обоих полов, ух) вагонами валили на кухню, оставляли подношения (замороженную пиццу, чипсы, конфеты) и мигрировали в гостиную.

Я ставила пиццу в духовку, вынимала её, копалась в ящиках, наполняла тарелки, просила кого-нибудь унести их в гостиную, убирала те, что возвращались грязными, в посудомойку. Джамаль умолял меня присоединиться к остальным.

А как же малиновый пирог? Кто его разморозит?

Когда мне надоело хлопотать на кухне, я всё-таки пошла туда, где вечеринка набирала обороты. Щёки горели, будто только что поджарились в тостере. Я болталась из угла в угол с персональной бутылкой шампанского — время без четверти одиннадцать. И чем я только занималась в этой чёртовой кухне два часа подряд?

Я поговорила только с двумя: Джамалем и Грегом: тридцать лет, татуировка с тарантулом на шее. Показала ему, как пройти в туалет.

Я с трудом ходила прямо. Музыка оглушала и резонировала где-то в грудной клетке. Заметив меня, Джамаль со смехом поднял ладони вверх, схватил меня за руку и завилял бёдрами. Позволив ему утащить меня, я хохотала — он оказался способным танцором, блин.

Я танцевала, танцевала, танцевала… Только в охватившем меня вихре можно было обо всём позабыть: я растворилась среди качающихся и дрыгающихся тел в полумраке, который скрывал лица. Семейная драма, отец, с которым я никогда больше не буду жить под одной крышей, Виктор, который танцевал совсем рядом в объятиях другой. Иногда было трудно справиться со сдавившим мне лёгкие стрессом и сдержать слёзы, но я в этом профессионал: нужно просто танцевать ещё быстрее, ещё бодрее. Джамаль держался рядом: если он и исчезал, через секунду появлялся снова.

Футболка промокла насквозь от пота.

— Погоди, я хочу пить, сейчас вернусь! — промычала я.

Джамаль кивнул.

В истерзанных децибелами ушах свистело. Пробираясь на кухню и стараясь уследить за прыгающим горизонтом, я врезалась в каждую стену по дороге. Неистово присосавшиеся друг к другу тела валялись под ногами.

В холодильнике я нашла бутылку газированной воды — мой оазис. После четвёртого стакана мне полегчало, я развернулась и врезалась в Виктора.

Как он только оторвался от своего центра притяжения, сидевшего на диване?

Упс.

— Как дела, Дебора?

Пошатываясь, он снял свой шарф. Так Адель сможет зарываться в его шею сколько пожелает.

— Супер, а у тебя?

Он наклонился вперёд, приблизил своё лицо к моему и прищурился:

— Где она?

Виктор оказался так близко, что я видела каждую морщинку на его полных губах — ну то есть увидела бы, если бы захотела. Прямо сейчас. Я могла бы прикинуться, что потеряла равновесие. Прильнуть к его губам всего на мгновение — и тут бы всё взорвалось. Весь Большой взрыв тоже длился всего тысячную секунды, а в результате создал Вселенную.

Только вот зачем?

Я сухо отпрянула.

— Что? Кто?

— Твоя ямочка.

— У меня нет ямочек.

— Есть, вот прямо тут, когда ты смеёшься.

Он прикоснулся пальцем к моей щеке.

Выдержав затуманенный взгляд Виктора, я ска зала:

— Ты перепутал меня с другой, — и вышла.

— Неправда, тебя невозможно перепутать, Де бора Дантес.

Надо было влепить ему пощёчину.

За двадцать пять минут до полуночи Виктор снова сидел на диване с Адель. Похоже, они придумали новую игру: выигрывает тот, кто первым дотянется языком до гланд партнёра.

Следить за этим соревнованием было выше моих сил.

— Ты куда? — остановил меня Джамаль.

Я взглянула в последний раз на Виктора и Адель, на их сложившиеся, словно кусочки мозаики, тела, на их руки, скользящие вверх-вниз, на их спутавшиеся волосы.

Джамаль тоже повернулся в их сторону.

И тут я всё поняла.

Мир перевернулся с ног на голову.

До сих пор я была слепа и вот прозрела.

Разъярённая, я побежала в прихожую. Джамаль помчался за мной, бесцеремонно расталкивая валяющихся на паркете людей.

— Дебо! Ты уходишь?

Я ощупывала ломившуюся от одежды вешалку: приподнимала куртки, раздвигала их и в конце концов срывала, как выдирают волосы горстями, кидая на пол. Заметив своё пальто, я подобрала его. Мои движения стали хаотичными.

— Прости за куртки.

Джамаль преградил мне путь.

— Я с тобой.

— Не говори чепухи!

Он схватил меня за плечи и наклонился, отчеканив каждый слог:

— Пожалуйста.

Я попыталась уйти.

— Мне будет лучше с тобой, Дебо.

Я пристально наблюдала за ним: Джамаль накинул первую попавшуюся тёплую куртку.

Снаружи пропотевшая спина начала замерзать, и холод прогнал все последствия алкоголя. На улице не было ни души. Время от времени из открытых окон доносились разговоры, смех и музыка. Я стучала зубами. Джамаль обвил рукой мой локоть и прижал к себе. У него была очень мягкая куртка.

Я же чувствовала себя воплощением тупости.

— Почему ты ничего не сказал? — рявкнула я, хотя не собиралась.

— О чём?

— Что ты влюблён в Виктора.

Дрожь не утихала.

— Могу задать тебе тот же вопрос: почему ты ничего не сказала?

— Один — ноль в твою пользу.

Мы быстро шагали, я начала согреваться.

Я хваталась за возможность не оставлять никаких недосказанностей. Настало время откровений.

— Заметь, тут особо не о чем говорить.

— Это как посмотреть. В моём случае точно не о чем. У меня никаких шансов: их не было, да и не будет никогда. Я смирился. К тому же… он не в курсе.

— Что ты гей?

Джамаль кивнул. В его беспокойных глазах, в бледности лица — во всём проступало отчаяние.

Я остановилась и встала перед ним. Несмотря на то что я доставала Джамалю до груди, мне всё-таки удалось его обнять.

Он обвил меня худыми руками и погладил волосы. Я уже привыкла к его шикарному резкому парфюму и даже совсем не замечала.

Хотелось бы оказаться в объятиях Виктора. Джамалю тоже хотелось бы в них оказаться.

— Хороша парочка, — прошептала я.

— Да, но вдвоём веселее!

Я сделала вид, что не заметила, как он утёр слезу, и мы спешно зашагали в ночи. Я больше не дрожала. Наконец-то в этой истории нет тёмных мест: несколько недель я прокручивала всё в голове, но не хватало кусочка. Теперь пазл по имени Джамаль сложился.

Стоя у моего дома, он чмокнул меня, отошёл, но потом вернулся.

— Как-то глупо, сейчас без пятнадцать полночь.

— А твои гости?

— Переживут и без меня.

Он взглянул на меня и достал телефон.

— Без тринадцати полночь.

— Ты прав, мы не можем разойтись за тринадцать минут до нового года. Заходи, думаю, блины ещё остались. Да и Изидор обрадуется компании.

В вестибюле было темно, свет в сторожке консьержа погас. Входная дверь захлопнулась с металлическим звоном, я пыталась нащупать выключатель, как вдруг сквозь тишину до меня донёсся знакомый визг.

— Изидор?

Я включила свет и прислушалась: на всю лестницу прогремели тяжёлые беспорядочные шаги позорного пса.

Изидор на лестнице.

— Мама?

Он мчался, торопился, скулил.

— Мама?!

Изидор на лестнице.

Совсем один.

Я бросилась вверх ему навстречу, перескакивая через ступеньки. Изидор ринулся ко мне, заскулил, пустил слюни, завилял хвостом, облизал меня, но я тащила его за собой, поднимаясь всё выше и выше, цепляясь за перила, чтобы бежать ещё быстрее. Я оторвалась от Джамаля: вперёд, надо добраться до квартиры. Горло сжалось в каком-то сумасшествии, потому что всё было ненормальным в этой ситуации: мама сказала, что я её солнце, она сказала мне, что я — её солнце!

Изидор бежал за мной не отставая, несмотря на толстое пузо.

Остановившись на шестом этаже и едва переводя дух, я вслушивалась, но за дверью было тихо. Я открыла сумку, уронила её, подняла, наконец перевернула вверх дном, нашла ключи и подскочила к двери.

— Подожди! — Джамаль осторожно принюхался.

Я тоже принюхалась.

О нет, только не это! Только не газ после сидевшего на лестнице Изидора!

— Вставь ключ в замок, но не открывай.

Я послушалась. Джамаль мягко сдавил мою руку:

— Я позвоню в скорую. А ты дождись, пока погаснет свет, войди внутрь, но не включай ничего — слышишь? А то взорвётся. Открой окна, ясно? Перед тем как… осмотреться, открой все окна.

Я не всё поняла, потому что по-прежнему тяжело дышала и плохо слышала.

— Дебора?

Свет погас, нас окутал мрак. Я глубоко вдохнула, повернула ключ и ворвалась внутрь.

Споткнувшись обо что-то на полу и чуть не упав, я бросила сумку и направилась в гостиную, вытянув руки перед собой. Я пыталась дышать, но не получалось: воздух стал вязким, как смола. Я открывала рот, но кислорода не было — я лишь задыхалась и кашляла. Окно заскрипело, я попыталась открыть жалюзи, но они застряли и не поднимались. Тогда я упёрлась ногами и сорвала их напрочь. В комнату ворвался свежий воздух. И оранжевый свет фонарей. Я наклонилась над балюстрадой и задышала. Мамы не было ни на ковре, ни на диване. Пошатываясь, я направилась в её комнату: с каждой секундой напряжение спадало, мамы нигде не было. Открыв ставни в её комнате, я проделала то же самое в своей.

Её здесь…

— ДЕБО!

Я хорошо знала Джамаля.

Я его изучила, как он изучил меня.

И как только он крикнул моё имя, я уже знала. Вся в слезах я вошла в кухню.

Тонкий смутный силуэт моей матери растянулся на шахматной плитке.

На ней было красное платье.

Ноги подкосились, я обмякла и упала на колени. — Мама!

Я трясла её, Изидор облизывал ей лицо. — МАМА!

Вцепившись ей в плечи, я трясла ещё сильнее: голова болталась из стороны в сторону.

— МАМА-А-А-А-А-А-А!

— Она дышит, Дебо, прекрати! Она дышит. Джамаль стоял далеко. Я завопила:

— Почему она не очнулась?

— Успокойся, мы отнесём её туда, где меньше всего газа. Я всё выключил. Не трогай выключатели.

Джамаль подхватил маму за ноги, я за подмышки.

Поскользнувшись на полотенце, я поняла: она заделала все дыры.

Мы аккуратно несли её обмякшее тело. Изидор следовал кортежем.

Ох, мама…

Её голова безвольно подпрыгивала с каждым шагом, а руки болтались при малейшем движении.

Не отрываясь, я вглядывалась в её лицо: она была похожа на покойника.

Мы положили маму на диван.

На улице завопили сирены, и на фасадах за мелькал синий свет.

— Всё будет хорошо, Дебо. Я спущусь к скорой.

Джамаль умчался.

Я сидела рядом с мамой. Такой хрупкой. Такой бледной.

— Ты не имеешь права… Разве так поступают со своим солнцем…

Пол задрожал, стены обрушились. Всё во мне превратилось в тоску, в боль — я снова стала маленькой девочкой, которая боялась темноты.

Мама хотела умереть.

Она хотела покинуть меня навсегда.

Скорая добралась до квартиры: они спросили про её возраст, проблемы со здоровьем и столпились вокруг. Джамаль утащил меня на лестничную клетку.

Мой рёв, наверное, был слышен в Лондоне.

В Нью-Йорке.

— Чёрт.

— Что такое?

— Надо предупредить отца.

Ко мне вышел здоровяк из скорой.

— Мы должны отвезти её в больницу, ей не хватает кислорода.

— Она умрёт?

— Нет.

— Вы уверены?

— Мадемуазель, отойдите.

Мою маму положили на носилки, половину её лица скрывала кислородная маска.

— Я могу поехать с вами?

— А сколько вам лет?

— Семнадцать.

— Вы можете кого-нибудь предупредить?

— Только отца, но он за границей. Я могу поехать с вами?

— Вашу маму отвезут в больницу Ларибуазьер. Сейчас она без сознания, мы поместим её в реанимацию, но всё будет хорошо. А вы отдохните и приходите завтра.

— Что?

— Доверьтесь мне. Тридцать первого декабря в скорой всегда чёрт-те что происходит. Приходите завтра. Уверяю вас, так будет лучше для всех. Не оставляйте её одну, — обратился он к Джамалю.

Через несколько секунд я пришла в себя. Щека горела. Джамаль замахнулся, чтобы влепить мне вторую пощечину, и замер.

— Прости. Ты упала в обморок.

Я лежала в своей кровати, одетая и под одеялом. Изидор устроился в ногах — мой часовой.

В открытые окна врывались крики празднующих людей.

Я вздрогнула.

Привет, папа, это я. Надеюсь, тебе весело. Маму отвезли в больницу Ларибуазьер, она пыталась покончить с собой. Вот. С Новым годом.