Я — твоё солнце

Глава двадцать шестая Дебора мечется, как пинбольный шарик

Я провела самую восхитительную ночь в своей жизни. И одновременно — самую ужасную.

В кровати было жарко, по всему телу бежали мурашки. Я восстанавливала каждую секунду чудесного происшествия, выдумывая с десяток возможных продолжений, три тысячи завтрашних дней. Я ворочалась, бегала в туалет, возвращалась с постель и снова погружалась изо всех сил в воспоминания, раздувая их, словно сморщившийся воздушный шарик, — пусть ещё поживёт, ещё чуть-чуть — и засыпала, задаваясь тысячей вопросов. Почему?

А как же Адель?

Может, Виктор — коварный соблазнитель?

А может, он… любит меня?

Ага, как же.

Я засыпала, а потом снова выплывала на поверхность.

Гладила Изидора, трепала его жирную тушку.

И снова засыпала.

В конце концов, приоткрыв один глаз, я увидела, как сквозь ставни пробивается тусклый дневной свет.

Я посмотрела время на телефоне.

Сообщение.

«Прости, не знаю, что на меня нашло. Точнее, слишком хорошо знаю — непреодолимое желание. Но у меня есть Адель, я не могу так поступать. Прости меня, Дебора, я конченый идиот. Прости».

Каждое прочитанное слово вонзалось кинжалом, опустошая моё тело до последней капли крови.

Воскресенье было отвратным. Во рту стоял вкус прокисшего молока, пол уходил из-под ног, как и мои мысли из головы. Выключив телефон, я лежала на кровати в темноте. Ноль мотивации.

Мамина голова показалась в дверях к двум часам дня.

— Всё хорошо?

— У меня похмелье.

— Вот как. А тарелка макарон тут не поможет?

— Кто знает.

Я потащилась на кухню. Пока мама молча изучала моё лицо, я вяло жевала. Она с пониманием отнеслась к моей кислой бледной роже.

Убрав со стола, мама отправилась на прогулку с Изидором, а я вернулась в свою комнату, где снова растянулась на кровати без движения.

Я дышала пустотой квартиры.

Попыталась почитать — никак.

Я походила на жирного, рыхлого слизняка, оставляющего блестящие в лунном свете следы.

Кто захочет встречаться со слизняком?

Уж точно не Виктор.

Он выбрал Адель.

Что логично. И очевидно.

Как я могла поверить в нас хотя бы на секунду?

— У тебя точно всё в порядке? — настаивала мама, вернувшись с прогулки.

— Завтра мне будет лучше, не беспокойся.

— Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Если у тебя есть лекарство от безответной любви, то да. А если нет — вряд ли.

— Мне очень жаль, солнце моё.

От пота волосы липли ко лбу.

Около пяти часов вечера кто-то позвонил в дверь.

А потом забарабанил.

— Это Джамаль! — предупредила мама.

— Скажи, что я ужасно выгляжу…

— Слишком поздно.

Джамаль легонько оттолкнул маму и вошёл в комнату.

Приподняв бровь, мама пристально посмотрела на меня, но я махнула рукой, мол, всё в порядке. Тогда она похлопала Джамаля по плечу и закрыла за ним дверь.

— Вот это дичь.

— Ага. Знакомься с моей истинной сущностью.

Заскрипела крутящаяся ручка ставней.

Я прищурилась — слишком много дневного света.

Джамаль настежь распахнул окно и присел рядом. Тут я поняла, что на мне стрёмная ночнушка с кроликами, а причёска больше к лицу наркоману, проходящему курс лечения в клинике.

— Только вот про ночнушку не шути, пожалуйста.

— Я и не собирался.

Кое-что в его голосе удивило меня — наверное, лёгкая, словно весенний листок, и нежная интонация.

Он всё знал.

— Мне позвонил Виктор.

Я пялилась на свои ступни. Точнее, представляла их, так как они были под одеялом.

— Что за бардак у него в голове, — продолжил Джамаль. — Сложнее, чем с девчонкой.

Наконец я подняла на него влажные глаза.

— Что?

Джамаль неловко улыбнулся:

— Мне очень хочется тебе кое-что сказать, Дебо, но боюсь, ты не очухаешься. Будешь бить меня до одури щёткой для волос или начнёшь распевать «Мельницы моего сердца»…

— Такого не случится.

Джамаль наклонился ко мне и зашептал, будто выбалтывал постыдную тайну:

— Я думаю, что Виктор и вправду в тебя влюбился.

— Словно брошенный камень в гладь живого ручья-а-а-а-а, расползаясь кругами, растревожив себя-а-а-а!

— Сто-о-о-о-оп!

Джамаль рассмеялся. Мне было не до смеха.

— Я ценю твою заботу, но не надо жалости.

Он ответил серьёзным тоном:

— Я говорю правду. Похоже, только он один этого не понимает. Ну и ты ещё, конечно. Отличная из вас парочка.

— Перестань, пожалуйста, — сердито отрезала я, отсекая возражения.

— Но…

— Джамаль, перестань! Хочешь, покажу тебе его сообщение?

Резким движением руки я сунула телефон ему поднос.

— У него есть Адель, он так не может.

— Но хочет.

— Да в задницу его хотелку!

Наши лица оказались в двух сантиметрах друг от друга — мы походили на двух готовых вот-вот броситься в драку котов.

Джамаль отпрянул, уселся, держа спину ровно, и вздохнул:

— Он сказал мне, что сделал большую глупость, но никак не мог устоять.

— Я в курсе, спасибо, если помнишь, я тоже там была.

— Но он не смог устоять, потому что ему очень хотелось, Дебо!

— И что? Если ему захочется мороженого, он стащит из магазина эскимо и свалит, не заплатив?

Джамаль скорчил рожу и поджал губы.

— Не вижу связи.

— А связь тут в том, что всё это слишком просто! Мне плевать на его «хочется». Плевать на его поцелуй. Я хочу быть с ним!

Прижав ладони к лицу, я бешено тёрла щёки и закатывала глаза.

Я же это не вслух сказала… Приди в себя!

Я улеглась на кровать и закрылась одеялом с головой.

— Так ты задохнёшься. Жара — двадцать семь градусов!

— Тем лучше, никто и не вспомнит.

— Ты на день рождения загадала отупеть или что?! — взбесился Джамаль. — Да, он винит себя, говорит, что потерян, — и это нормально! Он встречается с Адель уже целую вечность!

— А, ну да, пожалей его, а обо мне не беспокойся!

Одним глазом я выглянула из-под одеяла: Джамаль потёр лицо ладонями, словно умывался на сухую.

— Прости, Дебора. Прости…

Усталость и тоска всё-таки одержали верх над обидой, и я начала реветь, как потерявшийся медвежонок.

— Дебо…

Плотину прорвало. Она рассыпалась. Я пыталась законопатить пробоины, накидать мешков с песком, подавить грусть, не сдаваться, держаться, но было слишком поздно: я орала как потерпевшая, икая и заливаясь слезами:

— Я НЕ… НИЧЕГО НЕ… НИКОМУ НЕ ГОВОРЮ… ВСЁ… ПОД… КОНТРОЛЕМ! ВСЁ!! ВСЁ!! Я ХРАНЮ… СВОЙ… СЕКРЕТ… СЕКРЕТ… ДЕЛАЮ… В-ВИД… ЧТО… ВСЁ… ХО… ХОРОШО… И ВОТ… Я ВО… БОЛЬШЕ… НЕ МОГУ!! СТРА… СТРАДАЮ… ТУТ… ME… МЕСЯЦАМИ… В ТИ… ТИШИНЕ… А ВСЕМ… ПО… ПОФИГ… Я БО… БОЛЬШЕ… НЕ МОГУ… СО… СОВСЕМ НЕ МОГУ!!

Джамаль пытался унять истерику: обнимал меня, гладил по лицу, прижимал к себе. Но из меня лило сильнее, чем мартовские ливни, я кричала, стонала, выплёскивала копившиеся месяцами напряжение, неоправданные надежды, воображаемые воркования, разочарования и пренебрежение здравым смыслом.

— Тише… тише… Он же не злодей, он не играет с тобой, это всё, что я хотел сказать, Дебо. Прости, что не обратил на это должного внимания.

— Бу-у-у-у-у-у-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

Изидор скрёбся под дверью так громко, что Джамаль открыл ему. Я воспользовалась моментом, чтобы найти носовой платок и высморкаться. Позорный пёс вошёл, качаясь в такт виляющему облезлому хвосту, бросил на меня взгляд, полный нежности, и медленно запрыгнул на кровать.

Так медленно, что я рассмотрела качающийся в воздухе живот и развевающиеся уши.

— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!

Мама бросилась ко мне в комнату.

Я очутилась тридцатью сантиметрами ниже. Задница застряла между сломанными рейками, пока Изидор сидел на моей спине и вылизывал мне лицо — ощущение было, как от скраба с ароматом протухших тефтелей. Я не могла даже отпихнуть пса: сложившись пополам и застряв, я походила на кусок индейки в сэндвиче из матраса. Джамаль ржал и хлопал себя по бёдрам.

— ОН СЛОМАЛ МОЮ КРОВАТЬ! ЭТОТ ЖИРНЫЙ ТОЛСТЯК СЛОМАЛ МОЮ КРОВАТЬ! — орала я, так и не решив, плакать или смеяться. — ТЕОРЕМА НЕПРУХИ ТОЧНО МЕНЯ НЕВЗЛЮБИЛА!

Я сжимала кулаки, чтобы вопить ещё громче, но пошевелиться уже не могла.

— Теорема чего?!

Джамаль заржал ещё громче, пока мама поджимала губы, стараясь не последовать его примеру.

Она глубоко вдохнула и заговорила так серьезно, как только могла:

— Успокойся. Изидор всё правильно сделал. Давно пора поменять эту кровать.

— Я УМРУ СТАРОЙ ДЕВОЙ! У-У-У-У-У-У-А-А-А-А-А-А-А!

Решено: буду дальше реветь.

— Я могу тебя заснять?

Джамаль достал телефон.

— И этот человек называет себя моим другом!

Мама, у меня ужасные друзья! ДОСТАНЬ МЕНЯ ОТСЮДА!

Я сражалась с кроватью, но всё равно оставалась в плену у матраса. Джамаль щёлкал объективом:

— Улыбайся, Дебора, ну-ка подвинься немного! Ах, да, ты же не можешь…

— КОЗЁЛ! МАМА, ДОСТАНЬ МЕНЯ ОТСЮДА!

Тут мама не выдержала.

И заржала, пока довольный своими проделками Джамаль стучал кулаком по стене, выставляя клыки напоказ. Эти двое точно задохнутся.

Изидор присоединился ко всеобщему веселью и решил погоняться за собственным хвостом, закружившись волчком. С каждым шагом он давил на меня всё сильнее и доламывал оставшиеся в живых рейки.

— А-А-А-АЙ! ПОМОГИТЕ! СКОРЕЕ! У МЕНЯ СЕЙЧАС СЕЛЕЗЁНКА ЛОПНЕТ!

Продолжая хохотать, мама отпихнула Изидора и взяла меня за руку, чтобы вытащить из этой ловушки.

Ну и вонь из пасти! Какой ужас! Лежать, Изидор! Лежать!

Каждое произнесённое слово провоцировало новые раскаты хохота, к которому я в итоге присоединилась, пока мама с Джамалем тянули меня, словно тряпичную куклу, приговаривая: «Раз, два, взяли! Раз, два, взяли! Ну блин, ну вылезай!»

Хлоп — я наконец-то выскользнула из матраса-людоеда.

Едва оказавшись на ногах, я бросилась в ванную смыть тонну слюней, скопившихся на лице.

Смывая всю эту вонь под душем, я смеялась уже в одиночестве.

И почти забыла о Викторе — надо же.

Однако вечером так просто выкрутиться не удалось.

Я позвонила Элоизе и обо всём рассказала.

Её воодушевление быстро сдулось.

— С каких пор у парней всё так сложно?

— Ну знаешь, не всем так повезло встречаться с одноклеточным, — ответила я.

— Ты права, — сдалась она. — Но Виктору точно можно присудить Филдсовскую премию по геморрою.

— Вау, Элоиза, с каких пор ты знаешь о существовании Филдсовской премии?

— С тех пор, как начала читать «Ле Монд», ха-ха.

— Да ладно?!

— Преклонись передо мной.

— Конечно, госпожа.

Мы обе просто дышали в трубку: между мной и Элоизой наладилась волшебная связь, волна, которую тишине не разрушить. От молчания она была только прекраснее: я не думала, что обязательно должна что-то сказать, а просто чувствовала присутствие Элоизы тут, рядом со мной.

— По шкале от одного до десяти, где десять — это максимальный уровень боли, ты бы сколько дала? — спросила она некоторое время спустя.

— В плане задетого самолюбия — пять из десяти. А вот тоска тянет на шестнадцать.

— Чёрт, Дебо.

— Не надо, а то я снова разрыдаюсь.

— Чёрт…

— Прекрати-и-и.

— Блин, какашечка.

— Ага-а-а-а-а.

Джамаль помог нам вынести разломанное реечное дно, так что я лежала на матрасе, брошенном прямо на паркет.

— Я боюсь возвращаться в Питомник, — произнесла я на одном дыхании.

— Осталось месяц продержаться.

— Да, но каждая проведённая с ним минута похожа на очередной оборот дрели прямо в сердце. Оно вообще скоро сморщится, как печёное яблоко.

— Ох, моя Дебо… Ты ответила на его сообщение?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю, что ответить. «Ты и вправду козёл, но я всё равно тебя люблю»?

— Как вариант.

— Но он и так это знает!

— Возможно… Я буду ждать тебя завтра утром у твоего дома, хорошо?

— Окей.

— Можем пойти днём в библиотеку. Финишная прямая. Купим что-нибудь пожевать и будем готовиться к экзаменам.

Элоиза только что предложила заниматься вместе.

Повторяю: Элоиза только что предложила мне заниматься вместе.

— А Эрванн?

— Он считает, что я такая секси, когда учусь. Скорее всего, пойдёт вместе с нами.

— Думаешь?

— Ага, будет на меня смотреть.

— Ох.

— Кто знает, может, и он когда-нибудь откроет книгу.

— Ты права.

— До завтра, Дебо; постарайся немного поспать, хорошо?

— Ага. Ты тоже.

— Спокойной ночи, моя какашечка.

— Спокойной ночи, моя козочка.