Я тебе не враг (СИ)

16.1

Ледовский

Она не пыталась играть. Не пыталась отрицать то, что я и так знал без её признания.

Смотрела на меня чуть умоляющим взглядом, но полным обиды, непрощенной грусти.

И молчала.

— Что ты хотела с нею сделать?

Милана нервно повела головой, но снова не ответила.

— Что ты с нею хотела сделать?!

Я сорвался в голосе, но всё ещё контролировал себя, хотя это давалось нелегко. Я взял бокал виски из её рук и резким движением плеснул содержимое ей в лицо.

Она вздрогнула, как от удара, вмиг растеряв холёную невозмутимость. Захлебнулась. Открыв рот, потянулась было к салфетке на столе, но я перехватил её руку.

— Что ты хотела с нею сделать, Милана?

Когда я говорил вот так, спокойно, смотря собеседнику в глаза, нарушая его личные границы, выдерживали немногие. Я никогда раньше не говорил в таком тоне с нею, она к такому не привыкла. Давно заметил, что когда человеку долго позволяешь слишком многое, пускаешь его в доверенный круг, рано или поздно он начинает этим доверием злоупотреблять.

Она быстрее, чем он. Мужчинам более свойственно соблюдать незримые границы.

— Чтобы она исчезла, — пролепетала Милана почти нежно, преданно заглядывая мне в глаза.

Я отпустил её, и Милана притворно потёрла запястье. На этот раз мне не было её жаль. Каждый должен получить по заслугам.

Сам виноват: упустил этот момент с Миланой. Привык думать, что она всё понимает, что мы думаем в одно направлении.

А сейчас она сидит и смотрит на меня, запрокинув голову. Смотрит и молчит. Ранимая, хрупкая, бывшая актриса точно знает, что я неспособен причинить ей вред, когда она подаётся мне навстречу и показывает без слов, что готова на всё. На любое наказание, лишь бы я сделал это сам.

Я никогда не трогал её и пальцем. Всегда казалось унизительным бить женщин. Тот, кто бьёт слабых, боится мужчин, вымещая тем самым зло там, где не дадут сдачи. Шакалы часто так ведут себя, не львы.

Я же всегда считал себя царём зверей. До гордого звания человека многие недоросли.

— Я хотела, чтобы всё было как прежде, — она цеплялась за мои руки, не смея шелохнуться, подняться.

Опасалась, что тогда я передам её своим людям, и те выведут её прочь. И мы больше не увидимся. Она уже читала это в моих глазах, наивно полагая, что ещё всё можно исправить.

— Я не могу без тебя, — взмолилась она, и я растёр алую помаду с её верхней губы. Размазал большим пальцем по её припудренной щеке, подвёл черту под нашими многолетними отношениями.

— Ты покусилась на ту, кого я выбрал. Я никому не позволю решать за себя. Ты это знала.

— Я всегда терпела! Дима, — она вскочила на ноги и попыталась обхватить моё лицо руками. Я отстранился и всё так же подчёркнуто холодно смотрел на неё. С каждой минутой мы расходимся всё дальше, как лайнеры в океане. И с каждой минутой я чувствую нарастающую радость освобождения.

— Она пройдёт, эта твоя страсть к ней. Они всегда проходят для тебя, ты даже не помнишь их имена, сам говорил. А эта ещё и дочь твоего врага, поэтому вдвойне интересна тебе, но пройдёт.

Она плакала. Не так как обычно, когда пускала театральную слезу, не желая размазать макияж. На этот раз слёзы были некрасивыми, поэтому я им верил. Мы прощались, а прощания никогда не выходят безболезненными.

— Довольна, Мила. Ты не психолог, не начинай лечить меня. Я давно предупреждал, что этим кончится. Ты чуть не причинила ей боль, значит, хотела причинить её мне. Я не могу простить тебя. Ты сама разорвала всё, что объединяло нас. Сама! Ты всё знала и покусилась на ту, кого я выбрал.

Я подал чистую салфетку.

— Послушай внимательно! Я не могу простить, что ты хотела с ней сделать! Думала, что если её трахнет кто-то силой, то я потеряю к ней интерес?

Я хорошенько встряхнул её за плечи, и лицуо Миланы исказилось злобой, перед которой все вопросы и увещевания бесполезны. Её отрезвит только хорошая затрещина, но это будет означать, что она выиграла. А я сдался. Лишился самообладания.

— А разве нет?

Я оттолкнул её на диван. Она вся сжалась в предвкушении удара и снова завыла. Тихонько, не по-настоящему.

— Ты заслужила наказания, но я не изобью тебя, хотя мог бы! Ты умрёшь сегодня. Милана Олеговна Чарторышская утонет в бассейне. Новые документы на тебя приготовят завтра-послезавтра.

Её глаза расширились от ужаса, а улыбка сползла с лица. Я обожал этот момент: жертва понимает весь мой план, и он оказывается для её хуже чем тот, что она нарисовала в своей голове.

— Никаких имён с претензией. Скажем Петрова Анна Петровна — вполне провинциальное имя. Поедешь в Самару, будешь сидеть там три года, пока я не разрешу тебе уехать. Поняла? Или подохнешь в придорожной канаве!

— На что я буду жить? — пролепетала она, продолжая цепляться за мой рукав.

— Ты же учительница начальных классов. Вот и устроишься в школу. Будешь вести театральный кружок, подработаешь копеечку. Анне Петровне этого хватит.

Я встряхнул её за плечо совсем легонько, и она перестала плакать.

— Ты давно это задумал, да? Ты всё знал, что я так поступлю! — шипела она, задыхаясь от собственного яда.

Я повернулся и хотел уйти, но она крикнула вослед:

— Признайся! Ты меня подтолкнул, чтобы потом избавиться!

Я медленно обернулся на пороге.

— Предполагал, что ты можешь так поступить, Милана. Но ты сама сделала выбор. Прощай, Анна Петровна.

И вышел под её истошные вопли. Вслед мне полетел пустой бокал из-под виски, который разбился об стену. Она не стала целиться. Знала, что если заденет меня, то Анны Петровны из Самары никогда не будет. Знала и боялась.

И хотела жить даже так.

Это было всё, что я мог или хотел для неё сделать.