Забытое приключение Тарзана

Глава 17

Смолл слишком поздно понял, что он рассчитал время неправильно, и что его лоза достигнет земли прямо перед Уилсоном и Кэнноном. И на самом деле, он, качнувшись, пролетел между Хенсоном и Билли и одной из своих ног ударил Хенсона, сбив того с ног. Смолл завертелся на лиане, в результате чего потерял над ней контроль, упал на землю и покатиться вперед.

Импульс падения отправил его кубарем к ногам Кэннона с достаточной силой, чтобы сбить того навзничь. Кэннон ударился о землю и выронил из рук свою винтовку. Смолл поспешно навалился на него сверху и начал использовать свой кулак, как молот, разбивая нос Кэннона.

Уилсон прыгнул вперед, опуская приклад винтовки вниз на затылок Смолла и сбивая его с Кэннона. Билли бросился на Уилсона и свалил его на спину. Они принялись бороться за винтовку.

Хенсон вскочил на ноги, подхватил винтовку Кэннона, развернулся и закричал: — Ни с места!

Уилсон прекратил бороться с Билли, но оба они держались за винтовку.

— Отдай ему винтовку, — приказал Хенсон Уилсону. — Дай ему её, и никаких уловок.

Уилсон неохотно позволил Билли забрать ружье.

— Хорошо, — сказал Хенсон. Теперь роли поменялись.

— Не совсем, — проревел Кэннон.

Хенсон повернул прицел на Кэннона, и его сердце упало.

Кэннон сгреб лежащего без сознания Смолла и удерживал его под подбородком одной рукой, оторвав его ноги от земли. В другой руке у него был нож, приставленный к горлу Смолла. Кровь текла из сломанного носа Кэннона по его губам. Его дыхание вырывалось из груди с пыхтением, как шум локомотива.

— Если у меня будут какие-либо проблемы, — сказал Кэннон, — я проделаю ему в шее еще один рот.

Уилсон ухмыльнулся. — Ты мог бы также сдаться, Хенсон, — сказал он. — Вы двое не справитесь со мной. Ты ранен, и у тебя кишка тонка для этого.

— Мы не сдадимся тебе, — огрызнулся Хенсон. — Отпусти его, толстяк.

— Я так не думаю, — ответил Кэннон. — Уилсон, пойди-ка сюда.

Уилсон уверенно встал и двинулся к Кэннону. А Билли быстро занес приклад захваченной винтовки и нанес Уилсону достаточно сильный удар в лоб, чтобы сбить того с ног снова. Уилсон приподнялся на локте и потер шишку размером с гусиное яйцо, которая уже появилась на его лбу.

— Ты, сукин сын, — захрипел Уилсон.

— Ну-ка, ты, — сказал Билли. — Нет смысла говорить плохие слова. Лежи теперь и тогда Билли не придется проделывать дыру в твоей голове.

Уилсон откинулась на спину, но его глаза засверкали.

Глаза Смолла моргнули и широко открылись, когда он понял, в каком положении оказался.

— Тихо, — сказал Кэннон Смоллу, — если я занервничаю, у тебя, наверняка, появится где-нибудь порез. Ты меня слышишь?

— Слышу, — прошептал Смолл.

— Отпусти его, — велел Хенсон.

— Я отпущу его, а ты выстрелишь в меня, — не согласился Кэннон.

— А если ты этого не сделаешь, мы все равно будем стрелять в тебя, — сказал Хенсон. — Отпусти его, и мы позволим тебе жить. Свяжем тебя, но позволим жить.

— Я так не думаю, — сказал Кэннон, и он снова прижал нож плотно к горлу Смолла. Ожерелье из крови появились на шее Смолла, и побежало на его голую грудь. — Я мог бы просто зарезать его прямо сейчас. К чертовой матери. Я смотрю, что уже два парня в нижнем белье доставляют мне неприятности. Первый, тот дикий человек — но Уилсон и я, мы разделались с ним. А этот, он умрет также.

— Человек-обезьяна жив, — прохрипел Смолл.

— Вот дьявол, — выругался Кэннон.

— Я был с ним сегодня утром. И он очень живой.

— А это подстегивает, — сказал Кэннон. — Я не собираюсь ждать, пока он здесь не покажется.

Быстрым движением запястья, Кэннон перерезал горло Смоллу и побежал прочь от тропы вглубь джунглей.

Смолл сломался, как если бы он был марионеткой, у которой перерезали нитки. Он упал на колени, а затем опрокинулся назад, а его ноги подломились под ним, как будто его собирались сложить и поместить в баул.

— Смолл! — закричал Хенсон.

Билли быстро сделал два торопливых выстрела, но эти выстрелы прошли мимо, а толстяк Кэннон метнулся еще глубже в подлесок и пропал из поля зрения.

Хенсон бросился к Смоллу, бросил винтовку, и пытался зажать рану на горле Смолла своими руками. Но это было бесполезно. Разрез был слишком глубоким. Кровь хлестала сквозь пальцы Хенсона, словно молоко через сито.

Смолл попытался заговорить, но в горле только заклокотало. Хенсон опустил ухо ко рту Смолла, чтобы расслышать, что тот скажет. Он подумал, что услышал, как Смолл проговорил: — И все-таки без штанов.

Тело Смолла обмякло. Хенсон осторожно опустил его на землю, а затем посмотрел на Уилсона. Он взял ружье и направил его на бандита. Пот высыпал бисером на лбу Хенсона, а его зубы сжались. Он едва смог выдавить из себя слова. — Одно слово. Только одно. И я расплескаю по грязи твои мозги.

Уилсон посмотрел на него, но удержал язык за зубами. Он сфокусировал свой взгляд на пальце Хенсона, на курке винтовки. Тот дрожал.

Билли сказал: — Смотри за ним, бвана. Я пойду за другим гадом, — и Билли отправился в джунгли за Кэнноном.

Ночь опустилась вниз, покрыв всю землю мраком. Луна поднялась вверх блестящим шаром. Хенсон присел рядом с телом Смолла, его винтовка была направлена на Уилсона.

В джунглях, в темноте, Билли преследовал Кэннона.

Как только Джин услышала движение в подземелье, она не задумываясь, спросила: — Кто там?

Последовал долгий момент тишины, а потом донеслось: — Ньяма. Я Ньяма и я скоро умру.

Джин покосилась, глядя в темноту. Ее глаза сфокусировались, и девушка смогла увидеть фигуру говорящей. Девушка.

— Вы говорите по-английски, — спросила Джин.

— Миссионеры, — сказала Ньяма. — Я могу и читать также. И цитировать стихи из Библии. Вы хотели бы их услышать?

— Нет, только не сейчас, — сказала Джин. — Может быть, вы можете поведать их мне позже… Как вы сюда попали? Какие миссионеры? Миссионеры в этом городе?

— Нет, — сказала Ньяма. — Конечно же, нет. Я из большой лесной земли. Однажды эти люди из Ура совершили набег на нас, а я была одной из тех, кого они угнали прочь. Я не знаю, живы ли до сих пор кто-либо из других наших людей, которые были привезены сюда. Думаю, нет.

— Как давно вы здесь?

— Я не знаю. Я уже долгое время в городе Ур. Но здесь, в этом месте… Не долго… С тех пор, как Куруванди устал от меня.

— Куруванди?

— Он правитель Ура. Один из длинной череды царей Куруванди. Меня привезли сюда, чтобы сделать одной из его жен, и он заставил меня… Но я сделала его несчастным. Наконец, он отправил меня сюда. Вскоре я умру. Но, я сделала бы это снова…, я бы снова сделала его несчастным. Я предпочла отвергнуть его, чем делить с ним ложе в спальне. Я не хочу, чтобы со мной обращались как с племенной коровой. Вам повезло, что ему не понравилась ваша внешность.

— Я не знаю, заставит ли это меня чувствовать себя оскорбленной или счастливой.

— Дайте-ка, я на вас гляну, — сказала Ньяма.

— Это не так-то просто в темноте, — ответила Джин.

— Я привыкла к темноте. Вот здесь, подойдите, — женщина взяла Джин за локоть и подвела ее к закрытой двери.

По краям вокруг двери просачивалась немного света, и Джин смогла почувствовать свежий воздух дующий снаружи. Воздух не был прохладным, но, конечно, он пах лучше, чем воздух в камере. Свет и воздух немного воодушевили ее.

— Вы весьма хорошенькая, — сказала Ньяма, приблизив свое лицо к Джин.

— Вы тоже, — сказала Джин. Это была честная оценка. Ньяма была действительно очень красива.

— Я удивлена, что он не захотел вас в качестве одной из своих женщин, — сказала Ньяма. — Возможно, это потому, что он видит, что ваша бледная кожа не так красива.

— Почему он хочет меня убить? — сказала Джин. — Я не пришла сюда по собственному желанию. Я не сделала ничего людям Ура. Правда, я бы пришла сюда и по своей воле… почему они должны убивать меня? Убивать нас?

— У него есть свои причины, — сказала Ньяма. — Но и без объяснения причин, он убьет нас в любом случае. В конце концов, он убивает всех. Он сумасшедший. Они все безумны. Гордящиеся славой своего величественного города и своих богов… хотя есть одна вещь. Их бога, в отличие от христианского бога, вы можете увидеть. Я видела его. Он так же безумен, как Куруванди. Это ужасное божество.

— Вы видели их бога?

— Да.

— Эта статуя… оракула?

Ньяма вздохнула. За этим последовало долгое молчание. И, наконец, она продолжила: — Нет, я не верю ни во что из этого. Статуи это лишь статуи, а оракулы это всего лишь старики и старухи, копошащиеся своими пальцами в кишках птиц. Я верю в то, что вижу. А я видела этого бога.

— Двигающегося и дышащего бога?

— Не поправляйте меня, — сказала Ньяма. — Это правильное слово, разве не так? Опекать?

— Простите меня, — ответила Джин. — Я не это имела в виду.

— Да, вы именно это имели в виду.

— Но бог двигался и дышал?

— Миссионеры верили в бога, которого я не могла видеть. Они хотели, чтобы я поверила в него. Я не могла. Но здесь, в Уре, жители верят в бога, которого вы можете увидеть. Я видела его. В этом больше смысла, чем в боге, которого вы не можете увидеть. Но все-таки, бог он или не бог, мне плевать на него. Это божество смерти и разрушения. Он очень злой.

— Вы утверждаете, что этому богу нас принесут в жертву?

— В той или иной форме. Они убивают в честь своего бога и его движений, и они отдают богу его жертвы, которых тот убивает сам для себя.

— Вы сказали — «в честь его движений». Что это значит?

— Он, двигаясь, принимает разные позы тела, — сказала Ньяма. — Всякое его движение и поза приносит смерть. Он танцует танец смерти, и когда он танцует, люди умирают. Очень плохой смертью. Очень плохой. А тех, кого не своему отдали богу, они убивают в его честь.

Джин и Ньяма отошли от света к каменной скамье. Запах был не таким уж плохим в этом углу, а Джин осознала, что ей нужно было посидеть. Она была истощена. Печаль и страх заставил ее изнеможение стать еще более сильным.

Джин и Ньяма присели рядом друг с другом и разговаривали. Английский Ньямы был очень хорошим, и вскоре Джин уже имела некоторое представление о том, чем являлся затерянный город Ур.

Оказалось, что люди города Ура произошли от великой и славной культуры. Ур был величественным городом, еще, прежде чем Великий Соломон стал царем. Это был город довольства и богатства, и однажды практически вся Африка находилась под его правлением.

Но царская семья Ура, не желая загрязнять свою кровь смешением с чужаками, постепенно ограничивая появление в городе «чужестранцев», и во все времена, чтобы держать кровь чистой, члены царской семьи вступали в брак лишь между собой. На протяжении поколений использование этой практики привело к генетической неполноценности. К безумию.

За последние несколько лет, несмотря на то, царь сошел с ума, он понимал, что для продолжения рода, для того, чтобы Ур восстановил свою славу, он должен был выбираться за пределы своих владений и приводить рабов и женщин для своего гарема. Женщин, которые могли бы родить ему детей. Таким образом, он надеялся, освежить кровь своего рода.

И была еще одна причина — Бог Эбопа, Ходячее Древо. Легенды говорили, что Эбопа явился из центра Земли через подземные пещеры под городом и что Ур, превратился в ловушку для него на все времена. Такова была вера обитателей Ура, что до тех пор, пока Эбопа не сможет вернуться к центру Земли, его могущество будет приносить городу большую удачу. Несколько раз в год, больше лет, чем Ньяма знала, этому божеству приносились жертвы. И какое-то время все было хорошо.

Но в последние тридцать лет, посевы не давали такого урожая, как раньше. Охота была не столь обильна. Многие дети рождались с уродствами. Большие металлические птицы пролетали над головами жителей все чаще и чаще. Обитатели Ура видели их и ранее на протяжении многих лет, когда те с гудением пролетали, опираясь на свои серебряные крылья, но теперь их становилось все больше и больше. Все больше огромных птиц. Они летали все выше, оставляя след из дыма. Джин решила, что Ньяма имела в виду самолеты, но аборигены Ура не понимали, что это. Они думали, что это были крылатые посланцы бога Эбопы, и послания Эбопы не были радостными. Он был зол.

Таким образом, было принято решение о том, что Эбопа сошел с ума, и он должен получить больше славы. Жертвы приносились богу как прямо, так и косвенно. Как и у римлян с их хлебом и зрелищами, это стало стандартом. И каждый новый правитель Куруванди принимался более усердно искать кандидатов для жертвоприношений. Джин, Ньяма, носильщики сафари, люди, которых Джин видела в шеренге для обезглавливания, были самым последними из чужаков.

Это был не тот вопрос, что Джин хотела задать, но она не могла ничего с собой поделать: — Как же мы умрем?

— О, это может быть осуществлено многими способами. Одним из способов является обезглавливание, но если бы они планировали сделать это, то уже бы совершили. Это самый простой путь. Так как нас разместили здесь, я считаю, что мы этого избежали. Наверняка нас готовят для крокодилов.

— Они кормят крокодилов заключенными?

— Да. Крокодилы, которые живут в воде вокруг города. Но это еще не самое плохое. Нет, туземцы очень тщательно готовят своих жертв. Они кладут их на землю и, взяв большую боевую палицу, медленно ломают каждую кость в руках и ногах. Разбивая их на маленькие части.

— Боже, — проговорила Джин, — как это ужасно.

— Это только начало. Они делают это, чтобы приготовить мясо.

— Для крокодилов!

— Крокодилы эти белые, и, следовательно, они священны. Они должны есть приготовленное мясо. Которое будет легко пережевывать. Чтобы приготовить его, мясо делают нежным, ломая пленникам кости. Затем они погружают жертвы в лужи из грязи и воды до подбородка. Но они не дают своим жертвам умереть. Они оставляют их там до тех пор, пока вода не размягчит мясо. Когда жертвы уже близки к смерти, дикари вытаскивают их и, привязав веревками за ноги, опускают с подъемного моста, прямо над водой. А когда священные крокодилы приплывают, они бросают жертвы в воду.

— И они сделают это с нами? — ужаснулась Джин.

— Если Куруванди не приберег для нас что-то особенное.

— Я полагаю, что гарем также входит в этот набор? — сказала Джин.

— Стать одной из жен Куруванди будет судьбой гораздо хуже смерти, — вздохнула Ньяма.

— Я бы предпочла лично проверить это, — возразила Джин. — Это гаремные дела зачастую имеют весьма неожиданные последствия.

— Если же не крокодилы, — продолжила Ньяма, — тогда это будет арена, или… Эбопа. По крайней мере, если это Эбопа, все произойдет быстро.

— Спасибо Эбопе за его небольшое одолжение, — сказала Джин.

Хант подошел к развилке в туннеле. Проход, по которому они двигались, вел вдоль главной стены пещеры. Там оказались неиспользованные факелы, торчащие из розеток, пробуренных в породе, и все так же, вдоль стены располагались рисованные картины. Это были недавние рисунки созданий, которые Хант видел раньше.

Джад-бал-джа тихо зарычал.

— Знаю, — ответил Хант, — я нервничаю тоже.

Хант двинулся к туннелю на левой стороне. Он посмотрел в темноту. Затем вернулся к декорированной стене, снял факел и опустил его в один из пылающих желобов и помахал им сначала в туннеле справа, а потом слева.

— Каким путем? — он сказал он, обращаясь ко льву.

Джад-бал-джа повернул головой из стороны в сторону.

Хант сказал: — Да, я тоже.

Хант использовал факел, чтобы осмотреть левый туннель. Он сначала проверил, был ли этот туннель оснащен водостоком с нефтью. Его тут не было. Туннель был широким, и Хант мог видеть, что через несколько футов он обрывался. Но здесь находился и какой-то деревянный каркас, лежащий на краю пропасти. Хант продвинулся вперед, а Джад-бал-джа, тихо рыча, последовал за ним.

— Да, я тоже, — согласился Хант в ответ на рычание Джад-бал-джа.

Хант держал факел так, чтобы была возможность изучить деревянный каркас. Он немедленно опознал, что это было. Куча узких секций для моста. Они были сделаны из светлого дерева и казались недавно собранными.

Вблизи края обрыва находились две вмятины в грязи. Хант заключил, что опоры моста должны были как раз вписаться в них. Он высоко поднял свой факел. Свет не был слишком хорош, но через обрыв, на расстоянии примерно сорока футов, он смог увидеть, где мост должен был вписаться в две другие глубокие канавки.

Рассматривая мост поближе, Хант увидел, что его секции были соединены вместе, и что они раскладывались в один длинный пролет с перилами, которые соединяясь вместе грубыми петлями, делали мост жестким. Он нашел место в горных породах, чтобы вставить туда факел, и, работая при его свете, начал раскладывать мост и продвигать рукава перил над привязанными шарнирами. Вскоре он разложил цельный мост длиной чуть более сорока футов.

Когда Хант закончил, он засомневался в своей способности самому поднять мост и перебросить его через обрыв, но вскоре обнаружил две длинные палки. Они были длиной более пятидесяти футов, и можно было вставить их концы в дальние концы моста, где были предусмотрены кожаные петли. Теперь, оказалось, довольно легко поднять заднюю часть моста, и, стоя все время у его передней части, двигать всю конструкцию по горизонтали и опустить в конечном итоге дальний конец моста в имеющиеся пазы. На этой же стороне пропасти, вставить концы моста в проемы было еще проще.

— Туда, — указал Хант. — Черт, а они умны, кто бы это ни был, ты не думаешь, так, лев?

Джад-бал-джа промурлыкал. Он внимательно наблюдал за всеми этими действиями. Лев не знал, что сделать с этой человеческой тропой, но в одном был уверен. Джад-бал-джа не нравилось, куда ведет этот мост.

— Я не знаю ничего другого, кроме как пройти по нему, — сказал Хант, разговаривая с львом, как если бы он был его излюбленным спутником. — Если это не сработает, мы испробуем другой туннель.

Хант сделал глубокий вдох и шагнул вперед на соломенной настил моста. Тот слегка завибрировал.

— Не переживай ты так об этом, — сказал Хант и продолжил идти. Когда он был на полпути, Джад-бал-джа последовал за ним, ступая легко, будто домашняя кошка.

Когда они достигли другой стороны моста, прохладный ветер пронесся через пещеру, а вместе с ним пришло и зловоние, сопровождаемое ужасным звуком. Тот же самый пугающий звук Хант уже слышал раньше. Еще раз он почувствовал невыразимый ужас, что клубком пауков прополз в его мозг.

Джад-бал-джа тихо зарычал.

— Я знаю, — сказал Хант. На мгновение Хант собрался вернуться, пройдя обратно через мост, и вытянув его назад так, чтобы то, что обитало здесь, не смогло бы пересечь его. Хант решил в любом случае избавиться от этого моста. Там было что-то, притаившееся в ловушке, что-то весьма неприятное.

Звук затих вдали. Может быть, монстру было еще не известно о них. Хант почувствовал некоторое утешение от такой возможности. С факелом и копьем, что он крепко сжимал в руках, Хант выбрал направление прочь от звука, и они вместе с Джад-бал-джа пошли в этом направлении, не глядя на то, какая бы опасность не скрывалась за их спинами.

Тарзан, верхом на зебре, подъехал к каменоломне вскоре после наступления темноты. Джунгли раздались вширь, как разлом во вселенной, и уступили место большому карьеру. Луна поднялась над выработкой, полная и яркая, такая массивная, что выглядела как бронзовый щит, вмороженный в небо.

В карьере не было ничего кроме строительного камня, и в лунном свете камни окрасились золотистый цвет, в тот момент казалось, как будто земля отдала все свои богатства, выплеснув их из открытой раны.

Тарзан проехал мимо карьера, и в это время перед его глазами показался сам величественный город Ур. Тарзан осадил в зебру и залюбовался городом. Город был так похожна сказочный мир, залитый лунным светом. Высокий, обширный и золотой. Город лежал в конце этой большой дороге, словно Изумрудный город из Страны Оз.

Были времена, когда весь Африканский пейзаж был пронизан такими чудесами, но теперь эти пути древних и магия джунглей медленно умирали. Иногда Тарзан чувствовал, что мир, который он знал, уползает прочь, как ослабевший старик, в надежде найти место, чтобы лечь и умереть.

Тарзан решил, что он уже достаточно близко подошел к городу, двигаясь по дороге. Он хотел пробраться в Ур и найти там Джин, будучи незамеченным и как можно тише. Человек-обезьяна спешился, отвел зебру в джунгли, и без колебаний, вытащив нож, перерезал ей горло. Зебра упала и задергалась, полилась кровь. Тарзан склонил лицо над гейзером крови, позволив ей попасть в рот. Теплая и жидкая энергия оживила его. Он отрезал кусок мяса от ляжки зебры и съел его в сыром виде. Затем снял шкуру с зебры в рекордно короткие сроки, и заплел влажные полоски кожи в крепкую веревку длиной около десяти футов. Он привязал веревку к дереву, взялся за нее и потянул, пока не выжал большую часть остатков крови и жидкости из сплетения, а потом, свернув веревку и повесив ее над рукоятью ножа, человек-обезьяна начал двигаться через джунгли. Он поднялся на дерево, и помчался вперед, перепрыгивая с ветки на ветку, с лозы на лозу, больше пользуясь инстинктами и чувствами, чем зрением.

Когда он достиг края джунглей, то остановился в ветвях дерева и снова оглядел Ур. Вокруг города протянулся большой ров, а подъемный мост был поднят вверх. На вершине стены стояли часовые. Тарзан мог видеть, как их копья мигают в лунном свете, когда те проходят вдоль зубцов.

Тарзан определил, что, скорее всего, еще несколько воинов будет спрятано где-то на окраине города, расположенные там, чтобы сообщать о любой приходящей опасности. Тарзан, также предположил, что они наверняка будут довольно расхлябанными в своих обязанностях.

Такова человеческая природа. Ур, за исключением его коренных жителей во всем регионе был относительно неизвестен. Или был, пока Хенсон и его сафари не решили отыскать его местоположение. Ур обладал также невиданной силой, и аборигены, скорее всего, будут чувствовать себя там, в полной безопасности, чтобы бояться какого-либо врага, который мог бы знать о существовании города. И они не ожидали, что один человек смог бы преодолеть его часовых, его ров, его масштабные стены и войти внутрь.

Тарзан почувствовал моментальный гнев. Тот был направлен на него самого. Он никогда не должен был предполагать, что для Хенсонов было правильно и хорошо продолжать их охоту за Уром. Он знал, в глубине души, что позволил им это по своим личным причинам.

Тарзану просто хотелось приключений. Он хотел того дикого крещения, что смывало зловоние цивилизации с его сердца и души. Он подумал немного и о Джейн, его жене, что вернулась в Англию. Ей там очень удобно. Он подумал о вещах, которые они сказали друг другу. Поразмыслил и об огромном, затерянном мире в ядре Земли, его следующем возможном убежище. Но пришла бы туда Джейн? Это не было похоже на старые времена. Время меняет все. Время меняет людей. И Тарзан и Джейн также изменились, независимо от того, насколько сильно они пытались отрицать это.

Но он не будет думать о таких вещах. Это были вещи цивилизации. Чтобы выжить в джунглях, нужно было бы выбросить мысли о вчерашнем и завтрашнем дне прочь из своего разума, и придется отложить в сторону сентиментальность. Для такого рода мышления здесь не было места.

Выживание. Это было единственным, о чем он должен был думать, об этом и о спасении Джин, и оказании помощи сафари Хенсона. О Ханте и Смолле. Все было как в старые добрые времена.

Или, должно было быть, но Тарзан был совершенно не доволен своими успехами. Это была не его вина, и он это знал, но не хотел, чтобы такого рода вещи случались с теми людьми, кого человек-обезьяна поклялся хранить и защищать. Это заставило его чувствовать себя некомпетентным. Это заставило его чувствовать себя таким же, как другие люди.

Он почувствовал также и другие ощущения. Двойственные ощущения.

Чувство гнева.

И жажду мести.

Они оба горели в груди Тарзана, как глаза дьявола. Сжигая его так яростно, что прошло долгое мгновение, перед тем как кровавое бешенство вышло из его разума, и он снова стал собран.

Гнев и месть: его учили цивилизованные люди, что они были двумя самыми низменными инстинктами, но сейчас они были его друзьями. Они были огнем в его сердце и душе, топливом для того, что он должен был сделать.

Тарзан спрыгнул с дерева, а затем лег на живот. Он выбрался из линии джунглей и по высокой траве, медленно пополз, как охотящийся лев, в сторону города Ур.

Дозорный пост находился в небольшой лачуге из ветвей и с крышей из глины с камышом. Стены были в основном открыты, так что двух часовых, занимавших её, человек-обезьяна мог видеть со всех направлений. Один охранник собрался пройти по пути от хижины ко рву и обратно. Затем другой охранник займет его место. Так они и будут меняться, раз за разом.

Были и другие дозорные хижины вдоль берега рва, построенные в высокой сухой траве, которая выглядела белой в лунном свете. Хижины располагались в трехстах футах друг от друга, размещаясь по всему периметру города. В случае нападения или опасности, караульные должны были сигнализировать друг другу рогом. Они являлись первой линией обороны.

Никто не сигнализировал никому уже в течение длительного времени. Если на то пошло, караульные довольно редко ходили от хижины ко рву. В дневное время, когда их могли увидеть, или же царь мог услышать об этом, они делали это. Но ночью они этого не делали. Они сидели в хижине и играли в азартные игры. Бросали глиняные кости и играли в плоские глиняные карты с точками, нарисованными на них.

Сегодня вечером в одной из хижин Джирума и его партнер Мередонлени играли в азартную игру, в которой использовались вместе и карты и маленькие черные камни. Они играли в эту игру в течение всего нескольких минут, когда Джирума, который проигрывал, решил, что ему было скучно.

— Ты не заскучал, — уличил его Мередонлени. — Тебя бесит то, что ты проигрываешь. Ты и так уже должен мне много.

— Мне скучно, — возразил Джирума. — Каждую ночь. То же самое. Азартные игры.

— Верно. Я люблю играть в азартные игры.

— Ну, а я нет.

— Когда ты проигрываешь, ты всегда так делаешь, — сказал Мередонлени, а потом фыркнул.

— Не делай этого, — сказал Джирума.

— Что?

— Этот шум. Это фырканье. Я ненавижу, когда ты делаешь это.

— А что такого не так с моим фырканьем?

— Это своего рода смех.

— Нет, это не так.

— Да, это так. Ты насмехаешься. Ты притворяешься, что играешь хуже меня, чтобы я с тобой играл. А я ненавижу поддаваться.

— Ты ненавидишь проигрывать.

— Мне не нравится, что надо мной смеются.

— Это не смех. Это фырканье.

— Я не буду обсуждать это больше.

Джирума взял трубку из глины и тростника, вышел наружу хижины и двинулся вниз по тропе в сторону рва, где и остановился, не дойдя несколько футов, а затем вложил трубку в рот, взял высушенной травы из своего мешочка и забил трубку. После этого он извлек кремень из своего мешочка и, присев на корточки, выбил искру в сухую траву. Трава запылала, а Джирума придвинул пылающий пучок и сунул пламя в свою трубку.

— Ты продолжаешь делать это до тех пор, пока однажды не предашь все пастбище огню.

Джирума повернулся и посмотрел на Мередонлени. — Я знаю это и без тебя. Я никогда не позволил бы этому случиться.

— Ветер поднимается, и не имеет значения, что ты не позволил бы такому случиться. Ветер разнесет огонь, а ты и я будем обезглавлены за то, что вызвали его. Я умру, только потому, что ты глуп и беспечен, хотя я сам ничего плохого не сделал.

— Иди и играй в свои азартные игры сам с собой, — сказал Джирума, попыхивая трубкой.

— Ты даже не взял копья, — проворчал Мередонлени.

— С каких это пор тебя так волнует?

— А вот мое копье со мной. У меня оно прямо сейчас.

Джирума оглянулся на Мередонлени, пыхтя своей трубкой. Пламя в курительной чашечке трубки было красный, как вишня.

— А меня не удивляет, что у тебя есть копье, ты боишься как всегда, — сказал Джирума.

— У некоторых из нас просто есть чувство долга.

— Каким было бы твое чувство долга, если бы я решил продолжать играть? Взял бы ты свое копье тогда?

— Я бы не стал играть в азартные игры с тобой вообще. Никогда.

Джирума повторил фыркающий звук, что Мередонлени издал ранее, а затем повернулся к нему спиной.

Мередонлени выпустил дым. Он повернулся к джунглям, пытаясь придумать, что бы ответить. Джирума начал утомлять его. Он должен поговорить с начальником часовых. Он должен найти другого человека, в качестве спутника в хижине. Он должен…

Мередонлени сузил глаза. Он подумал, что увидел, как что-то пошевелилось среди высоких трав. Стражник сделал шаг вперед и наклонил свое копье. Холодный ветер шевелил колосья злаков, тряс и раскачивал листья и ветви деревьев в джунглях.

Мередонлени показалось, что он увидел какое-то движение снова.

Что-то белое и гладкое, прильнув низко к земле, двигаясь по развевающейся на ветру траве.

Белая пантера?

Если существуют белые крокодилы, почему бы не быть и белой пантере?

Он увидел его снова.

— Джирума!

Джирума повернулся и посмотрел в направление Мередонлени. Мередонлени стоял лицом в противоположном направлении, а его копье его наготове. Джирума крикнул: — Что?

— Там что-то есть!

— О, Мередонлени. Ты все не можешь признать, что был побежден. Так что теперь ты говоришь, что там что-то есть.

— Там что-то есть.

— Неужели это армия врагов, ползущая по траве на своих животах?

Мередонлени не ответил. Послышалось только шипение. Мередонлени сделал один шаг назад, и замер.

В лунном свете, Джирума увидел, что позади голой спины Мередонлени в темноте поднимается какая-то фигура. Джирума сначала не мог понять, что это, а затем и сам Мередонлени медленно распрямившись, повернулся к нему. Длинная стрела вибрировала в его груди. Лицо его выражало глубокое разочарование. Лунный свет блеснул на его зубах и заставил кровь на них засиять, как густой ягодный сок.

Трубка Джирумы выпала из его рта. Он побежал к Мередонлени; но стражник совершил только один шаг, когда воздух снова свистнул, и стрела вонзилась в его слегка открытый рот, выйдя из задней части шеи.

Он повернулся и побежал назад, стиснув зубы вокруг стрелы. Воин бежал, пока не достиг хижины. Потом он споткнулся. Бедолага схватился за столб, удержав себя в вертикальном положении. Он поднял голову, схватился за древко стрелы в своем рту, пытаясь вытащить его наружу, но это было адски больно. Когда раненый дернул её, он почувствовал, как будто вся его голова отрываться.

К нему в лунном свете шагал гигантский человек. Лунный свет заставил его бронзовую кожу выглядеть белой. В одной его руке был лук, а в другой копье. Колчан со стрелами висел на спине. Он носил нож на поясе, и грубая веревка была накинута на его рукоять. Человек целенаправленно шел к нему. Он приближался ни медленно, ни быстро. Просто неумолимо. Джирума знал лишь то, что это был человек, которого Мередонлени видел, ползущим по траве.

Джирума пытался что-то сказать, чтобы попросить за свою жизнь. Но Тарзан не понимал его языка, и, кроме того, стрела сделала невозможной попытку Джирумы говорить ясно.

К тому же, это не имело бы никакого значения.

Джирума соскользнул со столба, его рот заполнила кровь. Он поднял голову, когда Тарзан схватил его за волосы.

Человек-обезьяна отбросил копье и выхватил нож. Одним быстрым движением ножа он перерезал Джируме горло.

Покончив с этой задачей, Тарзан увидел, что трава занялась огнем, из-за упавшей в неё курительной трубки Джирумы. Он поставил ногу на трубку и раздавил ее. Мозоли на его голой ноги были настолько твердыми, что он даже не почувствовал тепла. Он мог бы пройти и по разбитому стеклу этими ногами.

Затем человек-обезьяна наступил на пламя, которое занялось от трубки, и посмотрел во всех направлениях. Он понюхал воздух. Прислушался. Тарзан сделал вывод о том, что он убил обоих мужчин почти бесшумно.

Пока что всё шло хорошо.

Тарзан двинулся, пригибаясь сквозь траву, вперед, ко рву.

Когда он дошел до рва, то присел на корточки в высокой траве, раздвинул ее руками и смотрел на воду. Это была грязная и вонючая вода, он чувствовал её смердящий запах, но при лунном свете поверхность рва выглядела как серебряная вымощенная улица.

Тарзан изучил ширину рва и осмотрел городскую стену. Стена была составлена из всякого рода мусора, и по ней было на самом деле довольно легко подняться наверх. Не для обычного человека, но Тарзан знал, что он бы сделал это без особых усилий.

Он решил оставить свое копье, лук и стрелы. А с собой взять лишь нож и веревку. Человек-обезьяна обвязал веревку вокруг талии, прополз на брюхе ко рву, и соскользнул в воду, тихо, как питон.

Он не проплыл далеко, когда почувствовал движение в воде. Тарзан повернул голову. К нему, длинный, белый и такой смертельно опасный в лунном свете, скользил самый большой крокодил, которого он когда-либо видел.

Крокодил поплыл быстрее, и Тарзан сначала подумал, что он сможет попытаться обогнать его. Но внезапно человек-обезьяна увидел еще одного белого крокодила прямо перед собой. Как и его собрат, вторая рептилия также заметила Тарзана.

Первый крокодил набросился на Тарзана, но человека-обезьяны уже там не было. Он нырнул под воду и, проплыв прямо под брюхом крокодила, нанес страшную и глубокую рану своим ножом.

Крокодил практически выпрыгнул из воды и опустился назад с огромным всплеском. Он повернулся к Тарзану, а Тарзан вытолкнул свою ладонь в сторону головы неистовствующего крокодила, сбивая того с пути. Тарзан снова ушел вглубь под рептилию, и снова использовал свой нож на его мягком подбрюшье.

Желудок и кишечник крокодила вывалились из раны. Вода помутнела от крови. Теперь и другой крокодил добрался до места схватки. Взбесившись от запаха внутренностей и крови, второй крокодил со слепой яростью принялся атаковать своего раненого кузена.

Тарзан поплыл вниз, в сторону города. Когда он подплыл поближе, то оказался прямо напротив стены. Он услышал, как сверху над ним закричали. Человек-обезьяна рванулся вперед и плотно прижался к камням. Туземцы говорили на языке, который он не мог понять, но быстро осознал по их возгласам, что они говорили о крокодилах, а не о нем. Тарзану удалось скрыться, прежде чем его заметили. Возможно, что они делали ставки, какое из животных выиграет.

Тарзан смотрел на кипящую воду. Два крокодила сцепились в яростной схватке. Раненый крокодил быстро терял последние остатки сил. Они катались, скручиваясь и взметая брызги. Вода покрылась кровавой пеной.

Тарзан смотрел, как глаза других крокодилов показались из воды. Два. Три. Полдюжины. Крокодилы плыли в сторону двух бойцов, готовые урвать свою долю плоти у проигравшего.

Тарзан вернул свой нож в ножны, очень осторожно взялся за камень, и, медленно вытаскивая себя из воды, начал взбираться по стене.

Сильные пальцы Тарзана удерживались за камни даже там, где было очень мало места, чтобы ухватиться. Даже у обезьяны были бы проблемы с тем, чтобы взбираться по этим камням, но Тарзан поднимался на стену, как ящерица.

Когда он был уже рядом с его вершиной, то внимательно прислушался, а затем, перемахнув через верх стены, приземлился на корточки на сторожевой тротуар. Пригнувшись, Тарзан посмотрел направо.

Стражник как раз удалялся от него.

Слева от него разговаривали еще двое часовых. Тени здесь были густыми, так что Тарзан оставался незамеченным.

Человек-обезьяна спрыгнул вниз на землю. Это было долгое падение, но его великолепные мышцы и большое мастерство позволили ему выполнить этот прыжок без травм. Но, в тот момент один из свободных стражников остановился, чтобы опорожниться прямо под городской стеной, и, как только он закончил и вышел из-под перекрытия верхнего настила, Тарзан упал прямо на него.

Когда Тарзан врезался в него, человек закричал. Тарзан зарычал от гнева, вскакивая на ноги. Караульный также поднялся на ноги и стал звать на помощь. Он посмотрел на бронзового гиганта перед собой и закричал еще громче. Большой человек был больше похож на зверя, чем на человека: его зубы обнажились, а звуки, исходящие из его горла, звучали так, как если бы они были нечеловеческого происхождения.

Крики стражника оборвалась, когда Тарзан вскочил, а его нож оборвал голос часового.

Но было уже поздно.

Тарзан посмотрел вверх. Часовые бросились к краю помоста. Они закричали на него и начали бросать копья и пускать стрелы. Тарзан отбил одно из копий прочь, уклонился от стрелы. Другие защелкали у его ног.

Двор стал наполняться воинами. Они атаковали его. Тарзан бил направо и налево своим ножом. Умирающие мужчины и женщины падали под жестоким натиском Тарзана.

В связи с тем, что воины были очень близко друг к другу, стрелы были бесполезны, поэтому они нападали на Тарзана всей массой, вооружившись своими лезвиями и копьями.

Звон ножа Тарзана, отбивавшего прочь наконечники копий и лезвия меча, наполняли воздух. Воины валили на него, как муравьи на гусеницу. Первые, кто подходил, умирали первыми тоже. Нож Тарзана сплел паутину из стали настолько сложную и быструю, что в лунном свете все выглядело так, будто он был шестируким богом, державшим оружие в каждой руке.

Они пытались прыгнуть на него все сразу, но вся толпа была отброшена назад. Тарзан двинулся на них, рыча, как дикий зверь, и сжимая в зубах остатки горла какого-то несчастного. Тарзан выплюнул плоть воина, поднял голову и заревел: — Крига! Тарзан убийца!

Воины снова вспенились над ним, и в очередной раз человек-обезьяна отбросил их обратно, стряхивая врагов с себя, как собака отряхивает воду из своего меха.

Но вскоре прибыло все больше воинов, десятки из них, и даже сам Тарзан со всем своим мастерством, не смог бы долго удерживать их. Они вздымались над ним, словно большая штормовая волна, смывая его на землю под градом ударов кулаков, ног и оружия.