Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

Книжка 111 Июль 1991 г. — июль 1992 г.

Татьяна Толстая — это никакая не литература, это просто хорошо подвешенный язык.

Я был бы верующим, я хотел бы быть верующим, если бы не моё убеждение, что мы стремимся свалить на Бога все наши собственные проблемы.

Наслаждение? Спать дома, когда за окном идёт сильный дождь.

В августе 1991 года я подавился мясной косточкой и поехал в Боткинскую больницу. Там я попал в лапы очень неумелого врача, который поломал мне все передние зубы, но косточку не вынул. Уже в бессознательном состоянии жена и друг Чудецкий перевезли меня в Институт им. Склифосовского, где косточку как-то вынули, как, я не помню: был в отключке. По мнению моего приятеля отоларинголога, члена-корреспондента АМН Миши Богомильского, выжил я случайно, поскольку кость, пропоров пищевод через пару-тройку часов, вызвала бы абсцесс, с которым и в «Склифе» вряд ли справились бы.

Мои соседи по палате в «Склифе»:

Фёдор Иванович Соболь — сторож автостоянки на Варшавском шоссе. Сужение выхода из желудка.

Володя Блохин — рабочий на станке с программным управлением на заводе Ильюшина. Поджелудочная железа.

Борис Савинов — водитель грузовика. Во время спора в гостях сосед ударил ножом в спину.

Вадим (фамилию так и не узнал). Избит, изрезан, опух. Сотрясение мозга. На вопрос о специальности прошамкал кровавыми губами: «Я — политик». Но били его за махинации с талонами на табак.

В Японии сегодня 94 % молодых людей заканчивают среднюю школу, которая обеспечивает им знание передовых технологий и подготовку для поступления в колледж.

19 августа. Государственный переворот. Горбачёв низложен. Комитет по чрезвычайному положению: Янаев (глава), Пуго, Крючков, Язов, Бакланов и другие предельно непопулярные люди. На что они рассчитывают, кроме своих автоматчиков и БТР, непонятно. Всё сделано крайне грубо, просто какой-то Парагвай! Жив ли Горбачёв? Ельцин провозгласил абсолютное неповиновение. Купить его вряд ли удастся, а прибить самого популярного в стране лидера, значит, повернуть дело к гражданской войне. Впрочем, это — Россия, а значит, всё непредсказуемо.

Как я и предполагал, всё кончилось через три дня полным поражением путчистов и сравнительно малой кровью. Событие, однако, очень важное. Пленённый в Форосе Горбачёв теперь хорохорится, он жертва, но уж никак ни герой, причём жертва не совсем безвинная, поскольку и Янаев, и Язов, и Крючков, и Пуго и все другие из хунты — это люди, им найденные и привлечённые к управлению страной. Ради них он пожертвовал и Шеварднадзе, и Яковлевым, и Бакатиным, и вошёл в конфронтацию с Ельциным, однако, именно Ельцин стал его спасителем и героем дня.

Теперь, когда нарыв лопнул, ясно, что грядёт невиданный вал, не столько репрессий, сколько отставок, что для многих — полная катастрофа. Начинается драма КПСС: «ленинский призыв» — «ельцинский отзыв». На новых выборах Горбачёву президентом не быть, жестокая борьба предстоит за дачи и пайки. Бонзы к ним привыкли, они без них не проживут, как коала без эвкалиптовых листьев. Удаление идеологических опухолей — деликатнейшая операция, доступная лишь очень умелому скальпелю, а наш самый универсальный инструмент — топор.

Ложусь спать, ещё не имея необходимой пустоты в мыслях.

Сентябрьский дождь прощупывал листву.

Телевизор вовсе не столь уж бесполезен: на задней стенке можно сушить носки.

Умер кот Тимоша. Вернее, не умер, мы все его убили. Он подрался с собаками, они ему пузо распороли. Вылезла какая-то кишка, так он и ходил. Его надо было везти к ветеринару, а мы: «Ладно, заживёт…» А когда я его повёз, было уже поздно: нагноение, угроза скорого перитонита. Его усыпили наркотиками. Он молодой, сильный, умирать не хотел. Скалился, сучил лапками. Потом сладко так потянулся, но и после этого дышал ещё долго, и утих.

Агония живого существа. Оказывается, я никогда не видел прихода смерти. Бабушка умерла в больнице без меня. Отец при мне, но во сне. Мама, Лёва Володин, Женя Харитонов — я не видел, как они умирали. Но, глядя на этого милого рыжего кота, я уже понял, как это страшно. Страшно, потому что абсолютно непонятно.

14.9.91

Гусеницы танков по толпе… Человеческий гербарий…

Сегодня хоронил Всеволода Ивановича Феодосьева — моего декана в МВТУ. В 1950 году, когда я поступал в МВТУ, Феодосьеву было 34 года. Сам он тоже окончил МВТУ летом 1941-го. На 1-м курсе выиграл математическую олимпиаду. На 2-м — олимпиаду по сопромату. На 4-м написал книгу по сопромату. Через год после окончания училища защитил кандидатскую диссертацию, в 29 лет стал доктором технических наук. Насколько я знаю, ни до Феодосьева, ни после него в МВТУ доктором в такие годы никто не становился. И вообще в мире технических наук доктор до 30 лет — нечто из ряда вон.

Всеволод Иванович Феодосьев.

В МВТУ Всеволод Иванович слыл очень строгим экзаменатором. Мы сдавали сопромат его другу — Александру Альбертовичу Лапину, который вёл у нас практические занятия, решал с нами задачки и давал домашние задания. Лапин был молод, весел, ироничен, демократичен, по воскресеньям катался с нами на лыжах в Измайловском парке, мы его любили. Может быть и он нас любил, но уж цену нам точно знал; знал, кто чего стоит. Мы приготовились сдавать экзамен ему, но вдруг приходит Феодосьев. Вот он нас совсем не знал. Он читал лекции всему «потоку» — это пять групп по 20–25 человек в каждой, откуда ему было нас знать? Идти к нему отвечать никто не хотел, отнекивались, что-то мычали, что, мол, ещё не решили задачку, короче, «тянули резину», ожидая, что факультетские дела возвратят В.И. в деканат. Но он не уходил! Видя наше к нему отношение, Феодосьев начал раздражаться, а потом просто стал вызывать к себе, не слушая никаких отнекиваний. Вызвал и меня. Теорию, которую он нам читал, он пробежал довольно поверхностно, но буквально засыпал меня задачками, быстро рисуя схемы с разными нагрузками, с виду простенькие, но все с подковыркой, с «изюминкой». Мне, помню, он рисовал конусообразные сосуды — один расширялся книзу, другой кверху, и водой они были залиты не полностью, а частично. Я отвечал, рисовал, он не говорил ни да, ни нет, никак на мои ответы не реагировал, потом вдруг крикнул Лапину, принимавшему экзамены за другим столом метрах в пяти от него:

— Слушай, у меня впечатление, что этот что-то знает!

Всеволод Иванович поставил мне 5+. Получить 5+ по сопромату в МВТУ у самого Феодосьева — это был почти орден! За все годы учёбы мне 5+ больше никто никогда не ставил.

Отвлекаясь, должен сказать, что мне не совсем понятно, почему именно сопромат во всех технических вузах считается наиболее сложной наукой. Высшая математика куда сложнее. Сопромат требует только одного: последовательности в своём изучении. Если ты пропустил 2–3 лекции, ты перестаёшь понимать всё остальное.

Много лет спустя, когда я работал над «Королёвым» в архиве МВТУ, я нашёл своё «Дело» (там хранятся все «Дела» всех выпускников), в нём моя зачётка с той самой пятёркой с плюсом. Очень хотел взять её на память, но архивариус не разрешил.

Феодосьев ходил очень большими шагами, студенты его передразнивали. Однажды пришёл на лекцию с подбитой скулой. Может подрался, а может по пьяному делу — все знали, что выпить он не дурак. В другой раз на одной из последних лекций подошёл к окну, посмотрел на зеленеющий скверик с фонтаном (памятника Бауману ещё не было) и сказал со вздохом:

— Чёрт вас знает! Такая погода, а они на лекции сидят…

После одной из лекций я подошёл к нему и признался, что не понимаю, что такое энтропия. Он как-то воровато оглянулся по сторонам и тихо сказал:

— Признаться, я сам не очень понимаю. У меня такое впечатление, что эту штуку придумали для удобства. Это действительно удобно. Вот смотри…

И начал объяснять.

После окончания мною МВТУ мы не виделись с Всеволодом Ивановичем многие годы, но вдруг он попросил меня (через Женю Чудецкую) связаться с ним. Мы созвонились, и я поехал к нему домой. Жил он на набережной рядом с Киевским вокзалом, в большом «сталинском» доме. Оказывается, он искал меня, чтобы я прочёл некий глухой машинописный текст, напечатанный через один интервал. Страниц 30–40. Это были письма из деревни — сочинение замечательное по своей наблюдательности и юмору. Ближе всего это, пожалуй, к «Живому» Бориса Можаева, но лучше. Я так и не понял, что это: действительно чьи-то письма или сочинение, но, если это сочинённое, то писал это человек очень талантливый. На дворе — расцвет брежневского режима, и о том, чтобы напечатать такое, и мечтать было нельзя. Я помню, после второй нашей встречи объяснял это Всеволоду Ивановичу, но он и без моих объяснений всё понимал. Потом, прочитав рукопись его воспоминаний, я подумал, что и письма, наверное, он написал.

А воспоминания написаны в стиле, давно, ещё со времён Лукреция Карра и Галилея, облюбованном учёными — в стиле диалогов. Замечательно тонкая и острая критика нашей научной жизни, которую Феодосьев прекрасно знал и по линии Академии, и по линии высшей школы. Публикация его воспоминаний о Королёве в «Московских новостях» окончательно убедила меня в том, что он обладал незаурядным литературным талантом.

ВИ рассказывал мне о своём непутёвом сыне Сергее, которого он «тянул за уши», но тот учиться не хотел, пил, работал каким-то техником в «Лифтнадзоре». Не помню, чтобы Феодосьев нас знакомил, но сегодня после панихиды в Актовом зале МВТУ Сергей подошёл ко мне. Я сказал ему всё, что принято говорить в подобной ситуации, но он, перебивая меня, начал расспрашивать, как ему связаться с Песковым, который недавно вернулся с Аляски, и радостно сообщил мне, что он был в США и собирается перебираться туда совсем и вот думает, не почитать ли ему на Аляске лекции… Какие лекции? По «Лифтнадзору»?.. Гроб отца стоял в пяти шагах от нас. У него не хватило ума хотя бы прилюдно изобразить скорбь. Приглашал на поминки, но я не пошёл.

Из всего нашего «потока», кроме меня и Жени Чудецкой, был только Миша Вавулин из НПО «Энергия».

Несколько раз мы встречались с Всеволодом Ивановичем уже после того, как он переехал на Краснопролетарскую, в дом, где живёт Францев. ВИ перенёс инфаркт, ему был нужен хороший врач, и мне захотелось заняться моим любимым делом, которое, кстати, всегда мне удаётся: познакомить и подружить хороших людей. Но на этот раз ничего не получилось: они познакомились, но как-то взаимно друг другом не заинтересовались и не подружились.

Как раз в это время Феодосьев очень болезненно переживал конфронтацию с новым ректором МВТУ Алексеем Елисеевым, его учеником, ставшим потом космонавтом (Елисеев учился на курс младше меня). Я пытался их примирить, беседовал с Лёшей, но и тут у меня тоже ничего не получилось. У Елисеева был грандиозный план высылки МВТУ куда-то в Подмосковье, строительства там научного городка с современными лабораториями, общежитиями, коттеджами для профессуры и мощным соцбытсектором на манер Массачусетского политехнического института, план, сильно напоминающий известный мост Манилова. Феодосьев выступал яростным оппонентом Елисеева. Дело кончилось тем, что ВИ вынужден был уйти из МВТУ, которое Елисеев к тому времени уже переименовал в ГТУ: Государственный технический университет. Довольно скоро на волне демократизации учёный совет скинул и самого ректора-реформатора. Сегодня в траурных речах сквозила мысль, что борьба с «Лысенко от техники» сократила годы Всеволода Ивановича. Правда, после снятия Елисеева Феодосьев вернулся в МВТУ весной 1991 года, очень весело отпраздновал 50-летие своего выпуска, но по настоящему поработать не успел…

После возвращения из США зимой 1990/91 г. я позвонил Всеволоду Ивановичу в связи с очерком о Тимошенко, который я написал в Чикаго. Я там ссылаюсь на Феодосьева, предпослав этой ссылке эпитет: «выдающийся советский учёный». Он ссылку принял, но «выдающегося» просил снять. Я снял. Но очерк не напечатали пока. Теперь восстановлю.

За месяц до смерти мы говорили по телефону в последний раз. ВИ приглашал меня поболтать:

— Только я теперь уже не тот, так что давай заранее договоримся: я тебе буду наливать по полной, а себе по чуть-чуть…

Я так и не выбрался…

Феодосьев — самородок: крупный учёный, отличный педагог, альпинист, турист высшей категории, талантливый литератор. Но главная черта его: какая-то невероятная в нашей стране и в наше время внутренняя раскованность, свобода мыслей. Говорил, что думал, и делал это с такой подкупающей, искренней откровенностью, что порядочный человек обидеться на него не мог.

27.9.91

Для ТВ-программы «Время»:

— Сегодня исполняется ровно четыре миллиарда лет со дня образования воды на планете Земля. У нас в гостях начальник московского водопровода товарищ…

Булат Окуджава рассказывает:

— Гулял, встретил Егора Исаева. Он спрашивает: «Ты не устал от славы?» Я как-то растерялся, стал объяснять, что слава, вообще говоря, вещь посмертная. Мои слова он пропустил мимо ушей и сказал убеждённо: «А я устал!»

8.10.91

Я и не знал, что некоторым артистам дарят на сцене цветы, которые они же и покупают. А почему бы и мне не написать рецензию на собственную книжку, подписавшись псевдонимом «В. Белинский»?

«Только сытые люди могут быть свободными гражданами; толпа голодных… пойдёт за тем человеком, который покажет ей… кусок хлеба».

Дм. Ив. Писарев

Ещё в Чикаго я взял в библиотеке русский том Василия Розанова и начал читать какой-то длинный подробный роман о курсистке-революци-онерке. Потом бросил, поскольку всё это было уныло и неинтересно. И вот «Уединённое». Какой нехороший, закомплексованный человек был Василий Васильевич! Как не любил людей, как страдал из-за ограниченности собственного таланта, как завидовал, и от зависти этой презирал других писателей. Не буду его больше читать.

Замечательное русское слово «давеча», уютное, сдобное. Принадлежит ли литературному языку? Не знаю. Писатели его употребляли.

Архангельский лесной комплекс в 8–10 раз менее эффективен, чем лесной комплекс Финляндии.

Космонавт Рюмин, он же зам. Генерального конструктора НПО «Энергия», всем доказывал, что женский экипаж на орбитальной станции «Мир» не нужен. Это, однако, не помешало ему пристроить в отряд космонавтов свою жену.

Рассказ Ю. Б. Харитона:

— В 1927 году в Кембридж должен был приехать знаменитый американский физик-экспериментатор Роберт Вуд. Надо было его чем-то удивить. Уже работал генератор Капицы, создающий мощные магнитные поля. Капица придумал. Сделал дьюаровскую рюмочку на длинной ножке. В ножке помещалась стеклянная палочка. В момент включения магнитного поля кислород выталкивал палочку. Она ударялась в потолок и эффектно разбивалась. Пришёл Вуд. Всё произошло, как задумал Капица: стеклянная палочка выстрелила, но тут Вуд протягивает руку, берёт рюмку с жидким кислородом, говорит Капице: «Ваше здоровье!» и выпивает. Тут же, правда, выплёвывает. Но получилось эффектно!

Юрий Борисович Харитон.

Рассказ Ю. Б. Харитона:

— Когда мне было три года, меня из Петербурга привезли в Екатеринбург, чтобы показать внука родителям моей матери. Это — первое, что я смутно помню. Мой отец был журналистом. Он пытался организовать собственную газету, но не получилось. Работал в кадетской газете «Речь», был главным выпускающим. В 1912–1913 годах отсидел 9 месяцев в «Крестах» за «неугодную» публикацию. Уже после революции отца избрали директором Дома журналистов на Бассейной. В редакции «Речи» была хорошая библиотека, я там много книг прочёл. Мы жили на Суворовском проспекте. Моя мать — Мирра Вирене — была актрисой, два года работала в Художественном театре, играла Митиль в «Синей птице». Жила она в Москве. Потом поехала лечиться в Германию и там познакомилась с Айшингоном — крупным врачом-психиатром, соратником Фрейда, польским подданным. Она вышла за него замуж, и уже не вернулась в Россию. Я изредка переписывался с матерью и навестил её в 1926 году, когда ехал в Кембридж. Когда Гитлер пришёл к власти, мать с мужем хотели уехать в США, но мать очень боялась плыть через океан, и они уехали в Израиль. Мать похоронена у Стены Плача.

В детские годы меня поразила популярная книга по анатомии и физиологии человека. Мне было лет 10, но я всё понял. У меня было две сестры, на 2 и на 4 года старше меня. Старшая сестра говорила, что мне «рано ещё читать». Но в день моего рождения отец подарил мне «Детскую энциклопедию», которой я тоже был увлечён. Очень увлекался историей. А затем — «Занимательная физика» Перельмана. Более всего меня интересовало электричество. В 8 лет я ездил к деду (по отцу) в Феодосию. Дед заведовал сахарным складом. У него был один «сотрудник», молодой парень. В кабинете деда висел портрет прадеда. Это был очень энергичный человек, настоящий купец, ездил за границу. Когда я уезжал, дед подарил мне Библию на русском и еврейском языках. Еврейского я не знал. Библия показалась мне очень скучной книгой.

В гимназиях для евреев была процентная норма. Поэтому меня сначала (уже во время войны) отдали в частное коммерческое училище, где я проучился 1,5 года. Двоюродный брат уговорил меня перейти после 3-го класса в гимназию, где также помещалось реальное училище Гуревича — на углу Лиговки и Бассейной. Там мне очень нравилось учиться. Хорошо помню начало войны. Мы были на даче в Финляндии, и когда началась война тут же вернулись в Петербург.

Нас воспитывала гувернантка-эстонка. Она быстро научила нас говорить по-немецки. Это очень важно, потому что языком науки был тогда немецкий язык. А меня уже серьёзно заинтересовала наука и мне хотелось поскорее поступить в вуз. Я просил педсовет разрешить мне «перескочить» через класс, а ещё через несколько месяцев снова через класс. Меня поддержал инспектор гимназии, и я окончил школу в 15 лет в 1919 году. Решил поступать в Технологический институт, но мне сказали: «Мы вас принять не сможем, потому что вам нет 16 лет». Год я проработал в Виндаве, в мастерских телеграфа Рыбинской железной дороги.

Помню вечер, на котором выступали Блок, Гумилёв и другие знаменитые поэты. В 1921 году отец был одним из литераторов, который пытался спасти Гумилёва, привлекал к этому делу Горького. В 1922 году Дом литераторов[150] прекратил своё существование. Тогда же интеллигенцию стали высылать из Петрограда. Отец уехал в Ригу, работал в редакции русской газеты «Сегодня».

В 1920 году я поступил в Политехнический институт на электромеханический факультет. Мать из Берлина присылала мне деньги, помогала учиться. Вскоре я понял, что самое интересное, это не электротехника, а физика. Лекции по физике нам читал Иоффе, а второму «потоку» — Скобельцын, отец будущего академика, один из основателей Политеха, читал замечательно! Зимой здание института не отапливалось, мы сидели в пальто, в валенках, а Иоффе читал лекции в строгом чёрном костюме. Иоффе организовал физико-механический факультет, куда я и перешёл в середине учебного года. Трамваи не ходили, до института мне приходилось идти 8 км. В институте я познакомился с Семёновым, который вёл у нас упражнения по физике. Важнейшее событие моей жизни произошло, когда окончился первый учебный год — весной 1921 года. Семёнов сказал мне: «Зайдите ко мне…» Я зашёл к нему домой. Мы вышли погулять в парк, сели на скамейку, и Семёнов говорит:

— Иоффе организует Физико-технический институт. Там будет моя лаборатория. Я предлагаю вам войти в мою лабораторию…

Это был самый счастливый день в моей жизни! Кроме меня он пригласил Александра Филипповича Вальтера и Виктора Николаевича Кондратьева. В здании Политеха нам дали комнату, которую мы сами превращали в лабораторию. У нас была печка, надо было дрова заготовлять. Работу мы совмещали с учёбой. Я предпринял попытку измерить магнитные моменты атомов металлов, но немцы нас тут опередили. Мы работали с Кондратьевым иногда допоздна, спали прямо на лабораторных столах. Потом закончился ремонт приюта, в котором должен был разместиться Физтех (рядом с Политехом) и мы туда переехали…

— В 1928 году, возвращаясь из Англии, я удивился, как легкомысленно немцы относятся к Гитлеру. Я понял, что надо заниматься взрывчатыми веществами и вообще оборонными проблемами. Семёнов меня поддержал. В 1931 году он в Ленинграде выделился в самостоятельный Институт химфизики. Прекрасное здание, дворцовая мебель. Я занимался процессами детонации и динамики взрыва, поведением вещества при высоких давлениях. Я обнаружил (и это одно из самых важных вещей, которые мне удалось сделать) тот предельный размер, при котором успеет возникнуть реакция до того, как вещество разлетится. В Германии как раз случилась тогда страшная катастрофа: взорвались удобрения, находящиеся в большом объеме. Потом то же случилось в Чили, у нас в Сасово. Эти взрывы объясняются моей теорией…

— По поводу атомной бомбы Семёнов написал письмо в научно-техническое управление Наркомата нефтяной промышленности, в котором изложил принцип её действия ещё в 1940 году. Дубовицкий[151] отвозил это письмо в Наркомат…

Николай Николаевич Семенов.

В дальнейшем Семёнов принимал активное участие в ядерных делах.

Он бывал на полигоне, вместе с Гольданским сделал работу по одному из типов реакторов, Михаил Александрович Садовский руководил в его институте лабораторией по методике измерения ядерного взрыва. Поразительна интуиция Семёнова! До 1939 года, до открытия деления урана, он что-то чувствовал, утверждал, что ядерный взрыв возможен.

В эвакуации в Казани Семёнов получил письмо с просьбой приехать в Москву. НН взял меня и Зельдовича. В Москве меня прикомандировали к НИИ-6 на окраине Москвы. Институт этот подчинялся Наркомату боеприпасов. Я продолжал заниматься ВВ[152].

Руководителя атомного проекта выбирал нарком высшей школы Кафтанов. Он пригласил к себе группу академиков на обсуждение кандидатуры. Рассматривались кандидатуры Вернадского, Хлопина, Иоффе, Капицы. Иоффе предложил Кафтанову Курчатова. Сталин одобрил эту кандидатуру[153].

Однажды в 1943 году мне позвонил Курчатов и предложил встретиться. Мы встретились. Он говорит:

— Будут разворачиваться исследования по созданию ядерного оружия. Предлагаю вам заняться атомной бомбой.

— Сейчас нельзя отвлекаться от работ на войну, — возразил я. — Я согласен, но мне надо закончить свои дела…

Тогда же была организована знаменитая «Лаборатория № 2».

Мы с Зельдовичем ещё до войны занимались теорией процессов, происходящих при ядерном взрыве. В последней работе, которую мы сделали перед войной, мы грубо оценили, что 10 кг урана-235 достаточно для критической массы. Мы ошиблись в 5 раз! Но эта ошибка вселяла в нас уверенность: не столь уж много!

Было два пути создания атомной бомбы:

1. Обжатие полусфер ядерного заряда с помощью взрыва ВВ.

2. Некая пушка, которая выстреливала бы одну полусферу, а другая была бы её мишенью.

Американцы тогда писали, что бомбы можно сделать на основе эка-осмия и что этого эка-осмия (элемент № 94) понадобится всего 12 кг. К тому моменту, когда мы с Зельдовичем могли целиком заняться А-бомбой, уже была получена[154] достаточно детальная информация о её конструкции. Но что там верно, а что неверно? Не есть ли это дезинформация? Вместе с Курчатовым решили всё обсчитать и провести опыты по исследованию реальных давлений в американской схеме. В 1945-м бомбы взорвали. Система их выглядела разумной, но всё-таки надо было всё проверить. Вениамин Аронович Цукерман предложил оригинальный способ мгновенной съёмки в рентгеновских лучах. В Москве работал Институт автоматики. Руководил им Духов[155], а главным конструктором был Аркадий Адамович Бриш. Затем Бриш стал сотрудником Цукермана и вместе они, обогнав американцев, сделали инициатор нейтронов.

Фукс[156] несколько ускорил наши работы. Мы шли по пути создания более компактных систем, Фукс сэкономил нам примерно год трудов. Первая наша атомная бомба была копией американской. Бомбу сделали здесь, в Арзамасе-16, на заводе, которым руководил Анатолий Яковлевич Мальский. Первую бомбу везли в разобранном виде. Собирали её уже на полигоне, но тренировки по сборке проходили здесь. Мы тут много бомб взорвали без плутония, пока отвезли одну на полигон.

Плутонием занимался Андрей Анатольевич Бочвар, которому Курчатов выделил институт. Бочвар долго упирался, не хотел переходить на плутоний. Он был крупным специалистом по алюминию. Мы были заказчиками, получали уже готовые детали из плутония. Плутоний очень ядовит и требует осторожного с ним обращения. Сотрудники Радиевого института занимались реакторами для производства плутония. Реактор мог наработать гораздо больше плутония, чем нам требовалось. На всякий случай. Чтобы повысить вероятность полноценного взрыва. Тогда мы могли сделать несколько бомб в год. Ещё в 1937 году я выдвинул идею центрофугального разделения изотопов, и этот метод стал основным. Разделением изотопов урана занимались физик Исаак Константинович Кикоин и математик Сергей Львович Соболев. Наше дело — разработка ядерного заряда, автоматика, температурные испытания, вибростенд. Я, Павел Михайлович Зернов, Яков Борисович Зельдович, Кирилл Иванович Щёлкин, наш главный математик Николай Александрович Дмитриев ездили на завод в Челябинск-40 и наблюдали за изготовлением деталей из плутония. Большой труд вложил в бомбу Самуил Борисович Кормер. Помню, как Борис Львович Ванников — человек массивный — подходил к заряду, и появлялись отраженные им нейтроны. Был момент, когда нам с Зельдовичем показалось, что критичность наступает несколько раньше, чем мы ожидали. Но потом разобрались и «наш испуг остался между нами».

А-бомбу курировал Берия. Руководителям атомного проекта он заготовил «дублёров», которые должны были продолжать работу после того, как нас посадят или расстреляют. У нас с Курчатовым тоже был «заместитель» — академик Алексей Антонович Ильюшин, механик, Лаврентьев тоже рассматривался, как потенциальный «дублёр»[157]. Нас охраняли 12 человек, они менялись парами каждые 2–3 года. Один подполковник, остальные — майоры и капитаны. Помню их. Трофимов Владимир Гаврилович, Банщиков Николай Фёдорович, Ильинский Александр Петрович. Всех их называли «Фёдоровичи». Люди очень разные. Дружбы между ними не было.

При всей мрачности этой фигуры, Берия был всегда очень внимателен к моим просьбам, внимательно выслушивал меня на разных заседаниях и вообще подходил к делу разумно. Помню, заговорили о том, кто будет командовать на полигоне. «По-моему, командовать должен Игорь Васильевич», — сказал Берия.

Я не помню когда точно, но на самом последнем этапе перед испытаниями мы докладывали о готовности Сталину. После моего выступления Сталин спросил:

— Нельзя ли вместо одной бомбы сделать две, пусть более слабых?

— Нельзя, — ответил я. — Технически это нереально.

Вообще-то говоря, можно, но времени не было, надо было поскорее взорвать. Курчатов тогда промолчал. Детального разговора со Сталиным не было.

Для первого взрыва бомбу установили на башне примерно 30 метров высотой. Когда бомбу поставили в клетку лифта, Зернов не выдержал и поднялся вместе с бомбой. Позднее поднялись Щёлкин и Георгий Павлович Ломинский. Я на вышку не поднимался. Детонаторы ставили уже наверху. Из лифта бомбу не выгружали, она оставалась в клетке. Железобетонный каземат с командным пунктом находился примерно в 10 км от вышки. Последними с вышки уходили Щёлкин и Ломинский. По дороге они подключили провода, идущие к бомбе. Столик с кнопками. Кнопку нажимал Щёлкин. До взрыва проходило примерно 40 секунд: заряжались конденсаторы подрывного устройства. Дверь была слегка приоткрыта, и всё осветилось ярчайшим светом. Саму вспышку мы не видели, мы стояли спиной к вышке. Дверь закрыли до прихода ударной волны. Волна пришла примерно через 30 секунд. Берия поцеловал Курчатова и меня в лоб. Мы вышли из бункера и увидели, как поднимается «гриб». Сомнений в том, что всё сработало, не было.

Курчатов сумел уговорить Ландау организовать группу теоретиков, для помощи в создании водородной бомбы. В частности, в этой группе был Халатников[158]. Вторая группа была организована в ФИАНе под руководством Тамма. В этой группе был Сахаров. Сахаров подключил к этой работе Зельдовича и Трутнева[159].

О Капице ЮБ тогда в Арзамасе-16 говорить не захотел. Позднее в Москве он говорил, что Капица, собственно, не отказывался делать бомбу, ссылался на его письмо к Сталину. «Капица погорел на Фоке и Ландау», — сказал Харитон.

Взрыв водородной бомбы был гораздо более мощным. Тут уже о 10 км и речи быть не могло. 1-й взрыв в 1953 году — это ещё не совсем бомба, не совсем удачная конструкция. В тех же габаритах её можно было сделать более мощный взрыв. Взрывали её тоже на башне. Настоящей водородной бомбой я бы назвал ту, которую сбрасывали с самолёта в 1955 году. Она была во много раз мощнее первой. По мощности она могла быть эквивалентна 3 миллионам тонн тротила. Мощность искусственно была снижена до 1,6 миллиона тонн. Во время испытаний мы находились на расстоянии 70 км. На краю города была построена трибуна для гостей. Некоторые были ближе, но в укрытии. Погиб один солдат, которого засыпало песком. И девочка, которая спряталась в погреб, и её тоже засыпало. В США водородные бомбы были более мощные. Американцы взрывали их на тихоокеанских атоллах. Информацией об американской водородной бомбе мы не располагали. Сделал её Теллер, ему помогал венгр Улам. У нас её сделал Сахаров. Сам он отмечает вклад Зельдовича и Трутнева. Я бы отметил также Дмитриева, Рабиновича, Бабаева. Очень велика роль разработчиков первичного заряда — атомной бомбы, которая служила запалом для водородной.

К моменту взрыва нашей 50-мегатонной бомбы в США были 15-мегатонные. Необходимости взрывать такую мощную бомбу не было. Может быть только хотелось посмотреть, а что же мы максимально можем сделать. Больше нас интересовал вопрос, что можно сделать в габаритах, приемлемых для самолётов и ракет…

«Я буду счастлив, если во всём мире не будет ядерного оружия».

Из рассказа Негина[160]:

— На испытаниях ракеты Королёва Р-5М с ядерным зарядом 20 февраля 1956 года председателем Госкомиссии был Зернов[161], а я был его заместителем, отвечающим за заряд. Александр Петрович Павлов отвечал за автоматику. У него не были проведены виброиспытания, он требовал от Королёва частот колебаний ракеты, а Королёв их не знал. В свою очередь, Павлов не знал, что мы уже провели испытания на своих частотах. Для нас это была работа довольно рутинная, а потому скучная. Что запомнилось? Когда закончилась заправка ракеты, офицеры оттащили шланг за сарай и сумели нацедить из шланга 8 литров спирта. Что такое ДАФ[162] точно сказать не могу. Название появилось в 1949 году. Или это: Духов, Алфёров, Флёров, или: Давид Абрамович Фишман. Здание, где проходила сборка, называлось МАЯ — Мальский Анатолий Яковлевич, в честь директора серийного завода. Лабораторный корпус: ВИА — Владимир Иванович Алфёров.

На Р-5М — операция «Байкал» — заряд стоял небольшой, всего 700 тонн тротила[163]. После запуска все нервничали, особенно Неделин[164]. Потом он куда-то вышел, вернулся и радостно доложил: «Получена телеграмма: «Байкал» сработал нормально!»

Из рассказа Ивана Денисовича Софронова[165]:

— Моделирование заменяется математическим моделированием. Его начал применять Джон фон Нойман в «Манхэттенском проекте». Все крупные американские математики работали с ним. Нойман говорил: «Чтобы создать бомбу, нам надо провести столько математических операций, сколько провело человечество за всю свою историю». Его структура ЭВМ была основной многие десятилетия. На нашу бомбу работали: Лаврентьев, Боголюбов, Владимиров, Яненко. Атомная промышленность позволила сделать огромный скачок нашей математике и вычислительной технике. С конца 1950-х годов мы постоянно получаем всё новые вычислительные машины. Наши методики и программы отличаются от американских. В США экономят человеческий труд, а машины, которые на порядок производительнее наших, не жалеют. Мы не можем взорвать бомбу в лаборатории. Строится некая физическая модель, проводятся расчёты, потом испытания и сравнение расчётов с результатами испытаний. Итог: правильно ли мы понимаем, что происходит в бомбе? Мы умеем рассчитывать все процессы в бомбе от начала до конца. Американцы научились это делать 5 лет назад[166], мы — в 1991-м. Методики у нас и у них примерно одинаковые. В этом зале стоят машины, которые стоят 80 миллионов рублей. Лос-Аламос и Ливермор тратят на вычислительную технику 100 миллионов долларов. Но зато там решают, например, задачу генома человека.

Из рассказа Александра Ивановича Павловского[167]:

— Мы получаем 20 000 000 эрстед[168]! Занимаемся металлическим водородом и керамическими сверхпроводниками. Идея Сахарова: заменить ВВ магнитными полями. Магнитная аккумуляция! Найти решение задачи теми средствами, которые есть, а не теми, которые теоретически существуют, — вот коренное отличие нас от американцев.

ВНИИП — Всесоюзный научно-исследовательский институт приборостроения = ВНИИТФ — Всесоюзному научно-исследовательскому институту технической физики = Челябинску-70.

Из рассказа Виталия Дмитриевича Урлина:

— Если взорвать ВВ с ударной волной в атмосфере ксенона можно получить 30 000 градусов. Это — наивысшая из возможных температур без ядерного взрыва. Мы решили использовать лазер, в качестве запала водородной бомбы. Мишень из сложного соединения углерода, фтора и йода толщиной 0,3 мм. Энергия накапливается в 12 конденсаторных батареях и по 12 каналам в течение одной миллионной доли секунды происходит накачка лазера. Вспомогательные лазеры могут сократить это время до одной миллиардной доли секунды. Мощность 100 000 000 000 000 Вт. Но чтобы пошла термоядерная реакция, нужна установка в 30 раз мощнее!

Сестра зовёт Юлия Борисовича[169] Люся, а он её — Нюся.

В 1962 году один человек не вышел из зоны взрыва. Харитон отменил заход самолёта с бомбой, пока его не нашли и пока он сам не переговорил с ним по телефону.

Харитон подписал письмо, в котором сволочи-академики осуждали Сахарова. По каким-то мелким деталькам, по интонациям, я понял, что у Харитона очень сложные отношения с Сахаровым. В разговоре он вспоминал, например, как на фразу: «Вы же проповедуете переход коммунизма к капитализму!», Сахаров замахал руками: «Нет, нет!» Харитон словно искал себе оправданий. Мне сказал сухо: — Я Андрея Дмитриевича не «публично осудил», а поставил свою подпись под письмом…

«Как поступить, чтобы признательно, благодарно и вечно помнить в сердце полученный урок?»

Это последние слова Гоголя, написанные им самим за несколько дней до смерти, которые никто не мог объяснить.

Сегодня решил разобрать свой бельевой шкаф и с ужасом обнаружил, насколько я богатый человек. Всё, что там лежит, мне хватит примерно до 2032 года.

Рубашки с длинными рукавами — 26. Рубашки с короткими рукавами — 15. Ковбойки — 9. Свитеры, пуловеры, водолазки — 9. Летние красивые майки — 10. Плавки — 4. Шорты — 3. Спортивные костюмы — 3. Майки — 13. Пижамы — 6. Трусы — 18. Тёплое бельё — 4. Носки (летние и зимние) — 69 пар! Брюк у меня (с костюмными, джинсами, вельветками и др.) — 16, не считая 3 для грязной работы. Пиджаков — 13.

Да какой кризис страшен мне при таком гардеробе! Ни один нормальный человек, которому пошёл 60-й год, не в состоянии сносить до смерти такого количества барахла, будь он даже долгожитель.

Ужасное состояние после смерти Славы Францева. Это не он в гробу лежал, это я там лежал, — и никак избавиться от этой мысли не могу…

24.11.91

Сегодня похоронили Рику Разгон. Из крематория приехали на поминки в крохотную квартирку Разгонов. Лев держался молодцом, но много пил и ничего не ел. А когда мы с Борей Жутовским пьяненького отвели его на диван, он лёг и вдруг так разрыдался, так протяжно, так горько, что сердце заболело, глядя на него. Потом мгновенно уснул.

8.12.91

Эксплуатация нефтяных и газовых месторождений на Севере привела в негодность 7 миллионов гектаров оленьих пастбищ, на которых кормилось 70 тысяч оленей.

Кажется, я открыл причину возникновение рака. Это неразделённая любовь и угнетённое состояние души.

Шансов на то, чтобы два человека имели одинаковую последовательность всех букв азбуки ДНК — один на десятки миллиардов.

Из Африки в Америку вывезли 15 миллионов негров.

Некий энтузиаст в Англии нашёл 262 142 предполагаемых предков принца Чарльза, будущего короля Великобритании. В этой увлечённости что-то ущербное.

Полотенце для рук. Полотенце для посуды. Какое из них важнее? И как это вообще понимать? Полотенце для ног. Почему же им не вытереть лицо? Лицо на ветру, пыль, копоть. А ноги — в носках, а носки — в ботинках. Ноги чище лица. Полотенце — это должно быть нечто обобщающее, нечто вытирающее чистую воду с чего-либо тоже чистого. И всё.

Думал, думал и решил, что в этом мире, пожалуй, удобнее всего быть британцем.

Чудесные солнечные, с морозцем дни февраля, любимейшая моя зима. И вместо того чтобы гулять в снегах, я сижу в КГБ и пью помои, читая «Дела» Королёва и Глушко. Вечером сидел у Бориса Алексеевича Викторова[170], который читал мне всякие трагикомические документы. Задумали с ним написать статью «Фарисеи»: записка Вышинского к Руденко по поводу Рогинского, выступление Ульриха на пленуме Верховного суда с требованием пересмотреть… решения Ульриха и т. п.

Но вряд ли сделаем мы такую статью… Всматриваясь в постаревшее, осунувшееся лицо Бориса Алексеевича, увидел я вдруг на нём тень смерти, какие-то тайные пепельные её румяна, и понял, что он болен неизлечимо и должен умереть в этом году. Так жалко этого замечательного человека.

Б. А. Викторов умер 15 апреля 1993 года.

Явная ассиметричность моего лица объясняется ещё и тем, что, как показали мои наблюдения (впрочем, не подкреплённые точными измерениями), мой правый глаз сидит в глазнице глубже, чем левый. Может быть это углядел Жутовский на моём портрете.

В «Огоньке» очень интересная статья Инны Шульженко о Шекспире, как о мнимом авторе великих трагедий, комедий и стихов. Но как же мутно, неумело она написана! Просто зло берёт! Ведь можно было выстроить замечательное документальное исследование.

Лёля[171] сказала, что котёнка Тимошу она любит больше, чем папу. Это смешно, но мне стало грустно.

Евгений Александрович Евстигнеев.

Умер Женя Евстигнеев. Поехал в Лондон делать операцию, и уже в больнице его прихватило, не добрался до операционной…

Мы не были друзьями, но в ранний период жизни «Современника» на пл. Маяковского он сидел в одной гримуборной с Игорем[172], и я после вечернего дежурства в «Комсомолке» часто заходил к ним. Болтали, рассказывали анекдоты, сплетничали. То Игорь, то Женя уходили на сцену, возвращались, снова уходили…

Женя странный был. В Школу-студию МХАТ поступил он поздно, в возрасте, когда всякий поиск себя уже завершается. В Школе он уже был сильно лысоват…

Евстигнеев обладал природным, от Бога, могучим даром перевоплощения. В жизни довольно примитивный, малообразованный и лениводумающий человек, он мог выйти на сцену и играть Эйнштейна, и все знали, верили: Эйнштейн такой! Он мог быть высоким интеллигентом («Собачье сердце») и пьяным водопроводчиком («Старый Новый год»), и мы всегда ему верили! Он был актёром от природы, настолько гениальным, что, казалось, у него всё как-то само собою получается, безо всяких усилий с его стороны. А может быть, действительно не было этих усилий? Не знаю…

Понимал юмор, с удовольствием участвовал в розыгрышах. Как мы с ним веселились в Чехословакии! Жалко Женю…

И снова подумал: всё больше хороших людей уже там, за чертой: Харитонов, Володин, Дима Бисти, Савва Бродский, Георгий Гватуа, Андрей Миронов, Лёва Малкин, Ося Нехамкин, Марик Шустер, баба Фрося, мама, папа… И умирать становится не страшно!

8.3.92

Чем больше я читаю статей о Параджанове, авторы которых доказывают мне, что это был не только великий кинорежиссёр, но и человек замечательный, тем большую неприязнь к нему я начинаю испытывать. Пусть он великий режиссёр (скорее — талантливый). Но в жизни это провинциальный пижон, постоянно занятый проблемой доказательства своей неординарности, фразёр и лгун («Папа Римский присылает мне алмазы, и я на них живу!»). Решительно во всём нескромность, нарочитость и эпатаж. И одновременно с этим, чисто провинциальная тяга к знаменитостям, которым он всякий раз норовит пустить пыль в глаза, чем-то изумить, огорошить своей непохожестью ни на кого во всём: в обстановке, словах, еде, костюме. Францева он «удивлял» огромным портретом Николая II, Уланову тем, что пил из её туфли. Почему я должен этим восхищаться?! Мне претит всё это расчетливое оригинальничанье, выпендрёж, которым Параджанов прославился не меньше, чем своими фильмами.

Какая, право, жалкая, стыдненькая мыслишка вдруг проскочила: съесть бы чего-нибудь вкусненького. Всё равно чего, лишь бы вкусненького…

Сегодня первый день съёмок моего «Календаря» в Переделкино. Были Андрей Иллеш и Эмиль Кардин. Жду академика Янина и Серёжу Юрского.

Речь идёт о моём проекте ежемесячной 45-минутной передачи, посвящённой знаменательным датам. Удалось выпустить на экран только одну передачу — «Апрель 1992 г.» В её программе юбилеи Чернобыля (Иллеш), кровавых событий в Тбилиси (интервью с Шеварднадзе), Ледового побоища (беседа с академиком Яниным), отмены в России смертной казни (Кардин), великого китайского поэта Ли Бо (Юрский). В Смоленске был снят ещё сюжет на закрытом предприятии «Кристалл», обрабатывающем алмазы, поскольку апрель — месяц алмаза. Дальнейшая работа над этим проектом, которого по тематическому разнообразию и множеству вариантов сюжетных ходов я не могу и сегодня ни с чем сравнить на нашем телевидении, была задушена в колыбели руководством 1-го канала ТВ.

Мы так часто восхищаемся русским гением, убеждаем друг друга, как много талантов на русской земле, и всё это справедливо. Но почему нам совестно сказать, сколько в России быдла, духовных рабов, воинствующих невежд. Ведь их-то, увы, больше! И именно они мешают жить гениям и талантам.

Лёлька: «Мама, давай куда-нибудь поедем! В Москву! Или в Италию!»

— Смотрю, плохо дело… Как говорят у нас на Фиджи, «полная папайя»…

Ящерица не может одновременно бежать и дышать. Чтобы подышать, она должна остановиться.

В древней китайской поэзии традиционно тема одиночества. Между тем эти поэты-отшельники окружены друзьями, родными и близкими. В их тогдашнем понимании отшельничество — это лишь побег от чиновной служебной суеты и напряжённая работа в окружении природы. Как бы я хотел стать таким отшельником!

Истинный сюрприз: перевернуть листок календаря и увидеть, что на нём ничего не записано.

В англоязычном мире есть писатель по фамилии Литроу. Господи, он даже не знает, сколько у него в России однофамильцев!

Тбилиси. Беседа с Э. Шеварднадзе. Роскошная правительственная вилла в лесистых горах, и страшно важный Темо[173], в таком же роскошном, как вилла, пиджаке…

Нет, мне всё-таки хочется стать начальником! Ненадолго. Чтобы посмотреть, как же всё-таки меня раздует. Даже представить себе не могу! А представить не могу, поскольку собственное, уже 60-летнее «Я», не в состоянии променять ни на что другое.

Хочется даже не сделать больше, а больше понять, обдумать, отчего я прожил именно такую, а не какую-нибудь другую жизнь.

Тбилиси. Хрупкость демократии. Оказывается, как легко и просто организовать мятеж и мятеж безнаказанный. Ведь до сих пор никто не знает, кто, кому и когда отдавал приказы бронетранспортёрам и солдатам. На парламентском уровне назначена комиссия, чтобы докопаться до правды, но так ни до чего и не докопались. А генералы, поправ все представления об офицерской чести, утверждают: и «Черёмухи» не было, и сапёрных лопаток не было. Получается, что грузинские девушки у Дома Правительства кончали жизнь самоубийством, только чтобы насолить нашим генералам!

Гамсахурдиа. Крайне левые заходят столь далеко влево, что благодаря шарообразности нашей политики, оказываются справа. Сравнивать, быть может, кощунственно, но Грузия — страшнее Карабаха и Приднестровья. Там война вскормлена национализмом, территориальными притязаниями, ссылками на исторические ошибки в прошлом и настоящем. А здесь грузин шёл на грузина! Это самая страшная из всех возможных войн — гражданская война.

9.4.92

В строящемся новом здании Президиума академии наук зал заседаний и ведущая к нему лестница занимают одинаковую площадь.

Алмаз — это невоспитанный, необразованный, плохо причёсанный и безвкусно одетый бриллиант. Весь технологический процесс объединения «Кристалл» — это процесс его воспитания и образования, процесс раскрытия потаённой красоты.

Мою нервную систему успокаивают телефонные разговоры.

Сегодня Женя сказала, что получила приглашение из Гарварда и мечтает уйти от меня как можно раньше. Всё правильно. Теперь-то я ей зачем?

16.5.92

Прочитал мемуарную статью Шаталина в «НГ» и расстроился: оказывается, он очень себе нравится! Это так печально…

С 60-летием меня поздравили: 1) Женя Фролов со своей мамой; 2) Олег Игнатьев с женой; 3) Неизвестные Витя и Женя, приславшие ужасно путанную и выспренную телеграмму. Может быть это Фрумсон с Фроловым?; 4) Ерухимов; 5) Юрка Погасий; 6) Мои однофамильцы Головановы из г. Волжска. Опять зовут в гости; 7) Опять Фролов. По второму кругу; 8) Дочь Саши Пумпянского и др.

«Гуляли» в Переделкино: Чудецкие, Лифшиц, Вася с Гелой, Саша, Митя, Ася с Серёжей, Саша Кузнецов со Светой, Рост с Геворкян, Разгон, Миша Рощин, Жуховицкий. Последний праздник. Кроме Васи этого никто не понимает.

Дядя Саша-рыжий — один из мужей тётки Фаины[174]. Добрый, славный, но совершенно искалеченный ипподромом. Очень хорошо знал жокеев, лошадей, но почему-то всегда проигрывал. Деньги в долг ему перестали давать: он никогда не возвращал. Тихо подворовывал. У папы украл галоши. Папа не сердился и прозвал его за это «каучуконосом».

Сегодня кукушка прокуковала мне пять раз. Значит, я умру в 1997 году.

По народному календарю 2 июня — день моего рождения — это Фалалей-огуречник. В этот день надо сеять огурцы. Если на ёлках много шишек, будет хороший урожай огурцов.

Человеческий волос по своей прочности может соперничать только со сталью. Он, например, прочнее меди. Граница его прочности — 5 тонн на квадратный сантиметр. Женская коса (200 тыс. волос) может выдержать груз в 20 тонн.

Сегодня получил 24 тысячи рублей. Таких денег у меня отродясь не было.

8.7.92

Деревенские владельцы «Жигулей», если трезвые, ездят очень осмотрительно. Машину берегут? Или это рудиментарные отголоски гужевой тяги?

Насколько чиста и опрятна Пенза, настолько же обшарпана и уныло захламлена Сызрань. Ни одного светлого местечка, кроме городского собора.