Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

Книжка 113 Февраль 1994 г. — октябрь 1995 г.

Первый раз я посетил «Конюшню» Роста в день его рождения 1.2.1994 и тогда уже подивился той потаённой, но концентрированной энергии, с которой Юрка умеет обустраивать свой быт. Отличная выставка! Когда меня спрашивают, кто сегодня, по моему мнению, самый талантливый журналист, я отвечаю: Рост. Да, он лентяй, у которого шило в ж…, которое не позволяет ему сидеть у письменного стола более 20 минут; да, его необязательность по отношению к друзьям уже вошла в историю XX века; да, этот человек не может (и не должен!) работать в коллективе; да, всё это так. Но он талантлив и бесконечно обаятелен! Я проклинал его тысячу раз, но я его люблю!

Хороший солнечный день 9 февраля. Японец купил у меня книгу «Наш Гагарин» за сто долларов, за окном щебечут синицы, и теперь я могу угостить их салом.

Псориаз. Неплохая фамилия для музыканта.

Весна! Дожили до весны! В России грядёт великая смута, и весну эту пережить будет очень нелегко...

С Юрием Ростом и Михаилом Жванецким.

Далеко лает собака, за окном — 8 градусов и три дня впереди, когда можно не ездить в Москву и спокойно работать.

Сначала я думал, что это из нового Губермана[193]:

Но потом Алик сказал мне, что это не его стихи.

«Московский комсомолец» — это газетная Алла Пугачёва. Оттого он так популярен.

И сколько бы вы ни спорили, что бы ни говорили, поверьте: и от трезвости редко, но случается польза… Испанский посол Клавихо на роскошном приёме у «Повелителя Вселенной» Тимура прикинулся непьющим, весь вечер промучился, зато записал все свои трезвые наблюдения в этой пьяной компании, чем оказал историкам неоценимую услугу.

Чтобы окончательно укрепиться в необходимости артиллерийского залпа по астрологам, поехал к астрологине Дане, на предмет разузнать о себе. Вначале она расспрашивала меня о моих юношеских путешествиях, романах, а потом начала «вещать». Прежде всего, сказала, что я — эгоист. Помилуй Бог, да какой же русский интеллигент не признает себя эгоистом?! Спросила о наградах. Я признался, что у меня два ордена, но добавил, что никакого значения для моего общественного или творческого становления награды эти не имели и не имеют. Ни разу в жизни я не только не надевал свои ордена, но признаться, никогда о них и не вспоминал. Дана сказала, что я очень люблю свои ордена и чуть ли не сплю в них. Дальше она сообщила мне, что я человек осторожный, закрытый, что для меня невероятно важен социальный престиж. У меня столько действительных недостатков, что нет необходимости приписывать мне мнимые. Всего этого и в помине у меня нет! Далее говорила о моём преклонении перед силой и постоянном желании кого-то низвергнуть. Чушь полная! Единственное, что она угадала, так это то, что я был трижды женат. Но ведь я сам ей это подсказал, когда она спросила, сколько лет моим детям. Вряд ли одна и та же женщина родила мне сына, а через 28 лет — дочь! Долго сверяла свои таблицы, и наконец объявила, что у меня слабый желудок. А у меня лужёный желудок! Ну как же после этого их не обстрелять!

Луноход задумывался для программы «Л-3». Был такой вариант: человек высаживается на Луну с луноходом. Но потом его отдали Бабакину.

Снега нет совсем.

27.4.94

Юрий Маркович Нагибин.

Сегодня звонил Горбачёв, хочет вернуться к нашему разговору о книге.

9.6.94

Умер Юрий Маркович Нагибин, которого я считаю своим литературным учителем. После того как съездили с ним в Египет, мы подружились, насколько мог подружиться начинающий журналист с известным писателем. Я ездил к нему на дачу, часто бывал у него дома на ул. Черняховского. Даже участвовал в нескольких загулах, которые он затевал. В его доме я познакомился с Левитанским и Драгунским, а потом и с Казаковым. И Аксёнов бывал там. Нагибину первому я дал читать свою повесть «Сувенир из Гибралтара» и он сделал много очень точных поправок. Но дело не в конкретных исправлениях. Мы с ним говорили о литературе вообще — это было главное. Я спрашивал его, почему он не возглавит некий клуб писателей-рассказчиков, не станет лидером новой литературной школы.

— Да о чём ты говоришь!? Юра Казаков! Чему я могу научить его?!

Он жаловался мне, что сочинение рассказов не даёт ему заработков:

— Понимаешь, я пишу киносценарий за месяц. И столько же времени сочиняю рассказ. Но за рассказ в том же «Огоньке» мне платят в 10 раз меньше…

А деньги Нагибин любил. Любил модно одеваться. У него первого в Москве появились модные ботинки с узкими носами, первые носки с шашечками. Спекулянтки ходили в его квартиру регулярно.

Потом я настолько был увлечён журналистикой, что мы стали встречаться редко. 7.10.89 года я напечатал в «КП» эссе «Учитель», дождался выхода газеты и отвёз ему ночью домой свежий номер, сунул в почтовый ящик. Мне очень хотелось, чтобы он позвонил. Но он не позвонил. Позвонил он мне месяца через два и так тепло говорил, извинялся, что был в Италии, вспоминал былое, так радостно было мне слушать его…

После смерти Юрия Марковича вышли книги, которые произвели на меня гнетущее впечатление. В своих дневниках он предстаёт перед читателями как злой и жестокий человек. Могу только сказать, что таким я его не знал.

Имя моего отца — Кирилл — персидского происхождения и связано с культом Солнца. У Кирилла именины дважды: 17 и 27 февраля.

Владимир Евгеньевич Фортов.

Когда я умру, я хотел бы, чтобы осталась хоть одна моя неопубликованная газетная заметка, чтобы её опубликовали с моей фамилией в чёрной рамке, и люди бы узнали, что меня больше не будет.

Комета Шумейкера — Леви. Муж и жена. Живут в Аризоне. Комету не поделили. Володя Фортов[194] рассказал об одной гипотезе, из которой явствует, что земная жизнь — ещё более редкое явление, чем нам кажется. Если бы в Солнечной системе не было Юпитера, Земля подвергалась бы жесточайшим метеоритным бомбардировкам примерно каждые 15 тысяч лет. Юпитер — величайший «чистильщик» Солнечной системы, принимающий на свою грудь удары больших метеоритов. Поэтому вероятность столкновения Земли с крупным метеоритом — один удар примерно за миллион лет. Шансов у жизни сохраниться на Земле больше раз в 60–70, чем на схожей планете в другой звёздной системе.

Моль летает. А шерсти у меня мало, кормить её нечем…

Начало пьесы, ремарка: «Суббота, вечер…» Уже некое настроение…

Лежу, курю, и дым надо мною кружится, как галактики…

Для пьесы. Дурак: «Ну, вот я и вернулся в свои пенаты…»

Я хотел бы покатать Пушкина на автомобиле и всё ему объяснить: как, посредством чего мы едем. Он бы, я уверен, понял.

Умер Роберт, умер Митенька Лазарев, умерла Наташа Кузнецова. Все в одну неделю.

Наталья Всеволодовна Кузнецова.

Это была действительно чудовищная неделя. Умер мой товарищ поэт Роберт Иванович Рождественский, умер мой друг юных лет, замечательно хороший человек, выпускник Школы-студии МХАТ Дмитрий Фёдорович Лазарев, настоящий интеллигент и тонкий художник. Наконец, умерла моя первая юношеская любовь, единственная девушка, из-за которой я плакал в своей жизни, — Наталья Всеволодовна Кузнецова (сестра А. В. Кузнецова).

На моей постели лежит скомканный плед. Лёлька аккуратно расстилает его, приговаривая про себя: «Неудобно… Вдруг президент придёт…»

Михаил Михайлович Козаков с женой и сыном.

Сегодня Женя с Лёлькой улетели в США. Как мы ни ссорились, вдруг стало так грустно и одиноко. Они и Чуда[195] самые родные люди, жизнь без которых — бессмыслица.

6.9.94

От Москвы до Тель-Авива лететь примерно четыре часа. Прилетел, выглянул в иллюминатор: батюшки, одни евреи!

15 сентября — судный день. Ем кипур. Все просят прощения у Бога, просят божьего благоволения на будущий год. Да не надо ничего больше просить, оглянись, как всё прекрасно вокруг: море, пляж Альмог, коралловый берег…

Миша Козаков сказал, что хочет написать книгу о Давиде Самойлове, и подарил мне две книжки: «История актёра моего поколения» Стаса Рассадина и свою — «Рисунки на песке». Для актёра написано вполне прилично.

Козаков: «Трачу жизнь на преодоление. А зачем?..» Впрочем, я не совсем понял, что же он преодолевает.

Саша Бовин[196]: «…Я писал для 10 миллионов, а теперь пишу для 10 человек[197]… Был у нас один секретарь на троих, а теперь рота!.. Я должен отвечать за глупости 30 человек, а прежде отвечал только за собственные… А вообще, очень похоже на работу журналиста… Арабы размножаются быстрее… Тут в Тель-Авиве я ликвидировал прорехи в своём образовании… Сегодня 1,5 % евреев, приехавших из СССР, возвращаются. Главным образом дети эмигрантов… «Чёрный квадрат» Малевича дал толчок к новому искусству… Что ни говори, Россия была и будет великой державой!..»

Ужинали мы с Сашей у Юлика Венгерова. Было очень жарко, кондиционер не справлялся. Сидим пьяные как дрова. Юлик играл на гитаре и пел блатные песни. Сидели за столом практически голые: в одних трусах. Крепко выпили. Я пошёл провожать Сашу. Внизу стояла огромная посольская машина, похожая на подводную лодку. У КэГэБэшника, который сидел за рулём, волосы встали дыбом, когда он увидел, что посла великой державы ведёт под руки пьяный, голый и босой человек.

Иерусалим.

21 сентября. Поездка в Иерусалим. Наверное, первый раз в жизни случилось так, что прежние мои представления разрушены до основания. Всё не так, как я себе представлял, абсолютно всё! Прежде всего, я имею в виду дорогу на Голгофу. Я видел дорогу на Голгофу глазами Поленова, который нарисовал (а, может быть, и выдумал!) её почти 100 лет назад и подарил эту акварель моему деду. Потом, размышляя в автобусе об увиденном, я подумал, что, может быть, я как раз правильно всё это представлял, просто прошло две тысячи лет…

Наиболее остро чувство одиночества овладевает мной, когда зажигаю камин.

Подводный мир по своему разнообразию ничуть не беднее мира земного, а по краскам, по колориту, наверное, превосходит его. Что было бы, если бы люди были морскими существами и робко проникали бы на сушу так, как мы проникаем в морские глубины? Для них восхождение на Эверест было бы равносильно погружению в Марианскую впадину. Какую культуру могли бы генерировать морские люди? Никакого воображения не хватит, чтобы представить это. А ведь такая фантастика много скромнее «мыслящего океана» Станислава Лема.

«…Счастье должно изменяться, чтобы сохраниться». Андрей Платонов. Да, он гениальный писатель!

Я был в Париже:

1. Май — июнь 1964 г.

2. Май — июнь 1967 г.

3. Май — июнь 1969 г.

4. Май — июнь 1975 г.

5. Июнь 1977 г.

6. Октябрь — ноябрь 1979 г.

7. Октябрь 1994 г.

Да, я ещё раз был в Париже в октябре 1994 года. Мы поехали по туристической путёвке с Ю. В. Чудецким, который взял с собой сына Мишу, а я — сына Васю.

На Монмартре художники работают круглосуточно.

Эйфелю было уже 50 лет, когда он спроектировал башню. 5300 чертежей. Башню начали строить в 1887 году, а 24 февраля 1889 года она уже была открыта. Взрыв негодования! Под письмом протеста стояло 300 подписей самых знаменитых людей Франции. Башню ненавидели: Дюма-сын, Гуно. Верлен, завидев башню, приказывал извозчику поворачивать назад.

«Оценивая себя, я скромен, но сравнивая — горд». Французская пословица.

25 октября. Вася встретился со своим приятелем на площади Сан-Мишель. Дождь перемежался с солнцем, по небу быстро катились яркие тучи, и ветер ломал мой зонтик. Мне было как-то одиноко, неуютно, очень хотелось пообедать с Васей и его приятелем, но я почувствовал, что Вася хочет, чтобы я ушёл. Мы попрощались на бульваре Сан-Мишель. Сильный дождь остановил меня у самого Люксембургского сада. Потом выглянуло солнышко. В саду было пустынно и мокро. Я сидел на скамейке и размышлял о своей непутёвой жизни. Потом стал думать о том, что все мои парижские друзья умерли, и делать мне в Париже нечего. Потом стал думать о том, что Париж, пожалуй, лучший город на свете как раз для тех, кому нечего делать. Решил идти в гостиницу пешком, тем более, что предстоящий мне путь я совсем не знаю и это интересно. Спутницей моей была маленькая фляжка коньяка «Курсель», с которой мы без приключений дошли до Сены. Стоял на мосту, разглядывая баржи, которые выплывали из-под моих ног и уходили к Ситэ. Потом я немного заблудился, но мне было приятно, что я заблудился. А потом вдруг испугался. Мне показалось, что я сейчас умру, документов при мне нет, долго будут определять, кто я такой, не определят и бросят в яму с дохлыми бродягами. И хотя мне всегда было наплевать, где и как меня похоронят и похоронят ли вообще, я всё равно испугался. Более всего меня огорчало, что я создам большие неудобства Юре и Васе. На площади Daumesnil я как-то успокоился, съел булку с ветчиной, а потом зашёл в кафе рядом с моей гостиницей. Взял стаканчик красненького и стал думать о том, что завтра в это время я уже буду лежать в Переделкино под ватным одеялом. Ещё думал о том, что напишу заметку под названием «Прощай, мой Париж…» В кафе было тепло, светло, игральные машины с трамвайным перезвоном подмигивали мне разноцветными огоньками. Два месьё и негр играли в карты, заходили полицейские, тут все свои, приходят-уходят, как в собственном доме. Один из месьё очень громко считал выигранные очки. А я начал думать о том, что так за всю жизнь и не научился более-менее прилично танцевать, кататься на коньках и играть в карты.

У каждого человека бывают минуты слабости, когда очень нужно, чтобы кто-нибудь тебя пожалел, ну хотя бы ненадолго. Но это был как раз тот день, когда никто не хотел меня пожалеть…

Поездкой нашей я очень доволен. Юра увидел Париж, Вася не должен забыть его. А больше мне ничего и не надо было! Хорошо бы нам всем вместе съездить ещё в Новую Зеландию. Красивая страна! Да, боюсь, не получится…

Лёлька, береги мою лошадку! На ней ты приедешь в Париж!

На «Блошином рынке» в Париже я купил дочке замечательную деревянную лошадку.

Никому об этом нельзя говорить, но я совсем плохо стал видеть. Движения тела стариковские. Вспоминается из Булата[198]: «Ещё моя походка мне не была смешна…»

Осень в Переделкино долгая, тёплая, но некрасивая, потому что ветер сорвал все жёлтые листья, деревья стоят голые, как зимой, и от этого холоднее, чем на самом деле. Сегодня +3 °C, идёт первый снег. Снег этот не зимний, его нет на земле. Это не настоящий снег, и нет во мне того всеохватного душевного подъёма, который всегда овладевает мной, когда я вижу первый снег.

31.10.94

Лев Разгон (по телефону):

— Слава! Знаешь, что такое старость? Это когда болит всё, кроме зубов…

Петя Спектор[199] решил устроить презентацию журнала. Я очень не хотел ехать, но Петя давил. Часов в 6 вечера пригнал за мной в Переделкино машину, в которой уже сидела Вика Токарева[200]. Повезли нас в Ильинское, в бывший «локальный ресторанчик» ЦК КПСС. По дороге ОМОН дважды интересовался нашими намерениями. Приехали наконец. Петя пригласил «бомонд», как он его себе представляет. Давно не был в обществе столь пёстром: Вознесенский (с женой), жена Сидорова Жени (без мужа), Мережко, Матвеев, Караченцев, Газманов, Вульф, Кабаков, Арканов, Гердт, Олег Ефремов (вряд ли помнит, что приезжал, поскольку был люто пьян), пресс-атташе Службы внешней разведки Кобаладзе, какие-то банкиры, всех упомнить невозможно. От журнала — только члены редколлегии… Мне очень понравился Олег Газманов, такой живой, искренний. Саша Иванов в кроваво-красном пиджаке, как светофор, был виден отовсюду. Мелик-Карамов рассказал мне последние сплетни о Гарике Каспарове. Познакомился с одним из братьев Вайнеров, правда, не знаю с каким. Совершенно по-свински вёл себя актёр Евгений Моргунов. Он обходил столы и сметал в пластиковую сумку все дорогие закуски. Я был единственным человеком, который сказал ему, что он — хам и ведёт себя недостойно. На обратном пути пьяная Вика Токарева в машине целовала меня взасос. Я вяло отбивался.

25.11.94

Бог! Дай мне умереть стоя, а потом я обещаю, что сам упаду на колени…

Сегодня исполнилось ровно сорок лет, как умер мой папа. Я вспоминал его и горько плакал.

14.12.94

А жизнь не перестаёт удивлять! Оказывается, любовника моей жены в США зовут Александр Гессен. Уж не родственник ли кассельским ландграфам?! Очень расстроюсь, если узнаю, что он тривиальный еврей.

Надо бы слетать в Бостон, пристрелить его, да времени нет.

Не могу писать «Мой Париж». Постоянно откладываю эту работу, оправдываясь пустопорожними заботами.

Уснули с Лёлькой на тахте. Она обняла меня, и я понял, что рай есть!

В цирке на Цветном бульваре Лёльке больше всего понравился антракт: сладкая вата, мороженое, лимонад и фотографирование с мартышкой на руках.

3.2.95

Для пьесы.

Она: Всё кричат: «Шагал!» «Шагал!» А что «Шагал»? Он рисовать не умел! Нет у него рисунка! Посади перед ним голую натурщицу, всё равно коза выйдет!.. Нынче двое останавливают меня на улице. У одного телекамера на плече, другой с микрофоном: «Что нам мешает жить?» Я отвечаю: — Общее бескультурье!

Он: Да ведь культура-то не в том, чтобы Шагал нравился, а в том, чтобы уважать человека, которому он нравится!

— Чтой-то я совсем запутался… Так какое у нас нынче время: собирать камни или разбрасывать?

— Сейчас надо хоть что-то построить из этих камней…

С Владом Листьевым договорились о моём выступлении в «Часе пик» в связи с выходом «Королёва». Звоню ему:

— Когда, какого числа? Мне зубы надо вставлять…

Он смеётся. Потом говорит:

— Тебе сегодня позвонит девочка и точно скажет день…

Девочка не позвонила. 1 марта смотрел «Час пик», в котором выступал профессор-нарколог, вспомнил наш договор, хотел позвонить Владу, чтобы пожаловаться на девочку, но подумал, что он, наверное, устал после прямого эфира, и лучше позвонить ему завтра днём. На листочке календаря за 2 марта среди 5–6 нужных звонков записал: «Листьев». Я не знал, что когда я писал его фамилию, его уже убили.

Он приезжал в Переделкино, помню, мы трепались на моём крыльце…

В этом человеке замечательно сочеталась доступная приветливость с отрешённым талантом и романтическая фантазия с жёсткой деловой хваткой.

Очень жалко его. Мы всё глубже погружаемся в какую-то мерзость.

2.3.95

Странное дело, но разговоры по телефону действуют на меня тонизирующе: я становлюсь энергичнее и решительнее.

«Наземная тепловая электростанция за 30 лет своей работы загрязнит окружающую среду в 10 раз больше, чем выхлопные газы ракет, с помощью которых на орбиту будет выведена спутниковая солнечная электростанция той же мощности» («The Financial Times», 1979. Nq 27 937. C.6).

Верю! Но кто же так считает?! А не получится ли так: разница в стоимости электроэнергии, полученной за 10 лет эксплуатации солнечной станции в космосе и тепловой на земле, в сто раз превысит затраты на полное восстановление окружающей среды в районе тепловой электростанции. Я — за солнечные электростанции в космосе, писал о них, но не надо людям мозги пудрить!

В ночь с 23 на 24 апреля всё зазеленело. Летает много хищных птиц соек. Что-то замышляют. Например, съесть меня во сне. Ведь я сплю с открытым окном.

Где я хотел бы жить? В Москве, в небольшой 4-комнатной квартире. Одна комната просторная, с белой печкой в углу, наверху которой — жарко начищенная медная заглушка на цепочке. Непременно абажур, круглый стол под тяжёлой скатертью. Квартира эта на 2-м этаже старого 2-этажного дома, стоящего на пригорке, у края куда-то довольно круто бегущего спуска. Зима. В окошках — разное: церковь, занесённые снегом деревья, белые крыши домиков (больших нет!), в окнах которых горят жёлтые лампы. Виден кусок дороги, по которой редко ездят и ходят. В квартире моей трое детей: девочка 5 лет, мальчик 4 лет и девочка 3 лет. Их пестует Анна Павловна. Жену не вижу, т. е. вижу, но не различаю её лица. Я — писатель. Каждый день помногу часов работаю в своём кабинете. Вечером балуюсь с ребятишками. Мы что-то вырезаем из бумаги и клеим. Меня обижает, что они не слушают меня, когда я пытаюсь научить их шахматной игре…

…Это я размечтался.

Каждый день, ложась спать и глядя на фотографию Лёльки у моего изголовья, я говорю ей громко:

— Доченька, вставай, пора в школу…

Ведь она в Америке, а там сейчас утро.

Милый друг детства Саша Кузнецов пригласил в гости под Калугу, где он снимает избушку. Течение в Оке такое стремительное, что плыть против — невозможно. Стоишь на месте.

Мелодия комара чем-то напоминает арию старой графини из «Пиковой дамы».

Бывает так одиноко, что я боюсь, что кто-нибудь придёт.

Ад — в раю: близкие люди бесконечно долго ищут друг друга и не могут найти.

Сложный звук простуженного лая собаки. Как его описать? Мне кажется, что в горле у неё какая-то мокрая картонная коробка. Плохо. Субъективно. Читатель этого не поймет. В своё время я долго искал аналог звука стартующей космической ракеты. И нашёл. Огромный, как небо, прочнейший холст. И его разрывают чьи-то могучие руки. Не гром, не гул — ТРЕСК! Этот треск надо усилить в тысячу раз и получится звук старта космической ракеты.

Какой болван назвал птичку синичкой, если она жёлтенькая?!

Надо добиться двух вещей: не пить водку и каждый день писать хоть пять строк.

Сегодня впервые за много-много месяцев я проснулся в два часа дня и это, признаться, даже испугало меня.

9.7.95

Вчера умер Виль Дорофеев[201]. Сегодня — Юра Коваль[202]. Ослеп Вадик Молчанов[203]…

Среди грузин нет плохих людей. В худшем случае, могут встретиться люди, которые думают иначе, чем мы. Но надо научиться с ними сосуществовать.

«Другого раза не было, его никогда не бывает, другого раза, всё бывает только один раз, пора бы научиться».

Даниил Гранин. «Бегство в Россию»

Всего год назад дорогой мой друг Юлик Венгеров с женой Лилей возили меня в Эйлат, и я кормил белыми булками рыб в Красном море…

Наречия — мусорная свалка языка. Что это такое, никто не может толково объяснить.

Лёлька улетела в США. Ну, это уже совсем несправедливо!

Дивная осень 95-го года порушила все мои многолетние наблюдения. К 17–19 сентября клёны всегда стояли золотыми, а сегодня 16-е — все зелёные! Зябко (+10 °C), голубое высокое небо и яркое солнце. Прелесть!

23 сентября в Иерусалиме умер очень близкий человек — Юлик Венгеров. Счастье, что через 15 лет разлуки я успел встретиться с ним и прожить вместе 10 дней за год до его смерти. Этот человек обладал уникальным чувством юмора и абсолютной добротой, подобно тому, как другие обладают абсолютным слухом. Вслед за ним уходит несколько лет моей молодости…

Пришла золотая осень… Вряд ли есть в русской природе что-нибудь более прекрасное. Какая удивительная власть над человеческой психикой! Как люблю я в себе чувство спокойного и грустного восхищения этой картиной бестрепетного, покорного увядания. Как трудно не только описать, но и самому понять мысли свои при виде этого тихого чуда. Это и Бог, и любовь, и жизнь, и смерть, и ещё что-то чистое, высокое, вечное…

28.9.95

Холодно, сухо, листья падают, голова кружится. Всё время вспоминаю дочку. Очень мне без неё плохо.

Гоголь определил XIX столетие как «век эффектов».

Три дня в Глазове под Можайском у Федюкина[204]. Фантастически красивый лес! Я так волнуюсь, глядя на него! Внутри какая-то беззвучная истерика, не знаешь, то ли плакать, то ли смеяться. Как же хорошо!

Осень наступила в ночь с 7 на 8 октября. Низкие облака. Сразу потеплело, и пошла водяная пыль. Топили баньку. Дым из трубы низвергался вниз, как водопад. Если заснять его кинокамерой и подложить звук падающей воды — от водопада не отличишь. Бегал из баньки голышом окунаться прямо в Можайское море. Очень холодно, но здорово! На обратной дороге в Переделкино в Можайске купил на базаре творог и всю дорогу пытался понять, зачем я его купил. Он мне совершенно не нужен!

Чувствую, что во мне открылось какое-то непередаваемое словами ЗНАНИЕ. Что-то важное, может быть самое главное в жизни я теперь знаю, но что конкретно, сказать не могу. Обнаружил обнажённое добро и зло, стал умнее и добрее. Гессена убивать я уже не хочу.

Таня Бек рассказывала:

— В апреле 95-го я была в Нью-Йорке. Давным-давно я дружила с Сёмой Пенхасовым — евреем-татом, т. е. горцем. 20 лет назад он уехал в США, стал врачом-геронтологом. С ним мы пошли на выступление Иосифа Бродского, специально для иммигрантов. Жуткий уровень публики! Сплошной кримплен! Бродскому задавали идиотские вопросы. «Какие женщины вам больше нравятся — умные, или красивые?» «Я же не Карл Маркс…» — пытался отшутиться Иосиф. Мне было его жалко…

Михаил Михайлович Рощин.

Уже не снег — замёрзший мелкий дождь. Гуляли. Кваша рассказывал много интересного о Свердлове, которого он играл в «Большевиках».

Ходили с Мишей Рощиным на концерт Клары Новиковой. Она смешная и талантливая, хотя в её текстах немало мусора. После концерта Клара говорит: «Мне эта жизнь надоела, мне в лес хочется… Можно я с Юркой[205] к вам приеду?..»

А потом мы с Рощиным ходили в Театр им. Моссовета на «Мадам Бовари». Бездарный спектакль.

Роман я хорошо помню, но когда любовник уехал, а мадам шлёпнулась в обморок, и пошёл занавес, я был уверен, что спектакль кончился. Пошёл прогревать машину, пока Рощин одевался. Когда Миша сел в машину, я говорю:

— Миш, а мышьяк-то они ещё не отыграли…

— Какой мышьяк? — спрашивает Миша.

— Но ведь она отравиться должна. И смотри: из театра никто не выходит. Наверное, это не конец, а антракт…

Это был антракт, но мы всё равно уехали в Переделкино.

Первый раз ночью выпал снег и не растаял утром. Бронзовые листья в снегу. Впрочем, это не так уж красиво…

22.10.95

Единица пошлости — «один пельш». В честь ведущего ТВ-программы «Угадай мелодию» Валдиса Пельша. Завиток на лбу, клоунский, но не смешной костюм, б…ский голос и ни одного движения в простоте.

Я в жизни очень мало ел фруктов, разве что в предвоенном детстве. Впрочем, и тогда мало. Потом была война. Потом денег в семье было мало. Знаменитая фраза бабушки, которая вернулась с рынка:

— Хотела тебе мандаринчиков купить, да дорого…

Мандаринчики появлялись в доме под Новый год, и этот праздник навсегда связан у меня с двумя его главными запахами: ёлочной хвои и мандаринных корок. Потом умер папа, и денег не хватало даже на самую простую еду. Начиная с рождения Васи фрукты, если и покупались, то только для детей. Конечно, я мог пощипать виноград, съесть грушу (яблок никогда не любил), но при этом испытывал лёгкое угрызение совести: «Ведь это — детская еда…» И сознание того, что фрукты — детская еда, закрепилось во мне очень прочно. И вот теперь на старости лет я впервые стал покупать фрукты для себя: виноград, бананы, мандарины. Но когда я их ем, я снова думаю о детях и снова ощущаю какую-то смутную неловкость…

Шопенгауэр говорил, что в карты играет тот, кто боится остаться наедине с самим собой. А я вот как раз не играю в карты!

Лучше всего обо мне написал сын Вася в этюде, который был опубликован в какой-то маленькой хипповатой газетёнке. Не знаю почему, он поставил английский заголовок: «Не built the house and the boat» рядом с непонятными мне цифрами в скобках (5:32). Я постеснялся спрашивать, что означают эти цифры, потому что уже привык скрывать от Васи своё невежество в современных истинах. Вот что он написал:

«Трудно поверить сейчас, что он построил корабль. Он изменился, только запах остался прежний и голос. Он слишком занят делами теперь и видит всё слишком ясно. Так ясно, что самому бывает постыло. И тогда он берёт бутылку матросского рома и уходит. Быть может туда, где узор муравьёв на песчаной тропинке. Я помню: текучий живой ручеёк среди хвоинок сосны. На нём светлая шляпа с большими полями, мы идём. Вряд ли он даже помнит, что построил корабль и дом. Вряд ли догадывается, что это было самое главное. Солнце сверкало в резной тени, пахло смолой, он обстругивал палочки, я дышал завороженно. Всё было тайной: рука и нож, завитки коры, выструганные палочки. Когда мы вернулись из леса, он построил из палочек дом. Я обнёс его валом и тыном, населил индейцами и трубадурами. Каждое лето я отстраивал форт заново. Даже когда он ушёл, видимо так и не зная, что основал крепость. Крепость моего детства.

Ещё он сделал корабль, но корабль не поплыл. Что-то было не так, что-то умерло. Он хотел оживить паруса, окрылить мачту, но не смог. Видимо, слабо верил в неё. Перестал верить в волны, в пространство, в бесполезные вещи. Иногда думаю, что он маловерен, и всё от того. Но всё-таки он построил дом и корабль. Частенько, когда я вижу тусклый свет за зелёными шторами в его комнате и знаю, что он болен и близок к безумию, я вспоминаю об этом. Его жёны всегда спрашивают: что с ним делать? Но кто знает, зачем он ходит туда, где его любимые тени, где он один, словно лошадь в зимнем лесу, где всё немеет и растворяется? Не трогайте его. Дайте ему жить, или дайте умереть. Дайте ему мужество выбрать. Никто из нас не знает, кто он. Но однажды он построил дом и корабль.

Иногда мне сдаётся, что мы снова могли бы сесть на лесной поляне и попытаться быть рядом, как тогда, когда сидели на хвое, и муравьи текли мимо, и я не умел обстругивать палочки. Но у нас недостаёт времени, чтобы встретиться, и сердца, чтобы устремиться друг к другу. Иногда он даёт мне советы, но я никогда не слушаю их. Иногда он проходит мимо, спьяну не узнавая меня. Мне не жаль его, но я люблю его. Возможно, один я и знаю, как он простодушен, этот человек, который построил дом и корабль».

Мальчик мой любимый, спасибо тебе…