Золотой Оклад или Живые Души. Книга чудес

15

Чудной оказалась и судьба священника Ермолая («вестник народу» по-гречески), в приходе которого явлен был Казанский образ. Сказание связывает рождение его с тем же городом, где он обрел святую икону; впрочем, предположения колеблются от происхождения из донских казаков до возведения к роду Шуйских, то есть Рюриковичей, или Голицыных — Гедиминовичей. Появился он на свет около 1530 года, а церковную службу начал клириком Спасо-Преображенского монастыря еще при основателе его Варсонофии. В 1579-м, когда явлена была чудотворная икона Богоматери, состоял приходским попом храма святителя Николая в Гостином ряду. Двенадцать лет спустя, после смерти жены, принял постриг в московском Чудовом монастыре с именем Гермоген (оно означает «из Гермесова рода» и точнее пишется «Ермоген», привычное же для нас написание есть плод народной огласовки) и стал настоятелем той же Спасо-Преображенской обители. В год учреждения на Руси патриаршества—1589-й —он был сделан первым казанским митрополитом.

В таковом звании святитель Гермоген проявил великую заботу о новокрещеном крае: так, в 1591 году он созвал приведенных вновь к православию в собор и в течение нескольких дней читал им сам Священное Писание, сопровождая сии слова проповедью христианства; по его настоянию первый русский Патриарх Иов установил всенародное ежегодное поминовение русских героев, павших при взятии Казани в 1552 г., и почитание казанских новомучеников: с той поры в Неделю православия пелась вечная память пострадавшим за веру славянину Иоанну и крещеным татарам Стефану с Петром, а в субботу после Покрова праздновался собор всех Казанских святых.

Составив пространное сказание о явлении Казанской иконы Божией Матери и Ее чудесах, он в 1598 году приехал в Москву для избрания на царство Бориса Годунова, самолично стоя у стен Новодевичьего монастыря. В 1605-м, получив мерзящее родному слуху звание сенатора, был вызван в столицу, где открыто выступил против нового правительства, требуя крещения Марины Мнишек в православие, за что подвергся опале и был выслан восвояси. После свержения Лжедимитрия его вновь вытребовал на Москву Василий Шуйский на архиерейский собор, который, низложив поставленного поляками лжепатриарха Игнатия, выбрал Гермогена вторым Патриархом Московским и всея Руси.

При возведении на первосвятительский престол 3 июля 1606 года в московском Успенском соборе митрополит Исидор вручил Гермогену посох святителя Петра чудотворца, а царь принес в дар панагию, украшенную драгоценными камнями, и белый клобук. Затем новый Патриарх по древнему чину совершил шествие в собор Василия Блаженного на осляти, которого вел под уздцы, смиряясь перед духовною властью, самодержец всероссийский.

Хотя с государем Василием Иоанновичем у Патриарха было немало разноголосий, когда наступала пора бороться с внешним врагом, они тотчас же отодвигались прочь. Во время осады Москвы международным сбродом под водительством Болотникова (который церковный историк Карташев несколько анахронично, зато прямо в глаз называет «большевицким») Гермоген в своих посланиях именовал Шуйского законным, святым и праведным «истинным крестьянским царем», а бунтовщиков действующими по «диавольским четам» отступниками и еретиками. Третьего июня того же 1606 года, когда он поставлен был на московский стол, Гермоген совершил действо перенесения мощей царевича Димитрия из Углича, учредив троекратные ежегодные богослужения в память новомученика; он же составил и его житие.

\20 февраля 1607 года в Успенском соборе при стечении всего народа состоялось действо общего покаяния за совершенные в лета смуты клятвоотступничества. Для того в столицу доставлен был даже из Старицы пребывший там на покое ослепший Патриарх Иов. Ему прочли во всеуслышание челобитное исповедание всего православного люда, в котором народ просил отпущения за все нарушения крестоцелований и измены прежним царям. Обряд завершился соборным провозглашением разрешительной грамоты обоих Патриархов.

В 1609 году чернь, развращенная вольностью, попыталась низложить и царя Василия; но Патриарх на самом Лобном месте отстаивал законного самодержца под градом унизительных оскорблений. Когда Василия Иоанновича все же насильно постригли в монахи в Чудовом монастыре, а он нарочно отказался произносить монашеские обеты — за него это делал тезка его князь Василий Туренин,— то Гермоген впредь именовал иноком князя, а Шуйского продолжал вопреки всем поминать за службами в царском звании.

При Семибоярщине он настаивал на русских претендентах на престол В. В. Голицыне или Михаиле Феодоровиче Романове — воцарение колена которого как бы предугадал — и даже установил по церквам молебны об избрании государя «от корене российского рода». Но когда Боярская дума утвердила королевича Владислава, потребовал принятия им накануне венчания православия, а кроме того, добился договорного обещания охраны веры отцов, с которым к польскому королю и отправилось особое посольство. После же того как в ночь на 21 сентября 1610 года под угрозою Тушинского вора бояре впустили в Кремль польское войско, Патриарх воспротивился их решению принять присягу Сигизмунду.

Он, несмотря на посулы отечественных изменников, отказался подписать слова новой грамоты, направляемой русскому посольству под Смоленск,— и отсутствие подписи первоиерарха позволило нашим отвести напрашивавшегося в цари польского краля. Причем на возражения о том, что-де духовные лица не судьи в мирских распрях, послы ответили прямо: «Теперь мы стали безгосударны, и Патриарх у нас человек начальный». Наконец, вступивши в открытое противостояние, Гермоген созвал москвичей в Успенский собор и наказал им «королю креста не целовать».

По убиении второго Лжедимитрия он принялся рассылать грамоты с благословением «повелевати на кровь дерзнути» ради спасения Отечества, призывая идти «к Москве на литовских людей».

\16 января 1611 года на Патриаршем дворе поляки поставили стражу, не пропускавшую даже его слуг, чтобы он более не мог распространять своих воззваний. Когда же в Светлый понедельник, 3 марта, первое ополчение под водительством Прокопия Ляпунова начало осаду Кремля, он был заключен в темницу и помешен в подвал Чудова монастыря, где святителя охраняла полусотня стрельцов; пища его свелась ко хлебу с водою, а общение предоставлялось лишь со тщетно уговаривавшими сдаться предателями вроде Михаила Салтыкова или пронырою паном Гонсевским.

\30 августа, после убийства казаками Ляпунова и распада первого ополчения, Гермоген успел написать свое последнее послание из заточения, направленное нижегородскому войску. А когда поляки попытались заставить его выступить в пользу присяги Владиславу, ответил: «Да будет над ними милость от Бога и благословение нашего смирения. А на изменников да излиется гнев Господень и будь они прокляты в сем веке и в будущем!»

Последние девять месяцев жизни первосвятитель провел в заточении. По словам летописцев, в подпол к нему «метали на неделю сноп овса и мало воды». О кончине его повествовали разно, но единственно точно, что она была мученическою,— кто говорил, что умер он «гладною смертью», кто «от зноя затхошася» или «удавлен был», либо «нужне умориша». Все это произошло 17 февраля 1612 года.

Изо всех его множественных сочинений — а он был и летописцем, создателем собственной хроники, и составителем житий и служб новым казанским чудотворцам Гурию и Варсонофию, автором переложения повести о Петре и Февронии муромских, слова на обретение мощей митрополита московского Алексия и множества отечестволюбивых посланий — Промысел Божий сохранил в подлиннике только повествование о явлении и чудесах иконы Казанской Богоматери. Как гласит сделанная скорописью семнадцатого века помета на нижнем поле рукописи, которая после семнадцатого года была изъята из синодальной библиотеки и покуда до поры находится на Красной площади в Историческом музее России, — привезена она была «к Москве из Казани, а писано в них рука Святейшего Ермогена, Патриарха Московского и всеа России, а писал те тетради в Казани Ермоген Митрополит тогда… как сия святыя чюдеса складывал, и писал своею рукою». На обороте же последнего листа позднейшая запись гласит: «Сия рукопись Святейшаго Гермогена, Патриарха Московскаго и всея России, прислана для хранения в Патриаршую библиотеку в 1851 году от Их Императорских Высочеств государей Великих Князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича, коим она поднесена была в Нижнем Новгороде в 1850 году». «Где эта рукопись хранилась раньше и кто подарил ее князьям,— сетует современный историк,— неизвестно».

Тело святителя Ермогена погребено было в Чудовом монастыре; а при Патриархе Никоне в 1654 году его перенесли в Успенский собор Кремля. Спустя триста лет после подвига, 12 мая 1913 г. тщанием будущего новомученика — государя Николая II Патриарх был причтен к лику святых. Икона нового святого вместе с изображением Чудова монастыря, в подклете Михайло-Архангельского собора которого была освящена особая церковь его, как тогда говаривали, «во имя», выполненная кистью Васнецова, широко разошлась по Руси и другим странам окрест. А почитание установилось повсеместно и сразу, в прямой укор полуверующим членам тогдашнего Синода. Например, недавно появился в печати отрывок из писем очевидца первой годовщины прославления, пришедшего в подземный храм, когда одновременно и в Успенском соборе шла служба. В течение ее дважды благостил Иван Великий — единая колокольня для трех главных кремлевских храмов, вспоминал он; а при третьем звоне вся соборная площадь была освещена бенгальским огнем. «У Чудова все не умолкало и до самого Архангельского раздавалось громкое, многоголосное «Христос воскресе из мертвых»,— говорится в них далее — А в Успенском народное пение врывалось по временам с площади внутрь, когда открывали двери».

Мощи новопрославленного мученика были помещены у западной стены Успенского собора в исполненной царским мастером Сверчковым в 1624 году для Ризы Господней чеканной сени и заключены в серебряной раке. Их заплавили в воск и мастику, а посреди лба было сделано отверстие, окруженное золотою каймой. Они и поныне хранятся там; и в 1992-м впервые после более чем полувекового молчания четырнадцатый Патриарх Московский Алексий II отслужил над ними молебен в день памяти своего предшественника (о некотором приключении, случившемся в сей промежуток, я расскажу несколько попозднее).

Дух великого Патриарха не раз еще возникнет в нашем повествовании, так что нет смысла предварять его новые появления. Приведу только отзыв недруга — ибо, признаться, питаю пристрастие к доказательствам «от противного», ведь они свидетельствуют куда нагляднее, нежели чем восхваления родных и друзей. Это весьма выразительный кусок русского хронографа, именуемого «Иным сказанием», который тут лишь чуть-чуть ради лучшего уразумения подправлен на пошиб современного языка:

«В первое лето Василия царя возведен бысть на престол патриаршеский великой церкви Гермоген, иже бысть казанский митрополит. Бысть же словесен муж и хитроречив, но не сладкогласен, о божественных же словесех всегда упражняшеся и вся книги Ветхаго Завета и Новыя Благодати и уставы церковныя и правила законныя до конца извыче. А нравом груб й бывающим в запрещениях косен к разрешению, к злым же и благим не быстро распроэрителен, но ко льстивым паче и лукавым прилежал и слуховерствователен бысть. О нем некто рек: обо всем земнородном ум человеческий погрешителен и совращается злыми от доброго нрава; вот и сей муж прельщен был от людей змиеобразных, которые сшивали лесть, сплетая ее кознями, и доброе о царе Василии помышление обратили мятежным своим зловерством в ненависть словами лестными. Патриарх же имел к ним всем веру и потому всегда беседовал с царем Василием не благолепно, а строптиво, поскольку внутри себя имел принесенный наушниками огнь ненависти и коварство супостатов, но так, как следовало, не совещался отчелюбиво с государем. А мятежники, улучив свой час, сперва низвергли царский венец, а потом и святительскую красоту обесчестили поруганием. Когда же после царя Василия попала Москва в руки противника,тогда Патриарх пожелал выказать себя перед народом необоримым пастырем, но уже время и час были упущены, подобно как поздно плохо стоящему желать постоянства или миндалю во время зимы процвесть. Тогда он был виден как противник клятвопреступников и обличитель христианоборцев, но они немилостивыми руками своими взяли его и, словно птицу в клетке, уморили голодом; так в заключении он и скончался».

А уже после врага стоит чего-то и слово соратников, пусть весьма краткое —ибо еще современники назвали Гермогена «непоколебимым столпом», удерживающим на себе своды «великой палаты» — России.