Золотой Оклад или Живые Души. Книга чудес

43

Следующий рассказ да послужит укором для записных жидоедов. А поскольку лицо, здесь упоминаемое, довольно-таки известно в московских кругах, назову его несколько обиняком. По матери фамилия его вполне русская, ее он нынче и носит; по отцу же, что называется, совсем иная.

Историк по образованию, мало-помалу он, как и многие из их поколения, пришел к вере. Сделаться наконец священником помогло некоторое хитрое обстоятельство. Кафедру Курских архиереев тогда занимал Хризостом — то есть по-русски Златоуст — со знаковою фамилией Мартишкин. При том он еще числился по весьма властному ведомству внешних сношений Патриархии. Пользуясь до поры изрядными полномочиями, перерастающими в поблажки, владыка предпринял любопытный ход.

В брежневское временщичество предпочитали храмов откровенно не притворять, а, оставив на регистрации, просто не давать священников после смерти очередного старого настоятеля и держать в таком подвешенном состоянии, покуда не вымрет «двадцатка». Затем приезжали довольные донельзя музейщики из областной галереи, забирали ценные иконы в свои хранилища, а здание передавалось на баланс колхоза. Таких вот приходов по коренным областям России, и не закрытых, но и не действующих, числилось чуть ли не до одной пятой.

Так вот, архиепископ Златоуст взялся наполнить все эти «полумертвые селения» московскими неофитами. С одной стороны — явное благо: они выжил и до лучших времен. С другой, следующий возглавитель епархии обозвал большинство этих быстроиспеченных пастырей из интеллигентов «голубою дивизией» и долго с упорством изгонял злой дух модернизма. В чем-то он был и прав; главное, впрочем, нестроение заключалось в том, что, конечно, эти столичные юноши действительно не успели еще изжить протестующий дух. Один читал вместо проповеди бабушкам отрывки «Бердяя Булгаковича», другой — по фамилии Свободны, а по паспорту Фраерман — в субботу после службы являлся на танцы в джинсах; зато пятый-десятый могли и вместо деревянной развалюхи-часовни воздвигнуть потихоньку немалого объема храм. Чего тут более — пользы или же вреда — кому судить? Единственно верно, что сосланный потом за иные прегрешения на далекую сибирскую епархию Хризостом вел себя там уже иначе; а нынче, получив назначение в Вильно, стал деятельным пособником «Саюдиса»…

Ну да ладно, хоть и будь оно трижды не так. Наш иерей получил посвящение именно от него. А потом взялся как раз поставить церковь. И выстроил. Когда местные хозяйчики спохватились, было уже поздно; ломать по тогдашним качающимся вместе с генеральною линией годам тоже не так-то было привольно. Зато в местной печати появилась пара статей про обнаглевших обскурантистов.

А через неделю — еще не успели засветившегося проповедника вызвать для объяснений — сочинительница этих крутых строк и одновременно партприкрепления к религии в пределах района взяла да померла неожиданно, якобы объевшись бледной поганки. Тут уже пришлось действительно батюшку снимать с места, ибо пошли стойкие слухи — дескать, по его молитвам Господь богохульницу наказал.

Да почему бы и нет?.. Как бы то ни было, походивши несколько лет заштатным водителем экскурсий по Данилову монастырю, нынче иерей-строитель получил Казанский приход в ближнем Подмосковье. Так что чудеса в нашей стране и посейчас не иссякли — только по Сеньке, как молвилось, выходит и шапка.

Расскажу и про такое явно неслучайное дело, которому привелось быть очевидцем. Нескромность здесь можно оправдать, во-первых, той богословскою присказкой, часто приводимой из Библии, что тайны царевы положено хранить, чудеса же Божии скрывать грех. А потом, про это уже как-то поведал прилюдно нескольким тысячам человек любомудр Виктор Тростников.

Итак, опять-таки в тот же год, когда описывались подмосковные живые души, довелось мне еще раз отправиться в Петроград для составления помянутого выше томика прозы Батюшкова. Дабы не терять времени даром, посетил я в выходные дни и два тайно почитавшихся тогда святых места — закрытую часовню юродивой Ксении на Смоленском кладбище, а также Иоанно-Рыльский монастырь у речки Карповки, в подвале которого был погребен всенародно чтимый батюшка Иоанн Кронштадтский.

Мало кто еще успел заметить то, что в свой срок подчеркнул историк православной веры Георгий Федотов как одновременно и признак русской духовности, и корень ее изъянов: у нас в числе канонизированных деятелей есть все, начиная от Патриархов с князьями и кончая простыми мирянскими женами вроде Иулиании Лазаревской, но нет ни единого священника. Батюшка Иоанн может почитаться первенцем среди них, не будь известно, что он по обету жил с женою как брат с сестрой (впрочем, те, кто читал его двухтомное жизнеописание, изданное в Югославии между двумя войнами Сурским, знают и более страшную правду — любимый православными наперекор даже гордостному осмеянию таких изощренников, как Николай Лесков, священник был за несколько лет до кончины оскоплен изуверами).

Так вот, когда монастырь прикрыли, то, по рассказам петербуржцев, ради прекращения паломничеств к могиле некая начальственность приказала закачать в склеп под собором дополна бетон; что, как оказалось, было совершенно промыслительно — ибо вплоть до недавнего открытия вновь обители уже никто не мог, как бы ни желал, нарушить покой мощей.

Аз, недостойный, явился на берега речушки в воскресенье осенью. По сему случаю вокруг было особенно пустынно, что еще пуще подчеркивалось окрестными строениями, вытянутыми в линейку. Походил-побродил вокруг полосатой двухцветного камня церкви, распределенной между разными военкоматами, конторами и прочим крапивным семенем, но так и не нашел сперва точного места, где был вход в подземный храм-усыпальницу. Спросить тоже было некого. Ну, знать, не судьба или грех. Побрел через мост назад.

Глядь, прямо как в сказке, навстречу старушка. Теперь бы, наверное, бойкости не хватило, а тогда взял да брякнул без предисловия: «Бабуля, где здесь отец Иоанн похоронен?»

Неожиданность ответа превысила наглость вызвавшего его вопрошания. Единственная в окоеме встречная поведала, тоже мимо всяких обиняков, что отцом ее был диакон кронштадтского морского собора, у которого раз за разом родилось шестеро мертвых детей. Он обратился за молитвенной помощью ко знаменитому праведнику-настоятелю. Тот при нем же пал перед иконою Богоматери со Младенцем на колени; причем диакон был поражен, что он не просил Господа, а как бы беседовал с Ним, доходя иногда даже повелительного наклонения.

Через девять месяцев жена клирика снова принялась рожать. А в самый день родов вдруг привезли посланный кронштадтским пастырем арбуз. Появившееся на свет дитя и было моей собеседницей.