Зверь в Ниене

ЕГО ПРОЩАЛЬНЫЙ ПОДГОН

— Финский народ готов долго терпеть притеснения, но, в конце концов, он обязательно смирится!

Генерал-губернатор Ингерманландии обвёл свирепым взором собравшихся в замке представителей городской власти.

— Надзаконное усиление Закона, входящее в жизнь мало-помалу, становится в сердцах народа правилом жизни, а накопленное смирение позволяет подданным вынести новое угнетение. Важно разъяснять народу происходящую от этого пользу государству, которое в дальнейшем сделает жизнь подданных лучше. Когда-нибудь.

Бургомистры выслушивали государственную мудрость, сидя на узких жёстких стульях — быт офицеров в крепости был суров. И хотя комната, служащая губернатору спальней и кабинетом, была просторна, тощая кровать, застеленная суконным покрывалом, и одинокая подушка вопияли о привычке Эрика Карлссона Гюлленштерны к спартанским условиям. Лишь торчащая из-под кровати ночная ваза из расписного фаянса намекала на возможное улучшение быта вплоть до постройки в городе губернаторского дома, где властитель Ингерманландии мог бы жить сам и встречать гостей с подобающими удобствами. Карл-Фридер Грюббе знал, откуда эта ваза прибыла в Ниеншанц и кто её приволок.

Генерал-губернатор сидел за простым, хотя и большим столом, на большом, жёстком, хотя и с подлокотниками стуле. Перед ним лежали бумаги и расположился чернильный прибор, какими пользуются военные писари в походном штабе. Гюлленштерна был в Ниене редким гостем и о роскоши не пёкся.

— К великому сожалению, в землях Новой Финляндии пребывает немало шведских землевладельцев с жёнами и детьми, обтуземившихся до совершенно финского состояния, — продолжил генерал-губернатор с суровой офицерской прямотой. — В риксканцелярии надеялись, что это пагубное поветрие обойдёт стороной Ингерманландию, но так не случилось. Этот край проклят, — обронил свой приговор Гюлленштерна. — Как вся Финляндия. Однако в Эстляндии и Курляндии это не так. Печально признать, что напасть коснулась даже двора королевского казначея.

Накануне он принял в замке Анну Елизавету Стен фон Стенхаузен и имел с ней долгий, тяжёлый разговор.

Предтечей этого послужил визит любезнейшего кронофогта Ниена. Пер Сёдерблум предоставил генерал-губернатору два письма из Стокгольма, полученные относительно недавно бургомистром юстиции. Их собирались приобщить к делу на судебном процессе, но заседание оказалось сорвано, а преступник разоблачил сам себя и оказался застрелен при задержании, так что суда над ним и не было.

Что было неплохо, по мнению Карла-Фридера Грюббе, — сами искали, сами же и убили.

— Подлог, самозваное присвоение имени и титула, а также посягательство на имущественное и денежное наследство, бесстыдная ложь и даже неприкрытое и наглое хищение мужского звания, совершённое женщиной, имеющей извращённую натуру, привело к созданию из истинного наследника настоящего туземного дикаря, способного на любое преступное зверство, проистекающее из тьмы невежества, старательно культивируемого злонамеренной Хильдой, — генерал-губернатор покачал головой, как бы не находя сил поверить в жуткую изнанку бед, обрушившихся на Ниен, и приказал: — С началом навигации на первом же корабле отправьте её в Стокгольм на королевский суд, чтобы Хильда Тронстейн была признана той, какой она и является!

— Купец безумен, — сказал Карл-Фридер Грюббе.

— Он указал пальцем на убийцу прямо в зале суда, не имея опыта и знаний для установления вины преступника, но объявил всё верно и даже больше, чем мы выяснили.

Старший письмоводитель сидел в комнате юстиц-бургомистра и вертел поставленную меж ног трость.

— Без доказательств? На основе догадок?

— Малисон пытается поступать правильно тем путём, каким он это понимает, в том мире, в каком, по его мнению, он живёт.

— В мире с апокалипсисом и антихристом?

— Сатану я видел своими собственными глазами на Дудерхофских высотах, я тебе рассказывал, — напомнил Хайнц. — Впечатления незабываемые.

— Ты штаны потом стирал или так и ходишь? — высокомерно скривил губы Грюббе.

— Скажи, что ты ещё и в Бога не веришь, Калле?

— Когда ты последний раз исповедовался?

— На той неделе. Но ты скажи, что и на исповеди можешь соврать?

И тогда старые друзья рассмеялись, каждый о чём-то своём, но и об их общем прошлом тоже.

— Надо бы снабдить на дорогу Хильду подслащённым вином, — перешёл к делу Грюббе. — У тебя найдётся, чем его сдобрить?

— Я покинул родину не с пустыми руками, — согласился Клаус Хайнц. — Это вещество неживой природы и потому не способно испортиться со временем.

— Осадок не выпадет?

— Осадок останется, — признал Хайнц. — Но он ляжет на дно бутылки и не будет заметен, пока из неё не вытрясут всё. Тогда его просто выльют. Но ты сам видишь, Калле, что в этой глуши о подобных признаках едва ли подозревают. В любом случае, ко времени обнаружения осадка дело будет сделано.

— А сургуч? — спросил бургомистр юстиции.

— На нём нет печати. Можно сбить. Вынуть пробку, а потом залить заново, и будет как прежде, — просто сказал Клаус Хайнц. — Сургуча этого у меня много. Я не выбрасывал, как знал, что пригодится.

— Тогда делай, пока не уехала.

— Как будто впервой, Калле.

«Там, где Малисон действует рассуждением и подкупом, Тронстейн пускает в ход угрозы, и вот результат, — мысленно сказал себе Клаус Хайнц, удаляясь в канцелярию. — Этим помор выгодно отличается от шведа. Лучше всегда иметь дело с ним».

Когда с Невы сошёл лёд, в Ниен прибыл шведский торговый корабль — флейт «Харон». Он встал под разгрузку, и на борт сразу пожаловала делегация. Плата была хорошая, и капитан согласился взять в обратный путь пассажиров.

Накануне отплытия в Бъеркенхольм-хоф заглянул старший письмоводитель магистрата Ниена и был тепло встречен управляющим. Обитатели усадьбы больше не появлялись в городе и сильно скучали. Клаус Хайнц всего лишь хотел удостовериться, что их отношения не испортились и Тронстейн на королевском суде не станет попусту болтать. Хильда сказала, что прошлое нюрнбергского фогта и нотариуса не имеет отношения к её делам. Она передала старшему письмоводителю кошель, который принёс от купца Ингмар, и попросила вернуть Малисону. Деньги были в целости и сохранности, его даже не открывали. На прощание Хайнц подарил ей пару бутылок превосходного кларета, которого в усадьбе Бъеркенхольм уже не осталось.

На второй день пути, за островом Сескар, когда быт устроился и стало скучно, Хильда Тронстейн раскупорила бутылку и обнаружила отличное французское вино. Она постучалась в каюту к хозяйке, чтобы наполнить бокалы за благополучное возвращение в Стокгольм.

Но фру Стен фон Стенхаузен не стала с ней пить.