За океан. Путевые записки

XXIII. Мамонтова пещера

Природный мост и его окрестности привлекательны; хотелось бы пожить тут хоть несколько дней, но нужно спешить дальше Отсюда через Цинцинати и Люисвиль я поехал прямо в Мамонтову пещеру — другое чудо Нового Света. Так как этот переезд требовал целых суток, то мне здесь впервые пришлось ознакомиться с американскими спальными вагонами; они отличаются от европейских, и потому я позволю себе немного остановиться на их описании.

На всех железных дорогах Соединенных Штатов существуют поезда прямого сообщения, на которых, кроме обыкновенных вагонов от самой железнодорожной компании, имеются особые спальные вагоны, построенные и содержимые Пульманом из Чикаго. В этих вагонах можно совершать беспересадочные путешествия, например, из Нью-Йорка прямо в Сан-Франциско. Плата за пользование «Sleeping cars» вообще не одинакова и составляет около 5 долларов в сутки, но спальными вагонами каждый желающий может пользоваться также лишь в течение ночи, и тогда его удовольствие обходится дешевле, именно 2–2¹/₂ доллара за ночь. Так как мне приходилось совершать по большей части небольшие переезды, продолжавшиеся не более суток, то я предпочитал пользоваться спальными вагонами только ночью; днем же не меньшие удобства имеются и в обыкновенных вагонах, устроенных почти на один образец по всем линиям и по роскоши убранства соответствующих вагонам 1-го класса в Европе.

В спальных вагонах путешественник пользуется, без преувеличения можно сказать, настоящими домашними удобствами и, главным образом, широкой двухспальною постелью, не имеющею ничего общего с узкими диванчиками европейских спальных вагонов. Каждый спальный вагон, длиною в 10 сажен, состоит из трех отделений: наибольшее занимает середину вагона и предназначено обращаться на ночь собственно в спальню. По концам же устроены непроходные, т. е. отделенные коридорчиками, части, из которых одна представляет курительную и туалетную комнату для мужчин, а другая, с противоположной стороны, комнату «for ladies only» — дамскую уборную. Места в этих частях вагона не идут в общий счет, хотя в каждый может поместиться не менее 10 человек.

Пульмановские вагоны отличаются поразительною роскошью отделки: везде полированное красное или палисандровое дерево, позолота и зеркала. В мужском курительном отделении диваны обиты тисненою кожею, к стенам приделаны не только пепельницы, но и спичечницы, а полы мозаичные. Дамские отделения представляют роскошные будуары, в которых диваны обиты шелком, а шелковые занавески отделаны даже кружевами. Как при мужской курительной, так и при дамской комнатах имеются отдельные помещения с роскошными умывальниками, снабженными в изобилии мылом, полотенцами, гребенками, головными и платяными щетками и т. д. Что касается среднего, наибольшего помещения спального вагона, то днем это обыкновенный изящный первоклассный вагон с диванчиками по сторонам широкого среднего прохода; ночью же диванчики сдвигаются, на них кладутся матрацы и устраиваются великолепные постели, причём каждая постель отделяется от смежных деревянными, на ночь вставляемыми пер городками, а от прохода — тяжелыми шерстяными занавесями, за которыми каждый имеет совершенно изолированное от соседей помещение. Матрацы, подушки, одеяла, постельное белье и т. д. хранятся днем в особых шкафах, по концам вагона. Кроме всего этого, на ночь подвешивается к стене особая сетка, куда можно сложить платье, белье и пр., а в окна, по желанию, вставляются рамы с тонкою металлическою сеткой; эти сетки не пропускают пыли и избавляют от духоты, при здешней жаре иногда нестерпимой. Замечу кстати, что днем, когда окна подняты (в Америке окна в вагонах, как и в домах, поднимаются вверх), с наветренной стороны приставляются особые щиты, избавляющие сидящих от ветра и пыли.

Прислуга при спальных вагонах — исключительно негры. Особых горничных для женских отделений не полагается. Но дамы, по-видимому, этим не стесняются, считая негров не совсем еще людьми. Я уже упоминал, что негры как будто рождены быть прислугою: они с удивительным терпением и предупредительностью умеют удовлетворять всем прихотям путешественников. Превращение вагона в спальню совершается постепенно, постель за постелью, причём пассажиры не стесняют соседей, а поочередно удаляются в курительную комнату или в дамское отделение, по принадлежности. Не могу не обратить внимания на то обстоятельство, что в пульмановских вагонах нет разделения на вагоны для курящих, некурящих и для дам. Средняя наибольшая часть вагона представляет общее помещение, как днем, так и ночью, и в нём курить не полагается. Но мужчина во всякое время может перейти в свою курительную комнату, а дама в свое дамское отделение. Устройство отделений «для курения», а не «для курящих» сопряжено с потерею мест в вагоне, но зато представляет важное удобство; не каждый из курящих способен сидеть непрерывно в помещении, наполненном табачным дымом, точно также как не каждая дама любит быть исключительно в дамском обществе.

Вагоны американских железных дорог.

Стоить наконец упомянуть и о соединении пульмановских вагонов между собою в поездах. Кузов каждого вагона поставлен на основную платформу, под которой имеются две тележки по концам, а каждая тележка снабжена 6-ью колесами, так что вагон катится на 12-ти колесах, и это совершенно устраняет толчки на стыках рельсов. По концам вагона устроены отвесные железные рамы, соединенные с кузовом вагона пружинами, скрытыми под кожаным кожухом в виде гармоники. Эти рамы от действия пружин выступают наружу даже по сравнению с буферными подушками. Когда несколько вагонов соединяются вместе, то упомянутые рамы быстро свинчиваются остроумно устроенными зажимами, а пружины рам, под влиянием нижних скреплений у буферов, остаются всегда сжатыми и тем способствуют полному соединению вагонов. Таким образом, двигается ли поезд по прямой линии, или по закруглению пути, все вагоны соединены между собою не только внизу у основных платформ, но и по высоте до самой крыши, что представляет большое преимущество в смысле безопасности: отдельный вагон не может опрокинуться. На площадках у соединений вагонов положены продольные коврики, так что даже малое дитя может прогуливаться по всему поезду без всякого опасения. В каждом поезде, совершающем длинный переезд, имеются еще вагон-столовая, вагон с залою для бритья и ванной и т. д. Словом, пульмановские вагоны в поезде — это настоящая роскошная гостиница на колесах, и целое семейство, заняв места где-нибудь на восточном берегу Штатов, может переехать на западный, не выходя из вагонов. Это имеет важное значение для больных из Нью-Йорка, Вашингтона и т. д., совершающих переезды в Калифорнию, изобилующую климатическими станциями. Из главных городов особые поезда, состоящие исключительно из описанных пульмановских вагонов (Pullmann vestibuled trains), отходят ежедневно по одному разу для беспересадочной перевозки пассажиров через весь материк.

За ночь я незаметно покинул радушную Вирджинию и к утру следующего дня прибыл в Цинцинати, главный торговый центр штата Охайо (Ohio). Этот город построен на правом берегу широкой реки Охайо, которая здесь судоходна для самых больших речных пароходов, хотя уровень воды меняется в ней от весны к лету на целых 8 саженей. Поезд прошел по красивому железнодорожному мосту, но тут имеется еще другой цепной мост для экипажей и пешеходов.

Внутренность спального вагона.

Цинцинати один из самых старых городов Соединенных Штатов Северной Америки. Первоначально это был небольшой форт, считавшийся тогда еще «на дальнем западе» и называвшийся фортом Вашингтона. Потом тут поселилось много офицеров, носивших орден Цинцината. Как известно, после возвращения главнокомандующего Вашингтона к частной жизни простого гражданина, офицеры американской армии, в память этого подвига, напоминающего поступок знаменитого римлянина Люция Квинта Цинцината, основали в 1783 г. орден, на котором изображены: с одной стороны Цинцинат, передающий свой меч трем сенаторам, а с другой — жена диктатора, его изба и сельскохозяйственные орудия с надписью: «omnia relinquit servare rem publicam» (всё оставил для службы общественной). Этот орден был впоследствии уничтожен, но город получил название Цинцинати. Теперь это один из главных промышленных центров в Штатах, имеющий 300 000 жителей и 18 железнодорожных линий, расходящихся отсюда по разным направлениям. Между туземцами, за множество разводимых тут свиней, город в шутку называется Поркополисом (Porkopolis); однако теперь первенство по части свиноводства перешло уже к Чикаго.

Из зданий в Цинцинати выделяются несколько христианских церквей и большая еврейская синагога в мавританском стиле; в общем город мне не понравился: он довольно-таки грязен и постоянно в дыму от множества фабрик. При здешнем университете имеется обсерватория, построенная на отдельном холме, вдали от центра города (Mount Adams). Первоначально обсерватория была в городе и основана еще в 1843 году известным астрономом Митчелем, о судьбе которого стоит сказать несколько слов. Своими лекциями в Цинцинатском колледже он возбудил в своих слушателях такой энтузиазм к астрономии, что частная подписка в короткое время дала 11 000 долларов, и Митчел поехал с ними в Европу для заказа и покупки разных астрономических инструментов. К этим приборам вскоре присоединился и большой пассажный инструмент, лично пожертвованный директором Управления Съемки Бачем, внуком Франклина. Митчел проявил тут замечательную энергию и много наблюдал планеты и двойные звезды, а также впервые применил телеграф к определению долгот на земной поверхности. Однако граждане Цинцинати потом охладели к астрономии, и сам Митчел в 1859 году принял предложенный ему пост директора обсерватории в Альбани (Dudley Observatory). Но здесь он пробыл недолго. Гражданская война выдвинула его на военное поприще: он сделался генералом войск южан и был убит в сражении при Бофорте в Южной Каролине. После отъезда Митчеля, Цинцинатская обсерватория пришла в полный упадок, и только в 1869 г. известный Аббе (Cleveland Abbe), занимавшийся одно время у нас в Пулкове, воскресил здешнюю обсерваторию и перенес ее на новое место, за город.

От Цинцинати до городка Северный Вернон (North Vernon) я ехал по линии железной дороги О энд М (Ohio and Mississippi) среди весьма населенных и оживленных мест штата Индиана. Тут отдельные фермы представляют почти непрерывную цепь поселков, разделяемых лишь полями, засеянными преимущественно кукурузою. Только изредка попадаются еще остатки лесов, гораздо менее густых и величественных, чем в Вирджинии.

В числе пассажиров в одном со мною вагоне ехал один старый господин, оказавшийся ветераном последней междоусобной войны. Из разговоров с ним я узнал несколько любопытных подробностей об американской армии, представителей которой я еще не видал пока вовсе. Счастливое географическое положение позволяет Соединенным Штатам довольствоваться в мирное время маленькою постоянной армией всего в 25 000 человек. Но в случае войны эта армия, вместе с милицией, может развернуться чуть не в миллион. Известно, что в войну 1861–65 гг. под знаменами насчитывалось даже более миллиона и было убито 200 000 и ранено 500 000 человек. По сие время правительство выплачивает пенсий старым ветеранам до 100 миллионов долларов в год, и, что всего замечательнее, с течением времени сумма на пенсии не уменьшается, как можно было предполагать, а постепенно увеличивается. Дело в том, что конгресс чуть не ежегодно объявляет новые льготы семействам бывших офицеров и солдат, так что лица, не получавшие прежде пенсий за службу отцов и дедов, теперь стали их получать.

В военном отношении вся территория разделена на три больших военных округа, которыми командуют генералы. Главнокомандующий, четвертый генерал Республики, пребывает в Вашингтоне и подчиняется штатскому военному министру и президенту Республики. В армии насчитывается 25 пехотных, 5 артиллерийских и 10 кавалерийских полков и 1 инженерный батальон. Кроме этих американских войск, имеется до 1000 человек индейских лазутчиков-кавалеристов, употребляемых для усмирения своих же сородичей. В число обязанностей войск в мирное время входит содержание национальных кладбищ, где погребены герои прошлых войн. Содержание офицерских чинов армии выражается следующими цифрами: полному генералу 13 500, генерал-майору 7500, полковнику 3500, капитану 2000, поручику 1600 и подпоручику 1500 долларов в год. При здешней дороговизне это содержание не может считаться большим, и в армию поступают лишь любители военного дела. Все нижние чины служат по найму. Первоначально заключается условие только на 5 лет, но по истечении этого срока, каждый нижний чин может продолжать службу дальше. Рядовые в пехоте и артиллерии получают первые два года по 13 долларов в месяц, а затем каждый год прибавляется по 1 дол. в месяц. В кавалерии начинают с 14 дол. Унтер-офицеры получают от 20 до 30 долларов в месяц; все на полном казенном содержании. Но из этих окладов известный процент вычитается в сберегательную кассу, и накопившиеся деньги выдаются при отставке. Несмотря на сравнительно хорошее содержание нижних чинов, тут бывают частые побеги (около 5% в год). Побеги слабо наказываются, и солдаты обыкновенно встречают содействие в гражданах, которые скрывают беглецов и дают им занятия.

Для подготовки офицеров существует так называемая Вест-Пойнтская академия, недалеко от Нью-Йорка, в деревне, на берегу р. Гудзона. Здесь обучаются 300 кадет под руководством 60 учителей. Все воспитанники пользуются полным казенным содержанием, которое обходится по 500 дол. на человека. Курс продолжается 4 года. Кроме общего конкурсного экзамена, каждый штат имеет ежегодно свою вакансию, а президент республики целых десять, на которые назначает кандидатов по своему усмотрению. Служба окончивших курс не обязательна.

Помимо постоянной, наемной армии, тут существует также милиция, в которой служат все граждане, однако не обязательно. Милиция разделена на организованную (до 100 000 чел.), существующую на самом деле я изредка собирающуюся для учений, и неорганизованную (до 2¹/₂ миллионов), существующую только номинально. Все эти сведения относятся к 1892 г. Ныне война с Испанией и усмирение жителей Кубы и Филиппинских островов заставили американцев учетверить свои вооруженные силы.

В Северном Верноне пришлось переменить вагоны и пересесть на поезд, направляющийся в Люисвиль. Перемены вагонов или вообще пересадки, всегда неизбежные, если желаешь не только проехать страну, но и заезжать в разные закоулки, сопряжены в Америке с гораздо меньшими неудобствами, чем в Европе. В Европе все тащат в вагоны свои вещи, потому что за багаж надо платить, притом там иногда некого спросить, кондуктора можно видеть только на станции, когда ему обыкновенно не до объяснений с пассажирами. Здесь, в Америке, все сдают багаж под чек; это ничего не стоит, так как каждый билет дает право на провоз 150 фунтов, которые больше русских фунтов, а 4 пуда вещей достаточно возить с собою во время путешествия; кондуктор же вечно прогуливается по всему поезду, и стоит предложить ему сигару, чтобы заставить его сесть подле и не спеша расспросить обо всём необходимом.

Вот показался опять громадный мост через реку Охайо, и я въехал в штат Кентуки, что по-индейски значит «кровавый». Эти места были населены прежде чрезвычайно воинственными племенами индейцев, покорение которых было сопряжено с огромными усилиями и страшными кровопролитиями. Только в начале нынешнего столетия колонистам удалось изгнать всех индейцев на ту сторону реки Миссиссиппи, которая составляет ныне западную границу штата Кентуки.

Сейчас за мостом начинается город Люисвиль. Он основан французскими авантюристами в 1778 году и представлял тогда один укрепленный блокгауз; ныне в нём 150 000 жителей. Здесь начинается уже юг. Жара еще нестерпимее. Вагоны городских железных дорог везутся не лошадьми, а лошаками; последние очень красивы и сильны. По фигуре туловища и головы это лошадь, но уши длинные, как у осла; хвост в начале тоже ослиный, но на конце имеет большой пук конских волос. Улицы Люисвиля сплошь обсажены деревьями, а дома снабжены верандами для защиты от палящих солнечных лучей. Народ пестрый: кроме белых и негров, беспрестанно попадаются метисы, мулаты и т. д. Эти смешанные расы не лишены красоты, но мужчины не имеют ни усов, ни бороды. На люисвильском воксале я впервые увидал особую залу для цветных людей (Colored waiting room), так как белые не желают тут сидеть в ожидании поезда в одном помещении с цветными.

В городе шли деятельные приготовления к иллюминации, так как завтра, 4 июля нового стиля, Соединенные Штаты празднуют годовщину провозглашения независимости: это общий народный праздник. Развешивались флаги, устраивались арки из жердей, обвитых зеленью и цветами, и т. п. Вообще краткая прогулка по люисвильским улицам произвела на меня весьма приятное впечатление.

Вследствие жары я поминутно заходил в местные аптеки и освежался мороженым и содовою водою. Здесь много французов или их потомков, и при желании можно обходиться одним французским языком.

Под вечер я опять сел в вагон и поехал по железной дороге Люисвиль-Нашвиль (L and N). По главной линии пришлось ехать только до станции Глазго (Glasgow Junction); отсюда устроена ветка в 8¹/₂ миль (около 13 верст) к Мамонтовой пещере. Когда ветка эта не была еще построена, то сообщение с пещерою производилось на лошадях от станции Пещера (Cave City), но путь был длиннее, около 12 миль. Вся дорога от Люисвиля довольно занимательна. По сторонам видны частые фермы и необозримые поля почти уже созревшей кукурузы. Спутники рассказывали мне много интересного о пещере и еще более подогревали мое любопытство. В виду ли завтрашнего праздника, или по другим причинам — не знаю, но собственно в пещеру поехали по железнодорожной ветке, кроме меня, только двое: почтенный плантатор из Техаса, по происхождению француз, в широкополой соломенной шляпе и широчайшем холщовом балахоне поверх пальто — от пыли и жары, и молодой человек, какой-то конторщик из Нашвиля. Этот был одет весьма изящно и получил от своего принципала, и то с трудом, отпуск всего на три дня, специально, чтобы прокатиться и посмотреть чудеса Мамонтовой пещеры. Словом, оба спутника ехали сюда впервые, и мы тут же условились начать осмотр пещер сегодня же, если только это окажется возможным. Впрочем, поездной кондуктор успокоил нас, уверив, что если есть желающие, то спуск в пещеру совершается как днем, так и ночью. От Глазго до самой пещеры дорога пролегает сплошным и диким лесом, по большей части дубовым, причём она почти непрерывно поднимается вверх. На середине находится станция Гранд Авенью (Grand Avenue), но это ничтожный домик у полотна дороги, и тут не имеется даже платформы.

В 7 часов вечера, уже в сумерках, поезд остановился просто в лесу, где не было ни платформы, ни станционного дома, но так как тут же прекращаются и рельсы, то было ясно, что поезд дальше не пойдет: это конечный пункт железнодорожной ветки. Обратно поезд идет задним ходом, а пассажиры приобретают билеты на станции Глазго. Выйдя из вагонов, мы увидали в лесу узенькую тропинку с деревянными мостками, а вскоре и вышедших на встречу поезда двух постоянно смеявшихся негров с тачками. Они тотчас уложили наши вещи и повезли в гостиницу; мы последовали за ними. Минут через пять открылась большая поляна, а за нею, уже опять в лесу, можно было различить огромное, но старинное здание гостиницы, откуда неслись звуки доморощенного оркестра из негров — лакеев гостиницы; особенно выделялся густой рев контрабаса.

Гостиница Мамонтовой пещеры представляет обширное двухэтажное деревянное здание с широкими верандами в обоих этажах; на этих верандах расставлено множество стульев и кресел-качалок, но публики мы застали тут немного, что объясняется именно завтрашним праздником. Говорят, обыкновенно, как летом, так и зимою гостиница переполнена. Всё здание значительно покривилось. Оно напомнило мне запустевшие старинные дома богатых русских помещиков. Каждому из нас отвели по обширной, но почти пустой комнате с единственною мебелью — широчайшею кроватью. Негры ужасно суетились при таскании наших вещей и обнаружили при этом свою физическую слабость. Музыка прекратилась при самом нашем входе; этот оркестр, по-видимому, собирается только для встречи вновь прибывших с каждым поездом.

Помывшись и переодевшись, я спустился в столовую, где вместе с упомянутыми уже плантатором и молодым человеком принялся за ужин. Столовая была почти пуста, и посуда на всех столах покрыта длинными кисейными полотнищами от мух и москитов. Для нас открыли один из столов и тотчас, по американскому обычаю, начали усердно потчевать всевозможными яствами, довольно, впрочем, плохо приготовленными. Превосходным оказалось только варенье нескольких сортов, и мы в конце ужина уничтожали его самым безжалостным образом, запивая великолепною водою со льдом. Однако, увлечение вареньем было прервано докладом негра о том, что проводник готов, и мы можем теперь же предпринять спуск в пещеру для совершения так называемой Short Route (короткий путь) и осмотреть части пещеры, ближайшие ко входу. Для большой же прогулки, именуемой Long Route (длинный путь), требуется весь день, и мы сделаем лучше, если отложим ее до завтра, тем более, что завтра к этой прогулке присоединятся и некоторые другие лица, прибывшие сюда еще с утренним поездом.

Прежде чем описывать последовательные спуски в систему подземных зал и ходов, именуемую, по своей громадности, Мамонтовою пещерой, считаю не лишним привести краткую историческую справку.

Еще в конце прошлого века, во многих местах штата Кентуки были открыты небольшие пещеры, богатые залежами селитры, но все они были невелики и посещались только с практическою целью добывания этого минерала. Затем, в 1809 году, один местный охотник Хутчинс (Hutchins), преследуя раненого им медведя, вступил в тот вход, который и поныне остается единственным свободным выходом на земную поверхность из обширного лабиринта, носящего название Мамонтовой пещеры. Захватив лучины, Хутчинс осмотрел начало пещеры и, увидав обширные гроты и разветвления ходов, начал искать, нет ли тут залежей селитры. Селитра действительно была найдена, но добыча её производилась сперва в весьма незначительных размерах, и только с объявлением войны Англии, в 1812 году, когда внешний подвоз селитры в Америку прекратился, несколько предпринимателей, составив компанию, купили весь прилежащий участок земли в 200 акров за 40 долларов и стали добывать селитру в более значительных количествах. Спрос на селитру был велик, но доставка отсюда в Филадельфию по девственному лесу и через хребты Аллеганских гор была сопряжена с огромными затруднениями; она производилась на неуклюжих подводах, запряженных быками, и просто на вьюках. По окончании войны этот убыточный способ перевозки принудил прекратить здесь добывание селитры, и пещера сделалась лишь местом для прогулок путешественников, которые проникали однако недалеко. Только с 1837 года, когда собственником земли сделался некий Горин (Frank Gorin), пещеру начали исследовать дальше. Горину особенно посчастливилось найти между своими рабами двух отважных негров, Стефена и Мата, которые сделали множество открытий в пещере и были лучшими проводниками для посетителей. Особенно замечателен Стефен — полунегр, полуиндеец; он изучил геологию, латинский и греческий языки и исследовал пещеру с такою любовью, что в продолжение своей жизни обошел и отлично знал около 200 верст разных подземных ходов. Могилу, где похоронен этот отважный человек, в саду, близ гостиницы, и теперь показывают всем посетителям.

Слухи о новых открытиях не замедлили, разумеется, распространиться; сюда начали приезжать ученые из разных стран, и стали делаться подземные съемки. Между прочим тут были: Лок, Уйман, Агассис, Силлиман и др. Геологическая съемка Кентуки пригласила сюда известного профессора Оуена (Owen), который изучал также флору и фауну пещеры и написал о вей несколько сочинений. Однако пещера и теперь еще не вся исследована, и есть узкие дыры, куда никто не проникал и за которыми скрыты, быть может, еще неизвестные чудеса. В настоящее время известно около двухсот гротов более или менее обширных размеров, называющихся по именам или открывателей, или великих мира сего, или, наконец, по внешнему сходству с разными предметами. Общая длина известных теперь галерей и переходов достигает 300 верст. По оценке Оуена, объем пустот Мамонтовой пещеры составляет около 12 миллионов кубических ярдов (около 1 мил. куб. саженей). Глубина отдельных ярусов разных ходов под поверхностью земли — от 100 до 400 футов. В нижних ярусах текут подземные реки Стикс и Эхо.

Ежегодное число посетителей простирается до 6000 человек, и хотя в числе их бывают приезжие из всех стран, но большею частью это жители ближайших городов Люисвиля к северу и Нашвиля к югу от пещеры. Европейцев бывает немного, и то почти исключительно являются сюда англичане. Нынешний владелец Гантер (Ganter), как говорят, значительно улучшил гостиницу для посетителей и способствовал проведению сюда железнодорожной ветки от станции Глазго. В числе служащих при гостинице имеется 10 проводников, отлично ознакомленных с главными ходами и достопримечательностями пещеры; они снабжаются от агента лампами, ракетами и бенгальским огнем для освещения ходов и отдельных гротов.

Температура внутри представляет среднюю годовую температуру места и в разных ходах колеблется лишь в тесных пределах от 54° до 56° по Фаренгейту (около 10¹/₄° по Реомюру). Благодаря отсутствию ветра и движению во время ходьбы, эта температура не кажется низкою, напротив — она самая подходящая для прогулок в легком летнем платье.

Итак, покончив с ужином, мы втроем отправились за ожидавшим нас проводником. Еще в коридоре гостиницы каждому из нас дали по масляной лампе без стекол, и затем мы вышли в сад с заднего крыльца. На дворе было тепло, темно и совершенно тихо. Пройдя с полверсты по тропинке, мы начади спускаться в узкое и мрачное ущелье между двумя горами, покрытыми лесом. Скоро звездное, ясное небо скрылось, и мы очутились в широкой галерее с довольно ровным полом и мрачным каменным природным сводом. Пройдя саженей 20, мы остановились перед массивною железной решеткой с калиткою на замке. Пещера держится запертою, и хотя тут не хранится никаких драгоценностей, но прогулки без проводников весьма опасны: среди бесчисленных переходов легко заблудиться, и тогда путник кончает смертью в каком-нибудь редко посещаемом закоулке.

Тотчас за калиткой начинается Главный большой ход (Main Cave или Broadway), который тянется с большими изгибами почти на 15 верст и от которого начинаются различные ответвления меньших пещер в стороны. Этот главный ход представляет на всём своем протяжении широкий и с довольно правильным сводом туннель, опускающийся постепенно вниз. Ширина его колеблется от 5 до 50 саженей, а высота от 2 до 10 саженей. В некоторых же гротах высота даже больше 10 саженей.

Пройдя саженей 50, мы очутились в большом гроте, называемом Ротондою; здесь видны остатки приспособлений для добывания селитры, которые, по словам проводника, оказываются памятниками войны 1812 года. Эти остатки заключаются в колодцах, выложенных деревянными срубами, и в нескольких деревянных же трубах, по которым сюда приводилась вода для очищения селитры. Размеры Ротонды громадны (около 100 саж. длины), но она кажется меньше вследствие чрезвычайной чистоты воздуха. По истине замечательно, что, несмотря на копоть от ламп и ежедневные прогулки посетителей, тут очень чистый и легкий для дыхания воздух. Это объясняется частью отсутствием пыли и многочисленными подземными каналами, способствующими постоянной тяге воздуха, частью же некоторыми химическими процессами, так как при разложении селитры происходит отделение кислорода. Кажется, чистота воздуха присуща вообще всем пещерам: корни слов, выражающих понятие пещера, на латинском и греческом языках означают место легкого дыхания. Из мифологии известно, что Эол имел свой трон в пещере, а самые пещеры считались некоторыми древними философами чем-то вроде легких матери-земли.

От Ротонды вправо отделяется узкий боковой ход, называемый Одюбоновым (Audubon’s Avenue) в честь натуралиста и орнитолога Одюбона (1780–1851 гг.), написавшего известный 4-х томный трактат о птицах Америки. В этой галерее мы посетили две залы, называемые мышиными (Big and Little Bat Rooms), потому что в них на зиму забирается множество летучих мышей. Огромное количество оставляемого ими помета ставят в связь с залежами селитры в пещере.

Далее мы пошли опять по главному ходу, и я удивлялся полному отсутствию сталактитов или сталагмитов. По словам проводника, они будут дальше, а пока стены и потолок почти гладки. Однако после образования пещеры своды продолжают обваливаться по частям; пол завален обломками разной величины камней с острыми ребрами, свидетельствующими, что камни обвалились, когда процесс размытия пещеры водою уже прекратился. Никто не находит нужным удалять эти камни хотя бы с самой дороги, и в некоторых местах путь довольно-таки неудобен и даже опасен: приходится прыгать с одного камня на другой. Пройдя еще с полверсты, мы вошли, влево от главного хода, в обширную пещеру, называемую церковью методистов (Methodist Church), которую проводник тотчас осветил бенгальским огнем. Эта пещера имеет около 6 саженей высоты и представляет довольно правильную овальную залу, пол которой опускается к одной стороне уступами в виде амфитеатра. Проводник уверял, что однажды тут действительно происходило богослужение в присутствии более 200 посетителей, причём пастор произнес проповедь на удачно выбранный для этого случая текст из Евангелия (Иоанна XIV, 5): «И как можем знать путь?»

За методистскою церковью начинается часть главного хода, называемая готическою галереей, так как в одном месте тут имеется весьма красивая арка, около 60 футов в поперечнике. Подле этой арки проводник предложил остановиться и прислушаться. В отдалении послышались равномерно повторяемые звуки: где-то в стене вытекает капля за каплей вода и падает в бассейн. Это невидимое явление называется водяными часами. Замечательно, что равномерное падение капель продолжается непрерывно как летом, так и зимою, но место падения воды скрыто и еще не найдено, а быть может, и вовсе недоступно.

Еще через полчаса пути мы подошли к столбу с надписью «Stop here» (остановись); проводник просил нас подождать, а сам отобрал от нас лампы и ушел назад. Через несколько минут мы остались в совершенной темноте, с которою не может сравниться самая темная ночь. Признаться сказать, тут, под землею, оставаться в темноте даже страшно… но вот в конце поворота галереи мы увидали облик светлого бюста, как бы из белого мрамора. Я тотчас заметил сходство профиля фигуры с портретом матери Вашингтона Марты, который напечатан на американских кредитных билетах в 1 доллар. Оказывается, что проводник, отойдя в известную ему точку за поворотом, зажег яркий белый бенгальский огонь, которого мы однако не могли видеть, но профиль стен галереи осветился и напомнил бюст старой женщины в чепце. После возвращения проводника мы узнали, что он стоял от нас в расстоянии 550 ярдов, т. е. около полуверсты.

Дальнейшая часть готической галереи замечательна весьма разнообразными изломами стен, напоминающими как бы выпуклые фигуры разных зверей, так что это место названо «зверинцем Барнума». У самого же поворота круто направо, вдоль галереи лежит огромный камень около 6 саж. длины и 3 вышины, отделившийся от стены. Он называется гробом великана (Giant’s Coffin), и, действительно, фигура камня напоминает гроб. За этим камнем начинается спуск в нижние ярусы пещер, куда мы пойдем уже завтра. Невдалеке мы натолкнулись на небольшой бассейн с чрезвычайно чистою водою, которую и попили при помощи всегда лежащих тут кружек.

У следующего поворота круто налево мы вышли в обширное расширение главного хода, где увидали несколько небольших домиков, довольно тщательно построенных частью из осколков стен пещеры, частью же из приносного кирпича. Проводник объяснил, что чистый воздух пещеры и совершенное постоянство температуры дали повод предполагать, что пребывание в пещере должно быть весьма полезно слабогрудым и чахоточным. В 1843 году 15 человек больных порешили здесь поселиться и надеялись выздороветь. Они приказали выстроить тут 9 домиков и устроились с полным комфортом. Главным побудительным поводом к такому решению служила уверенность, что воздух пещеры при такой же чистоте, как воздух в нагорных климатических станциях, не имеет его разреженности и потому должен быть особенно целебен. Однако по прошествии полугода один из пациентов умер, а прочие поспешили оставить это место смерти, догадавшись, что лишь солнце и свежий воздух могут быть полезны человеку.

Еще черев версту дальше мы вышли опять в весьма обширный грот с чудным сводчатым потолком, в который как бы вделаны многочисленные кристаллы кварца, переливавшие разноцветными отблесками от света наших ламп. Это знаменитая Звездная Зала (Star Chamber), имеющая 500 футов длины и 70 ф. высоты по середине. Здесь проводник опять отобрал у нас лампы и, уходя, таинственно произнес: «Good night, 1 will see you again in the morning» (покойной ночи, я увижу вас снова завтра утром). Он отошел довольно далеко, скрылся за большим камнем и, потушив все лампы, оставил горящей только одну; её света было однако достаточно, чтобы произвести полную иллюзию: нам показалось, что мы не в пещере, а среди открытого обширного поля в темную звездную ночь; весь свод был усыпан яркими блестками в виде звездочек. Отсутствие окружающих предметов и полная темнота настолько содействуют обману зрения, что не видно ни свода, ни стен, а блестят лишь эти звездочки. Вероятно, для произведения большего впечатления, наш искусный проводник вдруг прокричал петухом, а затем, приблизившись, настолько усилил освещение, что произвел настоящую зарю. Тут, меняя голоса, он то лаял, то мяукал… и наконец зажег яркий красный бенгальский огонь, воспроизведя полное подобие восходящего солнца. Видно, что американцы не довольствуются созерцанием своих и без того великих чудес природы, а требуют еще и театральных представлений!

Вернувшись к нам, проводник самодовольно улыбался и наслаждался произведенным впечатлением. Вероятно, чтобы его не портить, он объявил, что на сегодня довольно: «пойдемте назад».

Действительно, было уже 11 часов ночи, и пора было возвращаться, дабы запастись силами для завтрашней большой прогулки. Пройдя санитариум с домиками бывших больных, я обратил внимание на множество куч, довольно правильно сложенных из камней, которых прежде мы, однако, не заметили. На каждой куче была карточка с названием какого-нибудь штата. По словам проводника, эти кучи складываются самими посетителями в течение многих лет. Каждый считает своею обязанностью положить камень на кучу — памятник его родного штата. С годами эти кучи растут, а вместе с тем прилежащие части пещеры очищаются от лишних обломков, мешающих ходить. Спутники мои пожелали последовать примеру своих предшественников; техасец, выбрав в стороне огромный камень, старался непременно дотащить его к куче с надписью «Texas» и водворить его на самой вершине. Однако расчет оказался неверен: куча, составленная из мелких, неправильно положенных камней, не выдержала новой тяжести и рассыпалась… Техасец был, видимо, опечален этим случаем: он принял его за дурное предзнаменование для «политики» своего штата.

Обратным путем мы шли так скоро, что уговорили проводника показать нам сегодня же еще что-нибудь другое в боковых галереях. После разных отговорок он наконец согласился и из готической галереи повел нас в сторону по узкому, извилистому спуску, по которому вскоре вывел в обширный и весьма правильный грот, называемый Register Hall, т. е. зала для записи посетителей. Не только все стены, но и самый потолок были украшены или, вернее, обезображены надписями, причём, кроме фамилий, каждый считал своею обязанностью приписать еще город и штат своего местожительства. Несмотря на тщательные поиски, я не нашел тут ни одной русской надписи, да и вообще я заметил не более трех или четырех надписей англичан из Европы. Многие надписи сделаны не только углем, но и масляными красками и занимают на стене огромные пространства. Ныне этот дешевый способ достигнуть бессмертия уже не так часто практикуется, и большинство предпочитает оставлять здесь лишь свои визитные карточки. Последних тут тоже множество и они навалены на большой камень, в виде стола; сюда мы положили и свои карточки.

За Залом записей начинается уже область сталактитов и, пройдя несколько дальше, мы вошли в весьма красивый грот, называемый Готическою часовней (Gothic Chapel). Проводник рассказал трогательную историю о причине происходившей тут первой свадьбы. Одна сентиментальная девушка, после смерти своих родителей, поклялась не выходить замуж, пока она будет жить на земле. На все предложения она отвечала отказом. Но вот один молодой человек, напрасно истощавший всё свое красноречие, решился предложить ей венчаться под землею, в Мамонтовой пещере; в этом случае клятва не была бы нарушена. Девушка приняла предложение, и свадьба состоялась в этой готической часовне. После того здесь совершено уже несколько других свадеб.

Из достопримечательностей той же боковой пещеры стоит еще упомянуть о губах влюбленных (Lovers’ Lips). В узком месте прохода из противолежащих стен выступают двойные горизонтальные камни, напоминающие своим видом вытянутые губы. Уже миллионы лет эти губы тщетно стремятся соприкоснуться для сладкого поцелуя. Вообще, американцы выказали большую и разнообразную фантазию по части изобретения названий для разных мест пещеры.

Покинув наконец боковую галерею и пройдя оставшуюся часть Бродвея, мы возвратились к калитке и поднялись на свет Божий. Как ни хорошо под землею, но на её поверхности еще лучше. Я с восторгом вдыхал свежий, влажный, теплый и духовитый воздух. Географическая широта Мамонтовой пещеры 37°14′, и я был на одной параллели с Сицилией и южною Грецией. Ночь была чудная, и яркие звезды великолепно сияли на совершенно почти черном небе.

Хотя я лег очень поздно, но на другое утро уже в 6 часов быть разбужен звуками оркестра и сразу не мог дать себе отчета, где нахожусь. Одевшись и спустившись вниз на веранду, я увидал уже довольно многочисленную толпу гостей, окружавшую доморощенный оркестр, виденный мною еще вчера. Говорят, что эти негры выучились играть на разных инструментах, еще будучи рабами у какого-то богатого плантатора. Причина столь раннего концерта заключалась в сегодняшнем торжественном для американцев дне — 4 июля.

Во время завтрака мы начали уговариваться насчет нового спуска в пещеру и решили совершить «большую прогулку» (Long Route), при которой посещаются самые отдаленные и интересные места, а главное приходится плыть в лодке по подземной реке Эхо. В 8 ч. утра мы были уже готовы. На этот раз составилась довольно большая партия из 14-ти человек, в том числе трех дам. Кроме вчерашнего проводника, с нами пошли еще два молодых негра с большими корзинами, наполненными пищею, так как предположено было пробыть в пещере до самого вечера. Техасец и нашвилец были тоже с нами.

Путь от гостиницы до входа в пещеру я прошел вчера в темноте и потому только теперь мог его хорошенько рассмотреть. Он пролегает по роскошному девственному лесу, а самый вход в пещеру образуется круто спускающимся вниз оврагом, при чём для удобства спуска тут устроена даже лестница, выложенная каменными плитами. До железной калитки нас сопровождали две собаки, принадлежащие хозяину гостиницы. Одна из них весьма потешная, мехиканской породы, совершенно без шерсти. Её голый хвост производить чрезвычайно смешное и глупое впечатление. По словам проводника, собаки, несмотря на понуждение, не идут дальше калитки; действительно, и на этот раз мы не могли уговорить их следовать за нами в пещеру. Причина такой странной боязни заключается в том, что однажды одну из этих гостиничных собак удалось взять с партией посетителей. В одном из многочисленных поворотов заметили, что собака пропала; так и вернулись без неё. На следующий день эту собаку напрасно искала большая партия прислуги и проводников; только на третий день ее нашли у основания крутого подъема, называемого пробочником и совершенно недоступного даже собачьей ловкости. Наш проводник уверял, что эта собака, проведшая в пещере более двух суток, вероятно, рассказала потом о своих злоключениях всем прочим собакам, и вот почему ни одна из них не решается теперь совершать прогулки в пещеру.

Во время этого рассказа мы прошли известною уже мне дорогою вдоль главного хода до гроба великана. Благодаря многочисленности компании, общей веселости и воодушевлению интересом предстоящей прогулки, путь казался короче и лучше, чем вчера. От гроба великана начались для меня новые места. Сперва мы спустились по весьма извилистому и небезопасному ходу, называемому долиною смирения (Valley of Humility). Здесь познается ничтожество человека, но, кажется, такое название дано потому, что здесь самая разговорчивая и веселая партия посетителей замолкает: каждый смотрит под ноги и опасается упасть или быть убитым. На середине этого хода есть одно действительно опасное место: над самою головою весит отделившийся от свода огромный камень, более сажени длины; он держится только тремя углами, упираясь в выступы боковых стен. По-видимому, достаточно малейшего толчка, чтобы камень потерял равновесие и раздавил проходящих под ним. Это место названо капканом шотландца (Scotchman’s trap), так как один шотландец, дойдя до него, не решился пройти под камнем и возвратился обратно. Говорят, было предположение удалить камень, но в виду того, что это было бы возможно не иначе, как с помощью взрыва, опасались, как бы местное сотрясение не сделало опасными многие другие места в пещере. Пока что, а камень уже десятки лет пребывает в том же положении, и мы благополучно проследовали под ним.

Дальнейший путь по долине смирения представляет крайне оригинальный проход, называемый бедствием толстяка (Fat man’s misery). Это весьма узкий ход, не шире 1¹/₂ фута и глубиною около 4-х; затем над головою он расширяется в виде низкого свода. Сбоку, под сводом, хоть и широко, но так низко, что идти невозможно, и необходимо следовать по извилистому каналу. Здесь ноги и туловище выше пояса занимают всю ширину канала, и лишь голове и поднятым рукам остается полная свобода. Этот ход доступен только обыкновенным людям — толстяку пройти тут невозможно. Наш техасец, хотя и не толстяк, но всё же, идя боком, вплотную касался своим туловищем обеих стен прохода и ежеминутно опасался, что малейшее сужение лишит его удовольствия проникнуть дальше и насладиться подземною прогулкой в лодке. Стены прохода чисты и лоснятся: ежедневно они вытираются одеждою проходящих. Длина этого оригинального хода равна 236 футам (около 34 саженей); он представляет разнообразные извилины, подъемы и спуски.

Миновав бедствие толстяка, мы вышли опять в широкую и удобную для ходьбы галерею, называемую речною (River Hall), потому что она ведет прямо к реке Стикс. В одном месте этой галереи виднеется сбоку обширный провал с бассейном, наполненным водою. Это так называемое мертвое море (Dead Sea). Я бросил туда камень и определил, что глубина провала до уровня воды около 30 саженей (камень летел 3¹/₂ секунды). Проводник уверял, что можно спуститься к самой воде, карабкаясь по стенам провала, и что на дне, близ воды, растут грибы, вроде трюфелей (mushrooms).

С полверсты дальше пещера делается гораздо шире и выше, причём тропинка идет по узкому карнизу под потолком галереи. Внизу по дну течет река, вытекающая из бассейна мертвого моря, которое, в свою очередь, питается многочисленными подземными источниками. Это река Стикс. В одном месте имеется оригинальный и опасный для перехода естественный мост, по которому мы перешли с одной стороны галереи на другую. При этом открывается поразительное зрелище: стены мрачно высятся над рекою и замыкаются хаотическим нагромождением камней в виде свода Ширина пещеры в этом месте не более пяти саженей, а высота, я полагаю, более десяти. Далее на дне реки имеется значительный уступ, и р. Стикс образует довольно величественный каскад, шум которого мы слышали еще издали.

Постепенно спускаясь, мы подошли наконец и к самой воде; узкие берега реки — не голый камень, а песок, весьма нежный и образованный, вероятно, отложениями самой реки. Пройдя около ста саженей по берегу, мы снова начали подниматься и вошли в баковую галерею; река же скрывается в невидимую подземную трубу. Оригинальность и мрачность этих мест напоминают известный рассказ Жюля Верна о путешествии к центру земли. Через несколько минут мы опять идем по карнизу и видим под собою воду: это — озеро Леты, составляющее, в сущности, продолжение реки Стикс. Тут мы снова спустились к воде, но на этот раз уже не заметили никакого бокового выхода. Проводник объявил, что идти дальше сухим путем нельзя, и это озеро надлежит переплыть в лодке. Действительно, мы вскоре увидали и лодку, которая сперва не была заметна частью вследствие темноты, а частью потому, что цвет её ничем не отличается от цвета окружающих каменных стен. Лодка не отличается изяществом: это плоскодонная шаланда, какие употребляют на реках для вывозки нечистот. На дне её — вода и грязь. Садиться нужно на борта, обшитые досками. Переезд был не велик, и мы почти тотчас пристали к противоположному берегу, вышли из лодки и вступили в широкую и довольно красивую галерею, называемую большою аллеей (Great Walk).

Наши дамы, очевидно, не были удовлетворены короткою прогулкою в лодке и обратились с расспросами к проводнику. Тот успокоил их, говоря, что это было озеро, а судоходная река еще впереди. Действительно, через полчаса мы снова подошли к воде, именно к реке Эхо (Echo River). Мы были теперь на 400 футов ниже входа в пещеру и на 500 ниже поверхности земли. На этот раз мы увидали не одну, а целых три лодки, из которых каждая могла вместить около 20 человек; таким образом, когда партия посетителей бывает большая, то тут плывет целая флотилия, вероятно, весьма эффектная при свете ламп, которыми снабжен каждый. В виду малочисленности нашей партии, мы отвязали только одну лодку и разместились в ней весьма удобно. Проводник и один из негров уселись на носу, мы все — по бортам и на поперечных скамейках, а другой негр — на корме.

Плавание по реке Эхо.

Свод над рекою весьма обширен. В некоторых местах высота его не менее 3-х саженей, ширина до 10-ти. Однако кое-где свод опускается так низко, что мы были принуждены не только наклоняться, но и приседать на дно лодки, причем дамам было, конечно, не особенно приятно пачкать свои платья о грязное дно. Проводник объяснил, что уровень воды здесь не всегда одинаков. Весною он значительно выше и иногда заполняет всю галерею, так что путешествие в лодке делается немыслимым, и тогда дальнейшие прелести пещеры совершенно недоступны. Глубина реки весьма различна и в некоторых местах доходить до пяти и более саженей. Берегов нет, так как прямо над водою поднимается свод потолка. Однако, во многих местах есть выступы камней, к которым, при желании, можно приставать. Хотя ширина реки позволяет плыть на веслах, но мы пользовались ими редко и большею частью двигались помощью багров, упираясь или зацепляясь за выступы свода.

Река не даром получила свое название. Эхо здесь замечательное. Сперва проводник сам кричал разными голосами и показывал нам разнообразные эффекты подземного эхо, а затем предложил нам самим спеть что-либо. Сперва, как водится, все стеснялись, но затем спели несколько премилых песенок, которые с сопровождением эхо произвели на меня весьма приятное впечатление. Я сидел рядом с техасцем; мы поставили наши лампы на дно лодки, курили сигары, любовались пещерою и рекою и наслаждались песнями. Всего в лодке мы плыли около получаса, но время прошло незаметно и, полагаю, в каждом из нас эта прогулка оставила самое отрадное воспоминание. Еще несколько слов об эхо. Это не то эхо, которое просто повторяет звуки; тут является не повторение, а продолжение звуков. Отзвук продолжается несколько секунд, и первоначальный тон изменяется так, что отдельный звук превращается этим эхо в настоящее и мелодичное арпеджио. Некоторые места реки, подобно резонаторам, способны усиливать и воспроизводить звуки лишь определенной высоты, так что после простого крика слышатся только известные мелодические тоны. Вообще звуки пещерного эхо отличаются глубиною и приятностью, совершенно необычайными для свежего уха. Пещерная акустика подчас просто поразительна: наш проводник, обратившийся теперь в лодочника, иногда усиленно плескал веслами, и этот плеск превращался эхом в звон отдаленных колоколов.

Подземная река имеет обитателей. Еще Агассис нашел тут породу слепых рыб, различной величины, до 6 дюймов длиною.

Они почти прозрачны и не только лишены зрения, но не имеют даже признаков глаз или глазных впадин. По словам проводника, посетители занимаются тут иногда рыбною ловлей, но мы не хотели терять на это времени: мы видели этих рыб плавающими подле самой лодки. Судя по научным исследованиям, живущая тут ныне порода относится к рыбам, находимым в ископаемом виде в пластах меловой формации.

Наконец река окончилась, или, вернее, превратилась в замкнутый канал, недоступный для дальнейшего плавания в лодке. Мы вышли на откос берега, на который проводники вытащили и лодку, и двинулись по узкой, но довольно ровной галерее, называемой Силлимановою (Silliman’s Avenue) в честь профессора Силлимана из Нью-Гевена. Здесь от главного хода имеется множество ответвлений, из которых многие еще вовсе не исследованы. Близ одного из таких ответвлений проводник торжественно провозгласил: «прошу дам остаться здесь, а джентльменов следовать за мной». Оставив дам, мы вошли в боковую ветку, и я никак не мог понять, почему дамы не могли бы идти с нами, ибо, вместо ожидаемого мною крутого и неудобного для женских ног подъема, мы шли по довольно ровной, хотя и весьма извилистой галерее. Секрет вскоре объяснился. Пройдя около 60-ти саженей, проводник остановился и предложил нам оправиться в виду предстоящего подземного обеда. Вернувшись затем к дамам, мы застали их в самом веселом настроении, сидящими на обломках камней и разговаривающими между собою.

Авеню Силлимана оканчивается обширным гротом, называемым концертным (Ole Bull’s Concert Hall). Проводник уверял, что в 1869 году в этом гроте давал концерт знаменитый норвежский скрипач Оле Буль и, между прочим, исполнил здесь свое эксцентричное каприччио «Бык, съеденный тигром». Эта дикая пьеса, как известно, особенно нравилась американцам, и автор во время своей поездки по Штатам заработал на ней огромные деньги.

Каждое расширение галереи, по которой мы следовали дальше, чем-нибудь примечательно: в одном — стены пестреют множеством мелких кристаллов черного гипса, производящих такое впечатление, как будто на светлой стене сидят мухи — это комната мух (Fly Chamber); в другом находится множество сталактитов самой причудливой формы, в виде сросшихся шариков, напоминающих гроздья винограда, это — Марьин виноградник (Mary’s Vineyard), и т. д. В каждом интересном месте проводник зажигал бенгальский огонь или просто моток пряжи, смоченной маслом. Очень часто такие мотки он натыкал на конец палки и искусно взбрасывал высоко вверх, так что попадал на какой-нибудь выступ карниза. Пряжа, продолжая гореть, освещала потолок пещеры.

Около 3-х часов дня мы вступили в новое расширение галереи, называемое залом Вашингтона (Washington’s Hall), где обыкновенно совершается подземная трапеза. Тут, кроме разбросанных природою отдельных камней, положено несколько досок в виде скамеек; но, главное, тут имеется прекрасная чистая вода из подземного родника. Два негритенка тотчас приступили к распаковке корзин, в которых оказался обильный запас закусок, вареных яиц, хлеба и т. д. Одно удивительно, что администрация гостиницы не распорядилась прислать сюда чаю или кофе. Горячий напиток был бы несравненно приятнее и полезнее одной холодной воды, пить которую мы были обречены сегодня весь день. Это тем более непростительно, что в зале Вашингтона стоят полные жестянки с маслом, которым вновь наполнялись наши лампы; ничего бы не стоило держать тут же запас дров и котелки для варки кипятка.

Во время трапезы мы вели самые оживленные разговоры. Вспоминали пройденное, заносили заметки в записные книжки и расспрашивали проводника о предстоящих впереди затруднениях пути и достойных внимания достопримечательностях. Вероятно, только для разнообразия тем кто-то сообщил, что в конце этой галереи водятся змеи. Это очень взволновало наших дам. Проводнику с трудом удалось их успокоить и уверить, что, кроме самых невинных небольших ящериц, других зверей и гадин тут не водится. Да и ящерицы завелись только от присутствия остатков закусок, после каждой партии посетителей.

Уже в конце обеда мы заметили оплошность, как мы не догадались приказать захватить сюда вина. Кругом валялось немало бутылок и их черепков, оставленных прежними посетителями. Я уверен, что, будь это в Европе, нам в самой гостинице напомнили бы об этом не столько в видах поддержки наших сил, сколько с целью наживы при продаже вина; но здесь все так трезвы и, главное, деликатны, что без нашего требования агент гостиницы и не подумал сам сделать соответствующее предложение.

Обед в пещере.

Отдохнув часа полтора, мы пустились дальше. Сперва галереи не представляли ничего особенного, но вскоре мы вступили в места, украшенные весьма разнообразными и красивыми кристаллами, выступающими в стенах. Комбинации отдельных кристаллов напоминают цветы и целые букеты и должны представлять большой научный интерес. Затем начался довольно крутой подъем, сплошь заваленный острыми обломками камней. Это место называется Скалистыми горами (Rocky Mountains). Идти очень неудобно, но мы мужественно преодолели все трудности и вскоре достигли грота, где пещера разделяется на три большие галереи. Мы пошли налево и скоро достигли конечной залы Крогана (Croghan’s Hall), в которой сбоку имеется провал с бассейном воды на дне, называемым Мальстремом. Никто не решается спуститься вниз и исследовать дальнейшие ходы, но, по словам проводника, однажды один молодой американец возымел мысль проникнуть туда и приказал спускать себя на веревке. Он спустился на 175 футов и тут, у самой уже поверхности воды, заметил боковую ветку пещеры. Цепляясь за выступы камней, он после многократных попыток вступил туда. Желая идти дальше, он отвязал себя от веревки и по неосторожности выпустил её конец, так что веревка повисла в пропасти, далеко от найденного входа. Сколько он ни кричал проводнику, оставшемуся наверху, советуя качать веревку, чтобы конец попал в его руки, всё было напрасно, проводник не мог этого сделать. Наконец догадливый американец воспользовался имевшейся при нём лампою с крученою проволочною ручкой. Раскрутив проволоку и сделав из неё длинный крюк, он захватил качающуюся веревку а мог благополучно выбраться из подземной могилы, но боковая галерея так и осталась неисследованной.

Пустившись в обратный путь, мы скоро были остановлены проводником, который предложил прислушаться. Где-то за стеною раздавались звуки, похожие на шум едущих вдали по мостовой экипажей. Происхождение этих звуков неизвестно. Одни приписывают их шуму текущей воды, другие внешнему шуму, проникающему внутрь по каким-нибудь невидимым и неисследованным каналам. Последнее предположение не лишено основания, потому что вершина «Скалистых гор», где мы теперь находились, расположена не очень глубоко под поверхностью почвы, и внешний шум, изменяясь многочисленными отражениями, может обратиться в слышимые тут звуки.

Пройдя большую часть обратного пути, но не доходя еще реки Эхо, проводник показал нам начало извилистой боковой ветка пещеры, названной Qanter Avenue в честь нынешнего владельца гостиницы и прилежащей земли. По этой ветке, длиною около версты, можно выйти в главный ход, минуя плавание по реке. Ветка открыта лишь в 1879 году — и совершенно случайно. Однажды партия посетителей, возвращаясь подобно нам с «большой прогулки», увидала дым, выходящий из отверстия, прежде не замеченного проводниками. Откуда появлялся этот дым, никто не мог догадаться, но когда партия вернулась к реке, то застала рабочих, занятых осмолкою лодки, отчего валил густой дым. Стало ясно, что дым нашел себе новый выход. Агент гостиницы сделал распоряжение об исследовании нового хода, и хотя последний оказался очень неудобным, однако теперь имеется постоянное сообщение, так сказать, с заречными частями пещеры, и им пользуются весною, когда поднятие воды в реке Эхо обыкновенно преграждает туда доступ посетителям. Мы не воспользовались, однако, этим кратким путем, частью потому, что, по словам проводника, он вовсе не занимателен, частью же потому, что желали повторить плавание по реке, более поэтическое и сопряженное всё же с некоторым отдохновением для усталых ног.

Когда плавание окончилось и до выхода из пещеры оставалось еще пройти более трех верст прежним путем, проводник весьма кстати сообщил, что он не поведет нас по бедствию толстяка, через капкан шотландца и по длинным, описанным выше, переходам, а выведет нас в главный ход гораздо скорее, через так называемый пробочник (corkscrew). Это ряд провалов, составляющих в общей сложности около 20-ти саж. вертикальной высоты, где хотя и укреплены во многих местах деревянные лестницы, но где всё же должно подниматься с крайнею осторожностью. Этот винтообразный и крайне запутанный подъем служит только при обратном путешествии, так как спускаться здесь может не всякий.

Карабкаясь по камням и частью по упомянутым лестницам, я удивлялся смелости я ловкости наших спутниц. Единственным для них облегчением было только то, что проводник отобрал от них лампы и сам светил в опасных местах, следовательно они могли свободно пользоваться обеими руками. Я со своею лампою не раз падал и изнемогал от усталости, но наконец всё же выбрался и совершенно неожиданно увидал себя под самым потолком свода главной пещеры — Бродвея. Отсюда по стене вырублена довольно сносная лестница, по которой мы постепенно и спустились на пол галереи, недалеко от Ротонды с колодцами для добывания селитры.

Замысловатый «пробочник» открыт еще в 1837 г., но его сделали доступным лишь в 1871 г., когда были устранены некоторые камни, заграждавшие путь, и укреплены лестницы в отвесных коленах. Конечно, при желании можно было бы сделать его еще более удобным, но это потребовало бы не мало издержек, да притом он потерял бы, пожалуй, свою прелесть и не напоминал бы таинственного выхода из подземного ада.

Спустившись в Бродвей, я еще долго дожидался прочих товарищей: они преодолевали препятствия довольно медленно, а техасец чуть не погиб в каком-то извороте и наотрез отказался от всяких дальнейших прогулок по пещерам. Это было мне весьма неприятно, потому что только сегодня, из разговоров с проводником, я узнал, что, несмотря на двукратную прогулку, я далеко не посетил еще многих замечательных мест, и мы уже уговорились завтра же предпринять новое путешествие в места, редко обозреваемые обыкновенными посетителями. Теперь, с отказом техасца, мне приходилось совершать дальнейшие прогулки только в обществе проводника.

Вот и решетка; у неё пахнула струя свежего воздуха, которого мы были лишены целых 14 часов! Была ночь, и звезды мерцали на роскошном и необъятном небосклоне. В гостинице суета и маленькая иллюминация. В прежние годы в этот день (4 июля) устраивался тут бал, для чего в гостинице имеется обширная вала даже со сценой. Но нынешний год посетителей почему-то немного, и балы с театральными представлениями начнутся, говорят, позднее.

После ужина я пошел в сад, окружающий гостиницу, насладиться прелестями южной, тихой и удивительно теплой ночи. После пребывания в пещере сидеть в комнатах было просто противно — рвешься на простор. Несмотря на темноту, я скоро заметил, что был не один. Между многими деревьями натянуты гамаки, в которых лежали и даже спали другие любители природы. На мою долю тоже нашелся свободный гамак, и, покачиваясь в нём, я расправлял свои усталые ноги. Как приятно отдыхать после долгой ходьбы! Сегодня я прошел собственно только 14 миль, т. е. несколько больше 21 версты, но ходьбу по пещере нельзя сравнивать с прогулкою по поверхности земли. В пещере во многих местах переступаешь с осторожностью и усилиями. Поминутно надо освещать путь лампой и рассчитывать чуть не каждый шаг. В иных местах мы делали не более версты в час. Но зато тем приятнее потом отдыхать в мягком, упругом гамаке и вдыхать чудный влажный и теплый воздух. Просто роскошь.

На следующее утро я обратился к техасцу с предложением посетить вместе египетский храм и главный город, места, составляющие предметы «специальных» прогулок. Но тот повторил свой отказ, жалуясь, что еще и теперь у него болят кости от подъема по «пробочнику». Тогда я решился поискать других товарищей, и, к счастью, нашелся один господин, только вчера прибывший сюда с дочерью, весьма милою девушкой лет 17-ти. Им было безразлично, с чего начинать, и потому они согласились идти со мною.

Пробочник.

Пока я продолжал разговаривать с отцом, дочь успела сходить в свою комнату и когда вернулась, то я решительно её не узнал. Вместо прелестного летнего легкого платья она была теперь в какой-то рыбачьей курточке и коротенькой фланелевой юбочке. На ногах полосатые чулки и прочные кожаные сапожки, а на голове мягкое фланелевое кепи. Костюм неоспоримо самый подходящий для подземных прогулок. Во время завтрака доморощенные музыканты опять исполняли жалкие вальсы и польки, хотя сегодня уже и не праздничный день. Оказывается, что оркестр играет ежедневно то под тем, то под другим предлогом, а по утрам нарочно, чтобы будить постояльцев и извещать о наступлении времени завтрака.

Сегодняшняя подземная прогулка была непродолжительна, и к обеду мы вернулись обратно. Пройдя около версты по главному ходу, мы спустились в нижние ярусы пещер по так называемому лабиринту, начинающемуся рядом больших и довольно опасных уступов, получивших, странное название обрывов времен (Steeps of Time). Лабиринт выходит в грот, называемый снеговым (Snowball Arch): накипи белых отложений, действительно, напоминают глыбы снега. Отсюда, пройдя узким, замысловатым и извилистым ходом, мы очутились в знаменитом египетском храме (Egyptian Temple). Это огромный грот, около 30 саженей длины, но одной стене которого стоят колоссальные массивные сталактитовые колонны; высота их 80, а диаметр 25 футов! Тут всего шесть таких колонн, но ими можно любоваться по целым часам. Трудно даже представить себе, сколько нужно было времени для их образования. Они совершенно отвесны и чрезвычайно правильны: на вершинах имеются как бы настоящие капители из затейливо обвисших сталактитов, а самые столбы состоят из бесчисленных сросшихся сталактитов, что придает им фигуру известного архитектурного украшения колонн, называемого ложками. Словом, эти колонны совершенно напоминают рисунки и описания знаменитых египетских колонн в Луксоре и Карнаке. Зрелище удивительное, а при ярком бенгальском огне просто волшебное. Недаром агент гостиницы не включает осмотр этой залы в общий маршрут, хотя это легко было бы сделать, потому что разными переходами отсюда можно выйти в посещенные уже мною галереи. Нет, он приберегает эту залу для отдельной «специальной прогулки», рассчитывая получить за нее особую плату. Я был в полном восторге, а мои спутники, не видавшие еще других чудес Мамонтовой пещеры, совершенно онемели и долго стояли просто с разинутыми ртами, пока проводник не напомнил им, что пора идти дальше.

Не буду описывать прочих странствований сегодняшнего дня, при которых для меня уже не было ничего нового, замечу только, что обратный выход в Бродвей мы совершили по известному уже «пробочнику», причём я, как и вчера, подивился ловкости молодой американки; она с замечательным искусством и грацией карабкалась с одного утеса на другой, не обращая, по-видимому, внимания ни на расстояние между ними, ни на грязь, которою покрыты ступеньки лестниц, ни на неестественные положения туловища, которые невольно приходилось принимать в некоторых опасных местах.

Когда мы миновали калитку и шли лесом обратно в гостиницу, я обратился к проводнику с настойчивыми вопросами, почему он не свел нас к наибольшему в пещере гроту (Great City), который, как мне, казалось, должен был войти в сегодняшний маршрут. В ответ он возражал, что под большим гротом он разумел именно египетский храм, а так называемый главный город (Great или Chief City) находится очень далеко, самом конце Бродвея; путь туда очень труден, его посещают весьма редко, по особому уговору, и если я непременно желаю его осмотреть, то надо обратиться к агенту. Нечего делать, по возвращении в гостиницу, я приступил к агенту; этот, по-видимому, довольно хитрый господин заявил, что никто из других постояльцев не желает предпринять опасное странствование в Большой грот, а для меня одного снаряжать целую экспедицию он не может, да и проводники отправляются туда неохотно. Но я еще раньше успел хорошо отблагодарить проводника, и тот возразил, что согласен завтра же меня сопровождать в Большой грот. Итак дело было улажено, но нужно было потерять лишний день.

Египетский храм.

После обеда я подговорил молодого нашвильца погулять по окрестностям гостиницы и посетить то место на склоне гор, в котором река Эхо выходит на свет Божий и течет дальше под именем Зеленой реки. Так как мы отправились без проводника, то пришлось довольно долго бродить по холмистой, лесистой и весьма живописной местности, но наконец мы нашли то, чего искали. Появление реки скрыто в весьма мрачном ущелье, густо заросшем вековыми деревьями. Вода с шумом вытекает прямо из обрыва, так что над её поверхностью проникнуть внутрь нет возможности. Когда мы сидели подле, на траве, мой спутник рассказал мне много любопытного о своем родном городе Нашвиле, и я тут же решил изменить первоначальное предположение и ехать дальше не прямою дорогою на Сант-Луис, а кружною, через Нашвиль. Мы условились ехать завтра вместе, если только я успею возвратиться из пещеры ко времени отхода поезда.

Мне остается описать теперь мой последний спуск в Мамонтову пещеру, совершенный сам-друг с проводником. Как я уже выше упомянул, для достижения наибольшего грота — главною города — надлежало пройти весь Бродвей, по которому я проходил раньше не более пяти верст. После знакомых уже мест, до Звездной залы включительно, начались для меня места новые, и вскоре мы натолкнулись на груду костей, принадлежащих, по словам проводника, индейцам, спасавшимся в пещере от преследования белых. Вид этих костей навел меня на грустные размышления, и не столько об участи индейцев, сколько о моей собственной. Дело в том, что совершать прогулку по пещере в большом обществе совсем не то, что одному; мне вспомнилось, как охотно проводник вызвался вчера сопровождать меня сюда, а вид костей невольно натолкнул на предположение, не желал ли проводник завести меня сюда; чтобы убить и ограбить. Кто знает, быть может, это кости вовсе не индейцев, а несчастных посетителей? Во всяком случае я стал зорко следить за всеми движениями проводника и, в крайности, решился на отчаянное сопротивление, хотя всё мое оружие заключалось только в лампе, которая была необходима для обратного пути. Однако, считаю долгом тут же заметить, что мои предположения были совершенно неосновательны: о случаях грабежа или вымогательства тут не слыхивали.

Тем временем мы подошли к небольшому, но высокому гроту, по одной из стен которого льется настоящий каскад. При бенгальском огне вид грота и водопада бесподобен. Стекающая вниз вода питает, вероятно, реку Эхо, протекающую гораздо глубже. Отсюда главный ход делится на две галереи, и мы пошли по левой. Ходьба сделалась очень затруднительною. В прежде проходимых галереях было всё же нечто похожее на тропинку, и если камни не были устранены, то хоть отшлифованы ногами частых посетителей. Здесь же всё было в совершенно нетронутом состоянии: посетители — заходят сюда крайне редко, и никто не думает об их удобствах. Весь пол галереи завален обломками острореберных камней; почти при каждом шаге камни подаются или шатаются, что чрезвычайно затрудняет движение. Ежеминутно рискуешь упасть и разбиться; наши единственные две лампы доставляли очень мало света, и приходилось иногда долго освещать впереди лежащий камень, чтобы сообразить, как лучше на него ступить.

Наконец мы вышли на простор, т. е. здесь при тусклом свете ламп пропали и стены, и потолок; лишь под ногами — груды камней, наваленных друг на друга в хаотическом беспорядке. Мы были в большом городе. Проводник предложил мне подождать, а сам начал медленно взбираться по камням, как бы на гору. Я ждал довольно долго; огонек лампы проводника едва виднелся вдали; вдруг загорелся яркий бенгальский огонь, и моим взорам представилась картина, которой, конечно, я никогда не забуду. Я стоял в огромном, но чрезвычайно диком и мрачном гроте, размеры которого по истине грандиозны. По точным измерениям, площадь грота более 2-х акров, т. е. почти целая десятина, а высота по середине доходит до 30 саженей (200 футов). Весь пол завален грудами обломков, очевидно, упавших со свода, где видны еще и теперь зияющие черные впадины. По приглашению проводника я начал карабкаться наверх. Отсюда, с середины грота, несмотря на бенгальский огонь, нельзя видеть краев, и лишь черный, мрачный свод виснет над головою, готовый, кажется, ежеминутно рухнуть и раздавить непрошенного гостя этого подземного ада. Гробовое безмолвие и отсутствие веселых спутников еще более усугубляли тяжелое, гнетущее впечатление. Я посидел на камнях с полчаса, созерцая величие этого наибольшего здесь грота и расспрашивая проводника о том, куда мы пойдем дальше. Главный ход продолжается еще на несколько верст, но уже не представляет ничего любопытного. На конце он разветвляется на бесчисленное множество узких и извилистых галерей, приводящих к безвыходным глухим пещерам: это как бы ствол, усаженный ветвями. Теперь проводник рекомендовал мне посетить другую галерею, начинающуюся в упомянутом выше гроте каскадов. Эта галерея ведет в так называемый волшебный грот (Fairy Grotto), но проводник предупреждал, что путь туда весьма затруднителен и низок. Так как и раньше я постоянно слышать о затруднениях, которые, однако, мне удавалось преодолевать, то не предполагал и теперь ничего ужасного и велел вести себя в «волшебный грот». Однако, когда мы вернулись к каскадам и вступили в новую для меня галерею, то я почти уже раскаивался в своей попытке. Дело в том, что галерея делалась всё ниже я ниже. Сперва пришлось идти нагнувшись, потом наклонившись, а затем и вовсе уже нельзя идти: ход имеет только пол-аршина высоты! Это хуже всякого «бедствия толстяка». Чтобы следовать дальше, пришлось просто-напросто распластаться на животе и медленно ползти. Немудрено, что «волшебный грот» редко посещается.

«Долго ли будет продолжаться такое пресмыкание?» спросил я проводника. — «Нет, сейчас кончится».

Но чем дальше, тем хуже. Надо пользоваться услугами всех четырех конечностей. Отставишь лампу вперед, сколько позволяет вытянутая рука, затем ползешь, поминутно задевая спиною за свод пещеры. Когда лампа окажется у пояса, снова переставишь ее вперед и т. д.

«Да когда же это кончится?» спрашиваю опять. — «А вот еще чуточку».

Но всё имеет конец; имел его и непозволительно низкий проход. В сущности, он и не длинен, всего 7 саженей (50 футов), но крайнее неудобство непривычных телодвижений делают его томительным. Тем приятнее было разогнуть спину и стать на ноги. Через несколько шагов мы были уже и в «волшебном гроте». Он не велик, но роскошно изукрашен самыми причудливыми и разнообразными сталактитами и сталагмитами. Особенно поразительно разнообразие красок. Очевидно, стекающая вода отлагает весьма различные растворенные в ней вещества.

Посидев в гроте, мы пустились обратно, причём вторично пришлось ползти между полом и потолком. В одном месте, — где я приостановился для отдыха, мае удалось перевернуться на спину и написать карандашом на потолке свое имя; пусть какой-нибудь американец увидит, что здесь если и не ступила русская нога, то хоть проползло русское туловище.

Когда мы вышли к каскадам, то все препятствия кончились. Оставалось пройти длинный Бродвей до калитки, но тут — дорога торная. С грустью я проходил знакомые уже места: наверное, не увижу больше никогда в жизни ни Звездной залы, ни подземного санитариума, ни Ротонды! Прощай, Мамонтова пещера, прощай!