За океан. Путевые записки

XIV. Из Обана в Дублин

Выше я уже упомянул, что Обан — центральное место для экскурсий во всей северной Шотландии, но необходимо заметить, что такие экскурсии можно совершать только в будние дни; по воскресеньям нет ни поездов железной дороги, ни пароходных рейсов, и этот обычай соблюдается в Шотландии гораздо строже, чем в Англии. У нас принято считать это ханжеством; однако по моим наблюдениям я полагаю, что обычай отдыхать по воскресеньям не только от действительных трудов, но и от удовольствий едва ли можно осуждать. Когда я вышел в воскресенье в так называемый «drawing room», или большую гостиную отеля, то сожители мои сидели в креслах и читали Библию или псалмы. У каждого англичанина и у каждой англичанки не только дома, но и в дороге имеется Библия. Среди шума гостиничной жизни и треволнений путешествия очень полезно отрешаться от внешних впечатлений хоть раз в неделю и погружаться внутрь самого себя.

Желая ехать из Обана в Дублин, я был принужден выбрать путь на Гринок; прямых пароходных рейсов между названными городами не существует. Между Обаном и Гриноком устроено сообщение с пересадками, пользуясь прошлюзованным Кринанским каналом. В старину этот канал имел важное значение; теперь же, с развитием сети железных дорог, он служить, кажется, только для развлечения туристов. Канал построен в 1793–1801 годах и имеет всего 13 шлюзов; его длина не более 15 верст, но берега отличаются живописными видами. В 1847 году сюда приезжала королева Виктория.

Набережные канала облицованы камнем. При подъеме на шлюзах путешественники по большей части выходили на берег и имели время гулять пешком; везде являлись бедно одетые шотландские дети с парным молоком и превосходными домашними булками. Окрестные скалы и старинные замки на берегах полны историческими воспоминаниями, о которых подробно повествуют путеводители, продающиеся тут же на пароходе.

После троекратной пересадки с одного парохода на другой мы прибыли к вечеру в Гринок — небольшой, но шумный торговый город на южном берегу залива Firth of Clyde. Здесь, у той же пристани (pier) стоял уже пароход «General Gordon», готовившийся идти в Дублин. Вместо туристов, пассажирами парохода оказались люди деловые; но вскоре прибыла целая толпа молодых ирландцев, учившихся зимою в Англии и Шотландии и возвращавшихся теперь на каникулы в Ирландию. Какая однако резкая разница между этими национальностями: насколько англичане молчаливы и серьезны, настолько ирландцы веселы, разговорчивы и непринужденны. Но англичане, видимо, недолюбливают ирландцев и относятся к ним пренебрежительно. Мало того, если англичанин желает что-нибудь унизить, показать, что оно дурно, он говорит: ит из айриш (Irish), т. е. это ирландское или по-ирландски.

Пароход тронулся в путь поздно вечером, но всё же при заходящем Солнце можно еще было любоваться чудною панорамою берегов и многочисленных островов. Везде блестели шиферные крыши белых и красных домиков, и всё предвещало счастливое путешествие по обыкновенно бурным и негостеприимным Северному каналу и Ирландскому морю.

Когда рано утром я вышел на палубу, берега Англии уже давно скрылись, но зато на западе синей полоскою вырисовывались берега Ирландии. Погода стояла чудная и, главное, совершенно тихая. Когда за утренним завтраком я разговорился с ирландскою молодежью и сообщил, что я впервые в жизни вступлю на ирландскую почву, то собеседники были очень обрадованы и упрекали иностранцев за пренебрежение к их живописному острову. И действительно, сколько тысяч туристов с материка Европы ежегодно посещают Англию и Шотландию и как мало их заезжает в Ирландию.

Вскоре на берегу начали выделяться здания небольшого городка Кингстона, а затем и самого Дублина с его многочисленными колокольнями. Из слов моих веселых и любящих свою родину собеседников я узнал, что судьба Дублина довольно замечательна. До 1860 года его народонаселение быстро увеличивалось и дошло до 300 000, а потом стало уменьшаться, так что ныне в нём не более 250 000 жителей.

Дублин по-гаэльски буквально значит «черная лужа», и этому городу как бы на роду написано быть несчастным, хотя название произошло, очевидно, от грязной воды реки Лиффи (Liffey), устье которой представляло некогда одно сплошное болото. Основание города теряется во мраке неизвестности, и есть поводы предполагать, что он существовал еще до Рождества Христова. В 448 году сюда прибыл св. Патрик и начал обращать ирландцев в христианство; в воспоминание о нём главный собор в Дублине — собор св. Патрика. В IX веке Дублин и вся Ирландия сделались датскою колонией, потом он был покорен германцами, и только в 1172 году, при короле Генрихе II, Ирландия была покорена англичанами. Но ирландцы долго не смирялись, много раз восставали, и англичане неоднократно вновь брали Дублин и обращали его в груду развалин.

При вступлении на пристань в Дублине меня прежде всего поразили никогда не виданные и потешные ирландские экипажи. Английские кэбы, конечно, тоже оригинальны, но их можно встретить также в западной Европе, и даже у нас в Петербурге; об ирландских же карах (car) мне ничего не было известно раньше, и я буквально растерялся и не знал, как тут садиться. Всем, конечно, известен франтовской шарабан dos à dos на двух колесах, причём седоки расположены на скамье, спиною к кучеру. Такие две скамейки, но поставленные не поперек, а вдоль экипажа, представляет ирландский кар; надо только прибавить, что, благодаря огромной величине колес, скамьи кара расположены так высоко, что, несмотря на подножки, надо обладать особыми гимнастическими ногами, чтобы туда взбираться. Это одноконная открытая двухколесная повозка, сидения которой представляют как бы кусочек империала вагона конно-железной дороги. Кучер сидит на одной скамейке, а седоки на другой. Сидеть приходится с опаскою и надо всё время держаться за ручки; для спины нет никакой опоры, так как между скамейками имеется плоское возвышение, куда можно класть вещи и где обыкновенно лежат пледы, назначенные для предохранения седока от холода и пыли. Когда я увидал, что не только мужчины, но и дамы ухитряются взбираться на эти кары, то, конечно, и я сумел последовать их примеру; а когда поехал по дублинским улицам, то убедился, что этот курьезный и во всяком случае очень смешной на вид экипаж не лишен практичности. Смотря по надобности, на нём могут сидеть не только двое или трое, но даже четверо; в последнем случае кучер ухитряется помещаться на выступе впереди, между спинами двух передних седоков. Незанятые извозчики сидят обыкновенно на правой скамейке, и кар сильно наклоняется вправо, что очень смешно для непривычного глаза; надо удивляться способности править лошадью, сидя боком. Однако я потом убедился, что в Ирландии нет других извозчиков, и жители к ним привыкли. Для дам такой экипаж во всяком случае не только неудобен, но и не совсем приличен. Этот экипаж неоценим только для туристов: с высоты своего седалища можно видеть очень далеко.

Дублин довольно живописно построен по обоим берегам речки Лиффи. Южный берег представляет старый город с узкими и грязными улицами, а северный застроен более правильно и украшен многими монументальными зданиями, причём центром всего города служит огромное здание почтамта. Речка Лиффи не шире нашей Фонтанки, но зато гораздо грязнее; она украшается только множеством мостов старинной и оригинальной архитектуры. По речке непрерывно снуют маленькие пароходики и лодки с провизией. У каждого спуска можно видеть целый временной базар: к лодкам с провизией стекаются вереницы дублинских кухарок в грязных платьях и высоких чепцах. Вообще Дублин не может похвалиться изяществом; даже собор св. Патрика не отличается опрятностью и снаружи оброс мхом. Этот старинный храм, построенный еще в IX веке подле того источника, в котором св. Патрик крестил язычников, как видно, весьма плохо ремонтируется. Говорят, что король Иаков II при усмирении одного из восстаний ирландцев обратил его временно в конюшню! Внутренность собора мрачная. Тут похоронено несколько знаменитых ирландцев, в том числе и Свифт (1667–1745). Над его гробницею имеется весьма красивый мраморный бюст.

Выше я уже упомянул, что ирландцы отличаются веселым и приветливым характером, но по общему развитию они гораздо ниже англичан; в этом я убедился при разыскивании астрономической обсерватории. Дублинская университетская обсерватория, называемая Дунзинкскою (Dunsink Observatory), находится в 10-ти верстах от города. В почтамте мне объяснили, что всего проще попасть туда по железной дороге Midland Great Western Railway, причём от станции Clonsilla до обсерватории не более 1¹/₂ версты. Когда я прибыл на эту станцию и не нашел там ни одного извозчика, то пошел пешком, надеясь разыскать обсерваторию без труда, по внешним признакам. От станции идет прекрасное шоссе по холмистой и очень живописной местности, но сплошные сады богатых вилл не позволяли видеть отдаленный горизонт, и найти обсерваторию без посторонней помощи не было возможности. Попадавшиеся прохожие отговаривались полным незнанием. Вместо 1¹/₂ версты я прошел версты три, но сады и парки продолжались, и затруднения мои только увеличивались, потому что шоссе несколько раз разветвлялось, и я мог, вместо приближения к цели, удаляться от неё. Чем с большею настойчивостью я допрашивал встречных поселян, тем более я убеждался, что они имеют мало представления не только об обсерватории, но и вообще об астрономии. Они таращили глаза, рассыпались в любезностях, делали разные глупые предположения, но не могли дать никаких полезных указаний. Только одна старая баба слышала о сэре Болле (директор обсерватории), объяснила, что он живет далеко отсюда, и указывала по направлению к Дублину. Уверенный, что почтовый чиновник не мог дать мне ошибочных указаний, я продолжал свой путь дальше.

Но вот на повороте дороги показалась красивая тележка, запряженная маленьким пони, и в ней весьма приличный молодой человек в летнем пиджаке и круглой шляпе. Я решился остановить тележку и приступил к новым расспросам, надеясь, что интеллигентный молодой человек должен знать, где находится обсерватория. Однако и тут я потерпел сперва неудачу: молодой человек посоветовал вернуться на железнодорожную станцию и расспросить там служащих; видя мою усталость и нетерпение, он предложил мне сесть рядом с ним в тележку, так как он сам едет на станцию за почтою. Хотя незнакомец, как уже упомянуто, был одет очень прилично, однако я скоро из разговоров с ним мог заметить, что это, вероятно, управляющий какого-нибудь имения. На станции оказалось, что старуха была права, а почтовый чиновник в Дублине сам, вероятно, не знал, что говорил. Из поезда нужно было выйти не тут, а на предыдущей станции. Подходящего обратного поезда не было, поэтому, чтобы не терять времени понапрасну, я обратился к незнакомцу с предложением, не может ли он продолжить свое внимание к иностранцу и довезти меня до обсерватории, тем более, что указания дороги, сделанные на станции, были ему, как местному жителю, вероятно, понятнее. Сказав всё это возможно вежливее, я всё же стал опасаться, что мой незнакомец или обидится, или просто откажется удовлетворить мою просьбу. Каково же было мое удивление, когда он вместо ответа озадачил меня вопросом: «а сколько вы мне заплатите?» Пока дело шло о внимании и любезности к иностранцу, мне было совестно пользоваться услугами совершенно незнакомого человека, но раз можно платить, то я почувствовал себя уже на твердой почве, и мы тотчас же сговорились. Вместо медленной езды, незнакомец пустил теперь своего пони крупною рысью и беспрестанно подгонял его еще криками «go on». Пони слушался отлично, потому что незнакомец был его конюхом.

Вот начался непрерывный подъем на гору; зданий обсерватории однако всё еще не было видно за густою и даже роскошною растительностью. Наконец показалась ограда с воротами, но они были заперты. Возница начал громко возглашать «I say» (эй, но буквально — я говорю), и вскоре показалась привратница, впустившая нас внутрь.

Директора обсерватории не оказалось дома, но, благодаря любезности его жены, я видел всё, что мне было нужно. Не входя в подробности, скажу лишь, что Дунзинкская обсерватория принадлежать к «Trinity College» Дублинского университета и основана еще в 1785 г., при тогдашнем профессоре астрономии Ушере (Ussher). Однако Ушер не дожил даже до окончания постройки, так что фактически первым директором обсерватории должно считать Бринклея, получившего титул королевского астронома (Royal Astronomer). Бринклей известен многочисленными и важными работами по звездной астрономии, равно как и знаменитым в истории астрономии спором с директором Гринвичской обсерватории Пондом, по поводу величины звездных параллаксов. После Бринклея пост директора Дунзинкской обсерватории в течение целых 38-ти лет (1827–1865) занимал знаменитый Гамильтон. От него вовсе не осталось наблюдений, которых он не любил, хотя был превосходным профессором астрономии. Гамильтон был скорее чистый математик: он изобрел кватернионы, открыл так называемую коническую рефракцию в кристаллах и пр. После Гамильтона директорами обсерватории были Брюннов и Роберт Болль. Главные инструменты обсерватории: рефрактор с объективом Кошуа (Cauchoix) в 11³/₄ дюйма в диаметре и большой меридианный круг Пистора и Мартинса (объектив 6,4 дюйма в диаметре).

На обратном пути в Дублин, мой возница провез меня в роскошный «Парк Феникс» (Phoenix Park) — огромный общественный сад со множеством статуй и памятников. Чистота, в которой содержится этот парк, составляет резкую противоположность с улицами Дублина. Прибавлю наконец, что прежде чем расстаться с незнакомцем-кучером, я пригласил его заехать в Дублин пообедать. Он сам указал мне ресторан, где, вероятно, обедают только кучера, но я не раскаивался. Молодая ирландка, которая подавала нам пищу, была чрезвычайно разговорчива; она долго и всячески допытывалась узнать, какой я национальности? Когда я в конце концов удовлетворил её любопытство, то оказалась, что собеседница никогда и не слыхивала о России. Привожу это опять как образец ирландского невежества; в Англии мне не случалось встречать лиц, не слыхавших о России.