За океан. Путевые записки

XXV. Из Нашвиля на запад

В Нашвиле я взял билет прямо в Канзас-Сити, рассчитывая уже там разузнать подробнее, как мне проехать к геодезисту Гранджеру, к которому меня было рекомендательное письмо из Вашингтонского Управления Съемки и который находился тогда на полевых геодезических работах. Выехав поздно вечером, я в одну ночь проехал 320 миль и через Эвансвиль мчался прямо в Сант-Луис.

Проснувшись рано утром, из окон вагона я увидал совершенно-ровную местность и вдали множество мачт судов. Я подъезжал к Миссиссиппи, наибольшей реке Соединенных Штатов. Буквальное название реки означает большая вода или отец вод. После краткой остановки в Восточном Сант-Луисе (East St. Louis) поезд двинулся по мосту. Высота полотна над водою такова, что суда свободно проходят под ним со своими мачтами. Мост построен для двух путей и держится на весьма массивных, прочных устоях. Полная его длина около 3-х верст, но концы моста представляют так называемые виадуки; длина же собственно надводной части только около 400 саж. Под поездом шумели мутные воды Миссиссиппи. Зная, что в Сант-Луисе мне предстоит пробыть два часа, я предполагал искупаться в царственной американской реке, но теперь отказался от этой мысли: это не вода, а жидкая грязь.

Миновав мост, поезд вошел в туннель 1¹/₂ версты длиною и, медленно поднимаясь, остановился наконец, уже на поверхности земли, у платформы обширного и роскошного воксала. Уверяют, что мост с прилежащим туннелем обошелся в 10 миллионов долларов. Они открыты для движения поездов в 1874 году.

Отказавшись от удовольствия погрузиться в мутные воды Миссиссиппи, я пошел бродить по городу. Тут считается 500 000 жителей. Улицы широки, но грязны и загромождены столбами и проволоками от телеграфов, телефонов и электрических железных дорог. Столбы с бесчисленными траверсами покривились в разные стороны и решительно безобразят улицы и площади. Американцы и так не могут похвалиться вкусом, но Сант-Луис, кажется, самый безобразный город в Штатах. Достаточно сказать, что довольно-таки красивая статуя Свободы, воздвигнутая на главной городской площади, совершенно скрывается за перепутанными перед нею проволоками, так что мне не удалось найти место, с которого я мог бы свободно видеть не только всю фигуру, но хотя бы одну её голову. Луч зрения неизменно натыкался сперва на ту или другую проволоку. Словом, я не имел терпения идти дальше и вернулся на воксал. Тут в обширном и изящном буфете я сел завтракать и разговорился с очень милым господином, местным жителем. Он выказывал явное пристрастие к своему городу и выхвалял Сант-Луис до невозможности, уверяя, что это столица западных штатов, что тут имеется целых два университета: старый, основанный еще в 1829 году, и новый, университет Вашингтона, открытый в 1853 году, в которых, однако, в обоих не более 1000 студентов, и пр. и пр. Необходимо заметить, что по числу университетов Соединенные Штаты, действительно, щеголяют. В настоящее время их тут насчитывается 370, но хороших и больших немного. Большинство представляет только высшие школы, технические или богословские. Последние проникнуты кастовым духом какой-нибудь христианской секты (их тут множество) и враждуют друг с другом.

По словам моего собеседника, Сант-Луис замечателен еще ботаническим садом: «это лучший и единственный в Штатах». Если он единственный, то, конечно, ему не трудно быть лучшим. Однако, я потом узнал, что здешний ботанический сад заслуживает серьезного внимания, и пожалел, что ради него не остановился в Сант-Луисе на более продолжительное время. Сант-Луис основан французами в 1764 году, но теперь он совершенно обамериканился. Известный некогда французский кабачок Vide Poche (очищай карман) обращен американцами в White Bach (белый куст)!

Переезд в Канзас-Сити можно совершить отсюда тремя различными путями, по трем различным железным дорогам, идущим всё время в близком друг от друга расстоянии. Согласно билету, я удачно попал на дорогу Уэбэш Лайн (Wabash line), которая славится прочностью постройки и изяществом вагонов. Весь путь лежит в пределах штата Миссури. Этот переезд я совершал днем и мог любоваться местностью. Тут заметно меньше лесов; везде поля, засеянные пшеницей и кукурузой. Изредка попадаются уединенные фермы, живописно раскинувшиеся по берегам речек.

Через час поезд пронесся по огромному мосту на реке Миссури (мутная вода), которая тут не уже Миссисипи, и остановился в городке Сант-Чарльз (St. Charles), славящемся производством разного рода экипажей, которые расходятся отсюда по всем Штатам.

Прогуливаясь по вагонам, я заметил в числе пассажиров группу молодых людей, весьма смуглых и молчаливых. По словам спрошенного соседа, это были индейцы, которых я увидал тут в первый раз со времени вступления на американскую почву. Я тотчас вооружился коробками фиников и других сластей, продаваемых дорожным лавочником, и подсел к индейцам. Сперва они весьма неохотно отвечали на вопросы и не хотели принимать моего угощения, но когда узнали, что я не американец и не англичанин, то стали разговорчивее; вскоре мне удалось перетащить двух из них в курительное отделение, где мы оказались одни, и тут мои новые собеседники пустились в весьма любопытные рассказы.

Молодые индейцы ехали из Индианаполиса, главного города штата Индиана, в так называемую Индейскую Территорию, расположенную к югу от штата Канзас; там живут их родители и родственники. Зиму и весну они прожили в Индианаполисе, где имеется большая казенная школа для обучения индейских детей, а теперь едут домой на летние каникулы. Мои собеседники были одеты по-европейски, но заявили, что по приезде домой они тотчас сбросят с себя этот казенный костюм и будут одеваться, как их родители и предки. Цвет лица у них вовсе не красный, а просто очень смуглый, напоминающий цвет темной сиенны; впрочем, я и раньше уже слыхал, что название «краснокожие», данное первыми поселенцами, всегда было неверно, но как-то осталось за здешними автохтонами навсегда. Их замечательно черные волосы были коротко обстрижены и напоминали великолепную, густую щетку. Меня поразила их постоянная серьезность; даже младшего, Узварнаса, мальчика лет 14-ти, мне с трудом удавалось заставить улыбнуться, причём я мог любоваться поразительно ровными и изящными зубами. Замечательна также их чистоплотность; они были безукоризненно чисты, но всё же в течение дня несколько раз мыли руки. Теперешняя чистоплотность американцев — англичан, заимствована именно от коренных американцев — индейцев. Вашингтон Ирвинг в своем известном сочинении «The Life and voyages of Christopher Columbus» между прочим упоминает, что еще Колумб был поражен чистоплотностью дикарей-индейцев и их частыми предложениями вымыть руки, что грязным испанским матросам казалось весьма странным.

Родители моих собеседников по-прежнему занимаются только охотою и рыбною ловлей и презирают всякий другой труд. Вообще индейцы не потеряли еще надежды возвратить принадлежавшие им земли и изгнать всех белых пришельцев. Старший собеседник, юноша 18-ти лет, выказал в разговоре со мною значительное развитие и здравый смысл. Он напомнил, что еще недавно в иг Территории было довольно значительное восстание, приведшее к поголовному истреблению большого отряда кавалерии, высланного для усмирения. «Конечно, волнение было подавлено, но настанет время, когда результаты восстания будут иные». Главная причина постоянных неудовольствий и повторяющихся восстаний заключается, по-видимому, в том, что правительство Соединенных Штатов настолько стеснило земли, первоначально предназначенные для свободного пользования индейцев и на которые те имели совершенно законное, даже в английском смысле, право — по заключенным трактатам — что теперь индейцам стало весьма трудно жить одною охотою, которая притом с каждым годом делается менее прибыльною. Правительство, понимая беспомощное положение индейцев и зная, что они не способны и не желают заниматься земледелием и промыслами, обязалось поставлять им в известные сроки и в известных местах хлеб в зерне, копченое мясо, кожи, холст, одеяла и пр.; но чиновники, которым поручается производить заготовку всех этих предметов и раздачу их на месте, уверенные в своей безнаказанности и бесконтрольности, бессовестно обсчитывают или же поставляют предметы гнилые и негодные к употреблению. Понятно, что такие порядки не могут способствовать сближению индейцев с их покорителями и только порождают новые неудовольствия.

Несмотря на четырехсотлетнее общение с европейцами, индейцы сохранили свои прекрасные и весьма симпатичные природные качества. Они честны и правдивы до мелочности, и потому не могут не относиться презрительно к непрошенным гостям. Достаточно сказать, что при частых вооруженных восстаниях, когда индейцам нужны оружие и боевые припасы — без которых, с одними пиками и стрелами, теперь и восставать не стоит — они приобретают их у соседних фермеров в обмен на разные естественные произведения и особенно на земельные участки. Говорят, для таких случаев у местных торговцев и простых фермеров нарочно заготовляются запасы пороха, свинца, оружия и пр. При последнем восстании у индейцев оказались даже две пушки. Теперь спрашивается, если так поступают окрестные фермеры, культурные англичане и прочие европейцы — американцы, которым строжайше запрещено законом выменивать индейцам что-либо, касающееся вооружения, то могут ли те иметь какое-нибудь доверие и уважение к самим европейцам и их законам?

Говорят, что индейцы совершенно не способны к так называемой цивилизации, что это люди только по внешнему облику, что у них совершенно иные понятия о нравственности, что они кровожадны, что это звери, гадины, которых необходимо стереть с лица земли, как волков и других свирепых и ни к чему не годных хищников. Не берусь возражать против этих установившихся тут понятий, но замечу, что в течение моего кратковременного знакомства я вывел обратное заключение. Когда в наше отделение вошел поездной разносчик с книгами, то, пока я перебирал его товар, мои юные друзья тоже рассматривали книги и возвращали их обратно, только когда узнавали высокую их цену, а когда я купил каждому из них по книге, то они были очень обрадованы и благодарили меня гораздо искреннее, чем раньше за предлагаемые им лакомства. Они отлично умели считать и доказали это решением нескольких довольно сложных, предложенных мною арифметических задач. При этом я обратил внимание, что хотя они говорили со мною и учились в школе по-английски, но считали по-индейски, так что счету они выучились, вероятно, еще до поступления в школу. Словом, сегодняшняя беседа с молодыми индейцами познакомила меня со многими хорошими сторонами этого обреченного на истребление племени. Кажется, недалеко время, когда от индейцев останутся лишь поэтические географические названия в Америке и получившие всеобщее распространение слова: гамак, картофель, табак, сахар и хинин. Я очень сожалел, что из Канзас-Сити мы поедем равными путями: я на запад, а они на юг. При расставании я пожелал им всяких успехов и благополучного возвращения домой. Замечательна разница между здешними неграми и индейцами. Первые совершенно помирились со своим положением и хотя принуждены постоянно сносить оскорбления, насмешки, и т. д., но занимаются промыслами, всякою работою и пр.; вторые же не идут ни на какие компромиссы и, несмотря на стеснения, продолжают быть господами, а не слугами. Негры подделываются под вкусы господ, постоянно улыбаются, ожидают подачки и пр. Индейцы держатся в стороне, не вступают в разговоры, всегда серьезны и важны. И то сказать: негры получили здесь свободу, а у индейцев она отнята.

Вечером поезд еще раз прошел по мосту через реку Миссури и остановился в Канзас-Сити, городе, находящемся, однако, не в Канзасе, а в штате Миссури. Это довольно значительный, но еще совсем молодой город. Жителей считается тут уже 150 000. Я воспользовался несколькими часами, остававшимися до отхода удобного мне поезда на запад, и пошел побродить по улицам. Мостовых нет вовсе, а тротуары для пешеходов — деревянные мостки, в которых доски настланы не вдоль, а поперек. Каменных домов очень мало — почти все деревянные и представляют какие-то балаганы. Но зато много электрических железных дорог, а вдоль всего города построена даже воздушная железная дорога на столбах, но не паровая, как в Нью-Йорке, а кабельная. С непривычки довольно занимательно любоваться, как вдоль легкого помоста летят как бы сами собою вагоны, переполненные публикою, но движение кабеля на помосте под вагонами производить вечный шум, неприятно раздражающий нервы. Среди города протекает река Канзас, тут же впадающая в Миссури. По-индейски Канзас значит «дымная вода»; по-моему вода тут просто грязная. По обрывам берегов и по мосту через реку Канзас проходить та же кабельная дорога, и вагоны спускаются и поднимаются одинаково легко и скоро. Улицы освещены электричеством. Погода, была сухая и теплая. За отсутствием ветра, пыли мало, так как по улицам двигаются только пешеходы, экипажей с лошадьми немного, а электрические и кабельные вагоны не поднимают пыли. Мое описание Канзас-Сити, конечно, очень не полно. Этот многолюдный и совершенно новый, чисто американский город достоин, вероятно, более подробного осмотра, но мне некогда, надо садиться, или, вернее, ложиться в вагон и ехать дальше.

Чтобы попасть в местечко Вальдо, где я предполагал начать розыски странствующего геодезиста, мне надлежало ехать по главной линии Канзас-Сити — Денвер только до станции Селайна (Salina), а там пересесть на боковую ветвь. Поезд понесся по гладкой голой степи, но, заснувши в роскошном спальном вагоне Пульмана, всё равно уже ничего не увидишь.

На станцию Селайна поезд пришел еще задолго до рассвета, около 2-х часов ночи. Станция построена при городке того же имени, в котором насчитывалось при мне до 6000 жителей. На главной улице ярко горели электрические фонари. Кроме меня, дожидаться местного поезда по ветке железной дороги был обречен еще какой-то высокий, сухой и мрачный фермер. Однако, мы разговорились и вместе разыскали нечто вроде гостиницы, помещающейся в невзрачном, простом балагане. Нас встретил сам хозяин и предложив сварить яичницу и кофе. В ожидании его стряпни, мы опять пошли по городу, который широко раскинут по гладкой степи, но каждый домик окружен садиком и легкой оградой. По улицам бродили лошади и коровы на полном просторе.

Яичница была изготовлена недурно, и сам хозяин, усевшись с нами покушать, рассказывал о своем житье-бытье, жаловался, что ему никогда не приходится спать по ночам, потому что поезда, как нарочно, приходят сюда всегда ночью. Покончив с пищею, я спросил, нельзя ли мне устроиться написать несколько писем. Хозяин повел меня наверх, где у него оказалась приличная комната, совершенно не отвечающая простой внешности дона и убогой обстановке ресторанчика снизу. Тут были ковры и мягкая мебель. Уже рассвело, и пока при восходящем солнце я писал письма, за перегородкою кто-то стал ворочаться. Заглянув туда, я увидал спящую женщину с ребенком; это была жена хозяина гостиницы.

Упоминаю об этом обстоятельстве, характеризующем деликатность здешних мужчин. Чтобы не тревожить жену, хозяин ночью сам исполняет женские обязанности.

Написав письма, я спустился вниз и уселся с мрачным спутником на балкончике на плетеные стулья, где, заложив ноги на перила, мы стали ожидать поезда. Этот поезд подготовлялся тут же на наших главах, в форме смешанного товаро-пассажирского, причём в его состав вошел только один пассажирский вагон. Впрочем, и этого было более чем достаточно: всех пассажиров, вместе со мною, было только трое. Товарные же вагоны были совершенно пусты, так как главный груз, пшеница, перевозится не на запад, а в обратном направлении, на восток. Я поинтересовался спросить, к чему строили эту ветку, которая своим единственным в сутки поездом едва ли в состоянии окупать расходы по эксплуатации. Мне отвечали, что, действительно, пока эта ветка приносить очевидный убыток, но для всей дороги и теперь есть уже польза. Ветка построена тем же обществом, которому принадлежит главная линия «Union Pacific». Не будь ветки, не было бы и тех, по-видимому, ничтожных грузов, которые перевозятся теперь. Но грузы идут не только по ветке, но и по главной линии, и в общем увеличивают доходы всей дороги. Подобные ветки строят в настоящее время даже по совершенно необитаемой степи, в надежде, что именно благодаря проведению дороги, местность заселится и явятся грузы. Необходимо еще заметить, что в совершенно необитаемых местах правительство дает в дар обществу железной дороги полосу вдоль пути в одну и даже в две мили шириною, которая с проведением дорога сразу приобретает цену и, будучи затем продана, дает значительный барыш предпринимателям.

Мы выехали в 8 часов утра и двигались с поразительною для Америки медленностью. Впрочем, кажется, ехать скорее было бы рискованно. Дело в том, что эта ветка (в несколько сот верст, однако) построена, что называется, на живую нитку. Пользуясь почти ровною степью, американские инженеры вовсе не делали полотна дороги, а клали шпалы непосредственно на траву, которая продолжает исправно расти из-под шпал и рельсов; только по бокам вырыты узенькие канавки, чтобы вода не застаивалась под шпалами. Сторожевых будок и шлагбаумов нет вовсе. У каждого перекрестка просто поставлен столб с надписью: Railway crossing, look out for the cars (Переезд железной дороги, берегись вагонов).

Тут начинается настоящая американская прерия — гладкая степь, изрезанная кое-где оврагами. Полей не много, по большей части это еще девственная травяная степь, на которой пасутся большие стада лошадей и рогатого скота. Деревень не видно, только кое-где стоят одинокие фермы. Железнодорожные станции довольно часты, но это не более, как балаганчики у полотна дороги, где живет начальник со своею семьей, совмещая в себе все обязанности от администратора до стрелочника. Для двух поездов в сутки (туда и обратно) этого, пожалуй, и достаточно.

Машинист нашего поезда вел его довольно своеобразно: то пускал его поскорее, то задерживал, так что я иногда выглядывал из окна, напрасно разыскивая глазами станционный домик. Около полудня кондуктор предложил мне пообедать на следующей станции. Когда я, справившись с расписанием, возразил, что едва ли это возможно при остановке поезда на 5 минут, он добродушно улыбнулся и сказал:

— Не беспокойтесь, сэр, я и наш машинист тоже будем там обедать вместе с вами, и потому поезд не тронется, пока мы не отобедаем.

Я, признаюсь, порадовался такой патриархальности. От самого Нашвиля я непрерывно был в дороге, в постоянной суете и опасности запоздать, и потому было бы очень кстати подышать свежим воздухом на просторе. Через четверть часа мы прибыли на станцию Эльбон (Elbon) и всей компанией двинулись к какому-то фермеру в 100 шагах от станционной лачуги. Хозяева оказались веселыми и приветливыми людьми, рассказывали о своем привольном житье-бытье и, узнав, что я русский, сообщили, что у них, в штате Канзас, есть много русских переселенцев. Спешу добавить, что в следующие дни мне удалось навести точные справки, и оказалось, что все эти русские поселенцы — наши немецкие колонисты, по большей части из Саратовской губернии. Здесь они выдают себя за русских, находя это для себя более удобным и выгодным.

С обедом мы провозились не менее часа, а затем, не торопясь, каждый из нас занял свое место в поезде, и мы двинулись дальше, причём машинист, снисходя к моей просьбе привезти меня поскорее в Вальдо, заметно прибавлял ходу. Степь продолжалась прежняя, но местность поднималась. Абсолютная высота в Селайне 1163, а в Вальдо уже 1600 футов.